Пункт четырнадцатый: Будь с ней. Просто будь с ней.
День открытия выставки наступает слишком быстро. Уже сегодня вечером первые посетители будут придирчиво разглядывать мои работы, а стайка приглашенных журналистов будет попятам следовать за мной, задавая вопросы. И как бы друзья не пытались меня успокоить, стоит хоть на минутку отвлечься на мысли об этом — душа уходит в пятки. Что если людям не понравится? Что если я ляпну что-то не то, потому что буду слишком взволнована и смущена. Меня тошнит с самого утра. Соня маялась тем, чтобы запихнуть в меня хоть крекер на завтрак, но мой несчастный желудок сегодня намерен отвергать все, кроме черного кофе без сахара. Так что к тошноте можно смело добавить лихорадочный блеск в глазах и трясущиеся руки. Впрочем, именно так моя скромная особа выглядит и чувствует себя каждый раз, когда сильно нервничает. К окончанию вечера еще разболится голова, но я уже предусмотрительно собрала «аптечку». — Все будет нормально, твои работы прекрасны, — Эд переплетает наши пальцы и целует меня в висок, когда мы едем в галерею взглянуть на все последний раз перед открытием. Последняя неделя напоминала сказочные «и жили они долго и счастливо». Я практически переехала к Эду, ночуя дома разве что в прошлую субботу, когда Аня возвращалась от Стива. Эдвард встречал меня после занятий в университете и мы ехали в Клампчинг, где в окружении банок с красками и обедали, сидя на полу. Я получила бесценного помощника, кропотливо закрашивающего обозначенные малярным скотчем кусочки настенных картин. Серьезно, чуть ли не половину фрески с Нью-Йорком нарисовал Эд, значительно облегчив и сократив этим мою работу. Заканчивали мы часов в восемь и оставшаяся часть вечера посвящалась всему тому, что обычно делают влюбленные пары. Мы ходили в кино на показ старых вестернов, гуляли до боли в ногах по остывающему после длинного дня городу, готовили вместе ужины и творили свою историю. Я полюбила эти вечера, но больше всего ту их часть, когда мы укладывались спать и читали по очереди одну на двоих книжку. Как правило, к концу главы слушающий уже засыпал, и только один из нас мог знать, чем она закончилась. Но мне нравилось сворачиваться клубочком под боком Эда и засыпать под звук его голоса или же мягко перебирать одной рукой его волосы, когда он задремывал, положив голову мне на плечо (плечо по утрам ныло, но я не видела в этом большой проблемы). — Неужели ты ни капельки не волнуешься из-за новых клипа и песни? — я опускаю голову ему на плечо и тихонько вздыхаю. — В моем клипе играет лучшая актриса, какую только можно найти, — жизнерадостно утверждает он. — И мне кажется, всем сегодня будет не до клипа, ведь вокруг будет столько интересных снимков и картин, что он там затеряется. Я закатываю глаза. Чтобы привлечь больше общественности, Клампчинг и лейбл, на который работает Эд, договорились, что на открытии выставки покажут новый клип, который вышел из пост-продакшена только вчера утром и целиком его не видели ни Эд, ни я, а мы как никак главные действующие лица. — Льстец и подлиза, — хмыкаю. — Какой есть, — Эдвард тихо смеется. Часы до открытия напоминают часы перед ураганом. Люди вокруг носятся, заканчивая последние приготовления, расставляя по углам столики для закусок и напитков, устанавливая аппаратуру и протягивая провода. Меня тотчас подхватывают под обе руки девушки-стилисты и утаскивают в подсобные помещения, и все, что я могу, это беспомощно оглядываться на Эдварда, уже с кем-то мило беседующего. Одна из подсобок сегодня приспособлена для нужд участвующих в выставке, в том числе и для меня. И какого мое удивление, когда там меня встречает Шерри, попивающая из высокого бокала шампанское и листающая модный журнал. Она молча протягивает мне такой же бокал и внимательно следит, чтобы я выпила половину содержимого. — Сейчас станет легче, — улыбается Шерри, подталкивая меня к стулу перед зеркалом, и обращается к стилисткам. — Волосы завейте посильнее и сделайте что-то с её челкой. Полина, сестренка, когда ты уже совладаешь со своей челкой? Ай, не важно, потом придумаем! И никакой лишней косметики. Просто подчеркните её глаза и выровняйте тон кожи! Девушки принимаются за работу, колдуя над моей головой под веселую болтовню Шерри, которой шампанское явно уже ударило в голову. Краем глаза я рассматриваю её и точно могу сказать, что замужество ей на пользу — даже самый блестящий хайлайтер не придаст коже такого внутреннего свечения. А вот радиация может… Но я не об этом! Только через час меня с уложенными по-человечески волосами, замаскированными синяками под глазами и наряженную в легкий сарафан из желтого шифона, выпускают из каморки на свежий воздух. Если можно считать воздух в залах художественной галереи свежим. На мой скромный взгляд, свежим тут является только запах краски, ибо не далее как вчера спешно заканчивались фрески на стенах. Прежде, чем я нахожу Эдварда, успеваю перездороваться с кучей народа, которого вижу впервые в жизни, но каждый спешит дружески обнять меня за плечи, а то и вовсе расцеловать в обе щеки. Когда я все же нахожу парня, то вцепляюсь мертвой хваткой в его руку и еле сдерживаюсь, чтобы не попросить увезти меня отсюда. Происходящее вокруг все сильнее и сильнее напоминает один из семейных праздников, когда ты никого не знаешь, но все знают тебя. А в голове дятлом Вуди бьется мысль «Кто эта женщина?! Почему она меня обнимает? Кто вообще все эти люди? Мама, можно я пойду и закроюсь в своей комнате?». Единственное отличие выставки от семейного праздника — я сама заварила эту кашу. — Полли, — из мыслей о паническом бегстве меня выводит голос Эда, что-то пытающегося мне втолковать уже пару минут. Я моргаю и поворачиваю к нему голову. — Тебя явно не надо было оставлять вдвоем с Шерри. — Парень усмехается, взглядом указывая мне на своих собеседников. — Полли, ты же помнишь Джима?.. — Конечно, помню, — улыбаюсь, обращаясь больше не к Эду, а к его охраннику, обнимающему одной рукой миниатюрную девушку с короткими голубыми волосами. — А ты, должно быть, Люсиль? — девушка кивает, подтверждая мою мысль и смущенно мнет край клетчатой рубашки. — Я так и не сказала тебе тогда спасибо. Люсиль машет рукой, мол, ничего такого. Все больше в этой девушке я вижу себя в её возрасте (на глаз я прикинула, что она младше меня года на три-четыре). В те годы я остро нуждалась в человеке, который мог бы вытащить меня из скорлупы и показать, что мира не стоит бояться, а мелкие неурядицы — не конец света. Вот только встретила я своего «наставника» лишь прошлой весной. Кстати, интересно, где шляется Себастьян? — я быстро оглядываюсь. Опять опаздывает… Возвращаясь взглядом к Люсиль, я замечаю на её груди бейдж с эмблемой Института Искусства. Если она и вправду похожа на меня, то ей нужна небольшая помощь кого-то старше и увереннее, а потому я одаряю её самой дружелюбной своей улыбкой: — Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь о творящемся вокруг? — я разжимаю пальцы, впивавшиеся в ладонь Эда, и получаю от него одобрительный кивок. Больших усилий стоит не рассмеяться, когда он начинает растирать конечность после моей железной хватки. — Да… да, конечно, — Люсиль отвечает мне смущенной улыбкой и добавляет, что ей поручили написать о сегодняшнем мероприятии статью для университетской газеты. Она невесомо держится за предложенный мною локоть, когда мы покидаем мужчин. — Сначала были восемь лет художественного училища…***
Официальная часть открытия начинается в шесть вечера с пресс-конференции. Не будь я подшофе, тряслась бы из-за каждого своего ответа, но пузырьки от шампанского, на которых с веселым хихиканьем по моей черепной коробке летают захмелевшие тараканы, и рука Эда, которую я сжимаю практически все время, вселяют в меня некое спокойствие. Вопросы о творчестве перемежаются с вопросами о личной жизни, от которых я временами неуклюже, а временами достаточно ловко увожу разговор. Эду тоже приходится ответить на пару десятков вопросов, на большую часть которых он лукаво улыбается уклончиво говорит «все ответы после презентации клипа». — Ты отлично справилась, — шепчет мне Эдвард по окончанию экзекуции. Я обессилено роняю голову на стол и смотрю на него со вселенской тоской во взгляде. — Потерпи, осталось продержаться два часа. Только обещаниями о том, что через девять-пять-два часа можно будет сбежать от всех этих людей, я и живу. Единственные, кого я действительно хочу видеть, это горстка друзей, которые заявили, что придут завтра, когда народу будет поменьше. К восьми гости вновь подтягиваются в зал для пресс-конференций. Настал черед Эда отдуваться. Он с дружелюбной полуулыбкой поднимается со своего места и хлопает в ладоши, призывая всех ко вниманию. — Я здесь сегодня на птичьих правах, — люди смеются, — и пришел поддержать Полину, как никак это её первая и, я верю, далеко не последняя выставка. На самом деле у меня была длинная речь об искусстве и роли фотографии в нем. Я даже не поленился и погуглил значения кучи слов, которые слышу от Полины постоянно, чтобы вообще врубиться во все это и сделать вид, что шарю, — Эд делает паузу, привычным жестом почесывая затылок. — Но думаю, что работы, украсившие сегодня стены этой галереи, скажут вам гораздо больше, чем дилетант в моем лице… Что-то я заболтался! Итак, вам были обещаны ответы на ваши вопросы о последних трех месяцах и о наших с Полиной отношениях. Внимание на экран — вот наши ответы! Парень опускается на стул. Свет в зале приглушают. Щелкает, включаясь, проектор, и на белой стене за нашими спинами возникает картинка, а из колонок, расставленных по углам, раздаются первые гитарные аккорды. Мы в нетерпении оборачиваемся, чтобы увидеть наконец наше детище. В музыку гармонично вписываются звуки Нью-Йоркских улиц. Вид с крыши моего дома на Бруклинский мост во время заката, название композиции, написанное «авторским» моим почерком. Кадры сменяются, когда вступает вокал. Вся наша история хронометражем в три с половиной минуты. Мы умудрились воссоздать на камеру практически все яркие моменты и не потерять их волшебства. Ни о какой профессиональной съемке и речи не шло — все снималось либо нами самими, либо привлекались друзья. Мы снова отыскали стену с граффити, побывали на очередном собрании любителей танцев 60-х, носились по пляжу и умыкнули тележку из супермаркета. Смеялись до икоты и целовались до опухших губ с той единственной разницей, что теперь совершенно не парились о том, что о нас подумают. Я даже рискнула еще раз спеть на публике. Я бросаю недовольный взгляд на Эда, когда на стене появляется его кухня и я, в его кофте и подпевающая Фрэнку Синатре. Парень лишь беззвучно смеется, переплетая наши пальцы. Клип заканчивается на том, что мы лежим в обнимку на полу. Мы сбегаем, низко пригнувшись, стоит начаться титрам. Мгновение тишины, когда смолкают голоса Эда и гитары, сменяется громкими нестройными аплодисментами. К тому моменту, как включают свет, наши места за столиком перед залом пусты. Прижавшись к стене, тихо хихикаем, выглядывая из-за угла: люди недоумевают, ища виновников торжества взглядами. — Это они твоей гениальной актерской игре рукоплескали, — иронично подмечает Эдвард и я пихаю его локтем по ребрам. — Шучу. Я же знаю, когда ты действительно играешь… — Ты балбес, — шепчу ему в ответ, но все же улыбаюсь. — Мой балбес. Пойдем, — я киваю в сторону выхода. Эд кусает ладонь, стараясь не засмеяться вслух. Мы идем к выходу и прощаемся с недоумевающими охранниками у дверей. Еще бы они не недоумевали — те, из-за кого весь сыр-бор, смываются с вечеринки раньше всех. Но прежде, чем они начнут что-то спрашивать, мы хлопаем дверью, выходя наружу. Жадно вдыхаю прохладный вечерний воздух, вспоминая, что все мои вещи остались в подсобке галереи. Ладно, — отгоняю эту мысль, — никуда они до завтрашнего утра не денутся. А вот мои нервы еще как пострадают! Эд ловит такси и уже через сорок минут мы входим в радующую тишиной квартиру. Я скидываю надоевшие за день босоножки на каблуках и босиком иду в гостиную, потягиваясь. Чтобы ориентироваться в пространстве, мне уже не надо включать свет — я знаю месторасположение каждой вещи в квартире Эда. Со стороны дивана раздается легкий шорох. Насторожившись, я беру с полки книжного стеллажа тяжелый том и делаю пару неуверенных шагов к мягкой мебели, внезапно наворачиваясь через подлокотник и удивляясь этому факту — диван должен стоять чуть дальше. Ослепляя меня на несколько мгновений, резко загорается верхнее освещение. — СЮРПРИЗ! — орет многоголосье, к ослеплению добавляя оглушение. Несколько темных фигур склоняется надо мной, успевшей перевернуться на спину, но все еще лежащей на диване. — ПСИХИ! — в тон им ору я и бью на удачу кого-то книжкой. — Больно же, придурочная! — обиженный голос явно принадлежит Антону. Одна из темных фигур отодвигается от дивана, потирая голову. Я наконец привыкаю к яркому свету и могу здраво оценить ситуацию. Мои любимые друзья, не пришедшие на открытие выставки, решили все же поучаствовать в этом грандиозном событии и устроить сюрприз. Они выпросили у Эдварда ключи от квартиры и начали приготовления, но когда пришло время встречать виновницу торжества, не нашли места спрятаться и отодвинули от стены диван, об который я и навернулась, не ожидая такой подлянки. — Вы вообще собираетесь подниматься? — через окно с пожарной лестницы в гостиную заглядывает Себастьян. — Привет, Вэнди! Поднимай свою прекрасную отощавшую задницу, дядюшка Себ приготовил лучшие бургеры в твоей жизни! Я искренне стараюсь растрогаться, но ничего, кроме истеричного смеха, выдавить из себя не могу. Уж больно все напоминает ситуацию из какого-нибудь американского ситкома, где герои постоянно попадают в подобные казусы. Может, и мы — герои дурацкой ситуационной комедии? Закатываю глаза, громко смеясь. Я уже говорила, что мои друзья — самые потрясающие в мире люди? Я готова повторять это раз за разом.***
Крыша сверкает десятками разноцветных огней — ребята подвесили на всех возможных возвышенностях гирлянды и бумажные фонарики. Они затащили сюда складные столик, стулья и гриль. В углу у парапета накидали горку подушек и одеял. Бургеры от Себа выше всяких похвал. Не побоюсь даже сказать, что они — лучше, что когда-либо побывало у меня во рту. Мы пируем, пока на тарелках не остается ровным счетом ничего, как и в двух бутылках не остается вина. Я ловлю отблески цветных огней на счастливых лицах друзей и мир в эти мгновения замирает, даря мне возможность зафиксировать в памяти каждый момент. Синим окрашивает лицо Себастьяна, травящего очередную байку со съемок «Мстителей». Красный блик играет на непокорных кудряшках Маргариты, потянувшейся через стол, чтобы стереть уголком полотенца майонез с лица Себа. Зеленый отражается в смеющихся глазах Сони, держащейся за щеки в попытках перестать хохотать. Желтым озаряет улыбающегося Антона, не сводящего взгляд с Сони. Я ловлю оранжевые лучики, запутавшиеся в волосах Эда, когда он обнимает меня за плечи. И наконец фиолетовый касается кончика моего собственного носа. Незадолго после полуночи мы рассаживаемся на одеялах и подушках. Парни возятся с петардами, споря о том, под каким углом их лучше направить, чтобы не задеть окна зданий. Наконец с громким хлопком взрывается первая петарда, выбрасывая в звездное небо яркие брызги золотистых искр. Следом еще и еще. Крошечный фейерверк длится всего несколько минут, но успевает перебудить половину района, недовольно высовывающегося из окон и ищущего причину шума. Когда заканчиваются петарды, мы просто сидим все вместе, болтая и пытаясь рассмотреть звезды над собой. — Я буду по этому скучать, — во время паузы между историями произносит Антон, озвучивая мысли всех. — Ну, в смысле, когда программа обмена закончится и придется уехать домой. — Мы всегда сможем вернуться сюда, — ободряет его Соня. — Да, мужик, не расстраивайся, — Себастьян легонько бьет кулаком парня по плечу. — К тому же расстояние не преграда дружбе. Никто не отменял телефон и Интернет, да, Лина? Я согласно киваю, расплываясь в улыбке, и удобнее устраиваюсь между Эдом и Себом. Встречаюсь взглядом с Маргаритой, и она закатывает глаза, тоже улыбаясь. Удивительно, еще какой-то месяц назад я думала, что она меня ненавидит, а теперь мы сидим рядом и обмениваемся понимающими взглядами. — Не замерзла? — Эд обдает своим горячим дыханием мое ухо и хихикает, когда я вздрагиваю, покрываясь мурашками. Отрицательно мотаю головой и шепчу в ответ «спасибо». — За что? — Просто спасибо, — я опускаю голову ему на плечо и чувствую, как он невесомо касается моего лба губами. Меня наполняет тихое, спокойное счастье, и я прикрываю глаза, растворяясь в этом ощущение. И почему-то я уверена, что дальше будет только лучше.