Пункт четырнадцатый: Ближе нее у меня никого нет и если дело касается её чувств — я помогу. Просто попроси.
Утром четверга я просыпаюсь лицом на клавиатуре. Экран давно погас, видимо села батарейка. Как я вообще умудрилась тут заснуть? Пробую разогнуться. Я и не знала, что у меня столько мышцы и все они могут так болеть. Хуже всего приходится моей несчастной шее, которую пронизывает иглами при малейшем повороте головы. Прекрасно, меня еще и просквозило! Охая и ахая, и все еще не зная который час, бреду в ванную. По пути заглядываю в гостиную. Соня еще сопит в две дырочки. Значит, еще нет семи часов и еще слишком рано, чтобы опаздывать на занятия. Горячая вода облегчает мои страдания и окончательно будит. Не отказываю себе в удовольствии постоять под душем подольше, чувствуя, как струи разбиваются от прикосновения к телу. Мне нужно подумать. А где, как ни в ванной, думается лучше всего? Да-да, знаю я, что вы сейчас подумали о таком месте, как комната задумчивости. Но все-таки в ванной, грея свои кости горячей водой, думается гораздо комфортнее. Что мы имеем? Мы имеем прилет Эдварда сегодняшним утром. Но что дальше? Набрасываться на него на улице как сумасшедшая фанатка я вряд ли стану. И не караулить же его под дверью квартиры? Можно, конечно, сослаться, что я что-то забыла. Но у меня же есть свои ключи и если надо было бы — пришла бы уже. Остается только попробовать поймать Эда в его любимых местах. Или же собраться с духом и позвонить, как делают нормальные взрослые люди, когда хотят встретиться. Если бы… Если бы мне не было так страшно. Я только зализала раны и теперь боюсь повторения. Возможно, так чувствуют себя люди, когда им ампутируют часть тела. В первые секунды осознания, что части тебя больше нет, настигают ярость и отчаяние. Мечешься, не в силах совладать с собой, круша все вокруг. Чуть позже накатывает удушающая волна страха. Она держит тебя, пока ты не перейдешь к следующей фазе. К принятию. Ты — ампутант. А что дальше? А дальше опустошенность. Что тебе остается делать? Теперь ты всегда таким будешь калекой. Часть тебя больше не существует. С этим ничего не поделаешь. Опустошенность приходит не одна. Она приводит с собой фантомные боли там, где теперь ничего нет. Моя кампания потерпит поражение и тогда… тогда я не оправлюсь так легко. Стоит ли такая блажь, как правда, разбитого вдребезги сердца? Что за ерунда, конечно стоит. Незнание погубит меня быстрее. Решено! Я позвоню Эду. Но вечером. Дав себе отсрочку, со спокойным сердцем выключаю воду и плохие мысли. Стираю ладонью влагу с зеркала и улыбаюсь девушке по ту сторону стекла. — Все будет хорошо, Алова, все будет хорошо, — успокаиваю её я. Зеркальная Полина двигает губами вслед за мной, ободряя меня в ответ. Фыркаю. Докатилась. Воспринимаю свое отражение, как отдельную личность. Но не сдержавшись, посылаю отражению воздушный поцелуй, кокетливо подмигивая.***
После четырех пар, две из которых посвящены богопротивной экономике, оптимизм машет мне рукой, убегая. Его заменяют ненависть ко всему живому и жизнерадостному. Как можно чему-то радоваться, зная, что ты завалил очередной тест, а впереди у тебя еще три практических работы и контрольная? Кидаю косой взгляд на Антона, весело о чем-то рассказывающего и даже не обращающего внимания, что я его не слушаю уже минут десять. Вот где он берет столько энергии? Из экономики черпает? — Але гараж, ты здесь вообще? — ехидно спрашивает парень на русском. Я встрепенулась, услышав родной язык. — Нам вообще-то еще в двадцать третью аудиторию надо зайти. — Зачем? — Здрасьте, Новый год, — Антон закатил глаза. — У аквариумной рыбки память длиннее, чем у тебя! — А? — делаю круглые глаза. — А ты кто? А где мы? — Очень смешно, Полиныч, очень смешно, — он качает головой, делая вид, что сам не понимаем, зачем со мной связался. — Нам надо забрать учебники по Американской истории из двадцать третьей. Или ты реферат из головы писать будешь? — Нет, из Интернета, — пожимаю плечами. — Дорогая моя, тебе точно нужно пропить глицинчику*. — Учту, — хмыкаю я, послушно плетясь вслед за Антоном, чуть ли не в припрыжку припустившему к нужной аудитории. — Но что-то я не припомню, чтобы глицин делал человека буйным. А ты, друже, буйный. — Просто я на препаратах посерьезнее, — обернувшись на мгновение, сообщает парень подруги. Мы сворачиваем налево, потом направо, спускаемся на три ступеньки вниз, поражаясь извращенности фантазии того, кто строил университет, и снова поднимаемся, но уже на пять ступенек. Проделав этот путь, запомнить который мы смогли не с первого, и не со второго, и даже не с третьего раза, мы оказываемся около аудитории. Антон дергает за ручку дверь, распахивая её, и жестом приглашает вовнутрь. — Дамы вперед! Я закатываю глаза, складывая руки на груди, но все же покорно переступаю порог аудитории. Дверь за мной резко закрывается. Два щелчка дверного замка. Я подскакиваю на месте, оборачиваясь, и долблю по двери кулаком. — Антон! Какого черта ты вытворяешь?! — ору я на родном языке, с каждым разом ударяя по дереву сильнее. — Открой! Антон, козел, что за шуточки?! Антон не отвечает, а руку при очередном ударе сводит болью в запястье. Шумно вздыхаю и прикрываю глаза, прислонясь спиной к закрытой двери. Прежде всего надо успокоиться и не паниковать. Воображение подкидывает очаровательную картинку, где я избиваю ногами Антона. Дышать сразу становится легче, а до мозга наконец доходит тревожный сигнал от органов чувств. Вам когда-нибудь ощущали чье-то присутствие физически? Вы чувствовали, как чей-то взгляд касается вас, пытаясь проникнуть в самое ваше нутро и понять, что скрывается за телесной оболочкой? Хоть раз в жизни вам доводилось узнать это легкое покалывание в затылке и неизвестно отчего появившуюся дрожь во всем теле?.. Ты здесь не одна, — нашептывало мне шестое чувство. В подтверждение этой догадке раздался шорох. Пока я ищу смелость открыть глаза, по скрипучему затертому линолеуму торопливо шелестят широкие шаги. По коже пробегает легкий ветерок. Первое, что я вижу, открыв глаза, это застывшая в нескольких миллиметрах от моей щеки рука. Длинные пальцы с загрубевшими от игры на гитаре подушечками, широкая мозолистая ладонь и узкое запястье с тонким кожаным браслетом, забитое татуировками предплечье. Мне не хватает смелости поднять взгляд выше обтянутого зеленой футболкой плеча и не хватает сил сдержать хлынувшие ручьями слезы. — Полли, — Он все еще не решается меня коснуться, беспомощно шепча мое имя. Зато я решаюсь все же посмотреть ему в глаза. Ненастно-голубые, взирающие на меня с такой любовью и такой отчаянностью, что сердце щемит. Он бросил тебя одну на несколько недель, — шипит внутренний голос. — Одну. Не объясняясь. И теперь он просто заявляется сюда?! Прежде чем я успеваю себя остановить, моя ладонь рассекает воздух и наносит звонкую пощечину. Голова Эдварда дергается чуть в бок от удара. На его скуле уже расцветает красный след моей ладони, которую я прижимаю к груди, стараясь не шипеть от боли. — Сильно болит? — обеспокоенно спрашивает Эд, кивая на мою руку, будто не ему только что прилетело. — Какое тебе дело? — хмуро смотрю на него исподлобья, шмыгая носом и вытирая мокрые щеки. — Две с половиной недели, Эд. Две с половиной недели назад ты буквально послал меня куда подальше, а теперь ни с того, ни с сего заявляешься сюда и интересуешься, сильно ли болит моя рука?! Да! Сильно! Но что-то тебя не интересовало все это время, сильно ли болит мое сердце! Плакать и устраивать истерику не конструктивно. Не конструктивно и обвинять Эдварда во всех смертных грехах. Я держалась две чертовы недели. Упрямо сжимала челюсти при воспоминаниях, пыталась минимизировать мысли о Нем, старательно забывала сны и молчала. Считала себя сильной девочкой. Но я слабая. Сломалась, как спичка. Раз и всё. И я уже не могу сдержать накопленные слезы и крики и остановиться. Рыдания рвутся наружу и рушат все барьеры. Путь только один — выпустить это все наружу и будь что будет. — Полли… — сколько боли можно вместить в одно слово? — Выслушай меня… — Выслушать тебя? — пуще прежнего взвиваюсь я, всплескивая руками. — О, я выслушаю тебя, не сомневайся! Вот только сначала я хочу, чтобы ты почувствовал, что я чувствовала все эти две недели! — плотно сжатыми кулаками я без разбора бью его по плечам и груди, задыхаясь в рыданиях. Эд молчит и не двигается. Он даже не пытается прекратить это. Моих злости и запала хватает всего на несколько минут. — Я чувствовала себя мертвой все это время, — шепчу я, устало упираясь лбом ему в плечо. — Будто меня выпотрошили, а потом вернули все, кроме самого главного. Это было даже больнее, чем пройтись по стеклу, — усмехаюсь, почти физически вспомнив, как хрупали точно снег осколки под ногами. Совсем не больно, приятно даже. Если бы не последствия в виде изрезанных стоп… Эд осторожно обнимает меня, словно боясь сделать больно, если на меня накатит очередная волна истерики и я начну вырываться. Но я не вырываюсь. Я изголодалась по нему. Приподняв голову, я утыкаюсь носом ему в шею, полной грудью вдыхая родной запах, почти не изменившийся с нашей первой встречи. — Ты сменил дезодорант? — сдавленно хихикаю, поводя кончиком носа по тонкой коже на шее. — А еще курил сегодня. Ты же бросил?.. — Это действительно то, что тебя волнует в данный момент больше всего? — парень вздыхает с явным облегчением. — Нервы расшалились, вот и выкурил пару сигарет. — Если ты еще раз закуришь, то умрешь не от никотина, а от моей руки, — мрачно обещаю я. — Аллергики, вы звери, — Эдвард хмыкает. — Любить тебя опаснее, чем курить, но я люблю тебя. Я чуть не поперхнулась воздухом, услышав эти треклятые слова. Я люблю тебя. Три слова, в которых я так отчаянно нуждалась последние две недели. Все тело вдруг становится легким, как перышко, и я смеюсь. Смеюсь, как сумасшедшая. Он меня любит. Все-таки любит. А давайте проанализируем ситуацию, пока я хохочу от счастья под недоумевающим взглядом Эда! Итак, все это время, пока я себя накручивала и строила планы касательно случайных столкновений и звонков, Эдвард Кристофер Ширан не сидел сложа руки. Он подговорил Соню, а та повлияла на Антона (почему-то мне кажется, что было именно так. Особенно учитывая странное поведение Софии Витальевны прошедшей ночью). Явно не обошлось и без включения в заговор сварливой вахтерши, держащей у себя все ключи (тут я представила, как Эд и Антон строят глазки вахтерше и зашлась в новом приступе неконтролируемого смеха). Потом Эд вытерпел мою истерику и побои (ну как побои… вряд ли он получил от моих ударов больше, чем просто неудобство). И все это, чтобы просто сказать, что он любит меня! Резко оборвав смех, я крепко обнимаю парня за шею, прижимаясь к нему всем телом и слыша, как чуть выше и наискосок от моего сердца в унисон ему бьется другое. Эд зарывается носом в мои волосы где-то рядом с ухом и сильнее обхватывает меня руками, будто укутывая в свои объятья. Если Дом — это не место, а человек, то он — мой Дом. — Ты простишь меня? — он обдает теплым дыханием мое ухо, отчего у меня пробегают мурашки по спине. Прошу ли я его? Забавный. Будто не знает, что я простила его сотню лет назад. По крайней мере, эти злополучные две недели теперь кажутся мне сотней лет. Как я их вообще пережила без возможности обнять Его? — Если ты мне все расскажешь, то прощу, — пожимаю плечами, подражая его манере шептать на ухо. Эдвард вздрагивает, слегка сдавливая меня. — Тогда еще минутку, — парень улыбается, и мне не надо видеть его лица, чтобы понять это. Наобнимавшись вдоволь… О чем я? Будто можно наобниматься вдоволь! Но ладно. Наобнимавшись на грядущие полчаса, Эд отпускает меня и садится на скамью первого ряда, всем своим видом говоря, что рассказ будет долгий. Хмыкнув, я устраиваюсь на крышке парты к нему лицом. — Начну с того, что я идиот, — вздыхает Эд, зажимая мои щиколотки между своими коленями и обхватывая голени пальцами. Даже сквозь плотную ткань джинсового комбинезона я чувствую его горячие касания, миллиметр за миллиметром прослеживающие расстояние между коленями и щиколотками словно в поисках чего-то. — Тогда я продолжу тем, что я идиотка, — улыбаюсь, взирая на парня сверху вниз, и неуверенно провожу ладонью по его взъерошенным волосам. — А вместе мы пара идиотов, — усмехается Эдвард, опуская голову мне на колени и начиная наконец рассказ. Слушая и неосознанно перебирая пальцами мягкие пряди его волос, я часто вслед за ним теряю нить повествования, когда он перепрыгивает с мысли на мысль, с детали на деталь. Мысли, чувства и подробности окружавших его мест собираются в бесформенную словесную кучу и мне то и дело приходится останавливать торопливого рассказчика и переспрашивать. Мне удается вычленить из общей кучи нужную для себя информацию и сделать соответствующие выводы: 1. Этой Саше лучше держаться от меня подальше, а то она рискует остаться без волос; 2. Фанклуб Эда меня раздражает не меньше, чем его; 3. Эд не виноват в свалившихся на нас бедах, но пароли на телефон ему надо ставить более сложные; 4. У меня потрясающая интуиция! Эд оканчивает свой рассказ и поднимает голову в ожидании приговора. Я улыбаюсь, обхватываю его лицо ладонями и легонько целую, лишь на мгновение прикоснувшись губами к его губам. Мне тоже есть что ему рассказать, поэтому с легкой душой я пускаюсь в повествование о том, как разыскивала Люсиль и собиралась подстроить нашу встречу. Естественно, утрирую и подаю эту историю в яркой и симпатичной обертке, опуская свои бесконечные размышления и страхи. Эдвард разглядывает мои ладони. — Тебя ничего не смущает? — придушенно спрашиваю я, когда парень пропускает мимо ушей мою шутку, хотя обычно он над ними смеется. — А что меня может смущать в самой прекрасной девушке на свете? — Эд заглядывает мне в глаза, касаясь губами белой полосы шрама на левой ладони. — Эти шрамы — часть нашей истории и часть тебя. А я люблю тебя. А значит и каждый твой шрам, синяк и родимое пятно, — его лицо озаряется ласковой улыбкой. — Говоришь, Соня выдала себя вчера? Я киваю, возвращаясь к рассказу. Теперь Эд смеется и отпускает ироничные замечания также, как и всегда. Мы наверстываем упущенные две недели разговоров, объятий и поцелуев, пока в дверь деликатно не постучал Антон прежде, чем её открыть. Я извиняюсь перед ним за «козла» и порывисто душу в объятьях, искренне радуясь, что однажды подтолкнула подругу к отношениям с ним. — Я так понимаю, мы с Соней сегодня смотрим «Игру престолов» вдвоем? — довольным тоном осведомляется парень подруги. Я киваю и, взяв Эда за руку, утаскиваю его прежде, чем парни начнут обсуждать сериал. Знаю я этих фанатов. Мы, не сговариваясь, идем к метро. Любовь любовью, а к выставке надо готовиться. Четверг, разгар рабочего дня и в подземке полтора человека, которым и дела то нет до нас, перебрасывающихся привычными саркастично-ироничными фразочками. Я мерзну и льну к Эдварду, с готовностью прижимающему меня к своей груди. И будто бы не я сегодня утром боялась, что он отвергнет меня. Поезд прибывает на станцию спустя пару минут и мы заходим в полупустой вагон. По привычке прислоняюсь спиной к стенке вагона в углу и хихикаю, когда парень, нависнув надо мной, хитро щурится и склоняется к шее, легким жестом откидывая назад прядь волос, вылезшую из хвоста. — Ну не здесь же… — бормочу я, заливаясь краской. Эд игриво прикусывает кожу на моей шее. Дразнится. Знает, что я скучала по нему и его «невинным» проделкам в духе «довести Полину до покраснения». — Ты права, не здесь, — соглашается парень, разгибаясь. Из другого угла вагона до нас доносится знакомая мелодия. С любопытством мы оба оборачиваемся, забыв о назревающей пикировке. Источником музыки оказывается телефон девушки, задремавшей и не обратившей внимания, что штекер наушников не до конца вошел в разъем телефона. Никто из пассажиров будить девушку тактично не решается, да и песня оказывается приятной. Эд тихо смеется и не отвечает на мой удивленный взгляд и поднятую дугой бровь. Наконец, когда вступление заканчивается и звучит текст, до меня доходит причина смеха. — Насколько самовлюбленным я буду казаться, если приглашу тебя потанцевать под свою же песню? — он весело фыркает, протягивая мне руку. — Настолько, что Тони Старк будет нервно курить в сторонке, — ухмыляюсь, принимая руку и в ту же секунду оказываясь в надежных объятьях. Мы медленно кружим по вагону, игнорируя темп песни. Краем глаза замечаю, что люди вокруг оживились, с интересом и удивлением смотря на нашу колоритную пару. Эдвард вполголоса подпевает записанному себе, смотря исключительно на меня. Любуясь? Изучая?.. Не могу ответить. Могу лишь сказать, что в его глазах отражается нечто такое, от чего мое сердце пускается галопом, а душа поет. Да все тараканы в моей голове довольно гармонично поют в это мгновение, призывая любить и никуда не отпускать его. — Я люблю тебя, — беззвучно произношу я, ловя его улыбку, и коротко целую в уголок губ. Эд прокручивает меня под рукой и притягивает к себе, останавливая импровизированный вальс. Все вдруг как в первый раз. Его лицо напротив моего и щеки у обоих горят. И взгляд у него вопросительно-требовательный, падающий с моих глаз на губы. И губы сами приоткрываются в трепетном ожидании поцелуя. Мгновение ожидания подобно вечности, и я почти слышу этот грохот, с которым рушатся границы времени, и наши губы встречаются в долгом и нежном поцелуе. Легонько цапаю Эда за нижнюю губу зубами, когда он холодными пальцами касается моей шеи. От контраста температур у меня мурашки по коже, а губы Эда кажутся чертовски мягкими и теплыми, поэтому я снова и снова льну к нему. Поезд резко тормозит, и инерция толкает нас назад. Эдвард цепляется за поручень, плюхаясь на сидение и роняя меня к себе на колени. Мы смеемся над этой ситуацией и над неудобной позой, в которой оказываемся — мне приходится сидеть на его коленях лицом к нему, провокационно широко раздвинув ноги. — У вас, юная леди, губы выглядят так, будто вы только и делали, что целовались последние пять минут, — лукаво улыбается Эд, почесав нос о мое плечо. Я закатываю глаза, усаживаясь боком (да-да, прямо как леди в седле), и прислушиваюсь к объявлению станции. — Наша — следующая. Парень кивает, просовывая руку под моими коленями, и встает со мной на руках. Я взвизгиваю от неожиданности, крепко обхватывая руками его шею. — Я верю, что ты меня очень любишь, так что ослабь хватку, — сдавленно просит он, вынося меня из вагона на станцию. Вслед нам доносятся редкие выкрики «Ура молодым!» и «Счастливого дня свадьбы», тонущие в общем гуле и замолкающие при шипящем закрытии дверей. — Кажется, они решили, что мы поженились, но на праздник денег не хватило. — Представь завтрашние заголовки! — я предвкушающе жмурюсь и выдаю: — Всемирно известный музыкант отпраздновал свадьбу в вагоне метро, потому что у него не хватило денежных средств! — Переведите на этот номер кто сколько сможет! Поможем молодым собрать деньги на нормальную свадьбу! — подхватывает Эд, хохоча вместе со мной. — Но что сказал бы мой будущий тесть? — Он бы сказал «теперь она — твоя проблема, пошли выпьем клюквенной настойки, сынок», — фыркаю, представляя офигевшее лицо отца, узнавшего что я ни с того ни с сего вышла замуж. Эду он действительно бы сказал, что я теперь его проблема. А меня бы он сначала погонял с ремнем в руке. Хотя нет. С ремнем в руке и тирадой «я твоя мать, а ты мне ничего не сказала!» за мной бы бегала мама. Вот это более реалистичный вариант. Потом бы и мужу досталось по первое число. Представив знакомство Эдварда и родителей, я вздрагиваю. — Лучше бойся мою маму, когда скажешь ей, что увозишь меня с собой в тур. Эд доносит меня до эскалатора и ставит на первую ступеньку. Я тут же разворачиваюсь к нему лицом, с хитрым прищуром смотря снизу вверх. — Я знаю это выражение лица, — парень настораживается. — Что ты задумала? — держу лицо кирпичом, давая ему время помучаться. — Полли… — выражение его физиономии в этот момент непередаваемо — такая гамма чувств на нем отражается: и настороженность, и любопытство, и нетерпеливое ожидание, и страх перед худшим. — Потом расскажу, — отмахиваюсь, шкодливо улыбаясь. По этому я тоже скучала. Эда доставать интереснее, чем кого-либо из моих знакомых. — Полина Александровна, — он старается выглядеть грозно, но трижды спотыкается на моем отчестве, произнося его на английский манер — заменяя «кс» на «з» и картавя «р». Бедненький, он сломает себе язык, обращаясь к моим родителям по имени-отчеству. — Что ты задумала? Оборачиваюсь: до верха эскалатора еще далеко. Вернувшись в исходное положение, как на штык натыкаюсь на ждущий взгляд Эдварда. Раздраконила? — Тебе некуда деваться, — он плотоядно облизывает губы и ухмыляется. — Рассказывай. — Ну ладно, — тяну гласные и наигранно вздыхаю. Очередная пауза на игру в гляделки, и я быстренько пересказываю вчерашний разговор с Соней про заочное обучение и мечтательные планы на будущее. С каждым словом, вылетевшим из моего рта, лицо парня становится светлее и злополучная складка между бровями разглаживается. — Как-то так. Это, конечно, еще воздушные замки и придется постараться, чтобы родители согласились и чтобы меня перевели с очного отделения… — У нас все получится, — Эд делает ударение на «нас», а у меня в горле ком встает и хочется плакать. Я не одна. Он готов разделить со мной все трудности. — Эй, ты чего? — я мотаю головой, приложив к губам ладонь. Глаза предательски щиплет. Эд поднимается на мою ступеньку и с понимающей улыбкой шепчет: — Привет. Он заключает меня в объятья, и я прячу лицо у него на плече, вдыхая родной запах и благодаря небо, что нам обоим хватило сил и смелости вернуть друг друга. Привет. Мы будем счастливы теперь и навсегда.