Пункт третий: Не позволяй ей думать, что она эгоистка, если хочет, чтобы ты был рядом.
В воскресенье Эд занят весь день, улаживает что-то перед туром. Во вторник утром он уже будет лететь в самолете. Я боюсь думать об этом. Что-то тревожно тренькает в груди каждый раз. Утром я получаю СМС-ку с пожеланием доброго утра. Как обычно текст пестрит смайликами и Эдовыми излюбленными «Х», обозначающими поцелуи. Я уже набрала штук сорок подобных сообщений. Мои ответы же состоят в основном только из текста, и парень смеется, что чопорная британка я, а не он. Соня, ранняя пташка (и чего ей не спится?), методично вытирает пыль с полок. Если обычным людям пыль и грязь просто навевают тоскливые и брезгливые мысль, то у моей лучшей подруги они вызывают яростное желание навести чистоту. Единственное, что не попадает под это правило, это вечно захламленный рабочий стол со скоплением бумаг, книг и чайных чашек. И тут уже я выступаю в роли перфекциониста, аккуратно раскладывая бумаги, расставляя книги по цветам и размерам и относя чашки на их законное место. Ани дома нет. Ушла вчера после ужина вместе со Стивом, предварительно выпроводив Антона и Эда и испортив нам с Софией настроение. Мы поднимали его до часу ночи, играя в излюбленную игру — кто кого переострит. Темой в этот раз стал бойфренд моей тетки, и поток острот, щедро сдобренных сарказмом, не иссякал. Планов толком и нет. Надо сделать домашнюю работу по нескольким предметам да выйти в условленное время в Скайп, чтобы увидеться с родными. Наши с Соней родители ходят друг к другу в гости по очереди каждое воскресенье. Сегодня, если мне не изменяет память, они гоняют чаи у Сониной мамы. — Сонь, а пошли гулять? — потягиваясь, предлагаю я. И тут же слышу барабанную дробь дождя по окну. Подруга одаряет меня красноречивым взглядом и возвращается к выискиванию пылинок. После завтрака, состоящего из остатков вчерашнего ужина, я сажусь писать портрет. Бумагу я покупала уже тут, в маленьком художественном магазинчике на Краун-Хайтс. Акварель и кисти я привезла с собой, не желая искать им замены. Старая потрепанная коробка, в которой от изначального набора кюветов осталось штук пять, и три кисточки со стершимся на ручках лаком и окислившимися зажимами. Мой обычный походный набор, не меняющийся с пятого класса художественной школы. Я раскладываюсь на полу в гостиной. Соня уже закончила с уборкой и теперь пишет эссе по американской истории, в полглаза смотря сериал на экране ноутбука. Судя по драматичной музыке и частым восклицания «О, Беллами!», смотрит она ничто иное, как «Сотню». Мне в принципе все равно, что будет играть на фоне, лишь бы тишина не давила на уши. Не могу сосредоточиться на рисунке в кромешном безмолвии. Акварель любит неспешность и концентрацию. Начнешь торопиться, и привередливая краска растечется, вспузырит бумагу, цвета сольются в грязную лужицу, и только начни её убирать, как появятся бумажные катышки и прощай рисунок. Наученная горьким опытом, я не спешу, давая каждому мазку просохнуть, прежде чем продолжить писать. К тому моменту, как я заканчиваю фон, не тронув одинокую мужскую фигурку на переднем плане, подруга успевает просмотреть три серии, выпить пару чашек чаю, схомячить в одну наглую моську полкоробки шоколадных конфет и домучить эссе. Я со стоном распрямляюсь, чувствуя, как покалывает затекшие мышцы. Соня отпускает двусмысленную шуточку о моих стонах, после чего в нее летит выпачканная в краске тряпочка. Мы обе хохочем. Нам не надо вести нескончаемый диалог, чтобы знать, что чувствует другая. Нам не надо захламлять пространство лишними словами, чтобы только не молчать. Напротив, мы можем часами сидеть в одной комнате, будучи занятыми каждая своим делом, и молчать. Общие знакомые в нашем городке в России считают это странным: зачем ходить к кому-то в гости, чтобы сидеть молча? Мы лишь пожимали плечами, не пытаясь объяснить, что нам достаточно присутствия друг друга. Весь день мы проводим в ленивой медлительности, будто лишнее резкое движение — преступление. Недолго, всего с час, болтаем с домашними по Скайпу. Заказываем пиццу на обед и встречаем курьера с масками из активированного угля на лицах. Кажется, он нас еще не скоро забудет. Даже сдачу отсчитывает больше нужного, но мы не успеваем ему об этом сказать — по лестнице вниз уже шелестят его торопливые шаги. Мы смотрим любимого «Доктора кто» и одновременно морщим черные потрескавшиеся носы при виде новой спутницы. Она нам не импонирует, но желание смотреть не отбивает. Это же Доктор! — Будешь? — киваю на последний кусочек пиццы в коробке. — Доедай, в меня не влезет, — с печальным вздохом говорит подруга. — Вот как ты это делаешь, а? Ешь больше меня, а похожа на пособие по анатомии. — Я талантливая, — показываю ей язык. — И весим мы почти одинаково. Просто через тебя в детстве кто-то перешагнул видимо. — Очень смешно, — морщится Соня. И в этот момент я откусываю от пиццы и прикусываю язык до крови. — Какая быстрая карма! Надо будет написать организаторам кармы хвалебный отзыв. — Ведьма, — бурчу я, на всякий случай откладывая надъеденный кусочек в коробку. — Больно, между прочим. — Спорим, если бы ты не сама прокусила себе язык, было бы не так больно и обидно, — хитро и далеко не двусмысленно ухмыляется она, но смысл её слов доходит до меня не сразу, а когда доходит, я вскидываюсь. С минуту мы пялимся друг на друга: Соня с веселым прищуром, я гневно. И начинаем дико угорать. Серьезно? Чтобы мы начали ругаться из-за подобных шуточек? — Следи за зубами Антоши, — парирую я, отсмеявшись. Соня удивленно икает. — Ой, а то я слепая! Вы как два безумных Шляпника, когда находитесь в одном помещение. Он пытается показать, что он весь такой мужик. А ты ведешь себя как идиотка и стараешься выглядеть жуть какой самостоятельной. Ходите кругами, не зная, когда перестать дурить. Соня фыркает, подтверждая мои гипотезы. Дорогая, я знаю тебя как облупленную. Многозначительно молчу, доводя этим подругу до чистосердечного признания. — Да, черт возьми, мне нравится Антон. Но не у всех все так легко и естественно складывается, как у вас с Эдом. Вы будто ключ и замок, идеально подходящие друг другу, и это бросается в глаза. Понимаешь? Я впервые вижу подругу такой. Встревоженной. Взволнованной. С отчаянием и лихорадочным блеском в глазах. Она прячет лицо в ладонях. Я буквально кожей ощущаю, что она считает свои чувства и мысли постыдными, странными, лишними. Несколько недель Соня отчаянно нуждалась в моем присутствии в своей жизни, а я, дура этакая, даже не замечала, в каком состоянии находится лучшая подруга. И я теряюсь. Раньше не было подобных разговоров. Поводов не было. У обеих не было парней и не было проблем. Нас не интересовали парни из нашего окружения, а их не интересовали тихие правильные девочки с книжками. Но сейчас все изменилось. — Мне страшно, Поль. Допустим, я подпущу его ближе и мы начнем встречаться. А что дальше? В конце июня программа обмена окончится. Мы уедем домой, — она говорит это с отвращением. Так же как и я не прижилась в этом захолустном городишке. — Антон уедет в Казань. И все. Отношения на расстоянии? Эта штука работает у единиц. И какой в них смысл, если ему еще год учиться, а мне вообще два? Антон не дурак, чтобы переезжать к нам. Да и я не позволила бы ему гнить в нашем Мухосранске. Это провальная затея и причинит боль и ему, и мне. Она тараторит, желая закончить свой монолог побыстрее и перестать думать об этом. Соня всегда всем кажется такой сильной, будто ей все по плечу. И почти никто не знает, как эта девушка переживает даже из-за мелких ссор, как бесится, кричит и плачет, как дает слабину, как опускает устало плечи, как сдается, признавая бессилие. Соня оберегает людей от своих «внутренних демонов» и негативных эмоций. И меня оберегала до какого-то момента. А когда она впервые расплакалась при мне, я осознала, что мы теперь действительно близкие подруги. — И что мне делать, Поль? — подруга откидывается на спинку дивана и отрешенно смотрит на противоположную стену. — Во-первых, дышать, — я повторяю её позу и на ощупь нахожу холодную ладонь. Два коротких пожатия, как тайный знак, что я рядом, что я с ней. — А во-вторых, не настраивать себя на негатив и не отталкивать Антона. Дай ему шанс. До конца июня еще два месяца, так насладись ими! А что будет дальше, никто не знает. И подобные мысли лишь травмируют твою психику. А она и так травмированная… — Чья б корова… — тихо перебивает меня девушка. — Я и не спорю. Сама не лучше, — я несильно толкаю её плечом. — Но, Сонь, хорош забивать себе голову. Тебе нравится он, ты нравишься ему. Все гораздо проще, чем кажется. — Думаешь? — Соня бросает в мою сторону подозревающий взгляд. — Знаю. Проверила на собственном опыте, — широко и довольно улыбаюсь, радуясь, что подруга начинает мыслить позитивнее. — И думаю, сейчас Антоша как раз нуждается в том, чтобы ты ему позвонила и позвала погулять. А ты вместо этого протухаешь воскресным вечером тут со мной. — Ты предлагаешь кинуть тебя одну? — Я предлагаю строить счастливые и здоровые отношения с Антоном. И я как-нибудь справлюсь без тебя в течение пары часов. Наболтаться со мной ты всегда успеешь, а такого крутого парня могут увести. Так что отдирай свою задницу от дивана, звони Антону и вали гулять! — Да, мэм! — смеется Соня, вскакивая со своего места. — Спасибо, Полин. Обожаю тебя, — она наклоняется и сдавливает меня в крепких объятьях.***
Закат я встречаю на крыше, закутавшись в теплый свитер и плед. От порывов северного ветра это мало спасает, и довольно скоро я покрываюсь гусиной кожей, а зубы ритмично стучат. Но я не могу заставить себя оторваться от потрясающего зрелища. Небо стремительно розовеет. Заходящее солнце вызолачивает редкие пушинки облаков и животики чаек, оглушительно носящихся в воздухе. Стёкла окон блочных муравейников преломляют свет, пуская блики. Все становится медовым, даже время каплет так же лениво, как золотистые капли сладкого нектара. Пролив, разделяющий Бруклин и Манхеттен, открытая, истекающая кровью, рана. И я. Такая маленькая и незначительная, потерянная девчонка. Вэнди, которая так и не повзрослела. Замерзнув окончательно, я спускаюсь в квартиру с первыми звездами. Занемевшие от холода пальцы плохо слушаются, и пару раз я рискую полететь вниз кубарем. Прямо как в детстве пересчитала бы носом ступеньки. Терять то нечего, лестниц мы и так побаиваемся. Залезаю в окно и закрываю его. Одурманенная теплом, не сразу обращаю внимание на громко орущую музыку. Нечто тяжелое, переполненное басами звучит из гостиной. Я разве включала что-то перед тем, как мою головушку посетила шальная идея подняться на крышу? Вслушиваюсь, идя по коридору, и понимаю, что это разоряется мой телефон. Черт тебя! Я уже подумала было, что у меня провалы в памяти. ‘Cause this is when the bad guy The bad guy wins.* Я не успеваю добежать до конца мелодии и застаю чудо техники гордо молчащим. Пальцы еще не отогрелись до конца и сенсор воспринимает их с трудом, явно силясь не возмутиться «не тыкай тут в меня ледышками всякими». Нервно хихикаю. Сорок пять пропущенных вызовов. Тридцать от Эда и пятнадцать от Сони. И это за полтора часа. Перезванивать боязно. Так, Алова, пропущенные от парня и подруги не страшнее пропущенных от мамы. А у нас их как-то было восемьдесят. И, как ни удивительно, мы все еще живы. Так что спокойствие, только спокойствие. Нажимаю на зеленую трубочку и слышу ожидаемые короткие гудки. Занято. Эд или снова набирает меня, или Соню, или городскую больницу… Ой, мама, я же не могла напугать его своим молчанием настолько, что он начнет обзванивать больницы? А вот и Соня звонит. — Ало? — осторожно спрашиваю я, готовясь к худшему. — Полина?! — голосом подруги можно стекло резать, столько в нем визгливых ноток. — Где тебя черти носили?! Почему трубку не брала?! Эд с ума сходит, уже больше часа дозвониться не может до тебя. — Я на крыше… была, — мямлю в ответ, чувствуя себя провинившимся ребенком. — На крыше она была! — язвительно произносит подруга. — Стоп! — она замолкает, чтобы в следующий миг сорваться на крик: — На крыше?! Ты сдурела, Алова?! Мозгов совсем тю-тю?! А если бы ты навернулась? Идиотка! Какого хрена ты поперлась на крышу?! — Соня, не забывай дышать, — робко напоминаю, вжимаясь в спинку кресла и убирая от уха телефон. Слух мне еще дорог. — А ты думать не забывай! — огрызается девушка. — Поговорим, когда приду. Твое счастье, что я далеко. Иначе бы придушила засранку. Позвони Эду, пока он окончательно не рехнулся. — И она сбрасывает вызов. Уффф… Кажется, пронесло. К возвращению Соня остынет и не прибьет меня на месте. Не прибьет же? Эд отвечает на звонок со вздохом облегчения. Я сразу понимаю, что он не станет кричать на меня и не будет ругаться. И уж тем более не признается, что уже проверил три или четыре больницы на поступление к ним рыжей девушки примерно метр семьдесят ростом. — Прости, — обрываю тишину я. — Поднималась на крышу и забыла телефон в квартире. Прости, если напугала. Честно, я понятия не имела, что пробыла там так долго… — Полли, — тихое, усталое, будто вымученное. Отвратительно спокойное, как затишье перед бурей. Пожалуйста, лучше накричи, чем делай вид, что все в порядке, что я не потрепала тебе нервы этой своей выходкой. Сорвись. Я заслужила хорошего скандала. Пожалуйста. — Эд? — в моем голосе сквозит эта просьба, и только глухой не услышит. Ты же не глухой, свет мой? — Я такая идиотка… Он отрывисто смеется. Немного нервно, но не истерично. Гроза миновала, так и не начавшись. — Я тоже хорош. Напридумывал такое, что чуть не свихнулся. Дошел до того, что тебя похитили… Да, я знаю одного румына с цыганскими замашками. Но он меня похищать точно не станет. Со мной опасно связываться. Как и с ревнивицей Маргаритой. Но что-то я отвлеклась. — Что ты делала на крыше? — добирается-таки до главного вопроса Эдвард. — Дышала воздухом, — вполне безобидный ответ. — Ты осознаешь, что это несколько опасно, зная твою страсть во все врезаться и падать? — вкрадчиво спрашивает парень. Что я там говорила про миновавшую грозу? Забудьте! — Если ты еще раз полезешь туда одна, я тебе клянусь, что отобью все желание так делать. Возьму самый широкий ремень… — И высечешь меня? — подсказываю и тут же бью себя ладонью по губам. Алова, вечно ты говоришь, не подумав! — Я, конечно, садист, но не настолько же! За кого ты меня принимаешь? — сейчас он наверняка иронично улыбается. — Я привяжу тебя этим ремнем к себе. И больше ты не сможешь сделать ни одной глупости. — Совсем? — Совсем. — Но без глупостей скучно! — восклицаю я с детским негодованием. — Переживу, — усмехается Эдвард. — Зато не поседею преждевременно и буду уверен, что ты цела и невредима. Глупая маленькая девочка. Я же двинусь, если с тобой что-то случится… — Обещаю, без твоего непосредственного участия не свершу ни одной глупости, — заверяю его я, потирая шею оттаявшей наконец-то рукой. Уши, щеки и нос горят. Свитер клеится к вспотевшей спине. Фи. — Хорошо. Во сколько у тебя завтра заканчиваются лекции? — щекотливая тема закрыта. Ура. Эд успокоился и оттаял. Интересно, про ремень он говорил серьезно? Ибо я не против. Тогда нам не придется расставаться утром вторника в аэропорту… — В час. А ты закончил со своими «скучными» делами? — Утром еще одна встреча и я целиком и полностью твой до следующего утра. Я встречу тебя после занятий? Мне терпения не хватит ждать еще дольше. — Да, давай, — я тоже соскучилась по тебе. — Тогда до завтра?.. Попрощаться никак не получается. Как только один пытается повесить трубку, другой вовлекает его в новую беседу. Неважно, о чем. О погоде, о всякой ерунде… лишь бы дольше слушать его голос, чуть искаженный динамиком. Если он предложит прийти, я не смогу отказать. Но он тактично не предлагает, а у меня не хватит смелости и наглости об этом просить. Не хватит смелости признать, что я хочу видеть и чувствовать его каждую минуту. Слишком эгоистично. Слишком эгоистично просить его быть со мной, когда его ждет целый мир. Слишком эгоистично сказать ему сейчас «я люблю тебя». Поэтому я лишь жадно слушаю его голос, чуть искаженный динамиком.