От Иларии до Вияма. Часть первая

―1― Увеселительное плаванье, так внезапно начавшееся, длилось три дня. Сначала направились в рыбацкую деревушку к югу от Ахена, погуляли вдоволь на чьей-то свадьбе. Местные жители пыжились от гордости ― ещё бы: такие высокие гости почтили их застолье своим присутствием. Переночевали в деревне и поплыли дальше. Вечером второго дня, под руководством старика-матроса, настоящего морского волка, ходившего с герцогом на одном судне ещё юнгой, они пришвартовались к островку с удобной бухточкой, размяли ноги, развели костёр и зажарили пойманную днём рыбу. Альти поначалу боялся, что его станет укачивать, но день выдался прекрасным, маленькое одномачтовое судно шло по волнам бойко и гладко. Старик поведал, что ещё год назад герцог иногда выходил в море ― просто на прогулку, ненамного удаляясь от берегов. Дышал морским воздухом, рыбачил, то есть гонял пажей, которые тянули снасти, но насаживал наживку всегда сам, пока руки не начали дрожать. Потом прогулки забросил. Альти отвели маленькую каюту на корме. Он не страдал от морской болезни, но всё-таки быстро устал, и в полуденную жару его отправили спать в прохладное помещение. Если бы он не чувствовал себя таким бесполезным ― он не мог, как Лени с Кристианом, помогать старику управляться со снастями ― прогулка нравилась бы ему больше. Младший Хамат всё ещё с опаской поглядывал на виямского герцога, ― тот казался ему чужим человеком, а порой думал, что просто ревнует брата. Поначалу Лени показался Альберу сущим мальчишкой, но когда он его увидел без рубахи, на пару с Кристианом тянущим канат, то оценил, что хоть рост небольшой, а мускулатура уже натренирована на учебном дворе Мастера мечей. На берегу, перекусив свежей рыбой с хрустящей, зажаренной корочкой, старый моряк задремал, одним глазом следя за судном. Кристиан предложил мальчишкам искупаться ― благо, берег был песчаный и пологий, дно виднелось ― чистое, ровное, ветра и нежданных волн в укромной бухточке можно было не опасаться. В сумерках далеко не заплывали ― копошились у берега. Альти поплавал немного и вылез ― погреться у костра. Он смотрел на огонь, тыкал палкой в угли, а на воду и на два силуэта старался не смотреть: слишком уж близко они были друг к другу. Звуки по воде разносились далеко и без помех ― так что Альти слышал негромкий смех двоих людей, смех тёплый, довольный, счастливый, всплески и шелест волн. Наконец брат с герцогом выбрались на берег и принялись, так же весело смеясь, вытирать друг друга. Лени, надевая штаны, запутался, ухватился за руку Каффа, а тот, забыв, что они не одни на пляже, обнял его и поцеловал. Альти почувствовал, что у него горят щёки. Он отвел глаза, даже отвернулся, но все равно будто чувствовал двоих за спиной. Кристиан бросил взгляд на притихшего мальчика у костра, улыбнулся смущённо, но всё же поцеловал волчонка ещё раз. ― Да ты не тушуйся, ― герцог сел рядом с Альти и хлопнул его по плечу. ― Что с тобой? ― Лени сел с другой стороны. ― Да ничего, ― буркнул Альбер, ― устал что-то. ― Так пора уже на покой, ― сказал Кристиан. ― Ночевать будем на корабле. Лени, растолкай нашего морского волка. ― Нашли кого расталкивать, ваша светлость, ― проворчал старик, внезапно просыпаясь и вставая. ― Раз ночевать уже собрались, господа хорошие, так нечего тут рассиживаться. Тушим костёр и перебираемся на борт. Альти, лёжа на узкой койке под мерное покачивание судёнышка, не сразу заснул. Он не мог не думать о том, что происходит в Ахене. Мерещилось разное. Альти думал о дознавателе, и что отец там один ― и гневается. Он бы, может, отвлёкся от тревожных мыслей, порадовался плаванию, но чувствовал себя лишним ― правда, к чему его взяли? Лени с герцогом было бы хорошо и без него. Альбер вроде бы задремал, а потом вдруг проснулся и не сразу понял, что его разбудило. Голоса за стенкой. Перегородка между каютами была тонкая, а лежал он к ней почти вплотную, и услышал голос брата. ― Ох, Кристи! ― Тшш! Не шуми, ― герцог тихо рассмеялся. ― Ох, легко сказать… о, Творец! ― и Лени застонал. ― Тшш! Альти сообразил, что там происходит. Первым побуждением было: поскорее покинуть каюту и подождать на палубе, но он почему-то прижался ухом к деревянной панели и стал слушать. Возня, поскрипывание койки перемежались со вздохами и стонами. А ещё там, кажется, целовались. Брат стонал словно от боли, но говорил такие вещи, как будто был на седьмом небе от блаженства. Иногда ему вторили басовитые мужские постанывания. Щёки Альти пылали, в паху тяжело ныло. Он не выдержал, закусил подушку, развязал штаны, сунул в них руку и принялся себя поглаживать. Это только раздразнивало, но не приносило облегчения. Альти сжал руку сильнее ― так оказалось приятнее. Он крепко зажмурился, смущаясь до дурноты, но продолжая постыдное занятие под чужие стоны за стенкой. Тут Лени вскрикнул, и тут же ему словно зажали рот ладонью, а потом койка там заскрипела сильнее, герцог застонал. ― О, боги… ― пробормотал он. ― Что-что? ― хихикнул Лени. ― Оговорился… от князя понабрался ― не иначе. Они тихо засмеялись и принялись целоваться. Звонкие поцелуи и возня почему-то возбудили Альти ещё сильнее, и он чуть сам не закричал, когда вдруг накатило сладкое, тягучее. Альти крепче стиснул зубами подушку и задрожал, а что-то влажное пачкало пальцы. Он, словно не понимая, что случилось, вытер руку о рубаху, в которой спал, спрятал лицо в подушку, сгорая от мысли, что утром все увидят, все поймут. Поплакал ― полегчало немного, да и сон вдруг накатил. Утром Альти прикинулся больным, пожаловался на слабость, сгорая от стыда, видя, как Лени с герцогом встревожились и стали поторапливать старика с отплытием. Судёнышко отчалило и взяло курс на Ахен. Отказавшись от завтрака и промучившись угрызением совести вкупе с голодом, Альти всё-таки вышел на палубу, устроился на корме в тени паруса. Лени посматривал на него, пошептался о чём-то с герцогом. Альти ещё виноватее себе почувствовал, понимая, что брат беспокоится. Увы, когда Лени подсел к нему, бежать было некуда ― разве что за борт броситься. ― Что случилось? Брат обнял за плечи, и Альти весь сжался. ― Тебе снова нездоровится? ― спросил волчонок взволнованно. ― Нет, я в порядке, ― пробормотал Альти. Брат вопросительно посмотрел на него. ― Не нравится тебе с нами? ― Нравится... ― прошептал мальчик, заливаясь краской. ― Только... И он замолчал, не зная, как объяснить, ― признаться, что подслушивал ночью? ― Смущаем мы тебя? ― улыбнулся Лени понимающе. Младший тяжело вздохнул. ― Прости, мы постараемся не слишком при тебе нежничать. ― Да я что… вы вчера и не при мне… Лени тихо рассмеялся. От этого смеха мурашки пошли по коже ― вспомнилось вчерашнее. «Вот он — брачный союз», напомнил себе Альти. Брат выглядел таким счастливым, и Альти чувствовал ― это не притворство. ― Видел я твою спину вчера, ― шепнул Лени. ― Вся в прыщах. Поспело времечко. Тебе кто по душе: парни или девицы? Альти охнул и отвёл глаза. ― Ну, всё же? ― засмеялся Лени. ― Девицы, ― пролепетал младший. ― Только я вчера ночью… ― он всхлипнул. ― Да ты не переживай. Это не страшно. ― Ты только герцогу не говори. ― Не скажу, не бойся. ― Старший крепче обнял младшего, погладил по голове. ― Это всё не страшно, Альти. Ты взрослеешь, скоро станешь мужчиной. ― То-то и оно, ― вздохнул младший. ― Ты уже вот… со своей семьёй. Я только мешаюсь. ― Глупый, ― Лени усмехнулся. ― Разве ты мешаешь? Вот вернёмся в Виям, мне с тобой и учиться веселее будет, и тренироваться. ― Вернёмся? ― переспросил Альти. ― Да, ты с нами поедешь. Разве отец тебе не говорил? ― Говорил. Кажется, ― неуверенно сказал Альти. ― Когда мы ехали сюда. Но... я не думал, что это всерьёз. Так всегда говорят в таких случаях, разве нет? Ну то есть... отец же не мог сказать, что ты не хочешь меня видеть, даже если бы ты... Он тихонько всхлипнул. ― Отец бы никогда такого не сказал, ― нахмурился Лени. Погладив брата по голове, он задержал ладонь на его лбу. Такое уныние ― часто признак болезни. Вдруг укачало всё же, или продуло на морском ветру. Лоб горячим не был, но Лени решил, что попросит тетушку Мейнир разобраться ― вдруг это ещё старая болезнь вернулась ненадолго, прежде чем оставить мальчика навсегда. Альти было возмутился ― что с ним обращаются, как с младенцем? ― но потом сообразил, что сам ведёт себя подобно малому ребёнку. Ведь ревнует же брата к герцогу ― как есть ревнует! А сам про девиц… Эх! Но он всё-таки прижался к брату, и почувствовал, что не так всё плохо. Лени здесь ― такой же любящий и надёжный, как и раньше. А тут и Кристиан подошёл, не желая болтаться у капитана под ногами. Тронул Альти за кончик носа, Лени чуть пощекотал за ухом. ― Всё в порядке? Не укачало, не соскучились? ― Вот что тут скажешь? ― рассмеялся Лени, потёрся о руку герцога. ― Полно, я без подвоха. Кристиан сел рядом. ― Скоро отправимся домой. Тебе понравится в Вияме, Альти, я уверен. Конечно, у нас нет моря и не так тепло, как тут, зато зимой снег лежит. До зимы, правда, ещё дожить нужно, так осенью начнётся охотничий сезон. Вот и постреляешь из лука в своё удовольствие. А к октябрю мы все вместе опять наведаемся к Белтрану ― начнётся ярмарка. ― Так вы тоже не против, что я поеду с вами? ― спросил Альти несмело. Брат-то, наверное, рад ему, подумалось мальчику, а вот его супруг... Крис улыбнулся. ― Это прекрасно, что Лени будет не один. ― Кристи часто бывает занят, ― пояснил волчонок, ― а я пока не во всём могу ему помочь. А учителя… они учителя. Хрюшка тоже редко не занят. Это мой друг. Ты не представляешь, как он будет рад с тобой познакомиться! ― Точно будет рад? ― с опаской спросил Альти. Не ожидая ответа, махнул рукой. Ему уже и самому казалось, что он слишком суетится, слишком напуган предстоящей поездкой к брату. ― У Маттиаса пятеро младших. Зато мне теперь тоже будет кем гордиться, ― сказал Лени. Альти прижался к плечу брата. Ему вдруг стало очень тепло от его слов. ― Ну, и слава Творцу, ― сказал Кристиан, заметив, что младший успокоился. Но подумал, что для мальчика страшное ещё впереди. Вот только приплывут они в Ахен. ―2― Белтран, ожидая возвращения названного сына, вызвал с утра ле Фэя с отчётом. Барток счёл необходимым присутствовать ― ему предстояло докладывать обо всём Кристиану. Старый герцог пребывал в мрачном расположении духа, кутался в тёплый плащ, несмотря на жару, морщась, цедил из стакана что-то приготовленное Мейнир. ― Ну, что там у вас? ― спросил он, махнув пальцами в сторону стульев. ― Похищение мальчика, можно сказать, раскрыто, ― доложил мейстир Таффи, оставшись стоять. Барток же счёл лучшим воспользоваться приглашением. ― Получены признания от непосредственных исполнителей и заказчицы. Участвовавшую в преступлении ведьму привлечь к ответственности не представляется возможным ― она умерла. ― И что я должен понять? ― проворчал Белтран. ― Бу-бу-бу, отбарабанил и доволен. По порядку давай. С исполнителями всё ясно ― на виселицу всех четверых, и делу конец. Что с женщиной. Сама ли додумалась или по наущению? ― По наущению бывшего сообщника, ― доложил мейстир ле Фэй, ― чья вина в попытке отравления младшего сына господина Хамата также установлена. Белтран тут кинул стакан об пол. ― Да ты издеваешься? По-человечески изъясняйся, якорь тебе в глотку! Барток неслышно встал, подошёл к креслу старика и поднял помявшийся стакан. ― Ты ж пойми, Таффи, мальчишку жалко, сынка этой стервы, ― прибавил герцог тише, позволяя телохранителю Криса за собой поухаживать. ― Садись-ка, нечего тут… Барток покачал головой, глядя на вмятину, вроде бы небрежно покрутил стакан в пальцах, наполнил снова и подал старику ― как новенький. У Таффи глаза на лоб полезли. Он нашарил рукой стул и сел. ― Ишь! ― только и покачал головой старик, глядя на стакан. Барток лишь руками развел, чуть улыбнулся. Наполнил ещё один стакан и подал мейстиру ле Фэю. ― Откуда наливал? ― спохватился герцог. ― А, правильно. Из бутылочки ему не стоит предлагать. Это от… для желудка, ― он хрипло рассмеялся. Таффи сделал глоток, помолчал, с уважением поглядывая на коллегу. ― Я в растерянности, ваша светлость, ― сказал, наконец, снова поднявшись и отвесив герцогу поклон, будто прося прощения за слабость и за вольность. ― Вина преступницы доказана и неоспорима. ― Так всегда можно что-нибудь поправить, ― развёл руками герцог. ― Или сделать вид, что не было, глаза на что-то закрыть. Мне тебя учить разве нужно? Я тебе не велю отпустить её на все четыре стороны прямо сейчас. Но подержи пока что в застенке. Калхедонец наш ходит мрачнее тучи. Отправим бабу на эшафот ― потом как глянет сыну-то приёмному в глаза, ещё локти кусать будет? Успеем с ней разобраться. А управляющего ― хоть сегодня. Пока детки не вернулись, самое время вершить правосудие. ― Сейчас мейстир Хамат, кажется, сам настаивает на смертном приговоре своей супруге, ― мягко сказал мейстир Таффи. ― Но женщин её положения не казнят, ваша милость. Не помню таких случаев. Самый суровый приговор для знатной преступницы ― монастырь. Пожизненно. И полное забвение. ― Ну, смотри сам, ― кивнул герцог. ― Только такого добра в монастырях и не хватало. ― Осмелюсь заметить, ваша светлость, ― промолвил Барток, ― что если его светлость Нардин разведётся с женой, то она превратится в простолюдинку. Она же не знатного рода. ― И это позволит повесить её без угрызений совести? ― хмыкнул герцог. ― Думаешь, так сыну будет легче перенести то, что она сделала, и то, что заслужила? ― К тому я и веду, ваша светлость, ― мягко промолвил Барток. ― Господин Хамат, как я слышал, уже обратился к священникам, подал прошение. Ведь все знают, что взяли под стражу этих двоих ― Дженерис и управляющего ― за прелюбодеяние. Мне глубоко безразлична судьба этой женщины ― она заслужила смерть. Но мне не всё равно, что будет чувствовать Ленард, глядя на своего брата. ― И что ты предлагаешь? ― ворчливо поинтересовался герцог. ― Выстроить ей отдельную келью и священные книги собственноручно переписать? ― Вы сами ранее справедливо заметили, ― Барток заботливо поправил Белтрану накидку, ― что пока следует подержать её в тюрьме. Пусть Хамат немного утолит жажду крови, глядя, как казнят её сообщника. А там видно будет. ― Лучше уж мать-покойница, чем мать-преступница, ― буркнул недовольно старик. ― Честь не тряпка, о камни не отобьёшь. ― Наверное. Барток мог бы сказать, что у него не было возможности сравнить ― он рано остался без матери. Да и честь дворянская ― понятие сложное и не каждому понятное, так что не ему судить. Но он промолчал. Мейстир ле Фэй дождался окончания их разговора и поднялся со стула. ― Воля ваша, ваша светлость: казнить или миловать. Я вовсе не тороплюсь отправлять кого-то на расправу палачу. Тюрьма у нас, хвала Творцу, не переполнена. С вашего позволения, я вернусь к работе. ― Ступай, благодарю за службу. ― Белтран одобрительно кивнул. ―3― Суд герцога всегда бывал скор и обычно справедлив, то есть приговоры выносили не только по законам, утверждённым в Бранне, но и по совести, да и о здравом смысле не забывали. Публика перешёптывалась, приставы на людей покрикивали. Герцог сидел на возвышении в кресле и делал вид, что дремлет. Секретарь герцога зычно, хоть и монотонно ― сказывалось монастырское прошлое ― зачитывал протоколы, дабы не напрягать зрение господина и сделать явным преступление и его расследование для собравшихся. Мейстир ле Фэй сидел подле него, неприметный, безобидный, да подавал нужные пергаменты. Сначала перед судом предстал бывший трактирщик сотоварищи. ― Так что они сделали? ― шептались в толпе. ― Не слышал разве? Похитили сына господина Хамата ― того калхедонца, что владеет имением под Ахеном. ― Выкуп хотели? ― Убить хотели ― слушай, что секретарь говорит. ― А чего ж не убили? ― Да кто их поймет, ты ж погляди, кто в душегубы-то подрядился... ― А чем им мальчишка-то помешал? Девок отбивать мал ещё, совсем разум-то пропили. ― Тишина! К порядку! ― секретарь застучал молотком и продолжил читать протокол. ― «Означенный Куртин показал, что с ними связался некий Йолин Симун, заплатил, чтобы они оставили ребёнка в живых, потом забрал его и скрылся в неизвестном направлении». ― Вот ухари-то... ― послышалось из публики. ― И за то, что убили, деньги слупили, и за то, что не убивали. Преступники не запирались, не хорохорились. Недели, проведенной в тюремной башне за неторопливыми беседами с мейстиром ле Фэем ― о жизни, смерти и прочих философских категориях, хватило, чтобы вызвать в них раскаяние и смирение перед неизбежным. Герцог Белтран дождался, пока секретарь сложит пергаменты на стол и сядет на место с тем же смиренным видом, что и мейстир ле Фэй, оглядел суровым взглядом зал и подсудимых. ― Похищение отпрыска знатного рода с целью убийства, ― объявил он зычно. ― Старшего сына, наследника. Формулировка приговора стоила ему долгих раздумий ― и определить вину, и не выдать царское происхождение отца и сына. ― Виновные должны быть четвертованы на рыночной площади, ― объявил герцог. Выдержал паузу, чтобы и публика, и обвиняемые прочувствовали, что их ждёт. В зале заохали, Куртин осел на скамье, лавочник и вовсе лишился сознания. ― Однако... В народе воцарилась тишина. Неужто помилует? ― Учитывая раскаянье злодеев, повелеваю ― заменить четвертование на повешение. Приговор привести в исполнение на рассвете третьего дня, дав преступникам время на покаяние, прощание с родными, буде таковые отыщутся, и приведение в порядок земных своих дел. Первую партию осуждённых стража уволокла под руки, и перед судом предстал Йолин Симун. Публика замолчала ― мало кто знал его в лицо, а заинтригованы были уже все. Слухи о том, за что его взяли, донеслись до города. Кто-то знал, кто-то уловил краем уха и додумал подробности, ― словом, в роскошном герцогском зале, сегодня открытом для любого желающего, было что обсудить. Белтран поднял голову от пергамента, поданного секретарем, и обвёл собравшихся суровым взглядом. Все смолкли, с любопытством ожидая, что же будет дальше. ― По первому пункту обвинения ― прелюбодеяние ― имеются показания свидетелей, ― промолвил герцог. ― Зачитай, ― велел он секретарю. Свидетели были все сплошь надёжные ― работники имения. Публика замолчала и навострила уши, внимательно слушая и ожидая пикантных подробностей. ― Не увлекайся, ― строго сказал герцог секретарю, и слушатели приуныли, сообразив, что развлечения не будет. Секретарь добросовестно перечислил тех, кто под присягой подтвердил, что отношения между управляющим Симуном и его госпожой, чьё имя не называлось, были более чем дружеские. Свидетели из имения тоже присутствовали на суде ― для них даже место отгородили недалеко от герцогского кресла. Сам Симун, понурив голову, молча слушал знакомые имена, не отрывая взгляда от носков своих деревянных башмаков. ― Сообщница прелюбодея Симуна также признала вину, ― добавил секретарь. Герцог кивнул. ― Послушаем преступника, ― сказал он. ― Есть ли тебе, что сказать суду и собравшимся, Симун? Бывший управляющий поднял голову ― лицо было расцарапано. ― Эк, тебя сообщница-то изукрасила, ― усмехнулся герцог. В публике послышались смешки. Симун же, услышав смех, зажмурился. ― Мне нечего добавить, ваша светлость. Он надеялся, что если будет вести себя смирно, то о некоторых частностях полагающегося ему приговора суд забудет. Герцог снова кивнул. ― Покаяние на паперти, ― постановил он. ― Публичное. С рассвета до заката воскресного дня, — и закашлялся. Подскочивший слуга подал ему чашу с отваром. Симун вздохнул с облегчением. ― После того, как преступник очистит душу и сердце, ― закончил Белтран своим все еще звучным голосом, ― грешное тело его предать казни, как того велит старинный закон. По греху и кара. Секретарь объявил перерыв. Тем временем судно с Каффом и братьями Хаматами пришвартовалось к герцогскому причалу. Мальчики с удовольствием почувствовали под ногами твёрдую землю, а не шаткую палубу. Лени заметил, как настроение Кристиана вдруг поменялось: он о чём-то крепко задумался. Волчонок взял его за руку и вопросительно посмотрел в глаза. ― Альбер, ты голоден? ― спросил герцог. ― Нет, только устал чего-то, ― улыбнулся тот. ― Лени, проводи брата в его покои, и пусть поспит немного, а мне надо с Бартоком перекинуться парой слов. Волчонок кивнул, не задавая вопросов, которые так и норовили сорваться с языка. Он отвёл беспечного, но уже позёвывавшего брата в спальню, шутливо погрозил ему пальцем, но только вышел за дверь, как нахмурился. Остановил проходящего мимо слугу и спросил, где искать господина Хамата. ― Их милость где-то в саду. «Где-то» применительно к парку Белтрана могло означать что угодно. Но, положившись на чутьё, Лени проплутал по аллеям недолго и скоро нашёл отца в тени прибрежных деревьев. Рядом с ним стоял оплетённый лозой кувшин изрядных объёмов, да и стакан в руке ― кувшину под стать. ― Отец? ― спросил, не уверенный, давно ли тот уединился здесь с кувшином и способен ли ещё здраво рассуждать. ― Адари... ― Сегодня суд, ― ответил Нардин по-калхедонски. ― Так. Калхедонцы часто начинали речь с этого «так». Оно означало и согласие, и приглашение к разговору. Лени сел рядом, принюхался, заглянул в кувшин ― вина там пока хватало. ― Будешь? ― спросил Хамат. ― Я не пью вино. Почти не пью. Разве что за столом ― и то по случаю. Ты говори, адари, говори, что хочешь. ― Симун травил Альти. И к похищению твоему он причастен. Слова отрывисто слетали с его губ. ― Вряд ли он доживёт до конца казни, ― мстительно промолвил волчонок. ― Если палач здесь знает толк в своём деле, ― хмуро сказал Нардин, ― доживёт. И даже в сознании останется. ― Так, ― кивнул Лени. ― А что мачеха? Хамат залпом допил остатки вина в стакане и налил себе ещё. ― Они любовники, ― сказал он с каким-то странным спокойствием, словно о чужих людях говорил, незнакомцах. ― И твоё похищение она по его указке организовала. ― Развод? ― всё так же лаконично продолжал изъясняться волчонок на родном языке. ― Так, ― кивнул Нардин. ― Альти? ― Здесь я составил документ, закрепил его права. А там, ― Нардин махнул рукой в неопределённом направлении, означавшем берега Калхедонии, ― я буду и подавно в своём праве. ― Я не об этом, адари, ― волчонок даже рукой махнул нетерпеливо. ― Что... нет, как ты ему расскажешь? Он догадывается. О многом. Альти не дурак, а после разговора с дознавателем и подавно может свести концы с концами. ― Об этом я думал, ― ответил Хамат. ― Что ж, скажу как есть, не вдаваясь в подробности. ― Чтобы он сам себе их придумал, адари? ― спросил Лени. ― Я сам не знаю, что ему сказать, если вдруг спросит. Не хочу обманывать, но и боюсь причинить ещё большую боль. ― О прошлом его матери я рассказывать не собираюсь ― с тех пор, как он помнит себя, она о нём заботилась. ― Не разводись с ней. ― Что?! ― Я читал манускрипты с законами. Если ты с ней разведёшься до приговора, она не будет считаться знатной женщиной ― её казнят. Если же приговорят к заключению в монастырь, то ты и так получишь свободу. Нардин плеснул в стакан вина, даже не проверив, не осталось ли там ещё. Выпил. Налил ещё. ― Я не хочу больше видеть её и знать, ― сказал он глухо. ― Мне всё равно, будет ли это стоить ей жизни. ― Наверное, это хорошо, что Альти уезжает с нами, ― сказал Лени тихо. ― Я бы побоялся оставлять его с тобой. ― Что ты такое говоришь? ― тоже понизил голос Хамат. Волчонок посмотрел на его руку ― отец так сжимал стакан, что ещё немного ― и он смял бы его. ― Она его мать, ― сказал Лени. ― Может, от того, что я своей не помню, но... она его мать, адари. Какой ни была для тебя и меня, ему она мать. Он посмотрел на отца ― тот сидел, сгорбившись, нахмурив брови, и был похож на старого орла на скале. ― И не пей столько, ― попросил волчонок. ― Я… боюсь пьяных. ― Прости, сынок. ― Хамат вылил остатки вина на землю и надел перевёрнутый стакан на горлышко кувшина. Помолчал немного. ― Хорошо. Я попрошу герцога придержать моё прошение о разводе до оглашения приговора. Лени обнял отца и поцеловал в щёку. ― Поспи немного, пока Альти отдыхает. Не говори с ним таким… таким… ― Пьяным? ― усмехнулся Хамат. ― Да я и не опьянел совсем, но ты прав ― лучше мне успокоиться и держать себя в руках. ―4― ― Господин, к заключённой никого не пускают, ― извинялся стражник, несший караул в коридоре, где находилась клетушка Дженерис. ― У меня есть разрешение от герцога Белтрана, ― Ленард протянул ему пергамент. Ему стоило больших усилий уговорить старика написать приказ. Тот никак не мог взять в толк, зачем лишний раз бередить прошлые раны. Если бы заключённая упрямилась двумя днями раньше на допросе, такое посещение имело бы смысл ― ле Фей сам бы не преминул попросить молодого господина. А теперь-то к чему? Но долго отказывать своему новому любимцу герцог не мог. Прочитав бумагу, стражник отодвинул тяжёлый засов, первым вошёл в камеру ― проверить, как там узница. Дженерис сидела в углу на соломе, прислонившись к стене, и терпеливо дожидалась своей участи. Почему-то суд над ней задерживался. ― Входите, ваша милость, ― поклонился стражник. Женщина вяло посмотрела в сторону двери. Кого ещё важного нечистый принёс? Она разглядела только силуэт мужчины с фонарём в руках. Он держал его в вытянутой руке, освещая себе ступени, но лицо оставалось в тени. Судя по фигуре, по росту, это был и не муж, и не Альбер, и не герцог Белтран... Дженерис не могла узнать пришельца. Он спустился по лестнице и подошёл совсем близко, всё ещё держа фонарь так, что она не могла видеть лицо, зато сам он внимательно рассматривал её. ― Кто вы? ― хрипло спросила Дженерис. ― Что вам нужно? ― Я пришёл посмотреть на тебя, ― сказал мужчина. Голос тоже был незнаком. Мужчина чуть отвёл руку в сторону, и Дженерис, наконец, увидела его. Совсем молодой, чуть постарше Альбера. ― Ты не узнаёшь меня, ― и тут он наклонился к ней, и женщина, похолодев увидела глаза разного цвета. Она отшатнулась, вжавшись спиной в холодный камень стены. ― Ты?! Ты умер! Ты умер! Её крик прозвучал так, словно на голову ей надели мешок ― в маленькой камере эха не было. ― Жив, как видишь. Ленард наклонился ниже. ― Я хотел спросить тебя об одном: когда ты приходила к нам с Альти в спальню, желала спокойной ночи и гладила обоих по голове; когда ты обращалась со мной так же, как со своим сыном, ты уже тогда хотела моей смерти? Холод пробрал Дженерис до костей ― и не каменная стена была тому причиной. ― Я... нет... я... ― она лепетала что-то, сама не слыша себя, не зная, что говорить, и как, как пасынок остался в живых. Ведь она щедро заплатила за его смерть деньгами мужа ― и всем исполнителям, до неё и здесь дошли слухи, уже вынесли смертный приговор. ― Твой любовник обманул тебя, ― сказал проклятый оборотень. ― Не из жалости ко мне, а потому что хотел и дальше иметь над тобой власть. Он выпрямился, и его лицо опять оказалось в тени. ― Что ж, одно хоть немного тебя утешит: Альти хотя бы не будет считать свою мать убийцей. ― Альти жив?! ― Дженерис снова забыла, где и с кем она говорит. Дознаватель только и твердил про убийство, она была уверена, что её мальчик умер. Симун, которому она вцепилась в лицо, пытаясь вырвать глаза, сказать ничего не успел, только выл испуганно, а палач оттащил её и отволок обратно в камеру. ― Мой брат жив и поправляется, ― ответил пасынок. Когда к Дженерис вернулась способность соображать, она подумала, что ненавистному пасынку легко было бы солгать и заставить её страдать, но он почему-то сказал правду. Её не мучили угрызения совести: пока пасынок оставался обычным ребёнком, она была готова заботиться о нём ― хотя бы в благодарность. Но потом начался кошмар ― каждый месяц мальчишка орал, как резаный, в полнолуние. Первый раз, когда это случилось, это вышло внезапно ― он свалился в прихожей дома, и потом что-то страшное корчилось в слизи на полу в обрывках одежды. Муж, кажется, ещё сильнее стал любить мальчишку, нянчился с ним, звал целителей. Она не решалась перечить и по-прежнему пыталась изображать заботливую мачеху. Но когда на горизонте появился Симун и стал намекать ей, что если немного подумать и кое-что предпринять, все деньги достанутся её сыну, она с каждым новым полнолунием всё охотнее слушала уговоры, пока, наконец, не согласилась. И думала ещё, что и мужу исчезновение отродья принесёт облегчение. И вот теперь всё пошло прахом. Сына она больше не увидит, и милосердие, которое проявил к ней пасынок, вызывало только глухую злобу в душе. ― Отец разведется с тобой после вынесения приговора, ― добавил Лени. ― Это всё, что я могу сделать для Альти. Возможно, адари прав, и лучше бы тебе было умереть на виселице, но брату ты была хорошей матерью. Он развернулся и поставил ногу на первую ступеньку. ― Я тебя ненавижу! ― взвыла Дженерис. ― Будь ты проклят. Пасынок обернулся. ― Слабовато проклинаешь. У моего деда это получилось лучше. Мне жаль тебя. Он стал подниматься по лестнице, а потом стражник открыл перед ним дверь, которая вскоре с лязгом захлопнулась. Дженерис крикнула ему вслед ещё проклятье, выругалась, как в бродячей молодости ― давно не позволяла себе таких слов, не к лицу они были знатной госпоже. Лишь потом осознала она значение слов ненавистного отродья ― пока она законная жена Хамата, смерть ей не грозит. Щенок спасал ей жизнь ― не ради неё, ради Альти. Только стихли вдали шаги Ленарда, за ней пришли. Толпа засвистела, заулюлюкала, когда её ввели в зал. Дженерис попыталась встретить суровый взгляд герцога с гордо поднятой головой, но не выдержала, опустила глаза. ― Раскаиваешься ли ты в совершенных грехах, женщина? ― спросил Белтран. ― Раскаиваюсь, ― ответила в тишине она. Про себя подумав: «в том, что не смогла довести дело до конца и подвела сына». Это был способ, усвоенный ею ещё в детстве, в доме тётки, где она воспитывалась ― деспотичной старухи, вечно недовольной и любящей её стыдить. Тоже порой начнёт приставать: «раскаиваешься ли ты?» Дженерис тогда и придумала такую штуку: говорить то, что хотят услышать, а думать по-своему. А вот Альти, сколько она его помнит, никогда не лгал, даже когда ему грозило наказание за проступок. Такой честный. Он её не простит и, наверное, постарается забыть, что у него была мать. Тут Дженерис вполне искренне зарыдала. ― Ты приговариваешься к покаянию в монастыре до конца твоих дней, ― сказал герцог. ― Завтра ты будешь выставлена у позорного столба на площади. Имя твоё будет отныне предано забвению. Когда её уводили, она оглядывала толпу, надеясь и боясь увидеть сына. Надеясь, потому что знала, что больше не увидит его, но боясь встретить его презрительный взгляд.