Пункт пятнадцатый: Ничто так не ценно ей, как простые радости. Будь внимателен к мелочам.
Меня будят сразу три вещи: громкий стук капель дождя о внешний подоконник, тихое, похожее на урчание кота, пение и восхитительный запах кофе, который просто невозможно игнорировать. Не спешу открывать глаза, наслаждаясь сочетанием звука и запаха, и на ощупь сгребаю в объятья подушку Эда. Пение становится чуть громче, и я узнаю мотив одной из своих любимых песен. Щурюсь, смотря на экран мобильного телефона. Десять утра. Не очень хорошо помню, как мы добрались до постели, потому что меня то и дело отрубало от усталости. Не уверена даже, что путь от такси до квартиры проделала на своих двоих… И косметику, конечно же, не смыла, и прическу не разобрала. Выгляжу поди, как чучело огородное. Так, сначала в ванную, а потом на кухню! Нечего пугать Эда своим видом… и запахом изо рта тоже. Выскальзываю из постели и шлепаю босыми ногами по холодному ламинату. Подворачиваю рукава Эдовой кофты, чтобы не болтались, и, зажмурившись, встаю в ванной перед зеркалом. А все не так уж и плохо. Волосы заплетены в две сильно растрепанные косички. Память подсовывает мне поддернутый дымкой флэшбек. — Не засыпай, почти приехали, — Эд не сильно треплет меня за плечо. — Сколько же железок у тебя в волосах? — он осторожно высвобождает очередную шпильку и кладет ее в мои сложенные лодочкой ладони к остальным. Следом шлепается еще одна. И еще. Пальцы ласково и неторопливо перебирают мои волосы, выискивая в них оставшиеся заколки и резинки. — Вроде всё. Эд разделяет пряди на две части и заплетает их, выглядя при этом очень увлеченным и сосредоточенным. Меня снова пробивает на хи-хи, в этот раз восторженно-умиленное. — Ты умеешь заплетать косички, — больше не вопрос, а утверждение. — Я много чего умею, о чем ты даже не догадываешься, — парень улыбается уголком губ, закрепляя свое творчество резинкой. Принимается за вторую половину волос. — Например, я очень хорошо умею раздевать и укладывать в постель. — Это прямо то, что нужно. А может, ты еще и косметику смывать умеешь? — Я видел, как это делается с помощью пены для бритья. Хочешь попробовать? Отрицательно мотаю головой. — Я как-нибудь сама. Теперь это «как-нибудь сама» красуется на моем лице коричнево-черными разводами с блестящими вкраплениями. Завидуйте, современные авангардисты! Чем бы это все смыть? Может, правда, пеной для бритья попробовать? За этим интересным занятием, а именно размазыванием по лицу пены, находит меня Эд. Какое-то время он молча наблюдает, а я делаю вид, что не замечаю его присутствия. Парень сгибается пополам в приступе хохота. Стараюсь оставаться невозмутимой. Пальцы скользят по вентилям крана. Спешно, под несмолкаемый смех, смываю пену и смотрюсь в зеркало. О, чудо! Действительно, ни следа косметики, только покрасневшее и малость опухшее лицо с синяками под глазами и следом от подушки на щеке. — Лайфхак работает! — сообщаю я своей «публике», успевшей разогнуться и взирающей на меня с высоты своего роста. — Почему ты так на меня смотришь? — Так — это как? — Укоризненно. — Потому что я нес тебе завтрак в постель, а нашел постель пустой, — недовольно отвечает мне Эдвард, складывая руки на груди. У меня вырывается умиленное «ооооу» и в порыве нежности я лезу к нему обниматься. — Ты мокрая. Ты знаешь об этом? — Угу, — подтверждаю, нарочно вытирая щеку о его футболку и крепче обнимая за шею. Парень хмыкает и наверняка закатывает глаза. — Полотенца для слабаков. Ты меня не обнимешь? Эд вздыхает. Я знаю, что он улыбается. Мне не нужно видеть его лицо для этого. Но он упорно стоит на своем, все также сложив руки на груди. Я подпрыгиваю, обхватывая его талию ногами, и вишу, как детеныш коалы. Парень машинально опускает руки, придерживая меня под бедра и не давая соскользнуть. Целую его в губы и шепчу: — Привет. Ненастно-голубые глаза хитро сощурены. За то время, что я спала, что-то произошло. Этот хитрюга что-то сделал и теперь очень доволен с собой. — Думаю, ты не против, что я взял твой телефон и договорился о встрече с Себастьяном и Антоном, — будничным тоном говорит он. И как мне реагировать? — Я тебя, кстати, спрашивал. Но ты не отвечала. А молчание — знак согласия, не так ли? Немая сцена. Эдвард лениво улыбается, я таращусь на него. По идее, я должна злиться, что он без спросу взял мой телефон, да? Но ни злость, ни раздражение меня не посещают — я слишком доверяю Эду, да и ничего сверхсекретного на телефоне не храню. Я должна паниковать, что мой парень и мой лучший друг не сойдутся характерами? Скорее уж я опасаюсь, что они слишком друг другу понравятся, а я жуткая жадина, когда дело касается людей, которыми я дорожу. Парадоксальное чувство — я действительно рада, что двое из троих (третий мужчина в моей жизни — это отец) моих любимых мужчин наконец познакомятся, но при этом я ревную их обоих. Во истину, женская логика — страннейшая штука. Позависав еще несколько секунд, мозг решает, что положительная реакция предпочтительнее. — И где мы с ними встречаемся? — я накручиваю на палец короткий завиток его волос. — Не мы, а я, — поправляет меня Эд. — И идем мы в бар смотреть трансляцию футбольного матча. — А я? — А ты делаешь домашние задания с Соней. — Значит, вы будете развлекаться, а мы — делать домашку? Тебе не кажется, что это не справедливо? — вкрадчиво спрашиваю я. — Жизнь вообще не справедливая штука, девочка моя, — в его голосе появились бархатистые, низкие нотки. — Но до вечера у нас еще куча времени. Чем хочешь заняться сегодня? Мне остается только улыбнуться его непосредственности и снова прильнуть к его губам. У нас порядка десяти с лишним часов, чтобы наговориться, нацеловаться и наобниматься на пару ближайших недель. Не хочу терять ни секунды.***
Выбираться на улицу желания не возникает ни у одного из нас. Гулять под дождем, конечно, очень романтично, но простудиться совсем не хочется. И если я могу отлежаться пару дней дома под кучей одеял, то Эд такой роскоши себе позволить не может. Мы неспешно завтракаем все же на кухне, а не в постели. Честно, это был самый вкусный омлет с помидорами в моей жизни. Болтаем обо всем на свете, касаясь даже незначительных мелочей. Перебираем названия фильмов, решая, что посмотреть. После завтрака перемещаемся в комнату. Эд вытаскивает затертый блокнот с листами в разводах и следах от чашек и записывает туда нотные загогулинки и обрывки фраз. Чуть виновато мне улыбается, беря гитару и садясь на табурет у окна. Внезапно снизошедшее озарение. Я знаю, как трудно поймать мысль за хвост, поэтому даю ему время, чтобы все уложить по полочкам. Глядя на задумчиво-сосредоточенное лицо парня, вспоминаю про скетчбук в сумке. Думаю, он против не будет. Следующий час он сочиняет, а я рисую. Заполняю разворот блокнота карандашными набросками, пробуя разные ракурсы. С окончания художественной школы не рисовала с натуры, только с фотографий, поэтому запарываю два портрета из пяти, не рассчитав пропорции. Хуже всего выходят руки — убиваю на них больше всего времени, но не могу достичь нужного результата. Скидываю на пол плед и устраиваюсь подле Эда, чтобы детально зарисовать кисти. Выделяю на них отдельный лист и кропотливо штрихую. Увлекаюсь настолько, что не сразу замечаю, что симпатичная мелодия смолкла, и мой натурщик специально не переменяет положения рук и наблюдает за мной. — Не замечал раньше этой родинки, — он осторожно касается крошечного родимого пятнышка под моим левым глазом. Тянусь вслед за его рукой, за теплым и ласковым касанием, за его любовью и нежностью. Все кажется таким правильным: он, я. Мы. Это всеобъемлющее «мы», делающее из двоих одно целое. Эд доверительно протягивает мне свою записную книжку. Я могу разобрать лишь местоимения и артикли в его каракулях. — Нарисуешь мне что-нибудь? — сам он начинает старательно выводить буквы на листе моего скетчбука. Я по старой вредной привычке обхватываю губами кончик карандаша (уже кучу лет рисую исключительно механическим карандашом, но никак не могу отучить себя) и озадаченно смотрю на пустую страницу. Эдвард мурлыкает под нос свою новую мелодию, и я просто следую за образами, которые она рождает в моей голове. Карандаш порхает по бумаге, выводя линии, нарочито небрежно заштриховывая фигуры. Ставлю дату и возвращаю владельцу книжку. Вещественное доказательство моего существования в его жизни. Вот она я — на странице его блокнота. — Я не силен в каллиграфии, — Эд кивает на скетчбук в своих руках. Слова будто играют в змейку, извиваясь и не желая становится в ровный ряд. В этом есть свое очарование. Каждый нажим карандаша, каждая закорючка, каждое слово отпечатывается на моих веках, в подкорке мозга, в сердце, они бегут по венам с кровью. — Все настолько плохо? Полли… Я тебя расстроил? О чем он говорит? Дотрагиваюсь до щеки рукой, вытирая соленую влагу. Я расплакалась и даже не заметила этого. Когда только успела стать настолько сентиментальной? Хлюпаю носом. — Эй, ну не надо плакать, — Эд опускается на пол и увлекает меня в свои объятья, затаскивая к себе на колени. Раскачивается вперед-назад, будто пытаясь меня убаюкать. — Впечатлительная ты моя… Спасибо, что не истеричка… Что же он такого написал? — спросите вы. А я не отвечу. Нет, не из вредности. Просто некоторые слова должны знать только двое. Эти слова глубже, чем «я люблю тебя». Да и что вообще такое любовь? Может, это когда он заплетает тебе косы и убаюкивает плачущую? Или когда ты знаешь, какой чай он любит и предупреждаешь его желания, знаешь наперед каждый его шаг интуитивно? Когда вы просто вместе и больше ничего не надо?.. Мы лежим, обнимаясь, до тех пор, пока не понимаем, что каким бы плед толстым не был, пол все равно ледяной, а почки все же важный орган. И вообще скоро обеденное время. Готовить вместе забавно. Учитывая тот факт, что нам обоим великими поварами не быть, это не просто забавно, а уморительно. Но нам же по силам приготовить спагетти с фрикадельками и просто песочное печенье? Пачкать друг друга — это наше жизненное кредо, ибо к концу наших кулинарных изысканий, что он, что я перемазаны всем, чем только можно. И чем нельзя тоже. Мука и сахарная пудра в волосах, на лицах и коже, а еще по всей кухне. У меня забинтован палец, а Эд шутит, что фрикадельки с кровью девственницы сделают его бессмертным. Я называю его Кощеем Бессмертным и еще с четверть часа, сидя на кухонном столе, со вкусом вещаю о русском фольклоре. Парню особенно нравится часть о Василисе Прекрасной и частоколе с черепами вокруг избушки Бабы Яги. — У вас очень кровожадные сказки, ты не находишь? — спрашивает Эд. — Вот как вы становитесь такими суровыми и бесстрашными? С детства приучаетесь к мысли, что тебя может сожрать бабулька с костяной ногой, или бессмертный старикашка, или трехголовая ящерица. — А еще домовой во сне задушить может, — пожимаю плечами я. — Посмотри, печенье вроде уже готово. — Ты уверена, что детям действительно стоит рассказывать о духе, который может задушить его ночью? Это не нанесет ребенку психическую травму? — он наклоняется, открывая духовку и выпуская оттуда ароматный горячий воздух. С моего места открывается прекрасный вид на его задние филеи, обтянутые пижамными штанами. Так и хочется шлепнуть, но покидать насиженное место не охота. — Мне рассказывали, и, как видишь, я вполне нормальная. — На этот счет я бы еще поспорил, а печенье сырое. — Тогда иди сюда и аргументируй свою точку зрения… Печенье у нас слегка подгорело.***
К вечеру дождь прекратился. Эд еще раз созвонился с Себастьяном, и из обрывков разговора (я одним ухом пыталась слушать фильм, а другим — разговор парней) поняла, что намечается настоящая мужская тусовка с морем алкоголя. Я даже предприняла пару попыток уговорить Эдварда никуда не ходить, но ни оголение плечиков, ни "сексуальные" вертыхляния попой, ни ласки мне не помогли. Уперся как… вот надо ему познакомиться с Себастьяном, и все тут! Хоть голая ходи перед носом, не проймет его! Ой как Соня будет возмущаться, что Антошу у нее в воскресный вечер умыкнули! Интересно, как они Гарри Поттера пересмотрели? Плодотворно? — О чем думаешь? — О том, как бы тебя совратить, — ляпаю первое, что приходит в голову. Мы уже заходим в мой подъезд. Одна лампочка выкручена, другая перегорела. Поднимаемся практически на ощупь. Оступаясь, я оказываюсь в его объятьях. — Я был бы не против на это посмотреть, — ухмыляется Эд, прижимая меня к себе и находя мой рот губами. — А вот я был бы против, чтобы ты на это посмотрел, — раздается голос Себа откуда-то сверху. Щелчок выключателя и, как по волшебству, загорается свет. Мы будто подростки тут же пугливо размыкаем объятия. Себ, с легкой щетиной и как всегда идеально уложенными волосами, выглядит довольным собой. Он вразвалочку спускается вниз, к нам. — Здравствуй, Вэнди. Мужчина обнимает меня за плечи одной рукой и по-отечески целует в макушку. Показушник. Не упустит возможности примерить новую роль. Сегодня Себ решил сыграть строгого отца, застукавшего дочь с парнем. — А ты тот самый Эд, — он придирчиво оглядывает Эдварда с ног до головы. Я силюсь не рассмеяться. — Насколько у тебя серьезные намерения касаемо моей маленькой девочки? — Самые серьезные, — настороженно отвечает Эд. — Прекрасненько, — Себастьян отпускает меня. — Значит, подружимся! Сейчас спустится Антон, — который почему-то не любит, когда его зовут Энтони, — и пойдем. — Ведите себя хорошо оба. Узнаю, что что-то натворили, мало не покажется! — И что ты, воробушек, сделаешь? — Себ нахально улыбается, привычным жестом ероша мои волосы. — Маргарите все расскажу, — показываю ему язык, взлетая по лестнице. — Позвоните, как протрезвеете! О, привет, Антон!***
И они смотали в бар. Для надежности в бар, находящийся в отдалении от мест жительства. Все мужики гады! Может мы тоже хотели соленой рыбки?! О ком ты вообще говоришь? — спросите вы. А говорю я о Себастьяне, Эдварде и Антоне, тридцати четырех, двадцати шести и двадцати трех лет отроду соответственно. Причем агитировал на это мероприятие остальных, как оказалось, самый младший. Он вчера вечером написал Эду, а тот в свою очередь позвонил Себу. Я в итоге махнула рукой, с детства усвоив, что футбол — это святое для мужчины. Сама любила этот вид спорта в детстве, даже играла немного. До того момента, как отец нечаянно попал мячом мне сначала в нос, а потом в живот. Вот будь там хоккей, я бы все-таки навязалась парням, и Эд не смог бы меня остановить. Уж больно прикольно хоккеисты падают и дерутся. Да и вообще забавное зрелище: двенадцать огромных мужиков носятся с палками по льду, охотясь на бедную шайбу. Соня ворчала себе под нос до того момента, пока мы не сходили в супермаркет и не купили ей пиво, а мне мармеладок. В итоге довольная Соня пила пиво и закусывала радужным мармеладом. Реакция Маргариты осталась для нас тайной, потому что мы с ней общались крайне редко. Единственное, что у нас общего, это обожание Себастьяна. Мы с Соней провели вечер в компании друг друга и забавного фильма про зомби. Соня круглыми глазами смотрела на обилие разномастных внутренностей, поедаемых живыми мертвецами. Еще более круглыми глазами она смотрела на меня, флегматично жующую при этом чипсы. Ой да бросьте, что такого в этом, чтобы смотреть на меня, будто я убила котенка?! — Если я не буду спать после этого, то и тебе не дам! — пригрозила мне подруга и глотнула пива. Да кто б сомневался! Но в одиннадцать вечера этот жаворонок, накачанный радужным от красителей из мармелада пивом, вырубается. 1:0 в пользу сна. Я тоже собираюсь лечь спать, когда раздается неожиданный телефонный звонок. И угадайте, от кого? Нет, не от Эда, и не от Себастьяна, и даже не от Антона. От Маргариты! — Диктуй адрес, я еду ночевать к тебе, Лина! — требует она без предисловий. Маргарита говорит на русском с небольшим акцентом, но вполне уверенно. Я с удовольствием перехожу на родной язык. В последнее время даже с Соней и Антоном мы по привычке говорим на английском. — Почему ко мне? — тонюсеньким голосом спрашиваю я, ошарашенная заявлением девушки Себастьяна. — Потому что твой парень, парень твоей подружки и еще какие-то друзья Стэна оккупировали все, на чем у нас в квартире можно было спать! — В смысле, какие-то друзья? Ты их не знаешь? — начинаю паниковать. — Может и знаю, но трезвых. А им сейчас даже говорить «посмотри на меня и скажи свое имя» смысла нет. Пьяные в хлам. От них несет, как от ликероводочного завода, — брезгливым тоном сообщает Маргарита. — Стоп! А как ты узнала, что там Эд и Антон? — Один рыжий, а другой с серьгой в ухе, шатен. У него еще глаз подбит, — охотно информирует оппонентка. — Ты мне адрес дашь, или нет? Тут негде спать и мне страшно. — Чего тебе страшно? — мой мозг уже спит. — Оставаться в квартире с семью в дрова пьяными мужиками, которым хрен знает что может прийти в голову! Не будь дурой, Полина. У меня инстинкт самосохранения еще не атрофировался. Я бы с радостью поехала к подруге, но она в отъезде. Так что, пожалуйста, дай свой адрес. Я со вздохом диктую адрес и тут же слышу короткие гудки. Получив нужную информацию, Маргарита сбрасывает звонок. Замечательно! А где «спасибо, Полина»? Ладно, может выясним, чего это она нас так недолюбливает. Спустя полчаса, за которые я, ожидая длинную ночь, успеваю сварить себе кофе, появляется Маргарита. Мы с ней одного роста, так что сверху вниз, вкушая чувство собственного превосходства, никто ни на кого не смотрит. — Будешь кофе? — я придерживаю остроты, глядя на нее. Русые кудри торчат во все стороны, не желая оставаться в неряшливом пучке. Девушка немного на взводе, расширенные зрачки оставляют от радужек лишь тонкий ободок. Под кашемировом пальто на ней мужская футболка и пижамные штаны в сердечко, заправленные в чёрные ботильоны на массивном каблуке. — А что-нибудь посущественнее есть? — мы на цыпочках проходим мимо гостиной, не желая будить в Соне зверя. Он и так не высыпается. — Жрать хочется. — Борщ есть, — и, подумав, сообщаю о стратегическом кусочке сала. Не спрашивайте, как оно было привезено из России в Америку. — Давай. Я разогреваю в микроволновке борщ, тонко режу сало и достаю из хлебницы буханку ржаного хлеба. Бросаю косой взгляд на Маргариту, внимательно следящую за таймером микроволновки. Двенадцать ночи. Нью-Йорк. Две девушки, недолюбливающие друг друга, в пижамах сидят на кухне и едят борщ с салом и черным хлебом. Пахнет сюжетом для неплохой комедии. — Так что там с этими гавриками? Неужели прямо в дрова? — нарушаю молчание, не сумев усмирить любопытство. Маргарита отправляет кусочек сала в рот и задумчиво пережевывает с видом «что, прям сейчас?». — Пришли чуть позже десяти, хотя Себ сказал, что его не ждать раньше полуночи. Сам пришёл в дрова, так еще и друзей притащил. Он, видите ли, оказался самым трезвым и вспомнил адрес, — девушка хмыкает, вздергивая нос. — Заходит и говорит мне: «пупсик, это мои друзья. Ты же не против, если они переночуют у нас?». А я дура что ли, с пьяным спорить? С одним еще бы справилась, но не с семью же. Поэтому я покивала с умным видом, дождалась, пока они расползутся по углам, и позвонила тебе. — А завтра ты явишься обратно, чтобы похихикать над тем, как они будут ползать с похмельем. И крутить носом, когда Себ станет просить прощения за свое поведение? — выдвигаю гипотезу я. Мы обмениваемся понимающими взглядами. — Конечно, буду. Чтобы жизнь медом не казалась, — Маргарита победоносно улыбается. — Вот скажи мне: за что ты меня ненавидишь, Маргарита? Нормально же общаемся, — вырывается из меня, и я спешу заткнуться, пока еще чего не сказала. — Я тебя ненавижу? Лина, детка, — она мягко смеется, — у меня нет причин тебя ненавидеть. Соревноваться нам не в чем. Ты меня, конечно, бесила вначале, но я ж не знала, что ты ребенок совсем. — Эй! — Не подумай ничего плохого. Это мне горе, что я такая старая, — девушка сардонически усмехается. Мне хочется возразить, что она очень молодо выглядит. — Да и раздражало, что Себастьян с тобой так носился тем летом. Но я не слепая. Вижу, что вы интересуете друг друга только в плане дружбы и дурачеств. И ему нравится чувствовать себя взрослым и опекать кого-то маленького. Он себе солиднее кажется, — усмешка сменяется теплой улыбкой. — Так что мне не за что тебя ненавидеть. Но и любить тоже. Я молча перевариваю полученные сведения, зачерпывая ложкой борщ. Все верно. Она смирилась с моим существованием в жизни Себастьяна, взвесила все «за» и «против» его странной дружбы с «кем-то маленьким», кого надо опекать, и решила, что их отношениям это ни сколько не мешает. Хочется мужчине стать для кого-то заботливым папочкой, пусть становится и набирается опыта, чтобы потом быть хорошим отцом своим детям. К тому же Себ наделен редкими чертами — верностью и серьезностью. Так что Маргарита не боялась, что ее благоверный уйдет от нее ко мне. И относилась ко мне нейтрально, привыкнув просто не замечать. А я себе понапридумывала чуть ли не кровную вражду в испанских традициях. Мы приканчиваем борщ и пьем чай (кофе остыл и стал непригоден для питья) с печеньем, болтая на отвлеченные темы. Маргарита даже делится со мной рецептом маски для лица и парочкой других женских хитростей. Поучать ей явно в удовольствие. Я не против, ведь когда еще представится возможность получить совет от актрисы и модели, знающей толк во всем, что касается ухода за собой? — Можешь лечь в комнате, если хочешь, — зевнув, предлагаю я. Уже почти два часа ночи, и меня клонит в сон. — Или на диване с Соней. Но она пинается. Маргарита не желает быть избитой моей подругой, и я стелю ей в Аниной комнате. Все равно тетки моей не будет еще два дня. — Спокойной ночи, — говорит мне девушка и скрывается за дверью спальни. — Спокойной, — эхом отзываюсь я и бреду к своей пинающейся подруге на диван.