Пункт четырнадцатый: Она полна идей и умеет удивлять. И если ты решил, что все, что могла, она уже сделала, и ты можешь читать её как открытую книгу, ты ошибаешься.
Моя собственная выставка. Поверить не могу, что она откроется уже через неделю. В следующие выходные люди увидят мои работы, висящие на стенах Клампчинга. На тех самых стенах, что сейчас девственно-белы, будут висеть мои работы. Тыльной стороной ладони смахиваю со лба челку. Мне нужно закончить расписывать две стены до следующих выходных, но работе нет ни конца, ни края. И почему я выбрала не что-то простое, а Карпатский пейзаж и небоскребы Нью-Йорка? Потому что я люблю все усложнять, а потом ныть, что ничего не успеваю! А еще слушать, как ворчит на меня Соня, когда я в очередной раз прихожу поздно и падаю на диван как подкошенная. Вчера я пришла ближе к полуночи, когда охранник, многозначительно звеня ключами, отрубил мне свет. — Твой спаситель прибыл! Я вздрагиваю, роняя кисть. В дверном проеме, светясь улыбкой, являет себя Себастьян с картонными стаканчиками и крафтовым пакетом, на котором красуется эмблема моей любимой кондитерской. Поведя носом, улавливаю тонкий аромат свежего кофе. Желудок предательски урчит. — В честь чего такая роскошь? — спрашиваю, когда друг раскладывает на застеленном газетой табурете свежие круассаны с ветчиной, сыром и помидорами. У меня чуть ли слюни не текут, как у бульдога, а он все возится, «наводя красоту» в натюрморте. — Я не могу порадовать свою Вэнди вкусным обедом? — Себ приподнимает одну бровь. — Соня? — Соня. — Она очень убедительна, когда хочет. — Уж я то знаю. Мы замолкаем. Слово берут киты в моем желудке, выводя протяжную руладу. Молниеносная встреча взглядов и вот мы уже хохочем, как сумасшедшие. Себ пытается что-то сказать, но давится смехом и заходится в кашле, не переставая смеяться. Звуки, которые он издает, чем-то похожи на хрюканье, и, услышав их, я, только начав успокаиваться, начинаю смеяться снова. Наконец-то отсмеявшись, принимаюсь за свой круассан. Не подозревала, что настолько голодна, пока не откусываю первый кусочек. От наслаждения глаза закатываются сами собой, а из груди вырывается стон. — Это я и называю гастрономическим оргазмом! — радостно говорит Себ, вызывая у меня новый приступ смеха. На ощупь нахожу на полу тряпочку для кистей и кидаю в него. Мужчина ловит её и довольно улыбается. — Приятного аппетита! Себастьян не вовлекает меня в беседу, пока я не приканчиваю свой обед. Осматривается, разглядывает цветовые пятна будущих росписей на стенах и тот бардак, что я тут развела. Я же, по-турецки скрестив ноги, сижу на полу в окружении алюминиевых банок с красками и бутылей с растворителем, всевозможных кистей и грязных комков ткани и газетных листов. Представляю, что творится сейчас с восприятием запахов у Себа от неповторимых ароматов растворителя и краски, и как будет у него болеть голова, как только он покинет галерею. — А где картины? — интересуется друг, обходя помещение по периметру. — Их доставят к концу недели, — пожимаю плечами. Мне нравятся белые стены. Они будто новые возможности, новые чистые листы. Кстати, о новых чистых листах. — Себ, верни мне старую симку. Там несколько номеров, которых у меня нет в записной книжке. — Собралась звонить Эду? — вздыхает друг. — У тебя есть хоть немного гордости? — Гордость в этом деле не помощница, — отвечаю я и, сама не зная почему, огрызаюсь: — И не читай мне нотации! — Я просто не хочу, чтобы ты по своей дурости и наивности снова страдала! — Себастьян резко оборачивается на меня. — Если он обошелся так с тобой один раз, ему ничего не будет стоить поступить так еще и еще, пока ты, наивная идиотка, будешь ждать и надеяться! — Ты не в праве распоряжаться моей жизнью, — устало прикрываю глаза и несильно надавливаю на них пальцами. Какой смысл кричать и топать ногами? Только энергию тратить попусту да нервы друг другу трепать. Дождавшись, пока друг выдаст очередной поток гневных реплик о моей наивности и глупости и замолкнет, тихо говорю: — Я знаю, что молода, глупа и наивна. И еще не раз из-за этого пострадаю. И не важно, по вине Эда или кого-то еще. Мне нужно знать, почему он так поступил. Мне нужно знать, почему человек, которого я, казалось, знала, вдруг обернулся незнакомцем. — Ага, и козлом, — буркнул мужчина, плюхаясь на пол. Злость схлынула морской волной. — Я так понимаю, отговаривать тебя бессмысленно? — Бессмысленно, — позволяю уголку губ поползти вверх в нерешительной улыбке и открываю глаза. — Я не менее упрямая в своих стремлениях наломать дров, чем ты. Как, кстати, Маргарита и разбор полетов? — Если ты о громогласных криках на русском и попытках отстегать меня мокрым полотенцем, то вполне успешно, — печально вздыхает Себ, потирая поясницу, и вдруг осекается: — Ты знала?! — Это был единственный способ избавиться от твоей излишней опеки, — пожимаю плечами, делая глоток порядком остывшего кофе. Вот вам и фраппучино! — Полина! — возмущенный возглас Себастьяна застает меня врасплох. Кофе идет «не в то горло», а следом возвращается в мир через мой нос. Да, крайне забавное зрелище. — Я тебя урою, — сквозь зубы цежу я на русском, строя ужасающую гримасу. — Зарежу канцелярским ножом, закатаю в ватман и закопаю в Централ-парке у пруда. — Вот примерно также выглядела Марго, когда гонялась за мной с полотенцем! — радостным тоном сообщает мне Себ, явно не желая изображать невинно убиенную жертву. С кем я связалась? Даже запугать не выходит! — А вы с ней спелись! Ябедничаете друг дружке на меня, а потом я огребаю в двойном размере. — Ты не рад, что две твои любимые женщины в хороших отношениях? — самым наивным образом спрашиваю я. — Рад, пока вы не придумали новую пакость.***
Сим-карта мне нужна отнюдь не для того, чтобы связаться с Эдом. Если бы я этого хотела, уже бы открыла ежедневник и нашла бы его номер там. На симке есть номера, появившиеся до возникновения у меня параноической привычки записывать все на бумаге и дублировать в облачном хранилище. Да и вернуть себе свою собственность — дело принципа. Сколько бы Себастьян не считал меня неспособной постоять за себя девчонкой, в упрямстве он не мог мне отказать. Так что тем же вечером, вытащив меня в кино, друг возвращает мне сим-карту. Я не собиралась и не собираюсь звонить Эдварду. Ненавижу выяснять отношения по телефону, не имея возможности проследить смену выражения глаз и изменение мимики. Придумавший телефонию был гениальным… идиотом, лишившим голос оболочки. Боже, да даже письма, — простите мне романтическую слабость к длинным излияниям мыслей на бумагу, — были надежнее. Сколько людей потеряли друг друга только потому, что один не смог правильно сформулировать свою мысль, а другой — не смог эту мысль понять? Сколько людей потеряли друг друга только потому, что не видели глаз собеседника? Мой план состоял не в этом. Памятуя о том, что Джим, как охранник, обязан сопровождать Эда всюду, куда бы тот не пошел, а также о том, что у Джима есть дочь, Люсиль, подписанная на мой профиль в Instargam, я решаю узнать у дочери местонахождение отца. Мое предприятие может провалиться из-за ряда причин: я не найду среди тысяч подписчиков одного нужного; Люсиль просто откажется со мной говорить; Джим не общается с дочерью. Но мне сказочно везет благодаря одной гениальной функции Instargam’а — Истории. Пара касаний к сенсору смартфона и фотография с Джимом и подписью «Люсиль, напиши мне!» попадает в Ленту к нескольким сотням тысяч людей, способным показать её еще сотням. Еще одна гениальная функция помогает мне выбрать «не получателя» — Эдварда. Люсиль откликается к полуночи. Полчаса активной переписки и я владею всей нужной информацией и получаю бонусом интересного собеседника в лице дочери Джима. Джим прилетает завтра утром в Нью-Йорк. Почему? Потому что мистер Ширан прервал тур на три недели, чтобы уладить дела в мегаполисе на берегу Атлантического океана. Я радостно хлопаю в ладоши. Изначально я собиралась узнать о месторасположении Эда и рвануть к нему, как жены декабристов к мужьям-каторжникам. У меня не было четкого плана и я понятия не имела, как проверну встречу с парнем, с которого денно и нощно не сводят глаз суровые дяденьки в черных костюмах-двойках. Почему-то в подсунутую кинематографом идею, что любой человек может легко заиметь бейджик журналиста/обсуживающего персонала гостиницы/работником концертного комплекса и проникнуть в нужное место почти без труда, верилось с трудом. Да, я могла взять у Люсиль номер её отца и облегчить себе задачу, но тогда бы обо всем узнал Эдвард. И далеко не факт, что он был бы рад моему повторному появлению в своей жизни. Лететь мне никуда не придется. И если я хорошо знаю Эда (а я надеюсь на это), то без особого труда смогу инсценировать случайное столкновение с ним и расставить все точки над ё. — И чему ты так рада в полвторого ночи? — раздается в темноте бестелесный голос Сони. Еще миг — и яркий свет ослепляет меня, последние два часа довольствующую свечением экранов ноутбука и телефона. Вою раненым медведем, закрывая руками лицо. — Слишком наигранно, — хмыкает подруга. — Ну уж как умеем, — бурчу я, смаргивая слезинки. — Ты же спала? — Спала, — подтверждает Соня. — А чего встала? — я закрываю ноутбук, предварительно отстучав дежурное «Доброй ночи» для Люсиль, и смотрю на подругу. Та в свою очередь не сводит задумчивого взгляда с холодильника. Растягиваю губы в саркастичной улыбке. — Ночная жрица пробудилась? — Ой да заткнись ты, — возводит глаза к потолку девушка и открывает холодильный шкаф. — У меня красные дни календаря! — Волшебный белый свет падает ей на лицо, когда она с вожделением вдыхает аромат жареных куриных ножек. — Соня, ты спать не будешь, — напоминаю я, сдерживая смех, и тянусь за своей кружкой с чаем. За последние два часа это уже четвертая кружка, но чай настолько вкусный, что я не могу контролировать количество выпитого. — Знаю, — печально вздыхает подруга, вытаскивая тарелку с творогом. Подумав мгновение, она извлекает из недр чудо-шкафа батон вареной колбасы. — Мне тогда тоже бутербродик сделай, — прошу я. — Угу, — на автомате отвечает Соня, колдуя над своим, а заодно и моим, поздним ужином. Кажется, есть за полночь входит в привычку. Сначала гоняю борщи с Маргаритой, теперь вот чаи и бутерброды с Соней. — Так чему ты радовалась? Светилась прямо. — Да так, — расплывчато отвечаю, судорожно придумывая объяснение. Подруга явно не одобрит задуманную мною авантюру, учитывая, сколько стекла она извлекла из моих конечностей. — Полмиллиона подписчиков в Инсте. Это не совсем ложь. Я действительно радовалась этому событию своей «блогерской» жизни. Только не сегодня. А три дня назад. — Ух ты, это здорово, — искренне говорит Соня, ставя передо мной тарелку с бутербродами из тонко нарезанного белого хлеба и добротных, толстых кружочков колбасы. — Как у вас с Антоном дела? — спешу сменить тему, пока чувство вины меня не загрызло, а девушка не уличила в сокрытии правды. Я ей все расскажу, когда будет что рассказывать. Соня отодвигает от себя творог, который уже принялась уничтожать, и опустила голову. Темные волосы не преминули упасть по обе стороны от её лица. Нервный жест руки заправляет их обратно за уши. Плечи дергаются, инстинктивно распрямляясь. Собравшись с духом, девушка поднимает глаза, уставившись на стену за моей спиной долгим пустым взглядом. — Я собираюсь перевестись в Казанский универ? — неуверенно произносит она, будто вопрошая саму себя. Смаргивает и чуть решительнее повторяет сказанное. Я молчу, давая ей возможность высказаться и пытаясь не ускользнуть в собственные размышления. Уже больше месяца я думала о переводе на заочное отделение, чтобы продолжать свою работу в Нью-Йорке… и чтобы быть полноправным участником жизни Эда. Но говорить вслух об этом я боялась. Соня поднимает эту тему первой, в который раз доказывая, что она смелее меня. — Еще, конечно, не все решено, но я уже навела справки и узнала, что у них есть свободное бюджетное место в группе, которая сейчас заканчивает третий курс. И они готовы меня взять, если я закрою летнюю сессию с хорошими результатами. От слова «сессия» мы обе морщимся. Хоть нам и сдавать в родных стенах университета лишь два экзамена и защиту курсовой работы в первых числах июля, мысли о сессии не приносят ничего хорошего. — За квартиру будем с Тошей платить вместе. Хозяин квартиры, что он снимал до отъезда, согласился придержать её до Тошиного приезда. Это небольшая студия почти в центре города, — её голос приобретает мечтательные нотки, но Соня быстро ловит себя на этом и чуть хмурит брови. — Мама вроде не против, вздыхает только как обычно, когда я уезжаю. Я киваю. Моя мама не только вздыхает. Как правило, за неделю до каждого моего отъезда она начинает устраивать плач Ярославны по поводу и без, стеная на все лады. Но перед самым отъездом она собирается и устраивает мне многочасовые лекции о том, что можно и что нельзя молодой женщине за границей. В общем, читает морали. — Ну, а что ты об этом думаешь? — спрашивает Соня, вспомнив о твороге и набивая им рот. — В Казани у тебя будет больше шансов найти работу, чем в нашем захолустье, — заезженная донельзя фраза. Везде будет больше шансов, чем в нашем городишке. — И я уже жду приглашения на вашу с Тошей свадьбу, — ехидно добавляю после паузы. — То есть ты не считаешь, что я тебя кидаю и прочее? — настороженно любопытствует подруга. — Будто нахождение в разных городах могут нам помешать, — хмыкаю я. — У нас на двоих — один мозг, не забывай. Мы улыбаемся старой дежурной шутке, объяснявшей нашу похожесть и синхронность мыслей и действий. Отсмеявшись, я делюсь с Соней мыслями о заочке и постоянном жительстве здесь, в Нью-Йорке. — Да, сначала придется пожить еще какое-то время с Аней, — вслух размышляю я. — Хотя, учитывая, сколько Аня проводит времени дома, это не большая проблема. А потом, когда клиентская база подрастет, смогу снимать студию. С выставки я тоже получу кое-какие деньги… В договоре с галереей четко прописано, что с каждого купленного билета на выставку я получу половину прибыли, а за каждый проданный снимок — восемьдесят процентов. — А потом ты станешь супер популярным фотографом, и галереи с журналами будут рвать друг друга на клочки, чтобы заполучить хоть минутку твоего внимания, — смеется Соня. — И я продам пару твоих старых рисунков за бешеные деньги и куплю себе виллу на берегу моря. — Фу, какая ты меркантильная! — говорю я, тоже начиная смеяться. — И ты слишком узко мыслишь! Ты сможешь еще продавать черновые переводы книг, над которыми будет работать Антон. — Вот видишь! Маленькому дипломату очень выгодно иметь перспективные связи, чтобы самому знай себе сидеть в посольстве и отказывать в визах! — довольно заканчивает она обмен шутками и становится серьезной. Достает телефон из кармана пижамных брюк и демонстрирует мне мою же Instagram-Историю. — Что это? Я застываю с открытым ртом. — Меня разбудило оповещение «Полина Алова впервые за долгое время обновила Историю», — Соня морщит нос. — И давай на этот раз без увиливаний, — специально не употребляет слово «вранье», — я слишком хорошо тебя знаю, чтобы понять, когда ты говоришь правду, а когда — нет. Тяжело вздыхаю. У меня потрясающие друзья, проявляющие чудеса познания моей натуры в самые неподходящие моменты времени. Снова вздыхаю, опуская взгляд на свои руки. С первого взгляда заметен только слишком прямой белый штрих, перечеркнувший все линии левой ладони. Маленькие шрамики почти не видны, если особо не вглядываться. К концу моего сжатого изложения мыслей и идей подруга старательно хмурится, но её губы то и дело подрагивают, будто от сдерживаемой улыбки. Она ничем не объясняет странное выражение своего лица и, пожелав мне спокойной ночи, удаляется в гостиную. Соня ретируется раньше, чем до меня доходит, что не только я в этой квартире строю план игры. Она тоже что-то затевает, но выдала себя только сейчас и то нечаянно. Заметив оставленный на стойке телефон подруги, я долго борюсь с желанием покопаться в нем и выяснить, что от меня скрывают. Когда я уже протягиваю к нему руку, совесть берет верх над любопытством. Дружба — это доверие. Что бы Соня не замышляла, у неё наверняка есть серьезные основания не говорить мне. И я должна ей доверять. Чтобы себя отвлечь, вновь открываю ноутбук. До конца моего пребывания в Нью-Йорке осталось три недели, а все, что я сделала для написания курсовой, это создала папку «Курсовая» на рабочем столе и текстовый файл в ней. Итак, особенности орфоэпии американского английского языка…