Пункт шестой: Дай ей почувствовать себя частью твоей жизни до неё.
Понедельник день тяжелый. И четырехчасовая лекция по Американской истории, начинающаяся в половине девятого утра, не делает его легче. Но если сесть в конце аудитории, есть возможность вздремнуть. Так я и поступаю, прячась за чужими спинами. Я не могла заснуть сегодня часов до четырех утра, а когда всё-таки заснула, явился мой излюбленный кошмар. Огромное здание с множеством лестниц, ведущих в тупики. Я бегу и бегу, чтобы столкнуться с очередной бетонной стеной. Костяшки кулаков в крови и синяках, но как бы я не билась о преграды, ничего не выходит. Но на очередном лестничном марше я натыкаюсь на лифт и захожу в него. Двери со скрипом закрываются и кабинка летит вниз. Лязг, искры, и мой собственный крик… Этот сон я вижу на протяжении шести лет каждый раз, когда мой бедный мозг атакуют эмоции.«Доброе утро, лисенок. Надеюсь, ты хорошо спала и полна сил. Они тебе понадобятся ХХХ».
Сегодня я лисенок. Все лучше, чем морковка или белочка. Эд любит давать мне забавные прозвища. Его забавляет, что я раздражаюсь, когда меня зовут не по имени или фамилии. Уронив голову на руки, я закрываю глаза. Монотонное бормотание преподавателя убаюкивает. У меня есть три с половиной часа, чтобы выспаться…***
Благополучно проспав добрую часть лекции, я чувствую себя лучше. Влив в себя кофе, чувствую себя потрясающе. Рядом маячит Антон, допрашивающий меня на предмет Сониных любимых цветов, конфет и фильмов. Я честно отвечаю, что Соня любит желтые розы, не ест разве что асфальт и смотрит все подряд, но отчетливо фанатеет по «Мстителям» и иже с ними. Антон радуется, что вещички с символикой «Марвел» найти легко. Я хихикаю. Ну попробуй. Вряд ли ты переплюнешь Себастьяна, подарившего Соне на Рождество одну из масок Железного Человека, стыренную со съемок. У меня тогда появились офицерская фуражка и бутафорская винтовка с армейским ножом Зимнего Солдата, которые якобы списали в утиль. Я уже говорила, что наш румын имеет цыганские замашки? Сегодня я совсем не расположена к получению новых знаний, и информация проходит мимо меня. Я даже не утруждаю себя писать конспект. После разговора с парнем подруги мне позвонили и предложили работу на субботу. Я буду снимать свадьбу, со сборов невесты до ухода последнего гостя с банкета. И если все пройдет хорошо, то получу неплохую плату и рекомендации — Шерри, невеста, пообещала рассказать обо мне всем подружкам, среди которых есть те, кто крутится в мире искусства. И мысль об этом не дает мне сидеть на попе ровно и слушать лекцию о торговых отношениях и месте дипломата в них. Мне не терпится поделиться с Эдом. Эд встречает меня после занятий, как и обещал. Он стоит в отдалении, прислонившись спиной к стволу раскидистого дуба, покачивает головой в такт музыке, звучащей в огромных белых наушниках, и наблюдает за окружающей его суетой. Случайно мазнув взглядом по мне, парень расплывается в улыбке, стаскивает наушники с головы и раскрывает свои объятия, в которые я с готовностью влетаю. Оказавшись в надежном, крепком коконе из его рук, я чувствую себя Дома и последние обрывки ночного кошмара тают. Ничего плохого в этот раз не случится, мой мозг просто перегрелся. Утвердившись в этой мысли, я настойчиво целую Эда, явно не ожидающего от меня такой прыти, но с готовностью отвечающего мне. — И чем я заслужил? — недоверчиво интересуется он, когда мы прекращаем терзать губы друг друга. Он все еще прижимает меня к себе одной рукой, удобно устроив её на моей пояснице. — Тем, что ты самый лучший парень, — я слишком занята тем, чтобы запечатлеть в памяти каждый момент, каждое касание, каждый взмах золотистых ресниц, прячущих плутоватый взгляд. — Даже так? — мурчащим голосом уточняет обладатель этого плутоватого взгляда и утыкается носом мне в шею. — Ты так вкусно пахнешь… — Не ешь меня, я тебе еще пригожусь! — в благоговейном ужасе шепчу, смеша его. Эдвард отстраняется, но перед этим невесомо касается губами кожи. Ему доставляет удовольствие то, как я реагирую на его выходки. Ему доставляет удовольствие «портить» меня. — О чем ты думаешь сейчас? — О том, что будь мы одни, ты бы так легко не отделалась, — как же ему идет эта ухмылка… — Да и у нас грандиозные планы на сегодня! — я вопрошающе поднимаю левую бровь и скрещиваю руки на груди, всем своим видом говоря «какие такие планы?». Парень находит это забавным и расплывается в улыбке. — Я как-то обещал рассказать тебе о своем прошлом, помнишь? — Угу. — Просто рассказать было бы скучно. Поэтому я устрою тебе полное погружение! — Ты предлагаешь мне ночевать в вагоне метро? — Предложил бы, да боюсь, ты можешь простудиться, а у меня, к сожалению, нет возможности отпаивать тебя глинтвейном и кутать в сотню одеял, — Эд запускает ладонь мне под толстовку, якобы погреть. Теплые пальцы медленно рисуют круги у меня на спине, перебирают ткань рубашки, очерчивают позвонки. Ничего эротичного или возбуждающего в этом нет, только нежность и тепло. — Как гулять до шести утра при +5 по Цельсию, так я не простужусь, а как спать в очень даже отопляемом вагоне, так сразу заболею! — негодую я и не удерживаюсь от колкости: — Мужчина, у тебя логика есть? — Да как тебя встретил, так логика мне ручкой и сделала, — он пожимает плечами, вальяжно улыбаясь. — Мы обязательно переночуем в метро, если ты того хочешь, но в другой раз. Когда будет потеплее. А сегодня мы просто будем гулять, пока ноги не отвалятся, и есть сомнительный кебаб, на который нам еще предстоит заработать. Так что, если ты хочешь пообедать не в восемь вечера, нам пора идти. Парень подхватывает черный чехол с гитарой, вешает его на плечо и начинает играть в великого конспиратора: вытаскивает из заднего кармана джинсов кричаще красную бейсболку, никак не сочетающуюся с зеленой толстовкой, и надевает её, пряча волосы. Я любуюсь мультяшным бульдогом, звездой горящем во лбу, но не долго. Эд и на мою головушку нахлобучивает точно такой же головной убор. Нам не хватает только золотых цепей на шеи для образа крутых реперов: оба в вызывающих бейсболках, мешковатых толстовках и кедах, не переживших, кажется, только великий потоп. Один с гитарой, другая с объемным рюкзаком. Оглядываюсь по сторонам, отмечая, что большинству нет никакого дела, а остальные теряют интерес к нашей прогрессивной парочке спустя пару секунд. Для меня, выросшей в маленьком городке, до сих пор причудливо то, как легко здесь можно слиться с толпой. Вот и сейчас, вклинившись в людской поток, мы будто растворяемся в нем. — И, кстати, о холоде. Ты забыл, что я из России, где холодно с октября по май? Нас в школе при -10 заставляли ходить в тонких колготках по сугробам. — И ты ходила? — Я что, по-твоему, дура?***
Мы топаем до Проспект Парка, радующего глаз свежей, не запыленной еще, зеленью. Здесь, конечно, нет милых сердцу березок с их нежными треугольничками листьев и сережками, но зато куча разновидностей кленов, дубов и лип. Листочки только-только освобождаются из плена почек. Стоит треск, с которым весна рушит ледяные стены сна. Треск почек, скрип ветвей, побеспокоенных ветром, и птичье щебетание. Невозможно прозрачная лазурь неба. И как этот совершенно иной мир очутился посреди шумного, пропитанного выхлопными газами, Бруклина? Я дышу жадно, пуская весну в свои легкие, и не могу надышаться. Кинув косой взгляд на Эда, понимаю, что он тоже. Какое-то время мы бродим по аллеям, ища место помноголюднее. Точнее, ищет его Эдвард, а я просто наслаждаюсь видами и следую за ним. Гуляю в быстром темпе, так сказать, ибо парень идет довольно быстро, даже когда я его притормаживаю. Наконец мы выходим на перекресток, где офисный планктон коротает обеденный перерыв на скамейках, родители выгуливают своих малышей по травке, а подростки носятся на роликах и скейтбордах по ровному асфальту. — Ты уже решила, что будешь петь? — вопрос Эда отвлекает меня от созерцания пухлощекого карапуза, с гиканьем и счастливым повизгиванием бегущего за голубем. — Я петь? — искренне изумляюсь. — Эд, не сходи с ума. Не с моим голосом петь на публике. — Да ладно, — он беззаботно улыбается, расчехляя гитару и кладя перед собой открытый чехол. — Я слышал, как ты подпеваешь песням в супермаркете и кафе. И это было неплохо, разве что высокие ноты тебе не очень даются. — Одно дело подпевать, а другое — петь для людей, — морщусь я. — Эд, серьезно, это провальная идея. — Или ты просто боишься? — он хитро щурится из-под козырька бейсболки.- Пой для меня, не для них. — И, не дав мне ответить, он обращается к заинтересованной публике: — Привет всем! Меня зовут Эд, а эту очаровательную девушку — Полли. Мы хотим скрасить ваш отдых музыкой. Но в чем загвоздка: Полли будет петь на публике впервые и сильно боится провала. Так что я буду вам очень благодарен, если вы поддержите ее! Я закрываю глаза, борясь с желанием сбежать туда, где на меня не будут смотреть. Здесь всего человек тридцать, а то и меньше, но сердце все равно барабанит, как зайчонок из «Бэмби». Дыши, Полина, здесь нет ничего страшного. Ну слажаешь где-нибудь. Все равно этих людей ты больше не увидишь. А что петь-то будем? Что-то, где не нужно тянуть гласные. И на русском, чтобы если собьюсь, никто не понял. А давай… — Мой прокуренный голос, твои тёплые губы, Нам так нравится мёрзнуть, нам не нравятся клубы, Ну конечно уверен, забери моё сердце, Его хватит на долго, что бы согреться, — неуверенно, подрагивающим голосом, пою я одну из любимых песен. Прошло шесть лет с момента, когда я впервые услышала «Батареи» в исполнении группы «Нервы», и до сих пор живет в моем сердце. Эд подбирает мелодию за считанные секунды, видимо вспомнив её. Однажды он озадачил меня созданием подборки с моей любимой русской музыкой и даже дал на пару дней собственный плеер. Я оторвалась по полной, сохраняя в память проигрывателя «Сплин» и русский фолк-рок, заедающую в голове попсу и не тяжелые песни «Арии», композиции из «Юнона и Авось"и тоскливые баллады, что-то из инди и «солянку» из альбомов «Нервов». Парень слушал мой сборник около недели, постепенно удаляя не понравившееся. В итоге Эдвард пристал ко мне с переводом некоторых из них на понятный ему язык. И среди оставшихся композиций была акустическая «шансонная» версия «Батарей». — Плакали, плакали батареи и трубы, Я целую, целую, твои нежные губы. И мало ли, мало ли, что подумают люди, Я такую, такую никогда не забуду, — к припеву я свыкаюсь с мыслью, что выбора у меня нет, и голос становится крепче. Чтобы не было заметно, что колени предательски дрожат, я прохаживаюсь рядом с Эдом. На публику я не смотрю — страшно, но на втором припеве многие начинают хлопать в такт. Ко мне подбегает тот самый пухлощекий карапуз, которого тут же окликает мать. Я опускаюсь на корточки перед ребенком и аккуратно надеваю на него свою бейсболку. Он со счастливым визгом прижимает трофей к своей голове и беззубо улыбается странной рыжей девушке, поющей на незнакомом ему языке. Жаль, он не вспомнит, когда подрастет, ни молоденькую травку под ногами, ни приятный мотив песни, ни мое лицо. Сколько ему еще предстоит узнать… Я даже немного завидую тому, что для этого маленького человечка весь мир — в новинку. И мало ли, мало ли, что подумают люди, Я такую, такую никогда не забуду…* — я поднимаюсь и окидываю слушателей потерянным взглядом. Тишина длится вечно, а страх быть освистанной возрастает с каждой секундой, отчего мне почти закладывает уши. И люди хлопают. Нестройно, громко и со вкусом. Будто я исполнила не простенькую песню, а настоящую арию. В чехол сыплются мелкие монетки. Эд обнимает меня за шею одной рукой, прижимая к себе, и шепчет, что я справилась и звучала хорошо. — Отдохни немножко. Моя очередь, — он хитро улыбается, перекручивая бейсболку козырьком назад. Я с огромной охотой уступаю ему и жду. До этого я вживую слышала лишь, как он вторит песенкам по радио или что-то мурлычет под нос. Я узнаю песню с первых аккордов и еле сдерживаюсь от восторженного писка. И он думает, что я не буду подпевать песне из своего детства? Ей невозможно не подпевать, даже если ты почти не помнишь слов. Я ловлю взгляд Эда, и он мне подмигивает. Он знает, что я не смогу устоять, хитрый засранец! Припев мы уже поем на два голоса, и у меня мурашки по коже каждый раз, когда Эд поет «Oh, baby, baby»** и смотрит на меня этим томным взглядом… И уже для меня нет ни только страха перед публикой, но и самой публики. Я околдована, очарована. Я падаю в бездну его глаз, почти кожей чувствую его голос. В «Призраке оперы» Кристина называла Эрика своим Ангелом Музыки и чуть ли не сходила с ума при звуке его голоса. Кажется, теперь я понимаю глупышку Кристину… Мы замолкаем, переводя дыхание. Я знаю каждое его последующее действие; знаю, что он поправит ремень от гитары на плече; знаю, что улыбнется уголком губ и тут же нахмурится, выбирая следующую песню; знаю, что выберет что-то, чему я не смогу не подпеть; знаю, что будет петь только для меня. Но я нарушаю эту последовательность действий и целую его в уголок губ под оглушительные аплодисменты и вспышки камер. Завтра весь интернет будет пестрить слухами и сплетнями, и я обязательно прочту пару-тройку и полюбуюсь на нас. Но сейчас я целую самого потрясающего парня в своей жизни. И он отвечает мне взаимностью. Мы продолжаем импровизированный концерт через пару минут. Я даже отваживаюсь спеть еще одну песню на русском. Какой-то мужчина очень просит «Катюшу"и сильным голосом заводит знакомый с малых лет любому россиянину мотив. К нему присоединяются еще пару человек, и после «Катюши» следует «Шумел камыш, деревья гнулись». Меня душит восторг при звуках родного языка.***
Мы закругляемся через час, когда я уже охрипла с непривычки. Выскребаем мелочь из гитарного чехла и отправляемся искать сомнительного вида ларек или забегаловку, где готовили бы кебаб. Хотя заработанного хватило бы на большее. Но нам обоим хочется приключений и пищи, прозванной студентами царской. Так зачем себе отказывать? Я с интересом слушаю Эдовы байки из жизни, коих у него хватит на многотомник, и держу его за руку. Голос мой совсем сел, поэтому я лишь изредка вставляю комментарии или переспрашиваю что-то, когда парень переходит на сленг. Он терпеливо поясняет значение выражения и рассказывает дальше. У него интересная манера рассказывать, он подмечает детали, без которых воображение не нарисует точную картинку. Я будто слышу шум многотысячной толпы, когда Эдвард вспоминает историю с концерта где-то в Южной Америке, а потом он переносит меня в маленький английский городок, где вырос, заочно знакомит меня со своим старшим братом. Мне кажется, что еще до личного знакомства с Мэтью, я буду знать его как облупленного, и эта мысль меня забавляет. Наконец, мы находим нужное заведение. Нас удовлетворяет и крошечное помещение, куда втиснули два столика и два красных кожаных дивана, стоящих спинками друг к друг, и вид и запах готовящегося на вертеле мяса. Столик у стены занят, и мы устраиваемся за другим. У нас прекрасный вид из окна: полная людей узкая улочка и секс-шоп через дорогу с завлекающим названием «Плохая девочка». Мы хихикаем и отпускаем пошловатые шутки на эту тему. На наших глазах из магазинчика вылетает подросток. Следом выходит женщина и тычет в табличку «Вход только для достигших 18-ти лет». Парнишка смотрит на нее обиженно и что-то говорит. Я беру на себя нехитрое дело дубляжа: — Но мне есть восемнадцать, мэм! — пищу я. — Хорош заливать, сопляк, — принимает игру Эд, вторя женщине из секс-шопа. — Молоко еще на губах не обсохло, чтоб ходить в такие заведения! — Но я всего лишь хотел купить своей девушке костюмчик медсестры! — тоненьким голоском возмущаюсь я. — У нас не продаются костюмы для перчаточных кукол, — стараясь не смеяться, говорит Эдвард нарочито низким голосом. — Как вы смеете? У меня есть девушка! — Да-да, я вижу, их даже две: мисс Левая и мисс Правая, — язвительно произносит парень, внимательно следя за упершей руки в боки женщиной. Парнишка же чуть из штанов не выпрыгивает в жалкой попытке ей что-то доказать. — Да вы! Да я вас! Как вы смеете так обращаться с потенциальным покупателем?! Позовите мне менеджера! Дайте книгу жалоб! Да я вашему заведению не поставлю ни единой звездочки в отзыве! — Катись отсюда, парень. Женщина заходит обратно в магазин и захлопывают массивную дверь перед лицом молодого человека. Он продолжает топать ногами и орать еще пару минут, но основная часть спектакля уже окончена, а нам приносят наш кебаб и кофе в картонных стаканчиках. — Надо будет потом заглянуть туда, — говорю я, прикидывая, с какой стороны начать есть кебаб. — Не думаю, что это хорошая идея, — философски замечает Эдвард с набитым ртом. — Почему? Боишься, что в тебе узнают постоянного клиента, и ты упадешь в моих глазах? — наивно хлопая глазками, спрашиваю. Парень давится и смеряет меня уничижительным взглядом. Я заботливо хлопаю его по спине. Прожевав, Эд наклоняется к моему уху и шепчет, что и без всяческих игрушек может доставить мне удовольствие и даже просить не надо будет. В доказательство своих слов он несильно прикусывает мочку моего уха, после чего нежно целует в шею. Я стремительно краснею от этой незатейливой ласки и немного отодвигаюсь, изображая брезгливость и морща нос: — Ты меня всю в соусе перемажешь! Парень смеется, довольный результатом своих действий, и принимается за обед. Я следую его примеру, вгрызаясь в лаваш. Я голодная, как стадо орков. Кебаб на удивление вкусный: овощи свежие, соус не слишком острый и мясо не пересушено. Я откусываю довольно большие куски, не пытаясь строить из себя утонченную особу, кушающую словно птичка. С Эдом такие штучки не прокатывают. Он быстро приканчивает свою порцию и улыбается испачканным соусом ртом. Я же съедаю половину и понимаю, что в меня больше не влезет, а потому осторожно пододвигаю к парню и свою тарелку. Он удивленно вскидывает брови и грозит мне пальцем: — Больше надо есть, а то тебя украдут, — но тем не менее от добавки не отказывается. — Не украдут, — возражаю я. — А если и украдут, ты меня отобьешь, да? Ты же большой и сильный, — подкрепляю свои слова тем, что опускаю голову на его крепкое мужское плечо. — Подлиза, — хмыкает Эдвард, и я не спорю, лишь удобнее устраиваюсь и прикрываю глаза. Кто знает, когда мы еще будет так сидеть, никуда не торопясь… От этой мысли мне становится грустно. — Эй, что такое? Эд каждый раз остро чувствует перемены моего настроения, даже не смотря на меня. И гордо называет это своей супер-способностью. — Просто осознала, как сильно буду скучать по тебе, — не кривлю душой я. — Я буду прилетать так часто, как смогу, а в остальное время буду донимать тебя СМС-ками. Ты не успеешь по мне соскучиться, — отвечает он и целует меня в макушку. Я возмущенно вскрикиваю. Эд смеется. — Не переживай, я вытерся. Его смех передается мне, и я тоже заливаюсь хохотом.***
Мы сидим до самого закрытия, пьем остывший кофе и играем в Морской бой, Крестики-Нолики и Висельницу на листах моих тетрадей. Я несколько раз успеваю «повесить» человечка Эда, нарисованного в углу листа, потому что хитрю и пользуюсь специфической терминологией. Парень дуется и громит мой флот в Морском бое. В Крестиках-Ноликах, как на нейтральной территории, у нас дружеская ничья, потому что мы по очереди поддаемся друг другу. За окном забегаловки медленно наползают сумерки и зажигаются фонари, освещая улицу масляным желтым светом. Вывеска секс-шопа вспыхивает неоном, и изображенная на ней девушка поминутно подмигивает хитрым глазом. Людей постепенно становится меньше, они не бегут больше, а идут, будто кто-то замедлил скорость видеоряда. Ближе к полуночи официантка тактично напоминает нам, что кафе нужно закрывать. И мы ныряем в прохладу апрельской ночи. Гуляем, пока ноги не начинают гудеть, забредаем на чью-то домашнюю вечеринку, где никто и не поймет, что ты лишний, и танцуем, притворяясь своими. Я второй раз в жизни пью пиво, и оно не кажется мне таким уж плохим. Громкая музыка, которую приходится перекрикивать, быстро надоедает, и мы, так и не замеченными, уходим. В половину четвертого, сдавшись под уговорами Эдварда, я оказываюсь в его квартире. Не то, чтобы я против этого, но спорить и приводить контраргументы я возможности не упущу. Пока я привожу себя в порядок в ванной, Эд чем-то громыхает в комнате. Наконец, он заглядывает ко мне, держа в руках серую растянутую кофту и синие пижамные штаны с изображениями Спанч-Боба. — Верх или низ? — под моим недоумевающим взглядом, парень протягивает мне кофту. — Не думаю, что спать в джинсах и рубашке тебе будет очень удобно. Я сцапываю вещь и закрываю дверь у Эда перед носом. Он недовольно вздыхает, нарочито громко причитая, что его выгнали из собственной ванной. Я раздеваюсь и отвечаю, что он все равно не увидел бы ничего нового и экстраординарного в девушке в нижнем белье. Эдвард парирует тем, что одно дело другие девушки, а другое дело — я. В этот момент я запутываюсь в штанинах и шлепаюсь задницей на жизнерадостно-зеленый плиточный пол. Из груди вырывается болезненный стон, а дверь ванной распахивается. И вот Эд созерцает меня сидящей на полу в бирюзовом белье и беспомощно запутавшейся в собственных джинсах. Задыхаясь от сдерживаемого хохота, он стаскивает с моих ног штаны и помогает мне подняться. Я замечаю, что он уже переоделся и щеголяет в штанах с желтой мультяшной губкой и с обнаженным торсом, чуть ли не целиком забитом татуировками. Завороженную этим зрелищем (а также немного пьяную из-за выпитого ранее пива) меня без проблем облачают в теплую и уютную кофту, подхватывают на руки и несут в комнату. Если совместная жизнь такова, то это просто сказка…***
Комнату наполняет уютная тишина, состоящая из множества живых звуков: тихонько тикают настенные часы, ветер разбивается о преграду окна, чтобы через минуту снова собраться с силами, а соседи сверху без устали скрипят кроватью. Эд наблюдает за мной из-под ресниц. Я уже давно заметила, что ресницы у него довольно длинные, светлого золотистого оттенка, как солнечные лучи. Да и сам Эдвард напоминает мне солнышко, тёплое и яркое. И пахнет от него будто тёплым летним днём. — А меня бы родители домой не пустили, если бы я сделала татуировку, — вздыхаю я, заворожено обводя пальцами контуры белой акулы, нарисованной у него на ребрах. Я уже с полчаса лежу на боку под рукою парня, рассматривая, прослеживая кончиками пальцев всевозможные наколки. Он гортанно смеется, отчего у меня по спине пробегают мурашки. Как и каждый раз, когда он так смеётся. — И что же это было бы? — Якоря на щиколотках, — я подтягиваю к телу ноги и дотрагиваюсь до щиколоток сзади. — Как знак того, что у меня есть к чему вернуться… К концу фразы я тушуюсь и притихаю. — Хочешь, я сам их тебе набью? — предлагает Эд, протягивая руку и гладя меня по щиколотке. Я таю от этого простого, но настолько нежного жеста. — Мне их сделали уже столько, что я сам уже мастером быть могу. — Заманчиво, — улыбаюсь, придвигаясь к нему ближе и опуская голову на его плечо. Руку я перекидываю через его живот, а колено устраиваю на бедре. — Какие ещё безумства ты хотела совершить с собой? — Эд устраивает ладонь у меня на талии, будто этот изгиб был создан специально для него. Сквозь тонкую ткань кофты я чувствую тяжёлое тепло. — Перекраситься в розовый пару лет назад, — бормочу я. — Серьёзно? — кажется, он искренне изумлен. Я чувствую, как движется плечевая мышца под моей головою, а рука парня взлетает вверх, чтобы коснуться моих волос. — Перекрасить такую красоту. Мы оба рыжие. Но волосы Эда светло-рыжие и забавно топорщатся во все стороны. Мои же цвета меди и крупно вьются. Чем они длиннее, чем сильнее завиваются. Сейчас они чуть ниже плеч. — Мне хотелось перемен, — лениво оправдываюсь я. — Но родители — консерваторы… — И Слава Богу, — с ехидной интонацией вставляет парень. — И поэтому я волосы не перекрасила, но обрезала асимметрично. И потом ещё полтора года мучилась, пока отращивала. — Я буду следить в оба, чтобы ты больше ничего не делала со своими волосами. Моя рыжая девочка, — напевно произносит он, — моё солнышко… Моя рыжая кошечка… Я закрываю глаза, чутко ловя каждую нотку его голоса, каждое слово. Я давно не чувствовала себя настолько умиротворенно и уютно. Меня ничего не тревожит и не беспокоит. — Моя девочка, укутайся в мою любовь, — едва слышно напевает Эдвард, возвращая руку на талию. И я засыпаю.