От Иларии до Вияма. Часть первая

―1― На рассвете визирь Кумал вышел на палубу и увидел, что Шалья уже стоит на носу корабля и вглядывается вдаль. Князь ещё не оделся ― поднялся, как был на ложе, в одних только шальварах. Берег ещё не показался, но чайки уже реяли над мачтами корабля. Вдалеке слева ещё одно судно спешило в родной порт. На нём приметили корабль с княжеским штандартом и подняли приветственный вымпел. ― Ты спал ночью? ― спросил визирь. ― Почти не спал. ― Шалья улыбнулся. ― А ты, жених, так храпел, что мне было слышно через перегородку. ― Мог разбудить меня, ― смутился Кумал, растирая голые плечи и потягиваясь. ― Тебе и так хватит сердечных волнений. Шалья почему-то обернулся и посмотрел на капитана, который тоже с рассветом был на ногах. Они обменялись взглядами заговорщиков. ― Что ты задумал? ― спросил визирь. ― Ничего, брат мой. Хвала богам, хотя бы настроение Шальи радовало. ― Ты плут, брат мой, вот что я тебе скажу, ― усмехнулся Кумал. Князь улыбнулся, глядя на спокойные воды залива. Он истосковался по родине, пусть и не признавался в этом вслух. И пускай воды Карраса отливали лазурью и солнце там светило почти как дома, но князю казалось, что нигде нет такого чудесного рассвета, таких чистых красок. К ним подошёл капитан и с поклоном подал Шалье подзорную трубу. ― Берег уже виден, господин мой. Князь направил трубу по ходу судна. В предрассветной дымке он смог разглядеть крепость в порту и мачты кораблей. Направив окуляр влево, почувствовал, что сердце забилось сильней. Над зелёной массой деревьев высились белоснежные башни и купола княжеского дворца. Он подозвал матроса и отдал ему подзорную трубу, а сам подмигнул капитану. Кумал спокойно стоял, опершись о фальшборт, и не подозревал о коварных планах за его спиной. Шалья бы не решился на такую шутку, если бы не заметил поодаль дельфинов, выпрыгивающих из воды. ― Помнишь, что мы делали в молодости, когда возвращались домой на корабле? ― спросил Шалья и поманил капитана. Кумал не успел ответить, как его подхватили на руки, оттащили к левому борту и, не обращая внимания на вопли, раскачали и бросили в воду. Визирь ушёл под воду с головой, но почти тут же вынырнул, отфыркиваясь. Посмотрев наверх, погрозил Шалье кулаком. ― Бросьте якорь, капитан, ― сказал князь, вскарабкался на фальшборт и прыгнул следом. Он подплыл к Кумалу, и тут же завязалась шуточная борьба. С переменным успехом не повзрослевшие мальчишки топили друг друга, наваливаясь сверху или подныривая и таща за ноги. Корабль встал, дожидаясь купающихся. Умаявшись, Шалья и Кумал поплыли к борту, сверху им сбросили верёвочную лестницу, и они поднялись на палубу. Оба смеялись уже до слёз, стоя в луже воды. ― У нас ещё есть бочка пресной воды, господа мои, ― усмехнулся капитан. ― Смойте соль с волос. ― Да, хороши мы будем, когда они высохнут, ― согласился князь. Матросы втащили бочку на палубу. Шалья первым перекинул волосы вперёд и просто сунул голову в бочку, прополоскав свою гриву. Потом визирь перегнулся через борт, а Шалья заботливо лил ему на голову из ковшика. Кумал пощупал кудри, остался доволен и встряхнулся, словно пёс, обрызгав князя. Они наскоро омылись уже слегка подсоленной водой ― но лучше так, чем ничего, ― и пошли в каюты переодеваться. Уже не требовалось подзорной трубы, чтобы рассмотреть порт, когда они вновь появились на палубе ― одетые по всем правилам, так что капитан и матросы приветствовали их уже как подобает ― низкими поклонами. Шалья обнял капитана и поблагодарил его. В крепости их заметили ― зажгли первый сигнальный огонь, вскоре появился ещё один ― выше, а потом ещё один ― левее, по дороге ко дворцу. От жаровен поднимался густой белый дым, что означало прибытие княжеского корабля. С тех пор, как они отплыли от берегов Калхедонии, с ними в пути больше не случалось чудес. С попутным ветром они быстро мчались по безопасному Изумрудному морю, а потом по Морю тишины. Но Шалье всё мерещилось, что он видит за кормой, где-то у линии горизонта слабое сияние. Он и сейчас обернулся, чтобы посмотреть, но заметил только всё тех же дельфинов. В порту засуетились, готовясь принять княжеский корабль. А дальше, вверх по дороге уже мчались ко дворцу во весь опор всадники с факелами в руках, словно в порту бросал якорь не княжий сын, а нежданный и незваный гость. ― Мы задержались на неделю, не больше, ― заметил тревожно Шалья. ― Что здесь происходит? Он посмотрел на Кумала, словно друг мог дать ему ответ, но тут же отвёл глаза. Бросил взгляд на капитана, матросов, наконец, на портовых рабочих, что ждали на берегу. ― Скорее, скорее, ― заторопил он, ― что за странная встреча уготована нам? Словно нас и не ждали уже. На палубу вышел Али, закончив собирать вещи. ― Что думаешь? ― спросил его князь. Слуга только руками развёл. ― В порту не видно флагов, предупреждающих об эпидемии или беспорядках. Про себя он подумал, что столица явно не в трауре, но благоразумно промолчал. ― У тебя хороший конь, ― сказал Шалья. ― Кумал возьмёт его, и мы поскачем во дворец, а ты подожди в порту. ― Слушаюсь, господин, ― Али поклонился. ― Я видел, как капитан вычёркивал дни в календаре, ― промолвил Кумал. ― Мы прибыли вовремя. ― Я решил бы, что мы незримы, ― сказал Шалья, ― однако на причале нас явно видят, да и крепость предупреждает о прибытии. Те минуты, что корабль делал манёвр, готовясь отдать швартовы у пирса, показались обоим вечностью. Наконец на пристань спустили сходни, и молодые люди бегом бросились по ним на твёрдый гранит набережной. В запале оба не думали, что вновь придётся ждать, ― пока матросы не выведут их коней. ― Боги, ― шептал Шалья, ― боги… А больше ничего не мог сказать. Застучали, загремели копытами по гулким доскам кони. Не дожидаясь более ничего, взлетел в седло Шалья, миг лишь промедлил Кумал ― и оба понеслись ко дворцу. А за ними, обменявшись парой слов с портовыми работягами, бросился капитан, изумленно вскидывая брови ― да где там, даже пыль улечься не успела, указывая, куда умчались господа. Первый порыв немного остудил князю и визирю головы, и они чуть замедлили ход, перейдя на рысь, ― после долгого плавания их кони чувствовали себя неуверенно и пару раз споткнулись. Город только просыпался ― но вот один человек разглядел, кто это скачет по улице, потом второй ― бросились к соседям, стучать в двери. Новость не поспевала за всадниками ― их лишь нагоняли приветственные крики людей, а вскоре зазвучали барабаны и надрывно завыли рожки и дудки. Эти приветствия и ликование народа немного утешали Шалью ― наследник перестал бояться, что в семье несчастье или он впал у отца в немилость. Оставалась одна загадка ― почему их прибытие вызвало такой переполох портовой стражи. Они с визирем уже проехали половину пути до первой стены, ограждающей дворец, когда за поворотом деревянным духовым на улице ответила благородная медь княжеских трубачей. Молодые люди пришпорили коней. ― Боги, это же отец! ― вскричал Кумал. Несмотря на некоторую тучность князь Сагара прекрасно держался в седле. Его белоснежный жеребец в богатой сбруе, словно снег на вершине горы, выделялся среди вороных и гнедых коней охраны. По законам страны великую честь оказывал князь, лично выезжая навстречу гостю, будь то хоть его единственный сын или будущий зять. Шалья спешился, приложил руку к груди. Кумал последовал его примеру ― и преклонил колено. Сагара, словно юноша, спрыгнул с седла, не дожидаясь помощи слуг. Он подошёл к сыну, и Шалья не выдержал, упал на колени и прижал к губам отцовскую руку. Второй рукой князя завладел расхрабрившийся Кумал. ― Встаньте, дети мои, ― сказал растроганный князь, ― и обнимите меня. Шалья вскочил и бросился отцу на шею. Он стиснул зубы, чтобы не разрыдаться на глазах у всех. И так уже даже охрана кричала «ура!» Справившись с порывом, Шалья выпустил отца из объятий. ― Спасибо, Кумал, ― сказал Сагара, ― что привёз мне сына невредимым. Оба моих сына вернулись домой ― я счастлив. Визирь смущённо обнял старого князя. ― Какое чудо привело твой корабль домой, сын? ― спросил Сагара. ― По всем расчетам, мы ждали вас лишь через пять дней. Шалья и Кумал переглянулись. ― Не может быть! ― воскликнули оба. ― Нас вела любовь, ― смущённо сказал Кумал. Сагара погрозил ему пальцем. ― Теперь будешь дожидаться свадьбы ― ещё не всё готово. Поехали во дворец, дети мои. ― Князь посмотрел на толпу, сгрудившуюся позади охраны. ― Я люблю моих подданных, но сейчас я хочу поскорее вернуться во дворец и поговорить с вами. Опомнившись, Шалья послал в порт за вещами и подарками. Он поехал по левую руку от отца, а Кумал ― по правую. На бедном визире лица не было. Встреча с возлюбленной уже так близка, но вдруг ему не разрешат увидеть её до свадьбы? Он мужественно терпел разлуку, а теперь даже себя боялся ― сможет ли выдержать встречу, не поступит ли неподобающе и не оскорбит ли чистоту невесты излишними порывами? Достигнув западных ворот княжеских садов, они отпустили стражу, оставив только двух слуг, чтобы потом отдать им коней. Ранним утром тут уже кипела работа ― пока обитатели дворца и многочисленные придворные не вышли прогуляться, садовники и уборщики спешили срезать увядшие цветы, собрать упавшие листья и разровнять дорожки. Оставив дела, они кланялись прибывшим, радостно улыбаясь. Всадники милостиво кивали в ответ, но всё же поспешили достигнуть ажурных кованых дверей в Запретный сад, предназначенный только для членов семьи или особо приближённых. Тут всадники спешились, слуги подхватили поводья коней и поспешили увести их. Стража в поклоне распахнула позолоченные и украшенные самоцветами створки. Ни один правитель в этой части мира не мог бы похвастаться таким раем на земле. Дорожки причудливо вились между вечнозелёных деревьев и кустов, цветы благоухали на клумбах, свешивались с террас. Прирученные птицы оглашали сад трелями. Но не было во всём этом варварской пышности или роскоши напоказ ― пусть и богат был княжеский сад, но устроен для семьи, гостей, для услаждения всех пяти чувств. Князь с сыновьями шёл ко дворцу, когда за кустами хрустнула ветка. ― Вылезай, маленькая обезьянка, ― засмеялся Сагара. С визгом, делавшим честь любой её тёзке, на дорожку выскочила Махима и кинулась Шалье на шею. ― Братец, ты вернулся! И тут с молодым князем что-то сделалось. Он крепко прижал к себе девочку и горячо зацеловал щёки. Он вдруг узрел то, чего раньше не замечал: не на родителей походила она лицом, не на деда в молодости, а на покойного своего дядю. Пока Махима щебетала радостно, не забывая, впрочем, спросить о куклах, а Шалья отвечал ей, старый князь поманил Кумала и шепнул ему на ухо: ― Ты видел того человека? Того мужчину? Визирь даже не знал, что сказать в ответ. ― Сынок, я ведь знаю Шалью. Он вернулся совсем другим ― в его сердце поселилась любовь. ― Видел, господин мой… отец. Достойный человек и воин. Но Шалья сам расскажет. ― А где сёстры? ― спросил молодой князь у девочки. ― Ещё в комнатах, только проснулись, ― засмеялась Махима. ― Сони! Малика даже не знает, что жених вернулся. Сказать ей? Она просительно посмотрела на Сагару ― а вдруг не разрешит? ― Беги, обрадуй, ― кивнул тот. ― Боги мои, боги, ― улыбнулся Шалья. А Кумал ничего не сказал ― только побледнел. Они направили стопы свои дальше, и молодой князь принялся рассказывать отцу, что обрёл в Гутруме друга в лице виямского герцога, но тут налетел на них разноцветный смерч ― накинув, что первое подвернулось под руку, младшие княжны выбежали в сад им навстречу. Они чуть не задушили Шалью в объятиях, досталось и Кумалу, так что юноша из бледного стал пунцовым, как восточный розан. ― Чадри, Анжала, родные мои! Какие вы у меня красавицы! ― воскликнул Шалья, любуясь сёстрами. Княжны засмеялись и прикрыли лица покрывалами. ― Узрел, слава богам, ― усмехнулся князь Сагара. ― Идите, дочери мои, подготовьте матушку. Бедный визирь всё ждал, что в конце дорожки появится силуэт возлюбленной, сердце у него то частило, то, казалось, вот-вот остановится. Княжна Малика ждала их на ступенях лестницы. Рядом стояла служанка, держа в руках поднос с цветочными лепестками. Малика поклонилась отцу, зачерпнула горсть лепестков, посыпав ими его седую голову. Шалья склонил голову и лепестки роз просыпались на его волосы. Он крепко обнял сестру и поцеловал её в лоб. Сагара, улыбнувшись, взял сына за руку и отвёл немного в сторону. ― Здравствуй, мой лев, ― промолвила Малика тихо. ― Да воздастся тебе, что ты вернул нам радость и привёз Шалью домой. ― Небесная, ― еле смог произнести Кумал. Он смотрел на белые и красные лепестки в ладонях, и казалось ему, что это не ладони, а раковины-жемчужницы. Он опустился на колени, и княжна разжала руки у него над головой. Кумал закрыл глаза. Лепестки, благоухая, запутались у него в кудрях; погладили по лицу. Тёплые. Или не лепестки это вовсе, а кончики тонких пальцев. Голова закружилась, и визирь повалился на землю у ног невесты. Княжна в страхе вскрикнула, а старый князь отпустил крепкое словцо. ― О, боги! ― воскликнул он. ― Эй, кто там! Живо, перенесите визиря в его покои! Из дворца выскочили слуги, подхватили несчастного Кумала и понесли. ― Хоть сейчас жрецов и магов зови, ― ворчал князь. ― Пять лет изображал из себя невинность, и вот вам… Не пугайся, дочка, от счастья ещё никто не умирал. ― Отец, а сколько вы ухаживали за матушкой, вы забыли? ― улыбнулся Шалья. ― А ты-то откуда знаешь? ― для вида возмутился князь. Но посмотрел на дочь, по щекам которой текли слёзы, и замолчал. ― Я пройду к матушке, отец, ― сказал Шалья. Он ещё раз поцеловал сестру и оставил отца успокаивать её, а сам пошёл в покои княгини. Когда-то князь Иларии потерял голову, проезжая через маленькое поселение на севере и случайно заметив за стеной сада, принадлежащего местному старосте, молоденькую девушку, почти девочку. Правители редко могут выбирать себе пару по сердцу, но Сагару препятствия не пугали. Отцу девушки было строго-настрого приказано, чтобы и думать не смел о женихах, и пока возлюбленная князя расцветала, он брал крепость за крепостью — наконец, и родители его сдались и приняли невестку, которая по происхождению годилась разве что в дворцовые прислуги. Эта борьба стоила Сагаре ранней седины, но семейное счастье вознаградило его сполна. И сейчас ещё княгиня Прени не оставляла сомнений в том, в кого её с мужем дети пошли красотой. Шалья, войдя к ней, чуть не повторил подвиг Кумала, когда опустился на колени и коснулся кончиками пальцев её стоп. ― Встань, сынок. В объятиях матери Шалья не пытался сдержать слёз радости. ―2― Несчастного визиря привели в чувства и отправили в паланкине в дом матери ― отдыхать. Шалья смыл с себя остатки морской воды, переоделся, раздал подарки сёстрам и родителям. Всякий раз, когда он возвращался из странствий, он долго беседовал с отцом о том, что делается в соседних государствах. И в этот раз они не стали уклоняться от заведённого обычая. Шалья вернулся к прерванному рассказу о гутрумских делах. Отец его помрачнел. Слишком жива еще была память о смуте в собственной стране, чтобы спокойно слушать о том, что подобное грозит союзнику ― пусть и далёкому. ― Мне казалось, что в Гутруме всё благополучно, ― сказал Сагара. ― Да, как в болоте. Так же тихо. Король никак не умрёт ― колдуны и целители поддерживают в нём жизнь. А правит Совет, ― ответил Шалья. ― Большой грех ― не отпускать душу человека, когда тело уже не может жить. ― Судя по всему, душа короля Целестина уже покоится на райских лугах, ― усмехнулся Шалья, ― или на адовых пустошах, кто знает. Но тело его всё ещё царствует ― и пока гутрумские маги серьезно относятся к своим обязанностям, так может продолжаться вечно. ― Желание твоего друга исправить положение понятно. Тем более в Гутруме никогда не правила одна династия. Но у Целестина, кажется, есть наследник, ― князь покачал головой. ― Принц Мальтус не рождён править, ― сказал Шалья. ― Лучше всего он чувствует себя, бродя инкогнито по стране, охотясь, ночуя в трактирах или в лесу, знакомясь с девушками... ― Я даже понял бы его, ― сказал старый князь, ― если бы он не чувствовал себя в полной безопасности ― ведь подданные наверняка лишь делают вид, что не узнают принца? ― да и деньги на удовлетворение капризов у него тоже всегда есть. Шалья бросил на отца быстрый взгляд и потупился. ― Сын, даже не вздумай сравнивать себя с ним. Я не на смертном одре, да и в те месяцы, что ты жил на родине, ты многое сделал, и кровью твоей оплачен мир на северных границах. ― Князь слегка возвысил голос. ― На сей раз я вернулся навсегда, отец… Сагара долго молчал, потом спросил тихо: ― Кто он, сын? Шалья не сразу ответил, и отец его не торопил. Чем глубже чувство, тем труднее говорить о нём. ― Его зовут Барток. Он телохранитель герцога Каффа. ― Хороший воин? ― спросил князь. ― Вероятно, ― улыбнулся Шалья. ― Мне, к счастью, не пришлось видеть его в деле, но Кристиан им очень дорожит. Сагара кивнул. Он знал, что хороший правитель дорожит своими воинами ― и чем лучше воин, тем ценнее он для правителя. ― Я бы даже назвал их друзьями, ― сказал Шалья. ― Хорошего телохранителя господин отпускать не захочет, а друг всегда желает лучшего для друга. Ты сказал, что приехал навсегда… ― Я подумал, что вы позволите… прикажете магам… Старый князь рассмеялся. ― Плод от дерева недалеко падает. Но тобой движет ещё и желание принести пользу от дружбы с Гутрумом. ― Не будь возможным такое чудо, я бы не знал, что делать, ― признался Шалья. ― И что ты оставил ему, чтобы маги смогли найти след? ― Я оставил ему свою Нурлаш. ― Последователю Единого? ― Сагара нахмурился. ― Ты ослеплен любовью, сын. ― На моих глазах Барток возливал вино морскому богу, ― улыбнулся Шалья. ― Я же сказал, герцог Вияма очень ценит этого человека. ― Он точно гутрумец? ― Мне кажется, нет. По виду он больше напоминает выходца из Притца. ― Да, там ещё чтут богов, ― кивнул Сагара. ― Ты часто проезжал через Виям, но раньше судьба не сводила тебя с тамошним герцогом… ― Так вышло, ― промолвил Шалья. ― Всё началось с одного мальчика. Он рассказал отцу историю Лени, умолчав только об истинной причине смерти герцогини. Сагара слушал с неослабным вниманием. ― Что-то странное происходит в мире, ― сказал он, когда сын закончил рассказ. ― Значит, в Калхедонии тоже стоит ждать перемен к лучшему. ― Такие, как Ленард, рождаются редко и меняют лицо земли, ― ответил Шалья. ― Что же, избавиться от Фирмина в соседях ― уже неплохо, ― заключил Сагара. Сын смотрел на него и ждал, что он скажет дальше. ― Я отдам приказ магам, и они примутся за дело. Шалья благодарно поцеловал отцу руку. ― Ну-ну… Боги позволят, пригласим твоих гутрумских друзей на свадьбу. ― Я верю в милость богов, ― твёрдо сказал Шалья. Он помнил нежный голос богини, обещавший ему успех и помощь. Сагара тронул его за плечо. ― Если это твой возлюбленный вернул тебе веру, я готов принять и полюбить его как своего. Молодой князь только благодарно склонил голову. За всё время разговора Шалья несколько раз порывался поведать отцу о чудесах, что произошли с ними в пути, но только он собирался начать рассказ, как чувствовал словно внутренний запрет. Почему-то он был уверен, что и Кумал чувствует то же, раз уж он первым не ответил на вопрос князя откровенно, а укрылся за фразой о путеводной силе любви. В тот вечер матросы с корабля, что привёз молодого князя и визиря в Илакшер, как водится, потянулись на поиски вина и танцовщиц. Посидели в прибрежном трактире, выпили по чаше, и словно в рот воды набрали, ― на все расспросы о чужих краях отвечали уклончиво, говорили лишь о том, что боги послали хорошую погоду и ничего примечательного в пути с ними не случалось. А потом по одному стали уходить, чтобы вновь встретиться в храме на берегу залива ― там они щедро заплатили жрецам за жертвы и курения для морского божества. И, не сказав друг другу ни слова, вернулись на корабль. ―3― Кристиану не спалось. Пошла вторая ночь после полнолуния ― Лени мирно сопел рядом, свернувшись калачиком и уткнувшись носом ему в бок. Колдун исправно варил снадобье, причины для переживаний у волчонка не было, так что превращение прошло спокойно и не оставило после себя даже лёгкого жара. Герцог лежал, глядя в темноту, угадывая слабые очертания предметов в спальне. Устав бороться с бессонницей, он осторожно повернулся, стараясь не разбудить Лени, сел на постели и зажёг свечу. Повернул экран, чтобы свет не падал на постель, накинул тяжёлый халат и, взяв подсвечник, на цыпочках покинул спальню. В коридоре он прошёл мимо дремлющего на посту стражника и направился в ту часть башни, которую не посещал уже очень давно. Маленькая часовня, когда-то принадлежавшая его матери, не запиралась. Слуги убирали тут, вытирали пыль, меняли покрывала на алтаре и шкафчике, натирали резную скамью воском. Открыв дверь, Кристиан сразу снял покрывало с алтаря, достал из шкафчика свечи. Вскоре комната осветилась немного. Чисто, ухоженно, но сразу видно, что комнатой давно никто не пользовался. Задумчиво почесав небритый подбородок, Кафф подошёл к стене напротив алтаря и, подняв свечу выше, стал разглядывать большие картины, изображавшие сотворение мира и первых людей. Живопись выглядела старомодной, позолота фона местами начала облетать. Надо бы найти художника, чтобы подновил, но только не переписал на новый манер. Кристиан вспомнил, как мальчиком он любил разглядывать многочисленные подробности картин ― всех этих птиц в ветвях деревьев, зверьков в траве, собравшихся вокруг прародителей и так же внимательно слушающих Единого, явившегося созданиям в виде столба света. Он отошёл к шкафчику и открыл створку. Чаши для благовоний, ларец с золотым символом Единого, шкатулка… Кристиан поднял крышку ― книжечка матери для записи просьб к Всеблагому лежала на своём месте. Он достал её, развернул наугад… «Сегодня мой мальчик упал на лестнице, расшиб ногу и заплакал, а муж выбранил его за это ― прошу тебя, Творец, вразуми моего мужа: не грех плакать от боли и не грех скрывать горе. Маргед слишком суров с Кристи, а ведь он любит сына. Я же не могу ему перечить…» Фраза осталась недописанной. В одном Маргед Кафф добился успеха ― его сын разучился плакать. ― Кристи? Герцог резко обернулся и выронил книжечку. Лени, придержав полы халата, подбежал и поднял её. ― Вот, ― он протянул её Кристиану, не приглядываясь, хотя любопытство и подмывало сунуть волчий нос. Огляделся по сторонам. ― Ты никогда не показывал мне часовню. Это ведь часовня? ― Мамина, ― сказал Кристиан тихо. ― Я и сам сюда не заходил после того... когда её не стало. ― Сколько тебе было лет? ― осторожно спросил Лени. ― Едва исполнилось десять, ― сказал Кристиан. Он вернул книжечку в шкатулку, опустил крышку, провёл пальцами по символу. Волчонок прильнул к нему. ― Ты не веришь в Единого? В его голосе не было осуждения, а только печаль. Кристиан вздохнул. ― Если бы не верил, разве бы обижался на Него до сих пор за её смерть? Лени не сразу нашёлся, что сказать. Его воспитывали иначе, да и жизненный опыт научил его иному. ― Я однажды слышал, как отец молился Единому, ― сказал волчонок. ― Это было незадолго до того, как в доме появилась Дженерис. Адари благодарил за то, что Творец послал ему настоящую любовь, что у него есть сын, похожий на любимую, а потом ― за то, что она умерла без мучений и успела увидеть перед смертью меня. Я потом спросил его, не кажется ли ему несправедливым, что счастье было таким коротким. Отец сказал, что многие люди не знают в жизни и такого, или не видят, что оно у них есть… ― Наверняка есть те, кому ещё хуже, ― согласился Кристиан, но Лени чувствовал, что согласие его ― больше, что говорится, «от головы», не от сердца. ― Я не люблю сравнивать такое. Каждому выпадает своя собственная ноша, самому и нести, на чужие не заглядываться. Помолчал. ― Да и кто я такой, чтобы того десятилетка судить? ― «Не осуждай судьбу, ибо не ведомы тебе пути земные и небесные, ― прочитал наизусть волчонок, удивив герцога такими познаниями в Священной книге, ― не осуждай людей глухих сердцем и чёрствых душой, ибо в себе несут они своё наказание. Но осуждай себя, если мог ты утешить страждущего, и не сделал этого. Если мог ты возлюбить ― и не возлюбил». Вот и получается, что ни тогдашнего себя, ни нынешнего ты осуждать не должен, Кристи. Кристиан улыбнулся, притянул волчонка к себе. ― Всё-то ты знаешь, ― сказал он с нежностью. ― И это я тоже не помнил. Только если бы не верил, то или сошёл бы с ума ― на самом деле, или покончил бы с собой. Герцог обнял его крепче, подумав невольно, что было бы, не сойдись их пути? ― Кристи, давай восстановим часовню, ― попросил Лени. ― И пригласим приора освятить её заново? ― спросил герцог. ― Надо бы картины подновить. Не переписать заново, а только подновить. ― Пригласим, ― согласился волчонок. ― Но для разговора ты пригласи его раньше… чтобы не выходило, будто часовня ― это повод, ладно? Кристиан невольно устыдился. Он-то думал о пользе дела, а Лени наверняка хотел воздать памяти покойной его матери. ― Малыш, принеси мне перо и чернильницу, ― попросил он. Привычно бросил взгляд на ноги юноши ― нет, не босой, вздохнул облегченно. Лени вернулся с письменным прибором, встал в сторонке со свечой, рассматривая картины ― нарочно, чтобы не было соблазна сунуть в книжку нос. ― А на постоялом дворе, что за Южными воротами, ― заговорил оживленно, ― бродячие художники останавливаются. Порой целые артели ― человек пять. Может, найдётся умелец? Они не все безрукие... Кристиан обмакнул перо в чернильницу, открыл чистый лист и написал быстро, молясь про себя: «Будет война, Единый, я знаю, будет война. Молю, позволь за всё ответить мне одному». ― Они лучше, чем те, что в моде, ― охотно согласился он, закрывая книжицу. ― Пишут на старый манер, а нам то и нужно. Лени обернулся и посмотрел на супруга. ― А потом книжку кладут на алтарь, ― сказал он. Достал из ларца символ Единого ― две раскрытые золотые ладони, а между ними ― солнце, ― и поставил на прежнее место, на резное возвышение между подсвечниками. Кристиан положил рядом книжечку матери, взял волчонка за руку и уже на пороге обернулся. Свечи они оставили гореть на алтаре ― так полагалось. Герцог и дверь ещё не успел открыть, сквозняка не было, а языки пламени стали больше, но пламя не колебалось, а поднималось вверх. ― Идём, милый, ― прошептал Кристиан и вывел Лени из часовни. ―4― Уэлла сидела у костра и варила кашу ― на двоих, потому что ждала гостя. Варила по монастырскому рецепту, подсластив патокой. Её мул мирно дремал, привязанный к толстой ветке. Накинув плащ, Уэлла помешивала кашу в котелке, чтобы та не подгорела, и чувствовала, что гость всё ближе. Она давно позвала его ― сначала осторожно, потом настойчивее. Внутренним оком она уже видела, как тот пугливо пробирается через лес, пешком, ведя коня под уздцы. Вот остановился за деревьями и принялся разглядывать её. ― Проходи, дитя, не бойся, ― сказала ведьма. ― Садись к огню и погрейся. Коня можешь привязать. Из-за деревьев вышел мальчишка… Мальчишка ― ведьма насмешливо улыбнулась, но ничего не сказала. Привязав коня рядом с её мулом, ночной гость сел у костра. ― Хочешь есть ― каша уже готова. ― Каша, ― пухлые губы презрительно скривились. ― Да ты попробуй, потом говори. Она зачерпнула немного ложкой и передала её. На пальце гостя блеснуло кольцо лучника. Подув, мальчишка попробовал. ― Ой, вкусно как! Уэлла сняла котелок с огня и поставила его на землю. ― А ещё у меня есть хлеб. Монастырский. Мальчишка, видать, оголодал ― ел быстро, обжигался. ― Да ты дуй, прежде чем глотать, ― рассмеялась ведьма. Тот бросил колючий взгляд, но послушался. ― В Виям едешь? ― А вы почём знаете? ― Я всё знаю. Дай-ка руку. Правую. Мальчишка с опаской протянул ладонь, но Уэлла не стала смотреть на линии, а просто подержала ладонь в своей. ― Тебя ждёт удача. Надеешься на малое, получишь больше. Езжай без страха. Завтра ты будешь на месте и доберёшься благополучно. ― Спасибо, ― хмыкнул гость, вновь перекладывая ложку в правую руку и набрасываясь на кашу. ― Поешь, и ложись спать. Опять колючий взгляд. Но гость послушался ― поел, снял притороченную к седлу коня подстилку, бросил у костра, закутался в плащ и улёгся. Уэлла наклонилась к его уху. ― Я знаю, кто ты, ― шепнула она. ― Я тоже догадываюсь, кто вы, ― спокойно ответил гость. ― Вот и поедем каждый своей дорогой. Спасибо за ужин. Утром он проснулся возле тлеющих углей костра, накрытый ещё одним плащом. Рядом лежал завёрнутый в тряпицу хлеб и пара яблок. Женщины и след простыл.