От Иларии до Вияма. Часть первая

―1― Иной раз что ни говори человеку ― всё худо. Солжёшь ― худо, скажешь правду ― не станет лучше. Когда страшно и привычная жизнь вдруг рушится на глазах, кажется, что всё вокруг против тебя и не к кому обратиться. А порой и свои мысли начинают пугать. Альти казалось, что он сходит с ума ― с тех пор как отец рассказал ему всё. Он жалел мать и ненавидел её, и думал, что всё это случилось из-за него, и боялся, что отец его теперь разлюбит. Ему стоило бы поговорить с кем-нибудь, но отца мальчик тревожить боялся, а брат, казалось, не расставался со своим супругом. Он отказался от свидания с матерью ― просто испугался того, что увидит. Он предчувствовал, что мать станет обращаться с ним, как прежде, и этого-то он и не сможет вынести, зная, что она сделала. Когда закончился суд, Альберу сообщили, что мать отправили в монастырь до конца её дней. Он знал, что это означает: отчим теперь официально может считаться вдовцом. Знал Альти и то, что отчим подавал прошение о разводе и придержал его до вынесения приговора, тем самым сохранив жизнь своей неверной и преступной жене. В том виделась забота о приёмном сыне, но сам сын всё больше выдумывал, что не в нём дело ― список причин не отличался длиной и разнообразием, сосредотачивался вокруг Лени, хотя глупо и совестно было так думать. Поэтому он старательно избегал откровенных разговоров с братом, а когда тот попытался завести речь о мачехе, убежал в парк, спрятался в кустах и от души наревелся. Когда же, усталый от слез и голодный, снова выбрался на аллею, на скамье точно напротив его укрытия сидел Кафф. Альти честно попытался угадать, только что тот присел ли, случайно проходя мимо, или давно уже ожидает здесь своего родича, но сдался. Разворачиваться и бежать обратно в кусты было глупо, делать вид, что не замечает герцога, ― не только глупо, но и невежливо. Мальчик вздохнул и подошёл к нему. ― Знаешь, твой брат тоже раньше в сложные минуты искал убежище в кустах, ― добродушно улыбнулся он. Начало, как заметил герцог, вышло неудачным. Альти набычился и посмотрел на него исподлобья. ― Я не смеюсь, не думай. Похлопал ладонью по скамье рядом с собой. ― Садись, родич, познакомимся поближе. Альти неохотно сел. Он побаивался Каффа и был уверен, что тот его просто терпит ради Лени. ― Волчонок был так счастлив, когда вспомнил, что у него есть брат, ― сказал Крис с тёплой улыбкой. ― Правда? Я очень скучал по нему, ― признался Альбер, ― и мне не с кем было поговорить о нём. Знаете, как это тяжело? ― Могу только догадываться, ― честно сказал Кристиан. ― Ты терпел ради отца, я понимаю. Альти жалобно посмотрел на него. Герцог появился в такой момент, когда молчать уже не было сил, хотелось выговориться. А ещё Кафф годился ему в отцы ― своего же он побаивался сейчас. ― Но я думал, что он умер… Лени должен меня ненавидеть! ― выпалил он вдруг. ― И отец тоже! Кристиан вздохнул про себя, осторожно обнял мальчика за плечи, привлёк к себе. ― Когда Лени вспомнил, ― сказал тихо, ― он только и твердил, что у него есть брат. Он мечтал найти тебя, гадал, чем ты занимаешься. Поверь, малыш, он никогда тебя не ненавидел и ни в чём не винил. И отец... Отец не может ненавидеть сына. ― Но ведь я не его сын. Я помню, что когда он решил жениться на моей матери, Лени прибежал ко мне и радостно закричал, что мы теперь будем братьями. Ведь это он отца уговорил жениться. А вот чем всё обернулось. ― И чем же? ― Крис чуть растрепал его волосы. ― Вы с Лени стали братьями, вы и теперь братья. Нардин нашёл себе второго сына ― и ты помог ему пережить потерю Ленарда. Он чуть с ума не сошёл, когда узнал, что тебя травят. ― Мне так хочется побыть с отцом, но я боюсь, ― признался Альти. ― Чего же ты боишься? ― Кристиан улыбнулся. ― Он сейчас, конечно, расстроен. Я понимаю его. Женщина, которой он доверил самое дорогое, своего сына и свою честь, обманула его доверие. Хорошо, что следствие доказало, что она не покушалась на твою жизнь, это Нардин бы вряд ли перенёс. Альти опять заплакал. ― Она бы не смогла, она бы такого не сделала! ― Тшш! ― Скажите, что мне делать теперь? Забыть, что у меня была мать? ― Нет, малыш, конечно, нет, ― Кристиан ласково погладил его по волосам. ― Она делала страшные вещи, но делала их, заботясь о тебе, о твоём будущем. Уверен, какое бы наказание не вынес ей герцог, больше всего она боится твоего презрения. Кристиан скорее почувствовал, что к ним кто-то идёт. Он обернулся и увидел Бартока. Телохранитель остановился в отдалении. Вид у него был мрачен. ― Ты погоди, Альти. Надо парой слов перекинуться с моим человеком. Мальчик кивнул покорно, чуть отодвинулся в сторону, даже дернулся было встать. Кристиан остановил его. ― Ты посиди, малыш. Я сейчас. Он подошёл к Бартоку, а тот наклонился почти к его уху и шепнул: ― Дженерис мертва. ― Как? ― поразился Кафф. ― Как это случилось? ― Повесилась на решётке. ― Час от часу не легче. Я пока не буду говорить мальчику. Ему и так плохо. Уедем в Виям, поживёт, привыкнет. Скажем, что в монастыре скончалась и там похоронена. Барток кивнул. ― Наверное, так будет лучше. Вот только потом он может пожалеть, что не простился с ней, пока была возможность. ― Он и так бы с ней не простился. Мальчишка напуган случившимся и к отцу-то подойти не смеет. Кстати, об отце… Скажи Нардину, чтобы молчал. ― Уже сказал, ― молвил Барток. ― И Лени тоже. От нас малыш не узнает. ― Спасибо, ― герцог тронул его за плечо. Барток кивнул и пошёл в сторону дворца. ― Что-то случилось? ― спросил Альти, когда Кафф опять сел рядом с ним. ― Это скучно ― политика. Депеша пришла из Вияма. Не волнуйся. ― Я хочу побыть с отцом, ― сказал Альти, опустив голову. ― Только я боюсь… Вы не проводите меня? ― Конечно, мой мальчик. Когда они шли рядом по дорожке, Кристиан подумал, что надо бы, правда, собираться в путь. Тестя отправить на день в имение ― пусть отдаст распоряжение собрать вещи младшего сына: всё, что пригодится хотя бы до зимы. Лени говорил, что отец выражал желание отправить с ними сундучок, где хранились кое-какие памятки от первой жены, дочери сенешаля. Он хотел, чтобы семейные реликвии хранились у её сына. Вопреки опасениям Кристиана, Нардин был трезв. Хотя и мрачен. Увидев младшего сына, прошептал что-то по-калхедонски, сам шагнул навстречу мальчику, обнял порывисто. ― Как ты, Альти? Не скучаешь здесь? И сам запнулся, потому что вопрос прозвучал глупо, да Альти слова были и не нужны: он крепко стиснул отца в объятиях, думая только о том, что по-прежнему любим. ― Завтра мы пустимся в обратный путь, ― сказал Кристиан. ― Надо бы послать за вещами Альбера, раз уж он едет с нами. ― Отец, а ты не с нами? ― спросил мальчик. ― Нет, сынок, я приеду позже ― сначала закончу тут кое-какие дела, найду нового управляющего. ― Нардин посмотрел на зятя. ― Я уже послал надёжного человека в имение. ― А осенью мы снова приедем сюда, ― пообещал Крис. ― На ярмарку, все вместе. ―2― Калхедонцы ― народ временами воинственный и кровожадный. Проводив сыновей в путь, Нардин остался в Ахене. Ему, по-хорошему, пора было отправляться в опустевшее имение, созывать на совет соплеменников, строить планы, а он под предлогом того, что ищет управляющего, задержался в столице. Внезапная смерть бывшей жены выбила его из колеи. Он мало верил в то, что самоубийство в таком положении может как-то повредить её душе, так что воспринял его скорее как бегство и освобождение. А он желал ей страданий, и жажда мести оказалась неудовлетворённой. Казнь её сообщников не значила для Нардина ровным счётом ничего, но он поехал на площадь и занял место позади толпы. С седла ему хорошо был виден помост, на котором уже установили виселицу с четырьмя петлями и длинной скамьёй под ними. Народ толпился, громко обсуждал осуждённых, гоготал. В толпе сновали разносчики ― от смеха и ожиданий разыгрывался аппетит, и с лотков предлагали и жареные колбаски с чесноком, и медовые местные яблоки, и вяленых рыбёшек ― по медяку за пригоршню, и много других лакомств для непритязательного вкуса. Но не вино ― строгим указом герцога публичные возлияния на массовых сборищах были запрещены. Традиционно публика жаждала крови, но не только ― многие приговорённые стремились уйти достойно, в последний раз привлечь к себе внимание, расположить толпу ― покаянными речами или мужественным поведением. Зрителям же обычно нравились драматичные спектакли, они в равной мере были готовы как посочувствовать жертве, так и освистать её. Казнить должны были пятерых: для Ахена ― целое событие. Народ выискивал места поудобнее, покупал у торговцев перекус и некрепкое пиво. Детишек подсаживали на плечи, неженатые парни ― кто помощней ― сажали на плечо подружек. Но, конечно, главное зрелище ожидало толпу после перерыва. А пока словно местный менестрель развлекал перед выступлением заезжей знаменитости. В некотором смысле так и было, потому что Йолин Симун был родом из Земерканда. «Бам! Бам!» ― стали мерно бить барабаны. В дальнем конце улицы показалась повозка, на которой по двое, спина к спине, сидели скованные осуждённые. Толпа зашумела, заулюлюкала. Джиллему накануне подали неплохой ужин, к которому вновь прибавился кувшин лучшего герцогского пива, так что он примирился со своей участью. А столько внимания ― и вполне доброжелательного ― к своей пропащей душе он давно уже не встречал. Знакомые окликали его ― и он раскланивался, показывая, что не гордый, что помнит друзей. Трактирщик Куртин чувствовал себя значительно хуже: он сидел, уткнувшись взглядом в доски настила, толпы, казалось, не замечал, криков не слышал. Двое других его сообщника вызывали у народа только презрение ― они тряслись и рыдали, и стражникам пришлось даже для острастки потыкать в толпу алебардами, когда на повозку полетели гнилые овощи. Повозка остановилась у помоста, стражники отковали приговорённых друг от друга и стали по очереди заводить их на эшафот. Только Джиллем взошёл сам, Куртина пришлось подталкивать, а двоих бывших лавочников тащили волоком. Зачитали приговоры, сняли с рук преступников кандалы и крепко скрутили их верёвками за спинами. Народ был разочарован зрелищем. Только пьяница ещё раз получил свою порцию оваций, когда обратился к «добрым горожанам» с покаянной речью. Само повешение вызвало только громогласный свист и недовольные вопли. Тела как-то подозрительно быстро перестали дёргаться, а раньше бывало приговорённые долго висели и задыхались. Палач применил какое-то новшество, в толпе заметили, что петли выглядели иначе. Так что публика вскоре вернулась к праздному шатанию, да некоторые сбивались в группы и разыгрывали в кости куски верёвок ― на удачу. Нардин смотрел на виселицу и чувствовал, как в нём закипает злость. Всё это случилось слишком быстро, слишком просто. Впрочем, даже недовольный народ не торопился расходиться. Все ожидали второго отделения. Нардин подозвал разносчика, купил у него кувшин пива и осушил так, словно не пил неделю. Тем временем на помост взгромоздили орудия казни ― лежак с цепями по углам, столб с сидением и скобой для удушения. Публика стала придвигаться ближе, некоторые матери предпочли увести орущих детей с площади, а парни с неохотой сажали подружек себе на плечи ― уж слишком зрелище ожидалось для мужиков неприятное. Йолин Симун прибыл на площадь, как знатная персона: на тележке, запряжённой двумя лошадьми, в сопровождении четверых стражников. Слегка захмелевший Хамат тронул бока коня и стал прокладывать себе путь через толпу ближе к эшафоту. Но женин любовник в толпу не смотрел ― он смотрел на виселицу, где болтались тела его подельников, да на орудия казни. Его затащили на помост, расковали, усадили у столба и заново сковали руки и ноги, а также привязали к столбу поперёк тела. На шею наложили скобу, и судейский зачитал приговор. Толпа плотоядно завыла. Симун был бледен. Похоже, он потерял всякую надежду. Палач стал закручивать ворот и скоба всё сильнее давила на горло. Симун захрипел, растопырил пальцы, словно пытался ухватить ими воздух. Когда он потерял сознание и обмяк, палач развязал и перетащил полумёртвого управляющего на лежак, приковал конечности, почти распяв его. И всё-таки Симун понимал, что с ним происходит. Когда серповидный нож коснулся его плоти, он закричал ― от боли, страха, отчаяния. Толпа притихла. Мужчины отводили глаза, женщины смотрели с жадностью ― кто с сочувствием, кто со злорадством. Палач схватил гениталии осуждённого, оттянул и резким движением отсёк их, отшвырнув в сторону. Над площадью прокатился вздох сотен глоток. Следующим движением палач распорол Симуну живот от начала солнечного сплетения до самого лобка… Толпа бесновалась, женщины визжали и бились в истерике, кровь хлестала фонтаном, но когда очередь дошла до головы осуждённого, он был уже мёртв. Нардин не досмотрел до конца, он ещё раньше развернул коня и поехал прочь. Когда он повернул на Портовую улицу, к нему присоединился Кассиан. ― Какие будут распоряжения, ваше величество? ― спросил он, и Нардин на сей раз не возражал против такого обращения. ― Рассылай письма. Через три дня жду вас всех в имении. ― Вы говорили с герцогом, государь? ― Говорил, друг мой. И со старым, и с наследником. Оба уверили, что о семьях наших соратников позаботятся в их отсутствие. ― Отрадно слышать, государь. ― Кассиан помолчал. ― Отвратительное зрелище, вы не находите? Нас считают жестоким народом, но такого варварства мы не допускаем. А миролюбивые гутрумцы, кажется, наслаждались зрелищем четвертования. ― Ахен уже лет двести не знал войн. В человеке живёт и зверь, а не только высокий дух. Чувствую, засиделся я в Гутруме, если поехал на это смотреть. «У вас была своя причина», ― подумал Кассиан, но, как человек мудрый, ничего не сказал вслух. ― Вы сейчас во дворец, государь? ― спросил он. ― Да, друг мой. Поезжай к себе. Кассиан взял его руку в перчатке, наклонился, прижался к ней лбом и повернул коня, спеша исполнить поручение. ―3― Прощание получилось скорым ― не в обычаях мужчин долгие проводы. Покидали Ахен со смешанным чувством ― Лени скучал по Вияму, но оставлял в Ахене отца. Кристиан чувствовал, что засиделся в Каррасе, и дома ждут срочные дела, но волновался о Белтране ― каким они застанут старого герцога осенью? Альбер рад был сбежать подальше из родного дома, где слишком много напоминало о матери, но тревожился об отце. Одному Бартоку, кажется, возвращение сулило только надежды. Погода стояла хорошая ― и путешественники ехали верхом. Даже Альти настоял на том, что не станет прятаться в повозке. Слуги и вещи скоро остались позади. Барток развлекал младшего Хамата разговорами, и мальчик вскоре перестал его дичиться. Он заметил, что Кристиан относится к телохранителю как к другу, а не как к слуге ― только на глазах у прочей челяди они соблюдали дистанцию. Лени и герцог чуть вырвались вперед, говоря о чём-то явно приятном и не предназначенном для чужих ушей. Альти немного ревниво на них поглядывал, а Барток усмехался своим мыслям. ― А друг Лени ― Маттиас ― он какой? ― спросил вдруг мальчик. ― Хороший парень, но горячий. Хочет служить в личной гвардии герцога. Но у меня на него другие планы. ― Из меня воин, наверное, не получится. ― Не всякому быть воином, Альбер, ― промолвил Барток. ― Ты хорошо стреляешь, станешь постарше ― научишься биться на мечах. Ровно столько, сколько полагается уметь дворянину. И этого тебе хватит. ― Хватит? ― спросил Альти уныло. ― Но отец, и Лени, и герцог, и... и вы, ― вы же воины. ― Я не воин, мальчик. Воин, случись ему сойтись в бою с врагом один на один, будет соблюдать все рыцарские правила, а я просто убью врага, как только он окажется досягаем для меня. Отец твой тоже не воин ― он будет командовать воинами. ― Командовать? ― удивлённо спросил мальчик. ― Но отец не служит в армии герцога. Он просто землевладелец, хотя и очень богатый. ― А говоришь ― воин, ― усмехнулся Барток. ― Ленард! ― окликнул он. Волчонок обернулся. Его лицо ещё сияло радостью разговора с Кристианом. ― Альбер ничего не знает о вашем отце? Кафф придержал коня, и Лени последовал его примеру. ― Верно ведь, ― сказал герцог. ― Не пора ли сказать мальчику правду? ― Правду? ― Альбер натянул поводья, остановив коня. ― Какую правду? Что-то случилось с отцом? ― Он побледнел. ― Ничего не случилось, что ты? ― Лени тронул его за плечо. ― У отца дела в Ахене. Теперь, когда он за нас спокоен, он может вспомнить и о долге перед своими подданными. Альбер смотрел на брата, словно тот сошёл с ума. ― Наш отец ― законный царь Калхедонии, ― сказал Лени. ― Шутишь? ― неуверенно спросил Альти. Посмотрел на герцога, на Бартока. ― Нет? ― Какие уж шутки, ― сказал Кристиан. ― Его величество Нардин. ― Значит, ты настоящий принц? ― Альти был всё ещё растерян, но радовался за брата. ― Царевич, ― поправил волчонок. ― Так же как и ты. ― Нет, я не царевич… «И не хочу им быть», ― неожиданно подумал Альти. Тут Барток вздрогнул и обернулся. ― Что случилось? ― спросил Кристиан. ― Ничего… Показалось. Герцог удивлённо уставился на него. Верному телохранителю раньше никогда ничего не казалось ― он всегда был уверен в том, что видел или слышал. Тихий женский смех в правое ухо повторился, но Барток уже был внутренне готов его услышать и не подал вида. Он всё же обернулся на звук. Из леса выходила пожилая женщина ― на сей раз она выглядела не как нищенка из Ахена, а скорее как крестьянка, бредущая куда-то с котомкой за плечами и палкой в руке. Барток тронул коня и подъехал ближе. ― Откуда ты, мать? ― спросил он. ― Повезло старушке, ― добродушно усмехнулся Кристиан. ― Разживётся парой монет. Поехали, мальчики. Барток нас нагонит. Позади уже виднелась свита, на дороге, кроме их отряда и женщины, никого не было ― опасаться нечего. Когда герцог с братьями немного отъехал вперёд, что-то горячо обсуждая, Барток спешился и заглянул старухе в глаза ― молодые и блестящие. ― Здравствуй, небесная, ― склонил он голову. ― Денег не предлагаю, но может, довезти тебя, куда скажешь? ― А твой конь выдержит меня? ― улыбнулась старуха, неожиданно сверкнув белыми, как жемчуг, зубами. ― Ты же не захочешь, божественная, чтобы он пал по дороге. ― Неожиданно на Бартока напала охота шутить. Нурлаш рассмеялась. ― Ты мне нравишься. Подвези меня немного до вашего привала. Твои спутники ничего не увидят. Хотя ты и так везёшь меня, не забыл? И в самом деле ― сундучок со статуей телохранитель навьючил на коня, уравновесив остальным своим скромным скарбом. Он осторожно, как будто перед ним и впрямь была древняя старуха, подхватил богиню на руки, подсадил в своё седло и повёл коня под уздцы. ― Боишься сесть со мной? ― подмигнула Нурлаш. ― Не боюсь. ― Так садись. Барток бросил на старуху хмурый взгляд, но всё-таки послушался, устроил богиню удобнее ― ему пришлось приобнять её. ― Хочешь спросить ― так спрашивай. ― С ним всё хорошо? ― спросил Барток тихо, глядя на едущих впереди троих. ― Ты так не доверяешь родственникам? ― усмехнулась Нурлаш. ― Я покажу тебе Шалью сегодня на привале, если хочешь. ― Доверяю, ― сказал Барток не слишком уверенно. Добавил шёпотом. ― Скучаю. Хотя бы взглянуть на него, божественная. Нурлаш хмыкнула. ― Надо мной будут смеяться в небесной Иларии. Скажут: смерть вдруг занялась не своим делом и, как Инара, бог любви, предлагает всем под видом нищего торговца цветы. ― Не всем, небесная, ― возразил Барток смущённо, ― только тем, кто служит тебе. ― Ты думаешь, мне кто-то служит здесь, в этом мире? Наивный человек. Я прихожу ко всем: к воинам, погибающим на поле битвы, к больным, древним старикам, младенцам, которые не просыпаются в колыбелях. У каждого свой срок, и под эти сроки боги устраивают судьбы. Я только принимаю души и отвожу их дальше ― к судьям. ― Боги подстраивают, смертные смиряются, ― сказал Барток. ― Но есть ведь и такие, как я, небесная. И я не смирюсь. Нурлаш рассмеялась. ― Таким, как ты, кажется, что они управляют судьбой, а им только позволяют видеть более широкую дорогу, чем остальным. Поменьше думай о таких вещах, Барток. Проживёшь счастливую жизнь. ― Я не говорил, что управляю, ― хмыкнул Барток. ― Правда, и обратного не утверждал. Не обсуждаю пути богов, небесная. Нурлаш ласково ущипнула его за щёку ― совсем как старая бабушка неразумного внучка. ― Тебе лишь бы поспорить со старшими, сорванец. Твои спутники сейчас остановятся ― я пока покину тебя, но позже жди меня в своей палатке. И она пропала ― Барток обнимал лишь воздух. Тут Кафф остановил коня. ― Хорошее место, ― сказал он, оборачиваясь к телохранителю. ― Как думаешь? Не пора ли готовиться к ночлегу? ― Как угодно. Место приятное, и ручей неподалёку. Скоро на берегу ручья стояли три палатки, горел костёр, на вертеле поджаривался подстреленный Бартоком кролик. Ужин вовсе не был столь скуден ― бедный грызун стал просто приятным дополнением к той снеди, что была припасена в Ахене. ― Что не так, друг мой? ― спросил Кристиан у верного спутника. ― Плохие предчувствия. ― Творец с тобой. С чего ты взял? Просто чем мы ближе к дому, тем чаще я буду вспоминать об иларийских магах, ― улыбнулся тот. Герцог ободряюще похлопал его по плечу. После ужина первая пара стражей уселась у костра, слуги улеглись возле, а господа разошлись по палаткам. Барток лежал на одеяле, глядя на полог, и ждал. ― И куда ты смотришь? ― раздался насмешливый женский голос. Телохранитель чертыхнулся. ― Как нехорошо. Палатка осветилась изнутри: это Нурлаш появилась рядом ― она сидела на вышитой подушке, одетая в чудесное белоснежное одеяние, вышитое серебряной нитью. Голову её покрывала прозрачная ткань. На обнажённых руках позвякивали браслеты, такие же браслеты украшали голые щиколотки. Она была прекрасна, как и тогда, на пляже, но при этом красота её не соблазняла ― просто хотелось любоваться её совершенным лицом. ― Ты красивая, ― сказал Барток честно и без грязных мыслей. ― Предложить тебе вина? ― Предложи. Достав из мешка маленький бурдюк и два стакана, он наполнил их и с почтительностью подал богине. Нурлаш улыбнулась и пригубила немного. Барток тоже сделал глоток и с удивлением посмотрел на стакан. ― Это не то вино. У него закружилась голова. Как в тумане, он видел, что Нурлаш наклонила стакан и вино струйкой потекло на землю, и всё не кончалось и не кончалось. Струя стала из тёмно-красной сверкающе-голубой, поверх неё появилась дорожка пены. Очнувшись, Барток увидел себя стоящим у борта корабля и смотрящим на воду. Корабль шёл на всех парусах, разрезая носом синюю гладь. Барток обернулся, огляделся по сторонам ― корабль не был брошен, вся команда осталась на нём ― и все они спали. С кувшинами вина, цветами и музыкальными инструментами ― праздновали так, что полностью выбились из сил. ― Не бойся, они не всегда спят. И твой дядя даже иногда даёт им возможность управлять кораблём. Они доберутся до берегов Калхедонии, и чары спадут. У нас есть немного времени. Ты найдёшь Шалью в каюте на корме. Не пытайся разбудить его ― посмотри, можешь даже поцеловать, ― Нурлаш усмехнулась. ― Спасибо, небесная, ― прошептал Барток, бросаясь на корму. Он безошибочно узнал дверь нужной каюты и вошёл в прохладный полумрак. Шалья лежал на койке, закинув руку за голову. Вторая свешивалась вниз. Из одежды на нём было только подобие шальвар. Барток опустился на колени перед койкой, поправил руку, ласково коснулся волос любимого. Поколебался мгновенье, прижался губами к его щеке. Шалья даже не вздохнул во сне. Барток наклонился ниже, почувствовал запах кожи ― такой знакомый, смешанный с терпким запахом морской соли. Он прижался лбом к обнажённой груди князя, и его кинуло в жар. ― Эй-эй, герой, ― услышал он насмешливый, но добрый голос Нурлаш, ― не разбуди его. Барток почувствовал, что ещё немного ― и он скажет или сотворит какую-нибудь глупость, которая дорого ему обойдётся. Он думал ― увидит и успокоится, а оказалось, что это пытка. Он запустил пальцы в волосы Шальи, лаская, взмолился про себя: «Забери меня отсюда, небесная!» И жадно прижался напоследок к его губам. Темнота палатки показалась ему тьмой той части загробного мира, где маются грешники. Даже сияние, исходившее от Нурлаш, казалось, не могло разогнать её. Бартоку больше всего хотелось броситься на свой плащ, укрыться с головой, зажмуриться и не думать, не вспоминать такое знакомое ощущение в кончиках пальцев. Сияние исчезло, и он подумал было, что Нурлаш ушла, но почувствовал, что она совсем рядом с ним, увидел руку в морщинах, тянущуюся погладить его по голове, как ребёнка. Он вздохнул и положил голову богине на колени, как если бы это была его мать. ― Не горюй, ― прошептала она, и ладонь заскользила по волосам. ― Он благополучно доберётся до Иларии, а я уж помогу магам сделать их работу быстрее. Бартоку было всё равно ― богиня ли утешает его или простая смертная. Он забыл о всегдашней своей гордости: не в его привычках было даже на судьбу жаловаться, а тем более позволять кому-то жалеть себя. Но он помнил старую мудрость, что сочувствие женщины даже воина оскорбить не может. На душе стало спокойно ― ждать он умел. Закрыв глаза, он приказал себе заснуть. С рассветом ничего не напоминало о ночном свидании ― только откуда-то в палатке появилась затейливо вышитая подушка из дорогого шёлка. Барток заботливо убрал её в мешок.