Пункт тринадцатый: Она самый ранимый человек, что я знаю. И её сердце в твоих руках. Намек понят?
— Здравствуй. — Привет, как ты? — Неплохо. Скучаю только. А ты? Где ты сейчас? — В Барселоне. Здесь очень красиво… — Ты здесь? — Да… да… Малыш, извини, мне нужно идти. Я перезвоню тебе, когда освобожусь, ладно? — Ладно, хорошо. — Люблю тебя. Биииип… биииип… — И я тебя.***
Время напоминает мне слинки*: то растягивается, то сжимается. Я принимаю минуты за часы, а часы за минуты. Иногда мне кажется, что я схожу с ума, а этот мир не реален. Не реален и Эд. Я его выдумала. Его на самом деле не было. Эти мысли доводят меня до ручки. Возможно, то же чувствовала Кончита, оставляя в окне свечу для Резанова**. За последние две недели мы говорили всего пять раз, если считать тот короткий обрывочный разговор. Пропущенных звонков у обоих скопилось больше, чем принятых. Мы отчаянно не совпадаем часовыми поясами и графиками. Эд или на концерте, или на каком-нибудь мероприятии, или спит в самолете. Он еще не вошел в ритм работы после перерыва, но делает все с максимальной самоотдачей, видимой даже через объектив камеры. Я, как сумасшедшая фанатка, отслеживаю видеозаписи со всех его выступлений. Не подумайте, что мне больше нечем заняться и основную часть времени я до красных глаз пялюсь к экран ноутбука. По утрам я бегаю с Себастьяном. Сижу на занятиях. Провожу время с парой безумных шляпников и даже пару раз ходила по магазинам с Маргаритой и пила кофе с Шерри. Последней так понравился её свадебный альбом, что она рекомендовала меня всем, кому только могла. Так что на ближайший месяц я без работы не останусь. Я искренне радуюсь происходящему и ценю каждый момент, потому что в эти часы время сжимается в жесткую пружинку. Иногда я смотрю на Соню и Антона, таких счастливых и влюбленных, и мне становится тошно. Хочется отпустить колкое замечание, изобразить рвотный порыв или рассорить их, лишь бы они не выглядели такими милыми. Это неправильно. Не правильно желать страданий близким, — напоминаю я себе и гашу свои зависть и раздражение. Но я не могу смотреть на них слишком долго. И потому сбегаю. Я сбегаю в квартиру Эда. Отпираю замки, звякая ключами и маленьким эмалированным отпечатком кошачьей лапки. Хлопаю дверью и влетаю в тишину квартиры. Стаскиваю с себя одежду, облачаясь в его кофту, все еще пахнущую им. И успокаиваюсь. Занимаюсь обычной рутиной: редактирую фото с сета и рисую, читаю и смотрю кино, делаю домашку и учусь готовить. Пытаюсь отделаться от настойчивого желания представить, что Эд рядом. Мое живое воображение — мой враг, только усугубляющий сейчас ситуацию. В эти часы время растягивается.***
— Привет. Я не вовремя? Ты так долго не отвечала. — Привет. Я на съемке бек-стэйджа для одного клипа за городом. Ты же знаешь, как тут плохо ловит сеть. Где ты? — Милан. — Где?.. Прости, плохо слышно. — В Милане. — Черт, меня зовут. Я позвоню позже? — Да, конечно. Буду ждать. — Целую.***
Еще неделя. О жизни Эда я больше узнаю из Интернета, чем от него самого. Он звонил трижды и все три звонка я пропустила. Два из них я не слышала. Третий, сама не знаю почему, игнорирую. Телефон надрывается пару минут, танцуя на диванной подушке, и смолкает. — Поль, почему ты не отвечаешь на его звонки? — Соня протягивает мне кружку с горячим фруктовым чаем, исходящим паром, и садится рядом со мной на диван. — А почему он не отвечает на мои? — хмурю брови, пытаясь сосредоточиться на тексте параграфа учебника по Международной экономике. Ничего, кроме головной боли, мне это не дает, поэтому я захлопываю ноутбук и отправляю его на журнальный столик. Подбираю под себя ноги и обхватываю кружку обеими руками. Когда все полетело к чертям? Когда не брать трубку — стало правильным решением? И почему это происходит с нами? С теми, кто, по словам Сони, подходят друг другу как ключ к замку. Что с нами случилось, свет мой? Почему мы отдаляемся друг от друга? Неужели мы не выдержим этого испытания? Неужели это конец?.. — Хочешь, я сегодня останусь с тобой и не пойду никуда? — Соня обнимает меня за плечи. — Пошлем всех этих парней к черту. И без них прекрасно жили же. Только ты и я. — А как же Антон? — я делаю глоток чаю. Подруга хмыкает и машет рукой, мол, он переживет вечер и без неё. Криво улыбаюсь. Мне не хватало этих вечеров с Соней без вмешательства парней. Только она и я. Как раньше. — Сонь, а помнишь, как мы… Весь оставшийся вечер мы предаемся воспоминаниям, хохочем и пьем чай. Оказывается, душу могут вылечить горячий чай и хорошая беседа. Если не помогает, то или вы выпили мало чаю, или выбрали не того собеседника. Лично я сейчас могу не сдержать свой мочевой пузырь, если Соня снова пошутит. А она пошутит. — Сейчас вернусь, — я опрометью бросаюсь в туалет под смех подруги. Возвращаясь в гостиную через несколько минут очень довольная, слышу, как Соня говорит с кем-то по телефону. — Да, хорошо, не беспокойся… Ей сейчас очень тяжело, понимаешь? Не требуй от нее слишком многого… Что? Нет, конечно! С чего ты это вообще решил?.. Не будь придурком. Не ты её отпаиваешь чаем и пытаешься хоть что-то сделать, чтобы она меньше переживала… Когда вы перестанете вести себя как идиоты?.. Ты серьезно? Вот ты сейчас серьезно говоришь? Ты хоть представляешь, как я это проверну?.. Да, я попробую, нет проблем, но ничего обещать не буду. — Кхм, — деликатно кашляю я. — Сонечка, дорогая, с кем ты говоришь по моему телефону? — Прощай, немытая Россия***, — бормочет подруга. — Обсудим потом, ладно? Полина пришла и сейчас, кажется, начнется взятие Бастилии. Она медленно кладет телефон. — Итак, София Витальевна, что вы с мистером Шираном задумали? — пускаю в ход свой самый грозный взгляд и складываю руки на груди. — Что мы задумали? Ничего мы не задумали… Просто он переживает, что вы не вместе, — подруга понемножку отодвигается в дальний угол дивана. — Вот и попросил придумать что-нибудь, чтобы ты не грустила. Позвони ему сама и спроси. Я тебе не вру. Полина! Не надо! Поздно. Подушка уже пересекла комнату и врезалась Соне в грудь. — Ах так? Получай! — она швыряет элемент мягкой мебели обратно. Я технично ухожу из зоны поражения и с разбега прыгаю на диван. Ловлю Соню и щекочу её. — А теперь признавайся! Что на самом деле вы задумали? — Да я тебе уже сказала, что мы задумали. Не веришь, спроси у Эда! Звонок в дверь. Соню спасает неожиданное возвращение Ани.***
За последний час по улице проезжают улюлюкающая карета «Скорой помощи» и двадцать четыре легковых автомобиля, их которых восемь желтых с шашечками такси. И ни одно такси не останавливается. Он обещал прилететь сегодня. Оборачиваюсь. Стол сервирован на двоих: бутылка красного вина, бокалы, свечи, все как полагается. На плите остывает противень с запеченным по маминому рецепту цыпленком и картошкой. В холодильнике — заварной торт. А у меня в душе — пустота. Он не приедет. Не приедет… Об этом мне сообщил кокетливый женский голос, принадлежащий той, что ответила на мой звонок Эду. — Телефон Эдварда Ширана. Кто звонит? — девушка на том конце невидимого провод звонко рассмеялась. — Полина, — назвалась я, растерявшись. — Полина? Какая Полина? — Алова Полина, девушка Эда. Меня больше интересует, кто вы? — О, mon chéri****, здесь должна быть какая-то ошибка, — сочувствие, с нотками кокетства. — Подожди секундочку, — она прикрыла телефон ладошкой, но я слышу, как она громко спрашивает: — Милый, тут тебе звонит Полина Алова, утверждает, что она твоя девушка. Что мне ей ответить? — в ответ невнятное бурчание, принадлежащее мужчине. Неизвестная снова обратилась ко мне притворно-сочувствующим голосом: — Извини, mon chéri, но Эдвард говорит, что не знает никаких Полин. До свидания. За последний час по улице проехало… Черт, я уже говорила это. Мои мысли такие путанные, словно растерзанный котенком клубок ниток. Я не верю. Не верю, что эта неизвестная девушка говорила правду. Не верю, что мужской голос принадлежал Эду. Это просто не может быть правдой. Эд не мог так поступить со мной. Не мог бросить меня таким образом. Не мог… Ведь вчера вечером мы проболтали больше двух часов, смакуя одну только мысль, что следующие три дня мы проведем вместе. Он казался таким счастливым… Опускаюсь на стул, вертя в руках телефон. Я не прощу себе, если не узнаю, в чем дело. Набираю номер снова. Палец, подрагивая, застывает над кнопкой вызова. Что, Алова, как обычно растеряла всю свою смелость? Трусиха несчастная! Ну уж нет! Не в этот раз! Длинные гудки. Одни, второй, третий… и голос Эда, похожий на тихий рык: — Сколько можно названивать? Не звони сюда больше! Сбрасывает. Ничего не понимая, набираю снова и снова, но механический голос твердит мне «абонент вне зоны действия сети». Абоненту вы больше не нужны. Абонент вас заменил… Телефон разлетается на детали от удара о стену. Следом вдребезги разбивается бокал. Последней летит тарелка. Не знаю, что меня больше злит: то, что Он предал меня, или то, что я оказалась легковерной дурочкой. Дура, Полина. Дурочка это слишком мягко для тебя. Ты Дура. Да, именно с большой буквы. Ты наивная идиотка. Полагала, что ты вся такая исключительная? Что раз он сказал «я люблю тебя», то вы будете всегда вместе и умрете в один день? Как ты вообще могла в это поверить? Звон, крик и грохот. Подрываясь со стула, швыряю его в стену, задевая бедром столешницу. Тяжелый стол валится на пол, опрокидывая следом за собой пустой стул. Темные капли вина блестят на осколках. Обессилив, я падаю на колени. Отчужденно замечаю, что несколько осколков вонзаются в ноги и ладони, но не чувствую этого. Моя боль глубже. Кто бы мог подумать, что может быть настолько больно, что даже слез не будет. Лишь удушающе-соленый комок, сдавивший горло и не дающий вдохнуть. Судорожно вдыхаю воздух через нос. Мне нужно на воздух. Мне нужно выйти отсюда. Делаю шаг и чуть ли не падаю обратно. Еще один. Стекло хрустит под босыми ступнями. Хруп. Хруп. Словно снег. Давлю его пяткой, наслаждаясь звуком. Такой родной для русской души звук. Зачем я только уехала из России. Зачем я только уехала от мамы. Мама… Воспоминание о доме рождает первый всхлип. Закрыв ладонью рот, несусь в прихожую и, сдернув с вешалки жакет, вырываюсь из квартиры. Хлопаю дверью так громко, что сама подскакиваю от грохота. Вниз по лестнице, спотыкаясь, неловко хватаясь за перилла. Каждый шаг через боль. Я та самая русалочка, бегущая прочь по иглам. Прочь от принца, выбравшего не её. Принцы всегда женятся на принцессах. А маленькие глупые русалочки становятся пеной морской. Оказываюсь на улице. Люди с любопытством пялятся на босую девушку с расцарапанными коленями и ладонями. Пяльтесь. Кривляйтесь. Тычьте пальцами. Я потеряла сегодня гораздо больше, чем близкого человека. Я потеряла себя. — Мисс, мисс… вам нужна помощь? Моргаю, смотря на мальчишку лет пятнадцати, в нерешительности замершего в двух шагах от меня. Тошнотворно рыжий. Тошнотворно улыбающийся одними глазами. Тошнотворно похожий на Него. Протягивает руку, пытаясь дотронуться до моего запястья. Вскрикнув, прижимаю свою руку к груди и мчусь вверх по улице. — Когда ты впервые почувствовала себя живой? Вопрос Эда застает меня врасплох. Я останавливаюсь. Он тоже. Парень смотрит на меня, не отрываясь и, кажется, забывая моргать. Я смущенно опускаю голову и сую руки в карманы пальто. — В прошлом году в Карпатах, — я скупо улыбаюсь воспоминаниям. — Мы пошли в поход, и я подвернула ногу. В итоге мы с другом отбились от нашей группы, попали под дождь и провели ночь в сыром апрельском лесу. Но когда мы вышли ночью из палатки, и я увидела все эти звезды, и горы, и деревья… И этот запах свободы. Я поняла, что живу. — Удивительно… Мы стоим посреди оживленной улицы. Мимо нас лавируют толпы людей, словно смазанные фигуры на фотоплёнке. Но я снова чувствую, как щеки обжигает апрельский горный ветерок. И я почему-то была уверена, что и Эд тоже. Я солгала, Эд. Впервые я почувствовала себя живой после встречи с тобой. Ноги приносят меня к дому. Но хочу ли я быть тут? Я уже собираюсь устремиться дальше, но кто-то хватает меня за локоть и настойчиво зовет по имени. Поднимая глаза, вижу, что это Антон. Должно быть, провожал Соню после занятий. Он что-то спрашивает. Встряхивает меня за плечи, заглядывая в лицо. Снова что-то спрашивает. А я что? Меня нет. Отчаявшись добиться ответа, парень подхватывает меня на руки и поднимается на крыльцо, входит в подъезд. Ставит меня на ноги. — Ну-ка, подруга, давай, перебирай ногами. Я тебя на третий этаж не затащу, — Антон закидывает мою руку себе на плечи и обнимает за талию, помогая подняться по лестнице. Мое тело будто отлили из чугуна и каждый шаг теперь дается неимоверно трудно. Состояние аффекта прошло. Я чувствую каждый саднящий порез на своей коже. У меня внутри — соленое море. И оно вышло из берегов и прожигает во мне дыры изнутри. К тому моменту, как мы оказывается на площадке перед квартирой, мне кажется, что от моей кожи остались жалкие лоскуты. — Что случилось?! — крик Сони возвращает меня в реальность. — Если бы я знал, — огрызается Антон, передавая меня в руки подруги. — Мне кажется, она вообще сейчас не соображает. — Звони Себу, — командует подруга своему парню, мягко подталкивая меня в сторону кухни. — Если кто и достучится до нее сейчас, так это он.***
К приходу Себастьяна Соня заканчивает вытаскивать из меня стекло, промывать ранки и накладывать повязки. К концу всех процедур я похожу на мумию на начальном этапе бинтования: ладони перебинтованы от пальцев до запястий, ноги от колен до щиколоток, потому что Соня не увидела смысла заклеивать каждую ссадину отдельным пластырем, а на ступни мне даже страшно смотреть. Страшно смотреть и на тазик, в котором валяются окровавленные бинты и куски ваты и переливаются под ламповым светом осколки. И совестно смотреть на Соню, которой пришлось угробить час на то, чтобы привести меня хоть в какой-то порядок. Антон суетится все это время рядом, не в силах сидеть на месте и смотреть на «операцию». Сначала парень притаскивает плед и накидывает его мне на плечи, затем заваривает чай и всовывает мне в уже забинтованные руки кружку. А потом Соня выгоняет его с кухни, чтобы не мельтешил перед глазами. — Направь свою энергию в положительное русло, иди посмотри, что там с феном случилось. Он начал выключаться ни с того, ни с сего, — велит Антону подруга. И он с видимым облегчением покидает кухню. Соня ни о чем не спрашивает и в глаза мне не смотрит. Кусает губы. Руки у нее чуть подрагивают, но крепко держат пинцет и бутылочку с хлоргексидином. — Где пожар? Что горит? Я попал в ужасную пробку на 42-й, — в кухню врывается запыхавшийся Себастьян. Переводит дыхание и видит меня, сидящую на стойке. — Я убью того, кто это сделал… — Тогда тебе придется убить меня, — не весело смеюсь я, неуклюже спускаясь со стойки, и оказываюсь в объятьях друга. И в этот самый момент во мне что-то надламывается, давая слезам заполнить глаза и рождая второй за сегодня всхлип. — Соня, тебя там, кажется, Антон зовет, — ровным голосом говорит Себ, прижимая меня к себе. — Я не слышала. — Зовет, — с нажимом произносит друг. Шелест шагов, легкий сквозняк и тихий щелчок дверного замка. Тишина. — Так, Вэнди, сейчас ты успокоишься и все мне расскажешь, хорошо? Киваю, пряча лицо у него на груди. Несколько минут мы стоим посреди кухни; я отчаянно реву, Себастьян гладит меня по голове и молчит. Дождавшись того, что мои всхлипы становятся тише, мужчина аккуратно отцепляет меня от себя и усаживает на стул. — Где у твоей тети заначка с алкоголем? — Указываю на навесной шкафчик в углу. Себ кивает, открывает дверцу шкафа и достает оттуда полупустую бутылку коньяка. — Чашки? — шкафчик над мойкой. Он садится рядом со мной, щедро наливает в мой остывший чай коньяк. — Пей, — вздыхает Себастьян, плеснув себе в крохотную кофейную чашечку алкоголя, и, чокнувшись с моей кружкой, залпом её осушает. Я отпиваю теплую смесь чая с коньяком, почти не чувствуя вкуса. При каких же интересных обстоятельствах я впервые в жизни пью коньяк. Кто бы мог подумать. — И рассказывай, что с тобой стряслось и кому мне бить морду. И чует мое сердце, что этому человеку не долго жить осталось. И я выкладываю Себу все подчистую: все события и переживания последних трех недель своей жизни. Он время от времени подбадривает меня кивками, задает наводящие вопросы и подливает мне коньяку в кружку, в которой чая уже не осталось. В голове у меня потихоньку проясняется и соленый комок больше не сдавливает горло. Дойдя в своем рассказе до сегодняшнего дня, я замолкаю, пытаясь подобрать слова, и, ища поддержки, первый раз за вечер смотрю на друга. Себастьян зол. По-настоящему зол. До побелевших костяшек сжатых в кулаки ладоней. До стиснутых зубов и ходящих желваков. Себ переводит тяжелый стальной взгляд со стоящей на стол бутылки на меня. У меня мурашки по спине от этого взгляда, будто мужчина заглянул мне в душу и увидел все, что произошло. Вздохнув, сбивчиво продолжаю рассказывать. Комкаю канву повествования, как кухонное полотенце, которое верчу в руках. Оно влажное и прохладное, а я вся горю, как в лихорадке. — И вот мы с тобой сидим тут, — неловко замолкаю. Себастьян резко встает со стула в приступе ярости и зажмуривается. Бледные губы беззвучно двигаются, будто мужчина ведет отсчет от десяти до нуля. Вдох. Выдох. Ловлю себя на том, что неосознанно повторяю за ним. — Я убью его, — рычит Себ. — Он у меня это стекло жрать будет… — Себ… — аккуратно беру друга за руку, разжимая его пальцы. Мне почти не страшно видеть его таким. Но я не хочу, чтобы он изводил себя. Не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым, что не оградил меня от опасности остаться с разбитым сердцем. И уж тем более не хочу, чтобы он в запале наломал дров. — Что?! — почти кричит он, поворачиваясь ко мне, и тихо болезненно стонет. — Лина… — Не надо никого убивать, ладно? Просто забери из той квартиры мои вещи. Я не хочу идти туда сама. — Себастьян кивает, смотря в пол. — Эй, Питер Пэн, глянь на меня, а, — дергаю его за указательный палец и, дождавшись его взгляда, натянуто улыбаюсь. — Ты же знаешь, я вечно все преувеличиваю и драматизирую. Знаешь, что было бы хуже? — Если бы ты джинсы подвернула? ***** — усмехается мужчина, вспоминая наше маленькое приключение в Румынии. — Если бы это все произошло позже. Лучше узнать такое как можно раньше. — Делаю паузу. — А мода с подворотами на джинсах позволяет не подшивать их! Так что даешь подвороты! Себастьян тихо смеется. Какое-то время мы просто разговариваем. Он жалуется, что Маргарита больше любит собаку, чем его, и рассказывает о новой роли. Я целиком обращаюсь вслух, временно позабыв обо всем на свете. Что бы я делала без Себа? Без Сони? Без Антона? В одиннадцатом часу вечера Себастьян целует меня в лоб, обещая позвонить, как приедет домой. — Звони на Сонин. Мой телефон остался Там, и вряд ли его еще можно воскресить. — Хорошо. Мужчина выходит с кухни, оставляя меня наедине с почти допитой бутылкой коньяка. В прихожей загорается свет. На цыпочках подхожу к двери и прислушиваюсь. — Это я виновата, — доносится до мне Сонин шепот. — Зачем я только сунула ему Полин номер, а? — Ты ни в чем не виновата. От разбитого сердца никто не застрахован. Присмотри за ней. Зная Лину, можно ожидать чего угодно, — отвечает ей приглушенный голос Себа. Усмехаюсь. Себ, как всегда, прав: я сама не знаю, что от себя ожидать.