Лабиринты памяти

Закатные лучи раскрасили небо в различные оттенки алого, оранжевого и сиреневого, когда Леонард вышел из хижины и пихнул меня в плечо. - Учитель зовет тебя, Златовласка. - И чего старому ворчуну понадобилось в такой час? Я поймал на себе укоризненный взгляд Ульриха, но лишь пожал плечами. Это он по праву мог называться любимым учеником, а я же получал больше затрещин и замечаний, чем Леонард, хотя был в два раза прилежнее и старательнее. К тому же, на этот раз я действительно провинился и подрался с жителем окрестной деревеньки, а портить столь дивный вечер выволочкой мне не хотелось. - Я-то почем знаю? - зевнул Леонард. – Сходи и сам спроси. Ульрих, хочешь яблоко? - Давай, - яблоки Ульрих любил. Леонард достал из-за пазухи румяный плод и протянул приятелю. Ловкий как кошка, он в долю секунду мог взобраться на самое высокое дерево и, совершив нехитрую кражу, уйти незамеченным. Признаться, я пока не достиг его уровня, но стремился изо всех сил. - Эй, а со мной поделиться? – мне хотелось оттянуть неприятный момент разговора с Учителем, а яблоко идеально подходило для подобного. - Вот еще! Стану я на приговоренного еду тратить, - пробормотал Леонард с набитым ртом. - Не заставляй его ждать – хуже будет! Хотя, я думаю, на этот раз ты был прав. - И на том спасибо, - буркнул я и вошел в хижину. Леонард оставил люк открытым, за что я мысленно выбранил его. Какой смысл в тайном убежище, если его может найти любой дурак?! С виду домик, где мы обитали, представлял собой небольшую покосившуюся хижину. Однако, тот, кто знал её секрет, мог открыть люк в полу, под которым таилась лестница, и попасть в совершенно другой мир. Лабораторию наполняли различные запахи: от завораживающе-прекрасных, до ужасающе-тошнотворных. Присутствовал там и целый батальон колб и пробирок всех размеров и форм. В клетках скреблись, пищали, а порой с остервенением грызли прутья крысы. Одни из них были белые, другие черные, а чтобы описать цвет третьих не хватало моего, пусть даже не по годам широкого словарного запаса. Моим любимцем являлся беззлобный лиловый крыс с аномально длинной шерстью. Он приветствовал меня радостным писком, когда я приносил ему еду, и его, в отличие от некоторых собратьев, можно было спокойно посадить на плечо и не бояться, что он убежит или вцепится тебе в глотку. Правда, Учитель запрещал нам привязываться к зверькам, потому что век их был не долог, а участь незавидна, ведь они были лабораторными крысами. К тому же, каждый из них представлял собой кладезь ценной информации, и, если бы Учитель велел мне вскрыть моего любимца, то я бы, не задумываясь, сделал это. Ведь мне так интересно, почему у него такой цвет шерсти. Не то, чтобы вскрытие было моим единственным способом познания, но на всякий случай, имени зверьку я не давал. Я прошел мимо клеток и обогнул стеллаж, где на полках ровными рядами стояли колбы с зеленоватой жидкостью, в которой плавали различные внутренние органы. Я мог рассказать историю приобретения чуть ли не каждого из них, потому что ни один не доставался нам легко. Кое-какие были взяты у трупов, а кое-какие у живых людей, так сказать про запас. Но если Учителю требовалась срочная пересадка, то они для неё не годились. Нужен был живой человек, мгновенное изъятие и операция. Должен заметить, что никто из нас никогда еще не резал живое человеческое тело. Чаще всего мы препарировали крыс или же вскрывали трупы. Тело Учителя условно считалось человеческим, но я не назвал бы его особо живым. Технически, можно было сказать, что никто из нас троих не убивал людей. Но мы не были столь уж невинны. Порой мы усыпляли будущих жертв Учителя, наивно полагавших, что от детей большого вреда не будет, и тащили их, еще живых, закутанных в мешковину, в нашу основную или же временную лабораторию. Учитель крайне редко убивал жителей окрестной деревушки, чтобы не вызывать особых подозрений и паники, так что зачастую нам приходилось уходить достаточно далеко. Может, мы и не убивали, но неоднократно видели, как люди умирают. Когда Учитель просто не мог сам провести операцию, то за дело брался кто-то из нас, а остальные двое ассистировали или же просто смотрели. Человек, у которого мы забирали орган, спал и, если он мог жить после изъятия, то мы оставляли ему жизнь, а проснувшись, он уже ничего не помнил. Но если изъятие было несовместимо с жизнью, Учитель убивал своего будущего донора прямо перед операцией. Лично. Как правило, все самые интересные операции доставались Ульриху, но однажды я уговорил Учителя доверить мне пересадку сердца. Я был безумно горд, так как она прошла успешно, однако старый ворчун все жаловался, что новое сердце постоянно болит, что я криворукий и скоро ему придется повторить операцию. Сейчас я нашел его в компании отрезанной кисти правой руки. Учитель задумчиво разглядывал её, разминал бледные пальцы и прикидывал, какие подойдут для замены. - Возьми сразу всю кисть и не мучайся, - посоветовал я. - Если бы все было так просто, - сипло сказал Учитель, посмотрев на изуродованную швами руку. И действительно, к своим пальцам, а точнее их чувствительности и подвижности Учитель относился с трепетом, чаще всего держа их забинтованными, дабы предохранить от разложения. Интересно, сколько пальцев на его руках принадлежали ему с рождения? - Чего звал? – недовольно поинтересовался я. Лаборатория мне нравилась, порой я мог торчать в ней часами, забывая про еду и сон, но сейчас мне больше хотелось на улицу к Леонарду и Ульриху. - Вежлив, как всегда, - усмехнулся Учитель. – Завтра на рассвете вы с Леонардом отправитесь в путешествие. К сожалению, по интересующей вас теме я больше ничему не смогу вас научить, но Освальд знает о мутантах очень многое. Ульрих же останется со мной. Мне будет тяжеловато справляться со всей работой одному. И лишь я могу помочь ему в его будущих исследованиях. Воскрешение и бессмертие. Темы, которыми тихий и спокойный Ульрих просто одержим. Конечно, кто как ни существо, прожившее несколько сотен лет, может рассказать ему об этом. Нас же с Леонардом интересует несколько другое – мутанты и способы борьбы с ними. Учитель знал о них очень многое, но нам требовалось больше. Так что новость о будущем путешествии не стала для меня неожиданностью. - Ты наверняка рад тому, что избавишься от пары лишних ртов, - съехидничал я. - Безмерно. Особенно от твоего. Ты молод, горяч и несдержан. А еще хорошенький до противности позер. Когда ты вырастешь, то станешь дьявольски красивым мужчиной, что позволит тебе добиться определенных успехов и расположить к себе нужных людей. В то же время, у тебя живой и ясный ум, который и станет твоим основным оружием. Но ты редкий упрямец. Из вас троих ты самый любопытный и настырный. Твоя бешеная жажда знаний не имеет границ. Знаешь, когда я нашел вас в окрестностях того замка, то думал, что вы повредились рассудком и долго не протяните. Немудрено, особенно после того, что вы видели. Леонард тогда умирал и находился на начальной стадии трансформации, Ульрих постоянно плакал, а ты не помнил даже собственного имени. И до конца своих дней я не забуду тот день, когда встретил вас в первый раз. Трое ребятишек близ места кровавого пиршества, к которым подошло такое исчадие ада как я. Взгляд Леонарда мутнел от жажды крови, Ульрих смотрел на меня с ужасом, а в твоих глазах… в них я прочел любопытство. Тебе было интересно, почему я так выгляжу. Позже ты пожелал узнать, в чем мой секрет, как такой кусок гниющей плоти ходит и разговаривает. Тогда я понял, что в тебе есть все задатки для того, чтобы стать блестящим ученым. И я не сомневаюсь, что вскоре ты сумеешь превзойти Освальда. И меня тоже. Я стоял как громом пораженный. Учитель похвалил меня? Или же я сплю? - Ты не успокоишься, пока не достигнешь цели. И не остановишься ни перед чем, чтобы познать истину. Поэтому тебя не пугают мои методы получения знаний. Я горжусь тобой, но одновременно и боюсь тебя. Поэтому так редко позволял тебе оперировать меня. Из-за своего малодушия, гори оно синим пламенем. Просто, видя твои глаза во время операции… Наверное, у меня были такие же, когда я открывал что-то новое. Но в тот момент я ощутил себя лабораторной крысой, которую вот-вот принесут в жертву во имя науки. Леонард и Ульрих совсем другие. Признаться, это я сломал их судьбу, заставив помогать мне, и открыв тем самым мир необычайных возможностей. Хотя здесь не только я виноват. Не случись с вами той трагедии, они не посвятили бы себя исследованиям. Леонард стал бы хорошим работящим человеком и обзавелся семьей, а Ульрих, наверное, посвятил бы себя религии и размышлял бы о бессмертии души, а не о том, как можно вернуть к жизни бренное тело. Но ты все равно ступил бы на тот же путь, что и я, и многие другие, которых ты еще непременно встретишь в своей жизни. Прирожденный ученый, значит. Не скрою, такие слова польстили моему самолюбию, но вот слова о страхе сильно задели меня. Мне порой случалось ловить на себе испуганные взгляды, ведь среди селян ходило много самых разных слухов о нас, а в драках, когда сила была на моей стороне, я с упоением наблюдал страх в глазах своих врагов. Но знать, что человек, которого ты уважаешь и которым по-своему дорожишь, боится тебя - совсем другое дело. Учитель словно прочел мои мысли, и я увидел в его помутневших от прожитых лет глазах нечто похожее на сочувствие и раскаянье. - Но знаешь, в тоже время в тебе живет неутолимая потребность заботиться о ком-либо. Хотя все ученые по природе своей эгоисты, пусть мы и думаем, что совершаем открытия во благо других. В нашу первую встречу, не смотря на свое любопытство, ты не доверял мне и был готов защищать своих друзей в случае опасности. Позже ты неоднократно вступался за Ульриха и спасал Леонарда от гнева деревенских мальчишек. Я горько усмехнулся. На самом деле можно с уверенностью заявить, что я защищал деревенских мальчишек от своих приятелей. Леонард из-за последствий укуса мутанта был намного сильнее обычного человека и в бою один на один мог с легкостью покалечить соперника, поэтому они предпочитали нападать на него толпой. А то, что мог сотворить с деревенским мальчишкой с виду добродушный и миролюбивый Ульрих, окажись они один на один в лаборатории, страшно представить даже мне. - А на днях, я слышал, что ты ударил человека, который дурно отозвался обо мне, - как бы невзначай бросил Учитель. Я вздрогнул и насупился еще больше. Ну вот, мы перешли к главной теме этого разговора. Вот почему он вечно все знает? Учитель крайне редко появлялся на людях, обычно в темные часы, когда его уродство было не столь заметно. Он жил в окрестностях деревушки уже много лет, до того как приютил нас. Местные сторонились Учителя, перешептывались за его спиной, говорили, что он служит силам тьмы и прочую ересь. Однако когда им сильно припекало, они на коленях умоляли его помочь им или их близким. Учитель не отказывал, но его услуги не были бесплатными. Цену он оговаривал заранее, как в случае удачного исхода, так и летального. Должен отметить, что Учитель никогда не убивал тех больных, которых мог спасти, а если видел, что ему это не удастся или шанс успеха минимален, то сообщал об этом сразу. И в любом случае, он получал свою плату. Иногда он просил что-нибудь вполне безобидное: продукты или одержу, в крайнем случае деньги, ведь не смотря на то, что оборудование и материалы ему поставлял Союз, обеспечение Учителя нельзя было назвать особо щедрым, учитывая, что он воспитывал еще и нас. Но зачастую цена, которую он брал с жителей деревни, была кровавой. Крестьяне проклинали его, плакали, но исправно платили. И никогда не благодарили. Еще у него было несколько соглядатаев в деревне, обязанных ему по гроб жизни. Они сообщали ему последние новости, в частности кто в деревне недавно умер или вскоре умрет. Если родственники не обращались к Учителю за помощью, пытались справиться своими силами, и терпели неудачу, то за дело брались мы и лопаты, а покров ночи был нашим сообщником. Кладбищенский сторож, горький пьяница, был у Учителя в долгу, но для надежности у нас имелась бутылка с сонным зельем. Мы действовали быстро и аккуратно, но жители деревни все равно подозревали неладное. Порой меня занимал вопрос, почему никто и никогда не пытался убить его? Может, они малодушно считали, не смотря на церковные проповеди, что мертвым уже все равно, а раз нет особого вреда живым, то и на том спасибо? Или же Учитель в свое время нагнал такой страх на их отцов и дедов, что он плотно укоренился в их потомках? Либо причина была в том, что он единственный человек, владевший лекарским искусством и соглашавшийся делать такое, от чего отказывались остальные. Как бы то ни было, свою злость жители деревни всласть срывали на нас. Нас откровенно ненавидели. Леонарда за необычную внешность, характер Ульриха казался им слишком странным, а меня ненавидели, пожалуй, и за то, и за другое. Если кто-нибудь из нас пытался наняться в работники, дабы немного подправить наше непростое финансовое положение, нам чаще всего отказывали. Деревенские жители говорили про нас гадости, однако, поносить Учителя в нашем присутствии не решались. Меня жутко злило их лицемерие, но со временем я привык к насмешкам и научился отвечать на них так, что оскорбивший успевал трижды пожалеть, что заставил меня открыть рот. - У этого ребенка язык, что у змеи, - так говорили про меня. Когда был бессилен язык, то в дело шли кулаки. Но тут я тоже мог достойно себя показать. Не зря же я порой тренировался с Леонардом, да так, что от его побоев не мог спокойно спать. Учитель смотрел на все сквозь пальцы, очевидно считая это полезным для нас опытом, и запрещал причинять жителям деревни непоправимый вред, ничего не уточняя про мелкие шалости и драки. А тот человек, которого я избил... Отто. Он был пьян как сапожник, но я знал, что он прекрасно осознает, что говорит и кому говорит. - Я видел, - дохнул он перегаром мне в ухо. – Видел, как ночью вы роетесь в могилах и вытаскиваете трупы. Ублюдочные выродки, для которых мы все – просто ходячие куски мяса. Сжечь бы вас на костре или вздернуть, да только та старая мразь выползет из своего логова и порешит всех нас. Я предпочел оставить его слова без внимания. Он не первый, кто желал нам мучительной смерти и обещал адские муки. - Да только ты не обольщайся. Думаешь, что старик привязан к вам? Черта с два! Однажды, ему надоест мертвечина, и он сожрет вас прямо в постелях. А начнет с тебя. Но перед этим обрежет твои девичьи волосенки, потом заберет на память гаденький язычок, а может и мужской признак откромсает. Или, он уже всем троим его отрезал? Ярость ослепила меня как молния. Очнулся я, когда мерзкая рожа Отто стала еще отвратительнее из-за ударов и крови, а Ульрих и Леонард пытались меня оттащить. Чтобы понимала эта скотина! У Учителя мерзкий характер, он разрывает могилы и пришивает себе части трупов, когда тело начинает подводить его, а иногда забирает нужные части у еще живых, но он приютил троих мальчишек, чей дом разрушили, а семью убили мутанты. Любые другие люди обходили бы нас стороной, как больных чумой, а он спас Леонарда, помог Ульриху обрести цель и смысл в жизни, а мне дал имя. Он обучал нас, заботился, как мог. Стал бы он делать подобное и тратить столько сил, если бы решил просто выращивать нас как свиней на убой? И пусть наши с ним взгляды во многом расходились, но я не мог спокойно слушать, как его поливают грязью. Моя рука со сбитыми костяшками сжалась в кулак. - Он заслужил это. - Может и так, - вздохнул Учитель. - Но был ли смысл тебе марать руки? Я знаю, что ты ищешь силу. Иначе, зачем бы ты так усердно учился, зачем позволял бы Леонарду избивать тебя до полусмерти. Ты хочешь укрепить тело и дух, а потом, используя знания, стать еще сильнее, чтобы защитить человечество. Ты прекрасно чувствуешь людей, и я вижу, как тебя тошнит от лицемерия деревенских жителей. Но, не смотря на юный возраст, ты понимаешь, что не все люди одинаковы, что среди них есть добрые и хорошие. Те, кто достоин защиты. И ты не хочешь, чтобы они страдали. - Я просто хочу, чтобы люди сами решали свои проблемы, - я настолько опешил из-за того, что учитель говорит со мной на равных, что даже забыл свою обиду и раздражение. – Я хочу, чтобы люди сами защищали слабых, сами наказывали преступников, сами сражались с внешней угрозой. Пусть не всегда правильно, но людям свойственно ошибаться. Во всяком случае, человечество не должно ждать подачек от каких-то высокомерных выродков, которые ничегошеньки о нас не знают и не должно подвергаться нападению их кровожадных порождений. - Ох, сколько пылких позерских слов, - закатил глаза Учитель. – А кто же, по-твоему, я? Высокомерный выродок или кровожадная тварь. - Человек, - ответил я после недолгих раздумий. – Грешный, одержимый, жестокий, но еще не утративший человечность до конца. - Вот как, - в голосе Учителя я уловил облегчение и благодарность. - Жаль, что я так редко беседовал с тобой по душам. - Вы дали имя и приют ребенку, которому было некуда идти, вы многому научили меня, и я вам благодарен, - сказал я совершенно искренне. - Пусть даже вы испытывали унизительный и унижающий страх перед тем, кто был к вам привязан, - добавил я про себя. - Надеюсь, мои труды будут не напрасными, - вздохнул Учитель. – Франкенштейн, я боюсь, что однажды твой неординарный ум, целеустремленность и желание помочь людям выйдут тебе боком, что они погубят тебя, а если нет, то принесут много боли. Но понимаю, что без поиска силы и новых знаний ты утратишь смысл существования. Я попрошу тебя лишь об одном. Хотя бы иногда думай о самом себе. - Хорошо, Учитель. - Ладно, рука может и подождать, - Учитель отложил конечность в сторону, - а лучше её и вовсе выкинуть, она мне не нравится. К тому же, она не первой свежести и не будет исправно служить мне. На секунду я опешил. Подобная расточительность была несвойственно Учителю. - Пойдем на воздух, думаю, солнце почти село. Тебе же хочется побыть с Ульрихом, а не выслушивать моё ворчание, - губы Учителя искривились в улыбке. Кому-то она показалась бы жуткой, но я увидел, что она полна тепла. Я смутился и ничего не ответил. - Ну, а я прогуляюсь, пожалуй, - он не спеша встал со стула. - Все же, рука, - начал я. - Рука подождет, - отмахнулся Учитель. – Мне нужен новый язык, и я знаю, у кого его одолжить. Ему он все равно приносит только беды, так что однажды он скажет мне спасибо. - Как же он скажет без языка? К тому же его язык слишком грязный, - усмехнулся я, прекрасно понимая, кого он имеет в виду. - Полагаю, моих скромных знаний хватит, чтобы его продезинфицировать. Кстати, ту лиловую дрянь можешь забрать себе, - сказал Учитель, медленно поднимаясь по лестнице. Сначала я не понял, о чем он говорит. А когда осознал, то не поверил своим ушам. - Думаешь, я не видел твоих горящих любопытством глаз, - хмыкнул Учитель. - Забирай его и делай с ним все, что душе угодно. Хочешь – препарируй, хочешь – скорми Леонарду. Я передернулся. Не то, чтобы Учитель так плохо нас кормил, чтобы нам приходилось питаться крысами, но однажды на моих глазах Леонард, взятый на слабо, съел живую мышь и сказал, что ему понравилось (Правда, ближайший куст мог в полной мере рассказать насколько ему понравилось). - Что до меня, - продолжил Учитель, - то мне эта крыса уже неинтересна. Я испытывал на ней средство для роста волос. Удачное, да только у него какой-то странный побочный эффект. Чего ты такой кислый? Как же мне не быть кислым. Я любил докапываться до правды сам, а Учитель прекрасно понимал, что испортил мне все удовольствие. Хотя… формулу же он мне не назвал. - Средство для волос? О, Учитель, вы решили что-то сделать со своими жидкими волосёнками. Желаете соблазнить трактирщицу? Тогда, пожалуй, вам стоит захватить у вашего будущего донора еще кое-что помимо языка, – съязвил я, желая хоть как то компенсировать нанесенный мне моральный ущерб. - Будь у меня такая цель, то я обрил бы тебя наголо, как советовал Отто, и сделал бы парик из твоих кудряшек. Говорят, она обожает златокудрых. Я же видел, как она на тебя смотрит, так что следи, чтобы она не затащила тебя в укромное местечко, - язык Учителя порой был намного острее его скальпеля. Я передернулся. Трактирщица и правда бросала на меня недвусмысленные взгляды, но была страшна как смертный грех. Признаться, порой моя внешность доставляла мне великое множество ненужных хлопот. Не смотря на все толки и пересуды я часто ловил на себе заинтересованные женские взгляды. А дурная репутация придавала мне еще больший шарм в глазах впечатлительных девиц и женщин, желавших разделить со мной постель. Сказать по правде, парочке из них я не стал отказывать. И никто не остался недоволен. - Все же дети странные создания, - проворчал Учитель, когда мы поднялись в хижину. – Я сделал тебе подарок, а ты обижаешься на меня. Как же с вами сложно, право слово. Но в тоже время, с вами я чувствую себя почти по-настоящему живым, а это не случалось со мной уже много лет. Если у тебя однажды будут дети или же воспитанники, думаю, ты поймешь меня. - Будут! Еще как будут! Шестеро чудных созданий, четверо из которых наделены виртуозной способностью попадать в передряги, пятая – само совершенство и ваша гордость, ну а шестой… - Заткнись, - велел я Тао, чей голос так некстати вновь возник в моей голове. Контуры хижины начали постепенно таять в темноте. Нет, не нужно, пожалуйста. Я хочу выйти на улицу и увидеть Леонарда и Ульриха живыми, их улыбающиеся, а не искаженные мукой лица, хочу послушать ворчание Учителя, я хочу… хоть на секунду снова ощутить себя дома. Ведь дом – это не строение. Дом – это окружающие тебя люди. Но темнота осталась глуха к моим мольбам и без остатка поглотила мое воспоминание. Я уже был не юношей, перед которым открыты все дороги, а мужчиной, лишившимся близких и находящимся на грани сумасшествия. Я с детства балансировал на ней, но теперь подошел к краю опасно близко. - Прости, но я тоже… хочу домой. Меня окружило черное пространство. Пол состоял из ярко-зеленых перекрещивающихся полос и тоже был темен. Определить высоту потолка и расстояние до стен не представлялось возможным, так как их просто не было. - Если ты думаешь, что такой трюк сможет уничтожить мою память и мое сознание, то глубоко заблуждаешься, - крикнул я в пустоту. Человек, чей голос был так похож на мой, сказал, что Тао предстоит поединок с чудовищем. И он прав, я чудовище, которое окажется Тао не по зубам. - Я не надеялся на легкую победу, - голос звучал из ниоткуда и одновременно отовсюду. – Но однажды мой босс сказал, что если кто-либо из нас троих проиграет, то он воспримет это как оскорбление. Один раз я уже оскорбил его своим поражением. И не намерен сделать это снова. Перед тем, как покинуть темное пространство я ощутил приступ гнева. Но не понял, кому из нас двоих он принадлежал.