От Иларии до Вияма. Часть первая

― 1― Хотя слова Бартока и успокоили Кристиана, он не знал, куда себя девать, а верный телохранитель меж тем не бросал, был рядом, развлекал разговорами. «Я не к тому, что ты меня утомил, но если хочешь пойти…» ― начал Кристиан, но услышал в ответ: «Князь сейчас у старого герцога». Хамат вышел от сына часа через четыре, измученный и мрачный, как туча, которая ещё не появилась над морем, но хмарь впереди себя уже нагоняла. Барток своего герцога с пляжа всё-таки увёл, но Кристиан не желал идти во дворец, потому что Хамат, мол, их не найдёт: он видел, как они выходили в парк. Барток не стал спорить, и калхедонец нашёл их растянувшимися на двух мраморных скамьях по обе стороны дорожки. Оба лежали, заложив руки за головы, и вели беседу ни о чём. ― Простите, мне следовало предложить вам подождать в моих покоях, ― пробормотал он. Кристиан вскочил. ― Как Лени? ― спросил тревожно. ― Он остался один? ― Он спит, ― ответил Нардин. ― Я покараулю, ваша светлость, ― тут же предложил Барток. ― А вам обоим, господа, сейчас калхедонское вино бы не помешало. ― И правда, ― сказал Нардин, глядя вслед телохранителю, ― пойдёмте ко мне, ваша светлость, выпьем. Критиан ответил не сразу, и Нардин добавил, усмехнувшись горько: ― Теперь я могу рассчитывать на то, что вы не побрезгуете угощением? ― О, простите, ― спохватился Кристиан, ― ваша… ваше… ― он запнулся, не зная, как к тестю обратиться. ― Нардин, ― калхедонец протянул ему руку. ― Кристиан, ― он промедлил мгновение, но руку пожал крепко, без колебаний. Он ещё раз извинился и принял приглашение. В покоях Нардин собственноручно налил ему вина ― Кристиан подумал сначала, что тесть проявил излишнюю скромность и прибыл без слуги, но потом заметил, что тарелку с сыром кто-то прикрыл, чтобы тот не заветрился. ― Оно довольно терпкое, ― предупредил Нардин. Пока осушили по кубку, пока отдали дань фруктам и сыру, напряжение немного ушло. Кристиан смотрел на калхедонца и думал: о чём говорил с ним его мальчик? Рассказал ли всё, или пощадил нервы отца? С другой стороны ― чего щадить-то? Ведь, как ни крути, а все разговоры сведутся к похищению и колдовству. ― Не такой я видел нашу встречу, ― сказал он честно, когда вино ― действительно, терпкое, вяжущее язык, непривычное его вкусу ― уже чуть затуманило голову, склоняя к откровенности. Нардин посмотрел на него вопросительно. ― Убить тебя хотел, ― сказал Кристиан. ― Каждый раз, как видел его слёзы, или шрамы на спине, или... ― мотнул головой. Тесть нахмурился, но, видимо, волчонок говорил с ним откровенно, потому что его не поразили такие подробности. ― Я не знаю, что мне делать с Дженерис, ― сказал он. ― Если бы не пасынок, я бы, не задумываясь отдал её палачу. ― Её вина очевидна, но недоказуема, ― сказал Кафф. ― Нужно ведьму искать, что накладывала заклятья, да где ж её сыщешь? Добровольно никто не сознается в чёрном колдовстве, а хватать и пытать всех подряд... ― он поморщился с отвращением. ― Хм… Заказчик виноват не меньше, чем чернокнижник, ― заметил Нардин. ― Я дам ей сутки на то, чтобы уехать, а дальше пусть спасается сама, как знает. А подумал, что его-то собирались убивать сразу ― без суда, и надо же ― какое вдруг деликатное обхождение с женщиной, которая так жестоко поступила с его сыном. Он посмотрел в окно. ― Чёртова погода. ― Тогда я знал лишь то, что мальчика бросил отец, ― тихо и как-то трезво сказал Кристиан. ― Потому ли, что оборотень, потому ли, что слишком похож на покойную мать ― бередил рану. ― Сразу видно, Кристиан, что ты никогда по-настоящему не любил ни одну женщину, ― миролюбиво промолвил Хамат. ― Для меня было большим утешением, что Лени похож на мать. ― А что ты сам бы думал на моем месте? ― спросил Кафф. ― Сперва всё было просто и понятно ― мерзавца, который считался его отцом в городе, просто удавили и сожгли вместе с лачугой, где они обитали, ― жизнью это не назовешь. А потом оказалось, что и подонок этот не отец, да и Лени не уличный мальчишка... Нардин взглянул в окна ― на уже гнущиеся под ветром деревья, и подумал, что поедет с утра. Хотя до имения было всего часа два пути бодрой рысью, но возвращаться бы пришлось ночью ― так недолго и шею свернуть на мокрой дороге, да и Альбера не потащишь с собой в непогоду. ― Лени воспитывался как наследник, ― сказал он. ― Он будет тебе хорошей опорой, Кристиан. ― Толковый он, ― Кафф улыбнулся с нежностью, ― учителя не нарадуются. Что и забыл, быстро припомнил, волчонок мой... И тут вдруг сам вспомнил кое о чём. ― Когда Лени родился? Мой колдун вычислял, что в ноябре вроде бы. ― В ноябре, ― кивнул Нардин. ― Двадцать восьмого, в полнолуние. ― О, ещё есть время подготовиться, ― Кафф с задумчивой улыбкой потянулся к кубку. ― Жди в гости, зять, ― сказал Нардин. ― Как же иначе? Нардин помолчал, а потом промолвил: ― Если ты не против, я пришлю к вам Альбера через некоторое время. С родины приходят добрые вести, и вскоре мне придётся туда вернуться. Но я не могу взять мальчика с собой. ― Думаю, братья будут рады, наконец, увидеться, ― кивнул Кристиан. ― конечно, мы присмотрим за ним. Пока ещё в Вияме безопасно. ― А что не так… ― начал Хамат. Но тут в дверь постучали, и раздался голос Бартока: ― Его высочество прибыл. Недовольное ворчание волчонка сопровождало эти слова. Нардин рассмеялся, увидев сына в огромном халате Каффа. Лени сначала подошёл к отцу, поцеловал в щёку, а потом направился к Кристиану. Тот первым делом посмотрел на ноги ― не босиком ли опять? Нет, в мягких макенских туфлях. ― Кристи, ― только и сказал Лени, с укоризной глядя на герцога. ― Могли бы и у нас поговорить. Кристиан притянул волчонка на колени, обнял, не рисуясь, совершенно естественным жестом. И волчонок так же привычно обхватил его за шею, умащиваясь поудобней. ― Давай отпустим Бартока? ― шепнул Лени. Кристиан взглянул на телохранителя и, улыбнувшись, кивнул. Тот с благодарностью отвесил поклон и скрылся за дверью. ― Вот так и ходит за мной хвостиком, ― сказал герцог. ― Всё правильно. Он же волк, ― заметил Нардин, ― следует за вожаком. Так что не так с безопасностью Вияма? И Кристиан пустился в долгий рассказ. ―2― Барток аккуратно закрыл за собой дверь. Его величество в изгнании вёл скромную жизнь и обходился без охраны, но оставить без присмотра свои светлости Барток не мог. Пусть дворец старика Белтрана и надёжен ― даже его чутье не улавливало никакой опасности, он не собирался пренебрегать своими обязанностями. Оставил в неприметной нише двоих своих людей со строгим наказом не спускать глаз с господ, включив в это определение и Нардина тоже. Сам же он направился знакомым путём в покои князя. Сказал себе с улыбкой, что есть под крышей дворца ещё одно тело, которому не помешает хранитель. Вот прямо сейчас. Али открыл ему дверь, поклонился с улыбкой. Стоило Шалье увидеть его, как он воскликнул: ― Вот радость! Али, ещё один прибор! Князь ужинал. Он вышел из-за стола и пошёл навстречу долгожданному гостю, и первое, что бросилось Бартоку в глаза ― это забинтованная ладонь князя. Он взял её в руки, чуть нахмурил брови. Поднёс к губам. ― Забыл об осторожности? Шалье ничего не стоило подтвердить, но он сказал правду: ― Нет, мне просто нужна была свежая кровь для богини. Барток нахмурился уже всерьёз. ― Я готов отшлёпать тебя, любовь моя, ― шепнул он без тени улыбки. ― Не смей больше ранить себя, слышишь, не смей. Князь улыбнулся и поцеловал его. ― Разве это рана? Ты лучше скажи, как там у них? Что с Лени? ― Он очнулся, ― сказал Барток. ― Отец вспомнил всё. Сейчас им есть о чём поговорить. Он осторожно коснулся губами забинтованной ладони. ― Больше ни царапины, ― сказал твёрдо. ― Будет нужна кровь ― только скажи, я устрою для твоей богини кровавую ванну. Лицо Шальи вспыхнуло от гнева. Словно кто-то приоткрыл дверь в комнату, охваченную изнутри огнём, и пламя с рёвом попыталось вырваться наружу. Но только попыталось ― выдержки князю было не занимать. ― Надеюсь, в твоих словах не было насмешки, ― сказал он. ― Нет, ― без тени улыбки сказал Барток. ― Ты прекрасен, знаешь это? Я знал, что в тебе ещё живо пламя, такое чистое, такое... вкусное. И Шалья рассмеялся ― по-настоящему весело и беззаботно. Кажется, пламя всё же вырвалось на свободу ― Барток почувствовал, что его опалило. ― У нас в Иларии есть фокусники, которые глотают огонь. Ты не из их ли числа? ― спросил князь. ― Я не фокусник, ― Барток погладил его по щеке. ― И глотаю не всякое пламя. Шалья обвил руками его плечи, чуть надавил ладонью на затылок, понуждая наклонить голову, и поцеловал ― неспешно, но горячо. Поцелуй был чудесен своей уверенностью и неторопливостью. Без отчаяния, без неловкости. ― Вкусный, ― шепнул ему Барток, ответив на поцелуй и с трудом оторвавшись. ― Очень вкусный. Помнится, ты предлагал мне ужин... Он притянул иларийца к себе за бёдра, легко поглаживая. ― Кажется, любовь к метафорам заполонила весь мир, ― улыбнулся князь. ― Тогда без метафор скажу: я хочу тебя. И как пожар охватывает степь, так и они с жадностью предались любви. Нынче вечером Шалья переменился: он целовал нетерпеливо и требовательно, улыбался, обжигал взглядами, ласкал взглядами. Барток совсем потерял голову и уже не властвовал над любовником, а уступал ему, не покорял, а покорялся, без слов, но убедительно признавая их равенство. Он смотрел вверх, на лицо князя, видел, как в глазах его чувства сменяют одно другое ― нежность, страсть, голод ― и думал: «Живи, Шалья, живи! Владей мной и будь радостен!»

***

Насытившись друг другом, кое-как одевшись, влюблённые наконец уделили внимание и накрытому столу ― рано было отходить ко сну, а любовные утехи пробудили в мужчинах голод иного рода. Шалья давно уже не помнил, чтобы он ел с таким удовольствием. ― Не то что мне это не нравится, ― улыбнулся Барток, ― но ты чего-то ожидаешь, задерживаясь в Ахене так надолго? ― Я жду корабля из столицы, ― ответил Шалья. ― Путешествие по морю займёт меньше времени? Сколько плыть до Иларии? ― При попутном ветре ― около месяца. Корабли особо далеко от берегов не отдаляются, заходят в порты. Стоит только обогнуть Лиман и попасть в Изумрудное море, как плавание начинает напоминать приятную прогулку. ― По моему опыту, даже в ванне могут подстерегать сюрпризы, ― усмехнулся Барток. ― Но надеюсь, тебя в море не ждёт никаких неожиданностей. И стоит, вернувшись, поторопить магов открыть ту дверь, о которой мы говорили. Шалья улыбнулся. ― Будь уверен, я их потороплю. У меня для этого появились личные причины. Барток остался вроде бы невозмутим, но Шалья уловил едва заметное движение его губ ― он усмехнулся. Князь ещё не настолько изучил характер своего любовника, чтобы понять, что это было: насмешка, пусть и добродушная, или выражение довольства. Он с лёгкой тревогой в глазах вгляделся в лицо Бартока. ― Жаль, нет возможности поставить твоим магам задачу, не возвращаясь к ним, ― сказал Барток. ― Мы ещё не простились, а я уже жду, когда увидимся вновь. ― Я не могу остаться здесь ― меня ждёт семья, ― ответил Шалья. ― А к отцу меня влекут не только чувства, но и долг. И я не зову тебя с собой ― понимаю, что твой долг велит тебе оставаться при Кристиане. ― Я не могу оставить его пока, ― кивнул Барток, никак не уточняя причину и повод, ― но во всём, что не противоречит долгу, ― я твой. Они сидели за столом рядом, а не друг против друга. Услышав последние слова Бартока, князь вздохнул и прижался лбом к его плечу. ― Лучше наоборот, ― прошептал он с горечью. ― Потерять боюсь. Барток склонил голову и шепнул: ― Я никуда не денусь. Слово, Шалья. И тебя никому не отдам. А погода, меж тем, портилась ― несмотря на ещё непоздний час, потемнело. Али внёс светильники и закрыл окна. Ложились спать под шум деревьев и завывания ветра. Барток устроился на подушках повыше и обнял Шалью одной рукой, собираясь лишь слегка дремать, чтобы не упустить начало шторма, как будто он мог что-то сделать со стихией. Илариец, засыпая, чувствовал приближение дождя ― и близость кошмара. Хотел даже попросить Бартока покинуть его этой ночью, боясь отпугнуть, но остаться одному было ещё страшней. Что бы ему не снилось под стук капель, сон обязательно заканчивался одним и тем же, словно призрак всякий раз приходил тревожить его. Природное чутьё Бартока только усилилось годами службы, и он проснулся на несколько секунд раньше, чем раздался первый удар грома. Князь не спал, но он не отодвинулся на край постели, как в прошлый раз, а оставался рядом, не решаясь обнять, но всё же прижимаясь к нему под одеялом. ― Обними меня, ― шепнул ему Барток. ― Тебе ничего не грозит. ― Мне ничего не грозит, кроме памяти, ― ответил князь, обнимая его. ― А куда от неё деться? ― Когда живёшь только памятью ― некуда, ― согласился Барток. ― Ты прав, мой друг. Может быть, ты научишь меня жить иначе. ― Постараюсь, ― сказал тот совершенно серьёзно. ― Впрочем, по-моему, тебе не нужно этому учиться. Ты ведь не всегда видел кошмары и не всегда жил воспоминаниями о них. ― Не последние восемь лет. Говорят, что время лечит. Сначала оно заставляло меня странствовать по нашему княжеству, а потом погнало за пределы Иларии. ― Лечит не время. ― Барток ласково перебирал длинные волосы Шальи. ― Что же случилось с тобой восемь лет назад? Иларийский язык мелодичен и красочен. Даже говоря на чужом языке, князь певуче растягивал гласные, и его сбивчивый рассказ звучал, как скорбная поэма. Он и младший сын начальника дворцовой стражи Ясмеддин полюбили друг друга ещё в отрочестве, и хотя боги не осуждали такую любовь, а за ними ― и люди, но всё же Шалья был единственным сыном и справедливо полагал, что отец вменит ему в обязанность продолжить род. Поэтому молодые люди таились от всех, а прежде всего ― от своих отцов. Хотя вот Ясмеддин был младшим сыном, и за его старшего брата, названного в честь отца Акшаем, сначала просватали девушку знатного рода, а потом сыграли свадьбу. Акшай увидел невесту впервые на брачном пиру, но, возможно, молодой воин смог бы обрести покой и счастье, имей он другой нрав. Братья родились от разных матерей. Акшай втайне винил отца за второй брак, и за то, что вторую жену он любил больше, и что младшего сына любил сильнее и обращался с ним мягко и снисходительно. В глазах старшего Ясмеддин вырос ни к чему не пригодным неженкой: только и умел, что сочинять стихи да играть на цимре. Хотя стихи эти были хороши, и к пятнадцати годам Ясмеддин даже брался состязаться с маститыми поэтами. Случайно узнав тайну брата, Акшай только и ждал момента, чтобы выдать его. И однажды он как бы невзначай обмолвился при князе, что за «дружба» связывает наследника с его младшим братом. Шалья так боялся этих воспоминаний, этого рассказа, но оказалось, что слова даются куда легче, когда тебя обнимают сильные тёплые руки, а в волосах скользят, словно играя, чужие пальцы. Он говорил и не слышал ни звуков ливня за окном, ни рокота грома. ― И что же случилось? ― шепнул Барток, коснувшись губами его щеки. ― Не отец стал причиной твоей боли. Удивлюсь, если он ничего не знал. ― К тому времени уже знал. Расскажи Акшай ему нашу тайну раньше, он, может быть, и удивился бы. Я больше времени проводил с сыном нашего визиря ― Кумалом. Он мне и сейчас как брат. Надеюсь, вернувшись, увидеть его наконец. Ясмеддин же был тихим юношей, молчаливым, любил уединение. Но когда он смотрел на меня… Да простит меня моя богиня, даже когда я впервые увидел истинный лик её, я не испытал такого блаженства, от которого, кажется, душа вот-вот отлетит. Посмотрел тревожно в лицо любовника ― не оттолкнет ли его такое признание, не пробудит ли ревность к умершему. Барток лишь крепче прижал его к себе и спросил: ― Значит, твой отец одобрил ваш союз? ― Он признал моё право не жертвовать любовью. И мы больше не таились. Ясмеддин поселился в моих покоях как супруг. И мы были счастливы чуть больше полугода. ― Твой отец милостив и щедр, ― сказал Барток и снова поцеловал Шалью. ― Да, мой отец милостив и щедр, ― эхом повторил Шалья. ― Всего полгода счастья и восемь лет мучений... ― тихо сказал Барток. ― Так неправильно, душа моя. ― Брат Ясмеддина отравил его, ― глухо пробормотал Шалья. Он с такой силой стиснул руку Бартока, что тот понял: ещё не всё сказано. ― Он долго мучился, я не выдержал этого и внял его мольбам, и помог ему умереть. ― Ты поступил верно, ― сказал Барток. ― Милосердно и правильно, как любящий. Твоему любимому не в чем тебя упрекнуть. И тебе винить себя не в чем. ― Я нарушил течение его пути и пошёл против воли богов. Мы верим, что человек не может прерывать свою жизнь, иначе в следующей ему придётся отдавать долги. Шалья произнёс эти слова монотонно и вяло, словно он заранее предполагал, что объяснения ни к чему ― Барток всё равно не поймёт, почему он изводил себя все эти годы. ― Я прервал течение не одной человеческой жизни, ― после недолгой паузы сказал Барток, холодно и почти равнодушно. ― Поверь мне, никто из тех, кого я убил, не отвечал за это ни перед одним из известных мне богов. За прочие свои деяния и недеяния ― возможно, я не интересовался их прегрешениями, если это не касалось моей работы. Твоего любимого убил тот, кто дал ему яд. Ни твой возлюбленный, ни ты не прерывали течение его жизни и не нарушали воли богов. За что же ты терзаешь себя, Шалья? ― Я не знаю. Я тоже убивал ― и не всегда на войне, и не всегда виновных. Тебе ли не знать. Но тогда я впервые лишил человека жизни. Любимого человека. Я помню его взгляд, как он посмотрел на меня, когда я взял подушку. В том взгляде не было облегчения или благодарности. В последний миг Ясмеддин почувствовал страх: когда осознал, что сейчас умрёт, ― сразу воскресло желание жить. Любой ценой ― пусть даже в таких мучениях. За эти мгновения решилось многое, и многое рухнуло в душе Шальи. Вспоминая много раз момент убийства, он временами сходил с ума от мысли, что его решение было продиктовано не столько жалостью, сколько тем, что он устал смотреть на чужие мучения ― просто в силу молодости, которой противно физическое страдание, особенно уродливое страдание. ― Что был за яд, вы узнали? ― спросил Барток. ― Яд из семян растения, которое произрастает в Калхедонии. У него большие фиолетовые цветки причудливой формы. ― Смерть мучительна и долга? ― спросил Барток. Кивнул, услышав ответ. ― Вы ничего не могли бы сделать, ― сказал, подумав. ― Даже если бы знали противоядие. Остановили бы действие яда, но спасти то, что он уже разрушил... Для этого нужно чудо. ― Там нет противоядия. Всё зависело от того, сколько дали яда. Маги потом изучали его ― раз уж завезли такое, нужно знать, с чем имеешь дело. Если бы Ясмеддин выжил, он всё равно остался бы больным на всю жизнь. Недолгую, впрочем. Барток покачал головой. ― Тот кошмар, что преследует тебя все эти годы, ― сказал он, ― это ты сам, Шалья. Ты сам, больше никто. Ты не можешь простить себе, что остался жив, когда возлюбленный умер ― да ещё при том, что помог ему умереть. Ты не хочешь позволить себе быть счастливым, потому что он уже не сможет испытать счастье. Но даже если то, что совершил ты, ― грех, никто не осудил за это Ясмеддина. Понимаешь, Шалья? Его никто не осудил, боги милостивы к нему. Он либо с ними, либо переродился здесь, на Земле, чтобы получить свою долю счастья, украденную убийцей. Не тобой. ― Я понимаю, ― ответил Шалья после долгого молчания. ― Может быть, мне нужно было рассказать кому-то… близкому… Барток провёл пальцем по губам иларийца. ― А теперь засыпай, ― сказал тихо. ― Пусть дождь идёт себе. Тебя никто не потревожит. Я прослежу. И Шалья вдруг устало закрыл глаза и не заметил, как уснул. Возможно, ему что-то и снилось, но на утро он не мог вспомнить ничего из ночных видений. Проснулся он так же, как и заснул, ― прижимаясь щекой к груди любовника, в кольце его рук. То ли присутствие Бартока действительно отгоняло призраков, то ли ночной разговор помог ― Шалья не мог сказать, но давно уже он не помнил такой спокойной ночи. Спокойной, несмотря на бушевавший почти до самого утра шторм. ―3― Нардин, проскакав с утра треть пути до имения, внезапно осадил коня и перешёл на рысь. Слуга, еле поспевавший за ним, вздохнул с облегчением. Немного остудив горячую голову, калхедонец вынужден был признать правоту зятя: у него не было доказательств вины Дженерис. А значит, следовало всё обдумать и не действовать сгоряча. Кафф прав был и в том, что сразу заподозрил ― дело в семье. Не его вина, что не догадался о втором браке. Нардин покачал головой: влюблённый без ума, раз даже отца возненавидел за то, что не защитил свое дитя, но и справедливый ― всё же не сразу бросился мстить, сперва и виновного ― по своему разумению ― выслушать решил. Только что бы они делали ― отец и супруг, если б заклятье снять не удалось, если б память к нему не вернулась? Нардин повернул голову, взглянул на слугу. ― Гэтин, сколько ты служишь у меня? ― Четыре года, ваша милость, ― отозвался тот, недоумевая, чего ещё взбрело господину в голову: то сорвались до рассвета, как проклятые нестись в имение, словно самих себя там позабыли, то вот поговорить захотелось... ― А скажи... ― Нардин поколебался. ― Не шептались ли в людской... ты не слышал, что у меня был ещё один сын? Слуга тут же опустил взгляд ― слишком поспешно, слишком испуганно. ― Если хочешь сохранить место, говори правду, ― суровым тоном прибавил Хамат. ― Когда я только поступил к вам на службу, я слышал однажды, как работник с кухни, напившись под праздник и сидя за общим для слуг столом, рассуждал: мол, раньше в имении не смотрели на всех них, как на… простите, ваша милость, грязь под ногами. А хозяйка забыла, что сама пришла в дом простой экономкой. Я тогда очень удивился и стал слушать. Пока работник вашу жену ругал, ему даже поддакивали. А потом он вдруг и обмолвись: вы, мол, ваша милость, много воли жене дали, про управление имением совсем забыли ― слишком доверия хозяйке много оказываете. А раньше-то, ну до неё, во всё вникали и сына воспитывали в уважении... к слугам. ― Последние фразы Гэтин выпалил единым духом. ― Значит, даже слуги знали... ― пробормотал Нардин, но Гэтин услышал его. ― Помилуйте, ваша милость, они все слово дали вам о том не напоминать. И с меня клятву взяли, как только я случайно правду узнал. Говорили, что вы чуть душу Творцу не отдали, когда ваш-то... то есть старший из лесу не вернулся. ― А тебе не казалось странным, что я сам никогда о сыне не заговаривал? ― спросил Нардин. ― Казалось, как не казаться? ― Гэтин почесал в затылке. ― Но кто ж знает-то, ваша милость, со слугами не разговариваете, а о чём там промеж собой ― с другими господами, да с женой ― откуда ж нам знать. С одним Хамат должен был согласиться в душе: он слишком легко перепоручил жене управление хозяйством. Нельзя сказать, что в чём-то была заметна недостача: имение приносило порядочный доход. И всё же получалось, что хозяйку слуги побаивались и не любили. Когда-то он задал жене вопрос: почему она сменила большую часть работников в доме. И жена отвечала, что сменила тех, кто помнил её ещё экономкой: не все, по её словам, приняли её возвышение без злобы и зависти. Ему показалось разумным такое решение. А сейчас он уже сомневался: не боялась ли Дженерис, что некоторые слуги не захотят хранить молчание об исчезновении его сына? И снова, погасив первый, яростный порыв, признал Нардин, что в вину жене поставить нечего ― коли и вправду всё выглядело так, что мальчик погиб, а его одолела горячка от боли и гнева… хорошая супруга заботилась о муже, о его здоровье, его рассудке. Он чуть пришпорил коня. Ему казалось, что, увидев Дженерис, он сердцем почувствует: виновна она или нет. Он не испытывал ко второй жене той любви, что к матери сына, но должен был признать, что жили они все эти годы мирно и хорошо. И тут же почувствовал злость на свою такую благополучную жизнь, тогда как Лени все эти годы страдал. И задумался снова: если же не Дженерис, кто, кто посмел поднять руку на его сына? В тисках одних и тех же тяжёлых дум Нардин наконец-то достиг имения. Спешившись и отдав поводья слуге, он поднялся по ступеням к дверям. ― Добрый день, ваша милость. К нему спешила служанка. Присев в поклоне, вопросительно взглянула на хозяина, ожидая распоряжений. ― Где госпожа? ― У себя, ваша милость. После ночной грозы её милость жаловалась на головную боль. ― Альбер? ― Юный господин за домом, тренируется в стрельбе. ― Хорошо. Я пойду к нему. Нардин обогнул дом, остановился, скрытый стеной от мальчика на поляне, смотрел на него внимательно. Бледный, и с луком едва управляется, хоть и упрямо пытается опять и опять... ― Альти! ― окликнул он, и мальчик обернулся ― слишком резко, едва устояв на ногах. Нардин поспешил к нему. ― У тебя опять голова кружится? ― спросил он, обнимая пасынка. ― Немного, ― соврал мальчик. ― Наверное, от вчерашней грозы. У матушки вот голова болит. Недомогания у Альбера начались с мая. До этого он был вполне здоровым и крепким. Целитель, к которому обращались, уверял, что такое у мальчиков случается, когда они начинают быстро расти. Вот только Нардин не замечал, чтобы Альбер уж очень вытянулся за зиму. Нардин нетерпеливо щёлкнул пальцами, подзывая слуг. ― Соберите вещи господина Альбера, ― сказал он. ― Распорядитесь заложить повозку и отвезите его в город, во дворец герцога. Там мне предоставлены комнаты, пусть молодой господин расположится в них. ― Отец? ― немного испуганно спросил мальчик. ― Что ты волнуешься? У герцога праздник, да и морской воздух пойдёт тебе на пользу. Во дворец приехал герцог Вияма со своим воспитанником. Так что у тебя будет компания. А я вскоре приеду. ― Тогда хорошо. Нардин обнял пасынка. Альберу было шестнадцать, но в росте он немного уже перегонял Лени. Совсем немного, но это обещало, что из него выйдет рослый парень. ― Иди, собирайся в дорогу, ― он ласково похлопал приёмного сына по плечу. ― Только не беги, чтоб голова не закружилась. Подумал, что стоит письмо написать да передать с мальчиком Каффу ― пусть попросит герцогских лекарей взглянуть на парнишку. Может, не в росте дело, может, какая-то болезнь подтачивает его силы ― а уж у герцогского ложа собрались лучшие врачи. Он вернулся в дом, прошёл в кабинет и принялся за послание. И тут в соседней комнате послышался шелест платья, и на пороге показалась госпожа Хамат. ― Нардин, вы уже вернулись, ― промолвила она слабым голосом. ― Какая ужасная гроза была ночью, голова так и ноет, и не проходит. Кажется, жена и правда чувствовала себя неважно, но при этом она любезно улыбалась, глядя на супруга. Тот подумал, что раньше эта улыбка казалась ему ласковой. ― Над городом пронёсся настоящий шторм, ― отозвался он. ― Может, мне спросить по возвращении во дворец какой-нибудь микстуры для вас, дорогая? ― Хорошо бы. А вы опять едете в Ахен? ― в голосе Дженерис прозвучало огорчение. Она подошла к креслу и погладила мужа по плечу. Нардин с трудом подавил дрожь. ― Я ещё не все дела закончил. Заехал, чтобы взять с собой Альти. ― Стоит ли? ― сказала она с сомнением. ― Ему снова нездоровится. ― Поэтому и хочу показать его герцогским целителям, ― пояснил Нардин. ― Да и морской воздух пока ещё никому не вредил, а наоборот... Дженерис кивнула, соглашаясь с его правотой. Она, как припомнил Нардин, вообще не спорила с ним: либо соглашалась, либо поступала по-своему. Ещё ему показалось странным, что она не просит взять её с собой. Допустим, она уверена, что мальчику с ним будет хорошо, но неужели ещё молодой женщине не хочется побывать в столице, а тем более при дворе? ― Поговорю и о вашей микстуре, ― сказал он вроде бы рассеянно, но цепким взглядом следя за женой, словно за чужим, враждебным человеком, невесть как оказавшимся в доме, в опасной близости от него. ― Да... вот ещё странность... Встретил во дворце герцога Каффа, владетеля Вияма, так он утверждает, будто у нас был ещё один сын. С кем-то перепутал нашу семью, возможно. Но так уверен... я даже посоветовал ему рассудок проверить, надеюсь, он воспринял это без обиды. Дженерис побледнела и ухватилась за спинку кресла. ― Напрасно я встала с постели сегодня, ― сказала она. ― Странный какой, этот герцог. Откуда ему в Вияме вообще такие вещи знать? ― Да он всё детство при Белтране провёл, ― сказал Нардин хладнокровно, даже не пытаясь предложить свою помощь жене. ― Знает здесь всех и вся, считай, с половиной наших соседей дрался мальчишкой. Да и герцога навещает официально раз в год, а по-простому, по-соседски, и чаще. ― Так что же он тогда вздор-то несёт? ― нахмурилась госпожа Хамат. ― Да и вы, Нардин, к чему слушаете такое? ― Приходится, ― Хамат чуть вздернул бровь. В голосе Дженерис было что-то... натянутое. Наигранное. Негодование, конечно, но словно на сцене. И этот быстрый взгляд, брошенный на него, будто проверка ― как он реагирует. ― Кафф убеждён в своей правоте, утверждает, что у него есть доказательства. А поскольку он наследует Белтрану и в любой момент, начиная со вчерашнего дня, может оказаться моим сюзереном, я не могу просто отмахнуться от его слов. Он вправе затеять расследование, обратиться и к священникам ― это же тёмным колдовством попахивает… бесследное исчезновение, допросят соседей, арендаторов, слуг, возможно, даже с пристрастием... Дженерис снова побледнела. ― Что ж, ― всхлипнула она, ― правду говорят: не делай добра ― не получишь зла. У вас был сын от первого брака. Хороший мальчик, ― она опять всхлипнула, ― хотя по злобе деда его и страдал от проклятия: оборотнем родился. Он пропал пять лет тому назад. Вы так много сил положили на поиски, а когда слуги принесли его разодранную и окровавленную одежду, вас поразила горячка. Лекари говорили, что вы или умрёте, или сойдёте с ума. ― Дженерис заплакала. ― Я не знала, что мне делать, и мне посоветовали позвать ведьму. Нардин вздохнул тяжело. Хорошо, что с зятем уже обговорили всё, что приехал он домой подготовленный... впору было бы на деле рассудка лишиться от таких-то новостей. ― Что за ведьма? ― спросил он резко. ― Что она со мной сделала? ― Жила тут неподалёку, не в деревне, а в стороне, на хуторе, ― жена с робостью (может, и наигранной) посмотрела на него. ― Она сказала, что горе ваше так велико, что вы не сможете его пережить, но если стереть вам память о сыне… Дженерис попятилась, словно боялась, что муж её ударит. Нардин закрыл глаза, едва удержавшись от того, чтобы не свернуть ей шею. Кафф был прав, она себя обезопасила. Со всех сторон. Кто поставит бедной женщине в вину заботу о любимом муже? ― Со слуг, как я понимаю, взяли слово молчать, ― промолвил он. ― Но вот Альбер… ― Уж если слуги, жалея вас, молчали, что говорить о приёмном сыне, который вас так любит? ― слёзы жены вдруг разом высохли. ― Бедный мальчик, он так любил сводного брата! Но он оберегал вас от страданий, как мог. ― Что ж... ― Нардин вздохнул. ― Может, это и отразилось на его здоровье. Слишком большая ответственность для одиннадцатилетнего. За дверью послышалось деликатное покашливание, возвещавшее о появлении управляющего. ― Ваша милость? Позвольте войти? Йолин Симун сменил предыдущего управляющего, который скоропостижно скончался от удара месяцев пять тому назад. Его нашла Дженерис ― мужчина лет сорока с небольшим, предъявил самые прекрасные рекомендации ― от прежних хозяев из Земерканда, правда. Вид имел весьма представительный, даже при герцогском дворе смотрелся бы подобающе. Службу нёс исправно, вёл себя почтительно. ― Ваша милость, вы останетесь дома? Не соблаговолите ли, когда у вас найдётся время, взглянуть на счета? ― Мне нужно вернуться, Симун, ― ответил Хамат ровно, как обычно говорил со слугами. Кажется, последние события повлияли на него больше, чем хотелось бы, ― уже и Симун вдруг стал казаться подозрительным, потому что это ведь Дженерис наняла его. Управляющий поклонился. ― С вашего позволения, ваша милость. Он важно удалился. ― Что ж, проверю, как там собирают Альти, ― сказал Нардин, сворачивая незаконченное письмо и забирая его с собой. ― Спасибо тебе за заботу, Дженерис, ― сказал он. ― Как бы найти эту ведьму, не знаешь? К его удивлению, жена опять заплакала. ― Что такое? ― Её крестьяне убили ― года три тому назад. ― А с чего слёзы? ― Потому что вы мне не верите, Нардин. Вот и ведьма так удачно умерла, не правда ли? Уж, наверное, это я крестьян на неё натравила? ― Обидно, ― сказал Нардин. ― Она что, околдовала кого, или крестьяне просто от незнания и страха взбесились? Хотя, что теперь-то искать виноватых. Впрочем, герцогу я, конечно, скажу, и пусть будет, как он решит. Он ободряюще потрепал жену по плечу, чуть не заскрежетав при этом зубами. Уже в дверях он услышал её голос. ― Вы ведь никогда не любили меня, Нардин, не так ли? Хамат обернулся, какое-то время задумчиво разглядывал жену, потом, не говоря ни слова, направился в комнату сына. Все эти годы он вполне отдавал себе отчёт, что живёт с совершенно чужой ему женщиной. Когда он женился на Дженерис, пришедшей поначалу в его дом в качестве экономки, она прекрасно знала, что и для него это брак по расчёту. Направляясь в комнату Альти, он думал, что возвращение родного сына ничуть не изменило его отношение к приёмному. Он полюбил мальчика, а тот искренне отвечал ему тем же. Альбер никогда не знал родного отца ― по словам Дженерис, тот умер почти сразу после рождения ребенка, оттого она и принялась искать работу. Хамат подумал, что мальчику пришлось по-настоящему заботиться о новом муже матери, скрывая от него смерть родного сына и пытаясь заменить его. Альбер уже оделся для поездки. Нардин вновь с беспокойством посмотрел на его бледное лицо. ― Может, я верхом, отец? ― спросил мальчик. ― Не стоит. Дорога ещё влажная после дождя. ― Но я хорошо держусь в седле! Хамат погладил пасынка по голове. ― Я знаю, ― мягко сказал он. ― И всё же ты поедешь в повозке. Альти покорился, не спорил. Нардин чуть улыбнулся ― мальчик всегда был послушен, порой ему даже хотелось, чтобы он возражал, отстаивал свои желания, как... Хамат закрыл на мгновенье глаза, вспомнив Лени. Да, как его Ленард, которого он даже не помнил. ― Странно, матушка проводить не вышла, ― заметил Альти, когда они отъехали от дома. ― Ей нездоровится, ― ответил Нардин, ехавший вровень с повозкой. Пока перед ними распахивали ворота, подошли женщины, собиравшие в саду яблоки. ― Хозяин опять уезжает, ― сказал одна. ― Ну, хозяйка-то быстро утешится. Повозка проехала через ворота, а Нардин придержал коня, велев для вида Гэтину проверить сбрую. ― Тсс, ― шикнула первая. ― Да хозяин не слышит. А ты думаешь: он не знает про управляющего и хозяйку? Ему, поди, всё равно. А то давно бы обоих прирезал. Видимо, в представлении женщины калхедонцы, чуть что ― сразу хватались за ножи. Однако все мысли Нардина были заняты загадкой похищения его сына, поэтому сплетню об измене жены он воспринял несколько с иной стороны. Тронув бока лошади каблуками, он поехал вперёд, нагнал повозку и углубился в размышления. Что побудило Дженерис притащить в дом любовника и устроить его управляющим? Ненависть к мужу? Тогда разумнее бы вначале подсыпать ему отравы, чем так рисковать. Работницы судачили об изменах за его спиной. Но Нардин обладал достаточным житейским опытом, чтобы знать: для женщины найдётся множество причин, чтобы раздвинуть ноги перед мужчиной, и не всегда страсть будет стоять на первом месте. ― Отец? Очнувшись от раздумий, он встретил обеспокоенный взгляд Альбера. ― В городе ведь что-то случилось, да? Велев остановиться, Нардин слез с коня, передал поводья слуге и сел в повозку рядом с сыном. Он задёрнул занавески на окошках и тогда только ответил: ― Да, ты прав. Я даже не знаю, как тебе и сказать… твой брат нашёлся. ― Лени?! ― вскричал Альбер, схватил отчима за руку. И тут же замолчал и в оцепенении уставился на него. ― Как нашёлся? ― спросил с трудом. ― Он же... он же... ― мальчик не мог заставить себя выговорить слово «погиб». Снова вскрикнул испуганно, зажал рот рукой. ― Я не должен был... не должен говорить об этом. ― Полно, не бойся, ― Нардин обнял его за плечи. ― Как видишь, я всё вспомнил. Я не спрашиваю, кто тебе велел молчать ― я и так знаю. Лени сейчас у герцога Белтрана, и мы едем к нему. Альти прижался к отцу. У него снова кружилась голова. Казалось невероятным, что погибший старший брат вернулся невредимым, но раз отец говорил ― значит, так и было. ― Но где же он был всё это время? ― спросил мальчик. ― Его держали взаперти? Так долго? ― Он жил в Вияме, в соседнем герцогстве, ― сказал Нардин, удерживая Альберта рядом. ― И не написал нам, не сообщил... ― Он ничего не помнил, кроме своего имени. На нём лежало заклятие, так же, как и на мне. ― Но... ― начал Альти, оборвал себя, задумался о чём-то ― напряженно, потом всхлипнул тихонько. Нардин не спрашивал, понимая, что должно сейчас твориться в душе мальчика. Многие вещи, связанные с пасынком, вернулись в его память ― до сей поры расплывчатые и бессвязные. Он вновь хорошо помнил, как Лени отстаивал своё желание играть с появившимся в имении мальчиком, как спорил с его матерью, которая поначалу запрещала сыну вольничать и находиться в доме, а уж к сыну хозяина старалась и вовсе не подпускать ― мальчики быстро сдружились и вели себя, скорей, как братья, а не господин и слуга. Она сдалась только, когда сам хозяин её попросил не мешать детям проводить время вместе. Молодая вдова, милый ребёнок ― постепенно, глядя на мальчишек, Нардин всё чаще стал задумываться, что дому не помешала бы хозяйка, а его сыну ― приёмная мать и брат. Ему не хотелось употреблять слово «мачеха» ― Дженерис казалась женщиной заботливой, может, и не слишком нежной ― сына держала в строгости, но мальчик её любил, слушался, не выглядел несчастным, однако Нардину иногда уже хотелось его немного побаловать, как своего. «Почему бы и нет?» ― думал тогда Нардин. Женщина красива и мила. Да и горячая калхедонская кровь в Нардине ещё давала о себе знать. Очнувшись от воспоминаний, Хамат поцеловал Альти в лоб. ― Ничего, мой милый, не переживай так. Лени очень хочет тебя видеть. ― Какой он сейчас? Голос у мальчика ещё дрожал, но Нардин предпочел не заострять на этом внимание и не успокаивать сына ― от этого он лишь сильней бы стал переживать. ― Совсем взрослый, ― сказал он с улыбкой. ― И чтобы не было неожиданностей: они с виямским герцогом в брачном союзе. Очень любят друг друга, это сразу видно. Альти ахнул, а потом улыбнулся. ― Тогда и правда, совсем взрослый. Пристроил голову отцу на плечо, задумался ― а будет ли Лени теперь интересно с ним? У него свои взрослые дела, своя семья, а он всё ещё мальчишка, да и болеет постоянно... ― Если хочешь, ты сможешь поехать к ним погостить, ― сказал Нардин. ― Они будут рады, да и я приеду вслед за тобой. Подумал с тревогой: а выдержит ли мальчик дорогу? Удастся ли понять, что с ним, помочь ему? Вздохнул с облегчением, когда Альбер не спросил о матери. ― Правда, рады? ― улыбка Альти стала радостней. ― Я бы поехал. Но ты ведь потом приедешь скоро? Я не хотел бы разлучаться с тобой надолго. ― Очень скоро, обещаю, ― сказал Нардин. ― Просто... закончу здесь кое-какие дела ― и сразу в путь, следом за вами. Альбер бросил на него тревожный взгляд, но ничего не сказал. Воспоминания о брате отвлекли его от мыслей о матери, и от ужасных подозрений на её счёт. Каким стал сейчас Лени? Как он жил все эти годы? У него уже любовь, да ещё со зрелым мужчиной. Сам Альти о любви пока не помышлял ― так, иной раз посматривал на девушек-работниц в имении, стесняясь своих смутных желаний. Девушки над ним посмеивались, подшучивали, но втайне удивлялись его целомудрию. Господский сын в шестнадцать лет порой уже не только руки распускает. Отец сказал, что у Лени не просто любовь, а брачный союз. Будет ли ему дело до сводного брата, который ещё из отрочества толком не вышел? Альберу мерещился сильный, крепкий парень, на голову выше его, похожий на отца, и он чувствовал себя желторотым птенцом, который и лук-то в руках не может толком удержать. Повозка двигалась споро, но без спешки, дабы не растрясти пассажиров на ровных, конечно, но большей частью не мощёных дорогах. Альти прижался к отцу, закрыл глаза, и образы, мелькавшие у него в голове, понемногу превратились в сновидения.