От Иларии до Вияма. Часть первая

―1― Прошло три дня плавания. Корабль шёл на всех парусах, чтобы быстрее миновать не слишком гостеприимные берега Опала и достичь ближайшего порта в Лимане: пополнить запасы пресной воды и продовольствия. Шалья почти не покидал своей каюты, был молчалив и мрачен, и, глядя на него, Кумал всё чаще думал, что его господин и брат почти не спит по ночам. Он долго не решался поговорить с ним о предмете его душевных мук: сам-то он плыл навстречу счастью, тогда как Шалью корабль уносил всё дальше от возлюбленного. В один из дней, увидев печального брата на палубе, визирь подошёл к нему. Шалья поднял голову, постарался улыбнуться ― Кумалу и его сестре предстояло счастливое соединение, и он не должен был испортить их праздник. ― Прости, брат, ― сказал князь, ― я плохой попутчик нынче. ― За что просишь прощения? ― Кумал положил ладонь князю на плечо. ― Разлука тяжела, по себе знаю. ― Твоя не продлится долго, ― улыбнулся Шалья. ― И твоя тоже, брат. Чуть дольше, чем моя. Идём в каюту, там прохладно. Ты уже почти два часа стоишь на солнцепёке. На корабле, среди своих, они сразу переоделись в шальвары и свободные рубахи, а иногда предпочитали носить особые куски ткани, которые оборачивали вокруг бёдер и ног, а до пояса оставаться нагими. ― Я смотрю на тени в воде, ― сказал Шалья. ― Ещё ни разу не видел таких ― словно там не только рыбы и течения. ― Где? ― Кумал перегнулся через борт. Трудно было разглядеть в воде что-то определённое. Казалось, что в глубине под ними движется нечто тёмное. ― Косяк рыб? ― предположил визирь. ― Мы ведь идём мимо берегов Опала, а здешние жители боятся моря и не рыбачат. Потому тут такое изобилие. Смотри: пропало, не видно ничего ― на глубину ушли. ― Любопытные рыбы, ― заметил Шалья. ― Никогда не видели корабля? ― Идём в каюту, ― повторил Кумал. Князь дал увести себя в прохладу кормовых помещений. Окно каюты Кумала было открыто, веяло свежестью и запахом моря. Шалья вытянулся на ложе, глядя на резной потолок. ― Кисловат тут виноград, ― заметил визирь, отщипнув ягоду от грозди. ― По жаре хорошо, ― отозвался князь. ― Но ты тоже о чём-то молчишь, брат, я заметил. Разве есть что-то дома, что тебя тревожит? ― Правитель наш и отец, провожая меня в путь, завёл разговор о том, чтобы передать тебе престол. Шалья резко приподнялся на локте. ― Избавьте боги! ― воскликнул он. ― Не то чтобы я боялся взять на себя это бремя, но не такой человек отец, чтобы уходить на покой. Он бодр, пока занят делами. Кумал помолчал. ― Позволь говорить прямо, брат, ― сказал он. ― А когда мы виляли в разговорах с тобой? ― удивился князь. ― Возможно, трон ― лишь повод чаще видеть тебя дома, ― предположил визирь. ― Его желание теперь исполнится и без передачи власти. ― А что если… ― начал Кумал и запнулся. ― Даже если не сложится, ― мрачно отозвался Шалья. Нахмурившись, визирь пересел на ложе. ― Прости, я с господином Бартоком разве что парой слов перекинулся. Я не имею права сомневаться в честности его намерений и силе любви к тебе. Просто я не хочу, чтобы ты обжёгся. ― Я всё равно останусь дома, Кумал, ― сказал Шалья после долгого молчания. ― Только теперь уже навсегда. ― О, брат… За дверью тут раздался топот ног, и в каюту без стука ворвался капитан. ― Горе нам, ― тяжело дыша, пробормотал он. ― Горе… ― Что стряслось? ― удивились оба. Корабль летел, как по воздуху, небо ясное, ветер попутный. Визирь высунулся в окно, но не увидел ничего, кроме чистейшей линии горизонта. ― Под нами оно… Что-то и впрямь творилось недоброе. А вот и топот ног матросов по палубе послышался, крики ужаса. Шалья вскочил с ложа и бросился вместе с Кумалом наружу. Первое, что увидел, ― стаи дельфинов по оба борта. Они друг за другом выскакивали из воды и шли ровно, словно что-то сопровождали. Но не корабль, ибо плыли они вдалеке. Матросы ― кто перегнулся через борта, а кто уже молился, рыдая, богам и бился головой о палубу. ― Слезай! ― зычно крикнул Шалья вперёдсмотрящему и махнул ему рукой. Но тот вцепился в мачту и трясся. Князь бросился к борту, а оттуда по вантам полез наверх. ― Шеша, Шеша, ― повторял посеревший матрос, показывая вниз. Шалья повернул голову. Сперва не увидел ничего, но переведя взгляд, заметил что-то, похожее на гибкий серебристый хвост огромного змея. Князь вцепился в канат, чувствуя вполне понятный страх. Но потом словно кто-то незримый вложил ему в голову спасительную мысль: как же дельфины не боятся Шешу? И почему змей не нападает на них? Огромное, в три корпуса корабля, тело чудовища извивалось совсем неглубоко под ними. Шеша будто играл, наслаждаясь тёплой, прогретой солнцем водой. Он отплыл в сторону, и его тело стало показываться, сияя серебром, как череда горбов над волнами. Он высунул голову, даже не глядя в сторону корабля. ― Клянусь Нурлаш, ― пробормотал Шалья. ― Это похоже на торжественный выезд какого-то правителя. Он хлопнул застывшего матроса по щеке, потом ещё раз, боясь, что тот свалится с мачты. Заскользил вниз по снастям, желая взглянуть на змея поближе. Матросы тоже что-то почувствовали: они уже не метались в страхе, а сгрудились у бортов, перешёптываясь. Над волнами медленно разливалось чудесное сияние: невозможно описать его цвет. Волны вдруг наполнились благоуханием, но ничто не показывалось над водой. Зато матрос опять принялся лопотать что-то. Он хлопал себя по коленям, вскрикивал, как при виде чуда. ― Он словно пьян, ― рассмеялся Кумал, подходя к Шалье. ― Да и ты тоже. Князь запрокинул голову, глядя на паруса, наполненные ветром, и вздохнул полной грудью. Радость наполовину с наслаждением, как от доброй травы, что курят жрецы Намасары, наполнила каждую жилу. ― Этот болван сейчас слетит вниз, ― весело воскликнул он и полез за матросом. А тот, оказывается, не лопотал вовсе, а пел и приплясывал. Шалья взглянул на воду. Под кораблём что-то колебалось, напоминая гигантскую медузу или же спрута. Оно меняло форму, вытягивая из тела длинные отростки. Именно это существо источало свет и аромат. ― Хей! ― закричал князь, обращаясь к спутникам внизу. ― Лейте в море вино! Бейте в барабаны, играйте на цимрах! Приветствуйте божество! Матросы бросили снасти, заметались по палубе, ища инструменты и дары для явившегося им чуда. В воду полилось вино, зазвучала музыка ― нестройная и нескладная, но казавшаяся столь же божественной, как и звуки, доносившиеся из моря, окутавшие корабль. Брошенное на произвол судьбы судно, однако, не потеряло управления, а ведомое чудесной силой, летело точно по курсу. На палубе же всё смешалось: матросы, вылив за борт почти все запасы вина, благо, оно им оказалось без надобности ― и так каждый смеялся и пошатывался, словно пьяный, ― устроили пляски у главной мачты под пение одного из них, умевшего складывать стихи. Князь с визирем наблюдали за празднеством, прихлопывая ладонями в такт, а потом и сами не выдержали, и присоединились к танцующим. Радостный Кумал смотрел на брата, как он притоптывает, и поводит плечами, и вскрикивает вслед за певцом. До самого вечера продолжалось веселье. Утомлённые люди заснули, кто где, не увидев чудесного заката, предвещавшего прекрасную погоду. А когда вахтенный первым открыл глаза, он сначала испугался темноты и странных звуков вокруг, и неподвижности корабля, а потом бросился будить капитана. Тот ― князя, спавшего у входа в кормовую часть. Волны чуть слышно били о борт корабля ― неподвижно стоящего на рейде в лиманском порту. С берега доносились только крики ночных сторожей да два гуляки не в лад горланили песню. Как корабль пришёл в порт, кто его поставил на якорь и пришвартовал, никто не помнил и сказать не мог. ―2― Жители Ахена давно не помнили, чтобы стража хватала столько людей за раз. Трактирщик с портовой улицы ― но этот-то хоть, поговаривали, оказался оборотнем, а вот двое мелких лавочников, какой-то неудачник-пьяница, перебивавшийся случайными заработками ― народ гадал: что их может связывать? Думали: может, выпустят? Но лавки закрылись, в трактире хозяином засел бывший вышибала, а о пьянице никто и не вспоминал, кроме тех, кому он задолжал пару монет. Трактирщик оказался сговорчивым малым ― этому способствовал и радушный прием в герцогских застенках, и разговор с Бартоком, которого в эти застенки охотно допустили. В первый же день ― точнее, вечер ― арестант во всём сознался. И в том, что пиво разбавлял водой из родника на заднем дворе, и в том, что в жаркое шли позавчерашние остатки, и в том, что изменял своей подружке с её сестрой и матерью, и ― после особенно задумчивого взгляда Бартока ― в том, что пять лет назад участвовал в похищении юного Ленарда Хамата. После этого к задушевной беседе присоединился и мейстир ле Фэй. Его интересовали не кулинарные ухищрения Куртина, а имена сообщников ― и где их теперь искать. Все трое нашлись в Ахене ― то ли приглядывали друг за другом, а заодно ― за главарём, то ли, что казалось мейстиру Таффи куда вероятней, не сумели толком распорядиться вырученными деньгами и держались поближе друг к другу и к возможному источнику нового дохода. Особенно охотно помогал дознавателю пьяница Джиллем ― его и запугивать не пришлось. Барток шепнул пару слов начальнику стражи, мейстир ле Фэй кивком подтвердил ― и через пару минут со страдающего похмельем мужчины сняли веревки и предложили кувшин лучшего пива из герцогского погреба. Стакан, другой ― и Джиллем смотрел на дознавателя, как на лучшего друга. ― Бабы ― стервы, ― сказал он доверительно мейстиру Таффи. ― Не обворуют, так дурной болезнью наградят. Не-не, у меня с этим всё как надо, ― заверил он, — но бабы... Вот и того мальчишку, о котором вы спрашивали... мы ж сами бы его и пальцем не тронули, на кой он нам? Так его мамаша нам заплатила... ― За похищение? ― уточнил ле Фэй. ― И за похищение, и чтобы башку цыплёнку свернули. ― А чего не свернули? Джиллем вздохнул, обмяк и даже, казалось, протрезвел. ― Что ж мы, изверги? ― спросил он тихо. ― Одно дело засунуть в каморку да подержать пару дней, но убить... ― покачал головой. ― Нет. Даже Куртин, уж на что ни бога, ни чёрта не боится, отказался пацана прикончить. ― Подержали вы его, а дальше? ― А дальше Куртин ведьму приволок ― та мальчишку с собой забрала. А что с ним дальше было, мы не знаем. Только мамашка его довольна осталась, заплатила сполна и про обман наш не узнала. Мейстир Ле Фэй посмотрел на Бартока, тот приподнял бровь и кивнул. ― Принесите ему поесть, ― сказал дознаватель начальнику. ― Потом призовите судебного клерка и запишите его показания. Прочтите ему, пусть подпишет, поставит отпечаток пальца, и отошлите его светлости. Получив нужную бумагу, вместе они отправились к герцогу Белтрану. Туда же пригласили и Нардина с Кристианом. Все четверо встали напротив кресла старого правителя. ― Что ж, ваше величество, ― без предисловий заявил ле Фэй Хамату. ― Вашу жену придётся схватить и доставить в столицу. Протянул ему свиток пергамента. ― Ваша жена оплатила похищение и убийство вашего сына, ― сказал он, пока Нардин, стиснув пальцы, принимал решение. ― Не её заслуга в том, что преступники побоялись взять на душу грех убийства ребёнка. Кристиан с сочувствием поглядел на посеревшего лицом Нардина. Пусть и не по любви заключался брак, а всё же не чужая. Думал, что своя. Доверял, заботился, делил ложе. ― Действуйте по закону, мейстир, ― ответил Хамат каким-то не своим, скрипучим голосом. ― Я прослежу, чтобы Альти ничего не видел. По закону ― это означало, что Дженерис провезут по городу на телеге и в цепях. Белтран с усилием поднял руку и подал знак. Кристиан молча ткнул Нардина кулаком в плечо ― он сочувствовал тестю, но слова всё равно бы не помогли. ― Ходят также слухи о ней и вашем управляющем... ― начал мейстир Таффи, деликатно понизив голос. ― Пусть схватят обоих, ― перебил его Нардин. ― Насколько я помню, в Гутруме прелюбодеяние не просто грех, есть и закон, карающих виновных. ― Лучше, ― сказал Белтран, ― если мальчиков не будет во дворце. Крис, возьми их с собой, а то моё старое корыто совсем застоялось ― поплавайте денёк. Кафф хотел возразить, но после короткой паузы кивнул и вышел из залы. Ему хотелось остаться, поговорить с дознавателем, подождать прибытия арестованных... но он прекрасно понимал, что мальчикам этого видеть не стоит. Потом, позднее, когда приговоры будут оглашены, братья узнают, что случилось и кто виноват. Пока он разыскал мальчиков в саду, лодку герцога подготовили к выходу в море. Крис не говорил ни Ленарду, ни Альберу, зачем на самом деле они покидают дворец. Просто объявил, что все они отправляются на морскую прогулку. Лени мечтал об этом с тех пор, как ступил на палубу иларийского корабля. Альти хотел быть рядом с братом. ―3― Мейстир ле Фэй и дюжина стражников покинули Ахен и направились в Маредид. С собой они везли герцогский указ об аресте прелюбодеев ― госпожи Дженерис Хамат и управляющего Йолина Симуна. Дознаватель с тремя стражниками въехал на территорию имения, оставив за воротами остальных. ― От герцога к госпоже Хамат! ― возгласил он, когда на стук служанка открыла дверь. При виде вооружённых людей она взвизгнула. Вторая поспешила к госпоже с докладом. Не прошло и нескольких минут, как Дженерис, исполняя долг хозяйки, вышла приветствовать почтенного гостя. Тревога её улеглась при виде мейстира Таффи ― такого серого, такого безобидного. Он не спешил нарушать её спокойствие. Поклонился — чуть неуклюже, посетовал на жаркое утро, неудобное седло, бесконечные дела... Дженерис кивнула служанке, та поднесла гостю стакан вина. Хозяйка предложила присесть, спросила, не желает ли гость задержаться в поместье ― обед ему подадут, не стоит ли приготовить и спальню? Мейстир Таффи, рассыпавшись в благодарностях, отказался. В залу заглянул управляющий, низко поклонился гостю, стараясь не смотреть на госпожу. Тут дознавателя как подменили. Он хлопнул в ладони, и трое стражников, гремя оружием и заготовленными кандалами, ворвались в комнату. Двое занялись Симуном, а третий заломил Дженерис руки за спиной и быстро связал их, не обращая внимания на её вопли. ― Что это значит? ― вскричала хозяйка, когда стражник, надавив ей на плечи, заставил сесть на стул. Ле Фэй достал из складок плаща свиток. ― «Мы, наследными правами и волей Его Величества короля Целестина, герцог Карраса Белтран, прозываемый Мореплаватель, ― начал он зачитывать приказ, ― женщину, именуемую Дженерис, в замужестве Хамат, и мужчину, именуемого Йолин Симун, приказываем взять под стражу по обвинению оных в прелюбодеянии. По преступлению их приказываем учинить расследование и подвергнуть обоих допросу и очным ставкам со свидетелями, а в случае доказанности вины ― наказать по закону». Лицо Дженерис вытянулось ― она явно была удивлена и растеряна, но не настолько, чтобы опытный дознаватель усомнился в её виновности, скорей, напротив, утвердился бы в ней. А вот её сообщник в супружеской измене явно испытал облегчение, услышав, в чём его обвиняют. И это тоже наводило на мысль ― что за грехи он знает за собой? Пока по приказу ле Фэя готовили телеги, чтобы отвезти арестованных в столицу, оба молчали, только изредка бросали друг на друга вороватые взгляды. Дознаватель тому не препятствовал: он знал, что самая потеха начнётся уже в застенке, но уже сейчас ― по тому, какой злостью пылали взгляды Дженерис, он мог догадаться, кто к кому первым прыгнул в постель и кто кого принуждал к сожительству. Дорога обратно заняла больше времени. Телеги, запряжённые волами, двигались медленней всадников. Арендаторы Хамата, узнав, для какой надобности заимствуют их скот и транспорт, не противились и не бурчали. Домашние слуги даже вызвались сами явиться в столицу и свидетельствовать против управляющего. Дорога прошла спокойно. Хотя в городе, пока телеги медленно докатили до дворцовой темницы, полгорода успело всласть наглазеться на арестантов и, полные свежих впечатлений от явления оборотня и последующих арестов, придумали, обсудили и почти забыли несколько безумных теорий, связывавших и объяснявших все эти события. Минимум в десяти из них упоминались колдуны, в пяти ― ведьмы, и ещё в одной русалки, но эти вообще непонятно откуда взялись. Мейстир ле Фэй проводил арестантов каждого до своей камеры. С Дженерис он был мягок ― распорядился принести ей воды умыться с дороги, постелить свежей соломы в её клетке, не заковывать в цепи. С Симуном, которого разместили достаточно далеко от сообщницы и госпожи, обращались иначе. И очень скоро, нанюхавшись запаха плесени и гнилой соломы, управляющий попытался привлечь к себе внимание стражи, кинув в дверь оловянную кружку, а за ней и миску. Стражники сначала намяли ему бока, а потом всё же позвали дознавателя. ― Умоляю, ― Симун брякнулся на колени, ― я не взял с собой снадобье, которое принимаю. У меня больное сердце. Умоляю, милостивый господин, мне оно необходимо! ― Что за снадобье? ― спросил ле Фэй. ― Кто тебя знает: вдруг отравиться хочешь? ― Что вы?! Это просто настой из наперстянки! Мейстир кивнул с понимающим видом, снова становясь туповатым и исполнительным служакой. Даже опытный мошенник Симун принял его маску за чистую монету. ― Я позабочусь, чтобы ты получил своё лекарство, ― сказал ле Фэй, а сам поспешил посоветоваться с госпожой ведьмой. ― Не отравиться ли собрался? ― озабоченно спрашивал он у Мейнир. ― Если сердце больное, то в лекарстве нуждается. А что он пьёт? ― Говорит, что настойку наперстянки. ― Как?! Дознаватель удивился. Если лекарство, почему госпожа ведьма так встревожилась. Мейнир посмотрела на него внимательно, вздохнула, удивляясь про себя, как такой умный мужчина может не знать столь простых вещей. ― Лекарство или яд ― всё дело в количестве, ― пояснила она. ― Одна капля вылечит, десять убьют, пять... изрядно попортят здоровье, но подозрения не вызовут. Ле Фэй хлопнул себя ладонью по лбу. ― Вот, значит, оно как! То есть ещё какой-то месяц-другой, и юный Хамат скончался бы от вполне естественных внешне причин? Тётушка развела руками. ― Знахарка бы сказала, порчу навели на юношу, лекарь поучёнее ― что переутомился, занимался слишком много, тренировался слишком усердно... ещё и отец себя бы винил, что мальчик сам себя загнал в могилу, стараясь ему угодить. ― Благодарю вас, госпожа Мейнир, ― дознаватель церемонно поклонился ведьме, словно важной даме. ― Надеюсь, что здоровье юного Хамата вскоре поправится. А теперь... не могу ли я попросить вас приготовить для преступника отвар, который он принял бы за своё снадобье. Не хочу давать в его руки способ избежать наказания, когда сама попытка доказывает, что рыльце-то в пушку. В свою келью ― в двух шагах от пыточной ― мейстир ле Фэй вернулся донельзя довольный. Оружие против управляющего нашлось, преступник сам дал его в руки правосудия. Осталось найти уязвимое место госпожи Хамат, и Таффи был почти уверен, что знает его. Он приказал привести женщину к нему. В приоткрытую дверь пыточной Дженерис увидела аккуратно развешенные и разложенные орудия, пылающий огонь, палача в положенной маске, заботливо натачивающего топор. По телу её побежали мурашки ― другие камеры были пусты, даже Симуна не было поблизости... что же, всё это готовилось для неё? Она ещё пыталась сохранять достоинство ― знатная госпожа, привлекательная женщина, но страх уже потихоньку овладевал ею, ослаблял колени, затруднял дыхание. Таффи поднял голову, посмотрел на неё с сожалением маленького чиновника, вынужденного сообщать сильным мира сего неприятные вещи. ― Какая трагедия, ― сказал он. ― Мне придётся обвинить вас ещё и в убийстве. Как вы должно быть знаете, убийц допрашивают только под пыткой. Он показал ей на грубо сколоченное кресло, и Дженерис почти упала в него. ― Убийство? ― спросила она чуть слышно. ― Но... кто убит, мейстир? ― Увы, увы… ― вздохнул дознаватель. ― Как прискорбно зрелище, когда грубо попираются священные узы брака. Но при мысли, что женщина способна поднять руку на собственное дитя, даже меня, видавшего самых отпетых и безжалостных преступников, бросает в дрожь. Дженерис вскинула руку, будто защищаясь. ― Он не был моим ребенком, ― почти крикнула она и тут же зажала себе рот, будто слова вырвались у нее против её воли. ― Я никогда не прикасалась к нему. ― Вот новость? И где же вы ребёночка-то взяли? Наверное, удобно ― всякий пожалеет вдову с ребёнком. А к и без того длинному списку обвинений добавится ещё похищение ребёнка. И, раз никто не заявлял о пропаже... настоящую мать вы тоже прикончили? ― Его мать умерла родами, ― тупо сказала Дженерис, внезапно теряя нить разговора. ― Мать моего пасынка. Ещё до того, как мой супруг женился на мне. Я никогда её не видела. Ле Фэй помолчал, бросил пристальный взгляд в сторону пыточной. Он умел держать паузы. ― Женился, ― повторил он. ― Надеялся, что в новой жене обретёт мать для своего сына, принял чужого ребёнка, как своего. И вот чем ему отплатили взамен. Да и что ожидать от существа, способного свою кровь ради денег со свету сжить. Что, мужа-то травить невыгодно? При живом-то сыне? Небось, любовник твой вдовьей частью не удовлетворился бы? ― ле Фэй внезапно резко перешёл на ты, обращаясь к Дженерис как к последней простолюдинке. ― Сначала наняла головорезов ― похитить и убить пасынка. Любовника в дом привела. А при сыне-то грешить не сладко, поди? А?! ― рявкнул ле Фэй. ― Отвечай! Что сыну давала? ― Я никогда не тронула бы своего сына! ― женщина опомнилась от первой атаки и перешла в наступление. ― Я убью любого, кто посмеет причинить ему вред, кто хотя бы попытается! Таффи чуть отстранился и посмотрел на неё ― казалось, с интересом. ― И какой же вред причинил ему старший брат? ― Что? ― она снова растерялась, замешкалась с ответом. ― Ты же убила его. Ленарда Хамата. Ему было всего двенадцать, младше, чем твой мальчишка сейчас. Не хотела делить наследство на троих? Боялась, что твоему достанется меньше? ― Да я пальцем его не тронула! Пока был жив, голоса на него не повысила даже! Спросите кого угодно, кто знал раньше нашу семью. Кто на меня клевещет, кто? ― Дженерис театрально заломила руки и возвела глаза к потолку. Не дать не взять ― статуя святой из храма. ― Разумеется, ты его не трогала. Зачем ручки-то марать? ― Ле Фэй кликнул стражника. ― Привести свидетеля! ― Что, муженьку недостаточно обвинить меня в измене? ― спросила та с презрением. ― Решил свалить все грехи на меня? Подкупил кого-то из деревенских? Дознаватель не удостоил её ответом. За дверью послышался топот сапог стражника, а ещё шарканье чьих-то босых ног и звон цепей. Когда Дженерис увидела трактирщика, она его сразу узнала, то есть его ещё можно было узнать. При виде руки в лубке она в панике подумала: «Пытали». Но она совершенно не могла понять, как? Каким образом причастность Куртина к похищению пащенка стала известна? Пошатываясь, трактирщик поднял здоровую руку и указал на неё. ― Она заплатила, она наняла нас. Тут Дженерис прибегла к излюбленному женскому способу: грохнулась в обморок. Когда её окатили водой, она, лёжа на каменном полу, услышала, как дознаватель говорит палачу: ― Очухалась? Займись ей, дружок. Только лицо не порть: она пока что должна оставаться похожей на саму себя. И тут Дженерис потеряла сознание уже по-настоящему. ―4― Пока мейстир Таффи искал общий язык с Дженерис, Бартоку выпало пообщаться с её сообщником. Работу палача он не любил, хотя при необходимости мог выполнять её искусно и профессионально. Впрочем, всегда он надеялся убедить преступника развязать язык без применения силы, и обычно это удавалось. ― Я не понимаю, ваша милость, за что меня схватили и держат здесь,― Симун пытался сохранить лицо, насколько это возможно, если ты сидишь на воняющей гнилью соломе и прикован цепью к стене. Бартоку, сидящему на стуле поодаль, запах, казалось, совершенно не мешал. ― Заткнись, ― скучающе посоветовал Барток. Зевнул, словно дело не представляло никакого интереса. ― Записывать всё равно некому, писец сейчас у твоей подружки. До тебя тоже очередь дойдет. Будь у Симуна совесть чиста, он бы сделал так, как ему посоветовали. Но ситуация ему казалась всё более странной и пугающей. Человек, который должен был его допрашивать, сидел и молчал ― а зачем сидел, спрашивается? Он не охранник ― сразу видно, что важный господин. ― Ваша милость, если кто и донёс, так это клевета, я вас уверяю. Слуги меня недолюбливают, ― предпринял управляющий вторую попытку обратить на себя внимание. Барток снова зевнул. ― Да кого это интересует? ― сказал тем же скучающим тоном. ― Ты не суетись, всё и так ясно. Развлеклись у мужа за спиной, бывает. Поймали, тоже случается. Подружку твою в монастырь запрут, какой судья отправит на виселицу знатную даму? Да красивую к тому же. Да она наверняка сейчас дознавателю говорит, что ты её совратил и вообще изнасиловал. Так что ты подумай лучше, кому из родных сообщить о прорухе, что на тебя случилась, чтоб за трупом твоим да наследством ― если есть что наследовать ― обратились во дворец. Симун вскочил на ноги, загрохотав цепью. ― Это она-то?! ― вскричал он. ― Она-то знатная дама?! Тоже мне, невинность нашлась! ― Тут он сообразил, что сболтнул лишнее, и поправился. ― Насчёт знатности очень даже сомневаюсь, ваша милость. С вашего позволения, господин Хамат так и не оправился после пережитого горя, о жене почти забыл. Да она на меня вешалась при первом удобном случае! Ваша милость, как на духу говорю: сопротивлялся, как мог! Так она грозила, намекала, чтобы лучше деньги считал хозяйские ― неровён час, недостача, или воровство! Оклеветать хотела! ― Да, может, так и было, как ты говоришь, только... здесь твоё слово против её, — развёл руками Барток. ― Кому поверят? Да ещё с хозяйским сыном неприятность... Он смерил Симуна взглядом с головы до ног, и у того по спине холодок пробежал, задыхаться стал, словно петлю уже на шее затягивали. ― То не я! Не я! Она сама мои капли брала! А старшего я и не знал даже, меня и рядом-то не было! ― Хм… Ты рассказывай, рассказывай, ― кивнул Барток. ― Сам понимаешь, мало кто поверит в то, что мать способна отравить сына, а вот у любовника скорее повод отыщется. Мужа-то и убивать не придётся ― второй такой потери он не переживёт, пусть даже сын и не родной. ― Да какой я любовник! ― горячо выпалил Симун. ― Говорю же, добрый господин, вынудила она меня! Ну не хотел я, но как околдовала! Незнакомый дознаватель больше не казался управляющему безобидным. Он смотрел, как змея смотрит на зверька, которого собирается проглотить. ― Ты думаешь, она ведьма? ― спросил он заговорщицким шёпотом. Симун открыл рот, но прежде чем заговорить, быстро просчитал в уме варианты. Храмовые дознаватели, как он слышал, работали не так, как обычные, и суды у них были свои, и нужно им было только признание, а едва ли Дженерис станет тянуть с покаянием в пыточном подвале. И о нём опасных вопросов задавать не будут, так что... ― Она самая и есть! ― подтвердил он. ― Впрочем, что я могу знать, добрый господин... Странный и пугающий человек вновь замолчал. Что делать? Пытаться и дальше намекать на виновность Дженерис или лучше подождать? ― Слышал я, когда пришёл на службу, будто хозяйка с ведьмой точно якшалась и к мужу приводила. Говорили, будто бы затем, чтобы память о сыне тому стереть, да кто знает-то? ― осторожно бросил он пробный камень. ― Да об этом всё поместье знает, ― лениво сказал Барток. ― И муж знает. Она сама рассказала. Снова смерил арестанта взглядом. ― Разговор у нас с тобой не складывается. ― Поместье знает только то, что хозяйка сочла нужным рассказать, ― Симун оживился, и тут же напрягся. ― Как это сама? Ха! Да ни за что не поверю. Спасала-спасала, а тут вдруг решила про старшего сына забытого напомнить? ― Верь или не верь, кого это волнует? ― Барток пожал плечами. Поднялся легко, отошёл к решетке. Симун дернулся было, но тут же успокоился ― странный дознаватель, похоже, только на словах был страшен, а может ― подумалось мошеннику ― может, ему приказали его не трогать? Если уж знатный муженек пошёл на такое унижение, как публичный арест жёнушки, может, он просто решил от неё избавиться, да так чтобы денежки сберечь и добром не делиться... Он прокручивал в голове возможные комбинации и всё больше убеждал себя, что прав. Всё сходилось. Симун просто восхитился красивой схемой ― всё, что касалось денег, было ему близко и понятно. По схеме выходило, что ему особо-то ничего и не грозит. Припугнут сейчас хорошенько, чтоб признал вину да подтвердил факт измены дамочки, а там, глядишь, и помилуют, и выбросят пинком из темницы ― за ненадобностью. Барток, меж тем, спокойно расхаживал по камере, и Симун вскоре перестал даже следить за его перемещениями. Он уже решил, что они всего лишь ждут, когда закончится допрос Дженерис. Когда дознаватель оказался подле него, он и не заметил. А тот схватил управляющего за грудки, поставил на ноги, а потом с какой-то нечеловеческой силой сжал его горло одной рукой и медленно приподнял над полом. За всю долгую карьеру Йолина Симуна били не раз, хотя и не так часто, как он заслуживал. Он повидал и разъяренных мужей, и оскорбленных любовников, и одураченных девиц, и рассерженных матрон, его и прикончить обещали, и с того света достать, ― он повидал многое и многих. Но чтоб человек душил другого, не меняясь в лице и, похоже, вообще ничего не испытывая, кроме скуки, ― такое было ему в новинку. Он пытался дёргаться, но быстро понял, что так скорее задушит себя сам, чем вывернется из жесткой хватки. Симун испугался так, как не пугался ещё ни разу в жизни. Ногами он все пытался достать пол, пока дознаватель не стиснул его горло еще тесней. Живот скрутило, по ногам заструилось горячее ― мошенник себя уже не контролировал. Барток разжал пальцы так же внезапно, и Симун свалился на пол, едва не покалечившись о цепи. ― Ничего сказать не хочешь? ― прозвучал холодный голос. ― Не губите! ― взвыл управляющий, потирая колени. ― Всё скажу! Конечно, он не собирался говорить как на духу: тянул время, и всё, что говорил, касалось больше прошлых делишек и Дженерис. Барток небрежно попытался прервать его, когда он завёл речь о своём прежнем ремесле, и тут госпожа Хамат выскочила, как козырная карта. Управляющий в красках расписывал, как она работала на него, обманывая простаков-мужчин и вымогая у них деньги. Упомянул о её неожиданной беременности, и как она заупрямилась, не желая изводить плод. ― А ты, значит, встретив её вновь замужней и богатой дамой, решил поживиться? ― спросил Барток. Он уже давно подал тайный знак одному из помощников ле Фэя, лишь только Симун рассказал о том, что Дженерис работала на него когда-то в молодости. Помощник должен был незамедлительно передать ценные сведения своему патрону. Хмыкнул про себя ― спеша оправдаться, мошенник и сам не понял, что только что снял с женщины обвинение в попытке отравить Альбера. Уж если она когда-то отказалась от выгодного дела, хоть аборт у знающей ведьмы был не так уж дорог и опасен, да и уличить преступниц было бы куда сложней, то едва ли бы стала избавляться от сына ― взрослого. ― Мне работа требовалась, ваша милость! Приткнуться в приличный дом, да и здоровье уже не то совсем. Вот, настойку лекарь прописал. Будьте милосердны, велите дать мне моё лекарство! Тень смерти ― ещё нескорой, но обещавшей быть долгой и мучительной уже вовсю маячила перед управляющим. Капли каплями, но он знал, что принимать их следует только по необходимости. Следуя указаниям лекаря, он точно отмерял себе количество капель. А если выпить все… разом… Уж лучше самому, чем оказаться в лапах палача. Страшный человек, который уже казался Симуну самой смертью, на удивление легко согласился. «Не хочет лишиться удовольствия глядеть, как меня будут на площади рубить на части», ― со злым отчаянием подумал управляющий. Барток отошел от него к решётке, обменялся со стражником парой слов, которых Симун не расслышал ― как сполз по стене камеры, так и остался там сидеть, и притворяясь больным, и чувствуя, что колени дрожат по-настоящему. Страшный человек внимательно осмотрел принесенный флакончик, понюхал содержимое, поморщившись, потом закупорил пробку и кинул флакон Симуну. ― Воды принести? ― спросил он, видимо, в каком-то приступе человеколюбия. Симун мысленно поблагодарил всех богов, каких смог припомнить, за то, что пугающий его незнакомец покинет камеру, давая ему возможность покончить с собой. ― Да, вода очень нужна, ваша милость, ― взмолился он. Он не видел кривоватой усмешки дознавателя, когда тот развернулся к нему спиной и направился к решётке. Подождал, пока она закроется, откупорил флакон и осушил его одним махом. Странный вкус. Впрочем, Симун никогда раньше в неразбавленном виде настойку не пил. Он опустился на пол, рассчитывая, что сейчас ему начнёт не хватать воздуха, а потом, после неприятной, но короткой агонии, дознаватель может кусать локти и вырывать ногти сам себе. От приятных размышлений о том, как вытянется лицо дознавателя, и лицо Дженерис, и лица всех остальных, его отвлекло тихое, деликатное даже покашливание. Йолин открыл один глаз. Чертов дознаватель стоял по ту сторону решетки и смотрел на него с искренним интересом. ― Ну как? Голова не кружится? Ведро вон там, под лавкой. «Какое ведро, зачем мне...» ― подумал было Симун. Но тут ком подкатил к горлу. Управляющий испуганно пытался задержать дыхание, справиться с ужасной дурнотой. Через мгновение он сообразил, что ведро ― это сейчас именно то, что нужно, дополз до лавки, и его вырвало рядом с ней. ― Фу, ―поморщился дознаватель, ― какой же ты, приятель, тупой. Тебе же сразу сказали ― под лавкой. Симун попытался что-то вякнуть в ответ, но в горле уже стоял новый ком, а за ним по ощущениям подкатывали ещё и ещё. Его выворачивало, но при этом мысли в голове крутились вполне определённые: надули, поиздевались, поняли всё, и теперь уже не миновать ни пыток, ни эшафота. Когда спазмы в животе поутихли, и Симун, ослабев, снова прижался к стене, рядом влажно шлепнулась тряпка. ― Слуги тебе не положены, ― без тени сочувствия сказал дознаватель. ―5― Дженерис скорчилась в кресле, пытаясь хоть как-то поправить порванное на спине платье, и стонала от боли. Её пожалели, совсем уж позорить не стали, обнажив лишь до пояса. И даже не слишком-то исполосовали. И даже воды дали попить, после того как палач отвязал её и оттащил к креслу. ― Что, красавица, ― спросил Таффи мягко, ― память возвращается? Дженерис бросила на него взгляд, полный ужаса. Она погибла ― это было ясно, как день. Будет молчать ― живой из застенка не выйдет. Расскажет правду ― умрёт на эшафоте. Мысли путались в голове. Дженерис никак не могла понять, где же она допустила ошибку? Симун её выдать не мог, про трактирщика рассказать тоже не мог ― он же не самоубийца, да и по состоянию Куртина судя, схватили его раньше их. И ещё не давала покоя вопрос: как муж узнал, что у него был когда-то родной сын? Просто кто-то напел, или вспомнил? Нет, вспомнить не мог ― если бы вспомнил, убил бы её на месте ― такого горячего нрава, что не приведи Творец. Сначала бы убил, а потом стал бы выяснять, кто прав, а кто виноват. Значит, просто рассказали и привели какие-то доказательства. Значит, не вышло. Значит, не получилось. Дженерис на мгновенье гордо вскинула голову ― я мать, я всё сделаю для сына! ― и тут же поникла снова, испугавшись, что Нардин... нет, муж убил бы её, но он не должен тронуть Альти, он ведь усыновил его, больше того ― он искренне полюбил мальчика. Но что он... что этот дознаватель твердил про Альти? Что кто-то дает ему яд? Дженерис захлестнула волна ярости ― она понимала, что её жизнь, скорей всего, окончена, но оставался сын. Её сын. Кто-то посмел тронуть её сына?! ― Что? ― издевательски усмехнулся ле Фэй. ― Никак не успокоишься? И он кивнул палачу. ― Нет! Не надо! ― Дженерис сползла с кресла на пол. ― Я всё скажу, только, ваша милость, объясните… вы намекали, что с моим сыном беда. Клянусь, хоть режьте меня на куски, я никогда бы не причинила вреда Альти! Таффи внимательно посмотрел на неё, кивнул ― не ей, каким-то своим мыслям. Подошёл, помог женщине подняться и снова сесть в кресло. ― Твой муж привёз сына в герцогский дворец и показал лекарям, ― сказал он серьезно. ― Мальчику давали яд, маленькими дозами, вот уже примерно пять месяцев. Как ты могла не заметить, что твой обожаемый сын одной ногой в могиле? ― Мы показывали его лекарю... ― медленно сказала та, напряженно о чём-то размышляя, ― там, в Маредид. Он сказал, это не страшно, мальчик растёт... нужно только подождать... ― Растёт… Ещё немного, и рост измерять для гроба пришлось бы. ― Но кто? ― робко спросила Дженерис. ― Ох, и дура… ― Таффи посмотрел на стражника. ― Тащите его сюда. Женщина сжалась в кресле. После явления трактирщика она ожидала чего угодно, и даже поначалу и, правда, глупо уставилась на слегка позеленевшего Симуна, которого ввели в камеру, отпустили, и он сполз по стенке на пол. ― Ну? ― спросил дознаватель. Управляющий не успел и рта раскрыть, как Дженерис, забыв про боль, с диким криком сорвалась с места, кинулась к нему и вцепилась ногтями в лицо.