2023 год.
— И почему они вообще отправили тебя именно сюда, а не в какую-нибудь библиотеку? Только под ногами мешаешься, щегол. С этими словами мужчина отбрасывает ещё не потухшую сигарету, цыкает и, кажется, отхаркивается, открывая долгий путь для освободившейся из носоглотки слюны на волю — куда-то под ноги; стоит ли выслушивающему эту брань мальчишке поблагодарить, что курс был не на его лицо? Напоследок его надзиратель топчется по тлеющим на земле окуркам. На площадке стоит жуткая жара, и всё, чего хочется молодому парню — материться. Но он стоически молчит. Названный щеголом прикусывает губу почти до крови, находясь в состоянии вымышленной, мистической буквы «зю». Поговаривают, что те, кого сравнивают с её формой — не имеют костей, а потому не умеют держать спину ровно; их позвоночник может сгибаться в три погибели и отлично пригождается в ручном труде на каком-нибудь огороде или, к примеру… Раскопках древней цивилизации. Собственно, именно второй случай — тот, который приключился в жизни бедного Чонвона. А ведь ещё неделю назад он и представить себе не мог, что его занесет на этот забытый миром клочок земли, где даже фермеры (которых страна снабжает финансовыми плюшками, лишь бы завлечь в малозаселенные регионы) не обитают из-за дерьмового климата. А как иначе, если солнце палит 365 дней в году похлеще, чем в Африке, средний показатель температуры продолжает расти с каждым годом, а на здешней почве ни черта не приживается? Полное отсутствие водоёмов, а так-то исторически сложилось, что люди всегда строили свои поселения у воды, потому как она была буквально источником жизни. Вместе с тем нет и занятых людьми деревень, ибо все более менее уважающие себя и ценящие своё будущее, которого здесь нет и быть не может, разъехались по городам. А до крайнего в маршруте мальчишки-стажера и его группы города почти полдня дороги, пока до ближайшей заправки — вообще десяток километров. Обыкновенная пустыня — осколок земли, лишённый человечества; и непонятно, как люди жили здесь тысячи лет назад. А они жили, коли их останки до сих пор существуют где-то внизу. Парень наконец приосанивается итысячи лет назад.
Ноги с трудом заносятся вверх, а колени почти прикасаются к ребрам с каждым новым шагом, пока ступня одна за другой поднимается из глиняной, вязкой и влажной почвы. Наверное, болотные духи норовят затянуть к себе, но кому-кому, а ему ещё рано. Себе подобных не боятся. Благо, полностью тёмные оттенки водянистого грунта остаются позади, когда перед глазами наконец предстаёт поверхность — конец терний. Но пока что без звёзд. Вместо неба только синяя скатерть, лишенная облаков, а на горизонте цветущие полевыми ромашками поля. Они становятся всё ближе, видимые оттуда, где свои границы находит лес: будто параллельная реальность прячется за жалкими полупрозрачными ветвями, когда молодой человек отодвигает их, пробираясь вперёд. Совсем не боясь, что на мягкой коже останутся порезы — и так засохла не одна капля сукровицы, затянулась, оказавшись несуразным шрамом на запястьях, не одна царапина, пока он выдерживал столь длинный путь. Вот, бескрайнему виден край. Туман покрывает небольшую речушку, которая следует после выхода из чащи, усыпанной торфяными болотами, и протягивается чуть ли не полукругом перед защитной крепостью. Где-то там, на вершине, над могучими и непроходимыми стенами из темного кирпича, виднеется он — по склонам карабкающийся вверх цветущими садами и посевами, замерший над самым городом, захватившим его же в кольцо… Стоит верхний город — Акрополь Ёнина на Эсэ. Сбежать от старого и начать с чистого листа было легко всегда. По крайней мере, будучи им, талантливым и изворотливым, как уж, типом — и неважно, по воде, по воздуху или земле, но. Легко, это когда вопрос звучит как: сбежать откуда? Ответить же уже на чуть измененное «сбежать куда?» — в разы сложнее. В мире нет страны, в которой тебе будет житься легко, будь ты чужаком. Брюнет приподнимает края длинной накидки, чувствуя, какими потяжелевшими они стали, намокнув в болотной воде. И пока босые ноги приминают молодую зелёную траву (столь сильно отличающуюся от песков северной пустыни, что не так далеко отсюда и уже была им пройдена) — мимо пролетает стайка белых бабочек. Им, улетающим в сторону Акрополя (до которого осталось всего ничего пешего шага), идущий вверх только смотрит вслед. Сонэ. Бабочки на ёнинском. Он взял в привычку постоянно повторение чужестранных слов. На изучение ушло полгода, однако добиться полного понимания так и не получилось. Использовать говор среди носителей, тем не менее, вряд ли удастся; на то особые причины. Но умение говорить — это одно, в то время, как умение слушать — другое, и дает гораздо больше привилегий. Рот никогда не рискует стать дырявым и выдать какую-либо тайну, коли ты молчалив с рождения. Зато всегда дырявы его карманы, в них — ни копейки, а лишь одна помятая бумажка, надписи на которой переведены на три диалекта. Всё для того, чтобы на рынок пришло как можно больше людей из близлежащий и даже дальних регионов. Объявление о «ярмарке», куда можно пожаловать не только для того, чтобы совершить покупку человеческого тела, но и. Продать собственное. На своём, изящном и молодом, он несет длинную одежду в пол, что, как и накидка, здорово успела собрать по краям все прелести здешний болотной фауны — тина и мелкий мох прилепляются к ткани и потрескавшейся коже голых пяток; наверняка от истощенного тела (с собой в пустыне был лишь сухой паёк, засушенные фрукты с орехами и фляга с водой) под потрепанной за неделю пешего хода туникой пахнет довольно неприятно, но об этом придется позаботиться позже. Даже подобное не помешает найти своего покупателя. Главное до него добраться. Парень медленно поднимает голову, замирая перед воротами, и примерно в этот момент понимает — понадобятся пути обхода. Капюшон прикрывает его глаза, а стражи на смотровой площадке начинают странно переговариваться, заметив тень; но когда напарник подходит к смотрителю, что до сих пор был на стреме — та самая тень уже успевает испариться. Стенами окружена только столица, остальные же города вынесены на открытое пространство — там поля и множество деревень, из которых зачастую в столицу поступает куча продовольствия. Фрукты, овощи, важнейшие крупы и даже вулканические камни, которые мастера специально точат на станках, чтобы позже перепродать — из них в будущем в столице построят очередной фонтан или обложат тропинки по внутренним маленьким огородам. Брюнет остаётся чуть поодаль, чтобы понаблюдать и оценить проходящее через ворота движение — проверяют ли ёнинские стражники содержимое телег, проезжающих через главные ворота прямиком в город?.. Почти сразу после того, как в голове мелькает беззвучный вопрос — несколько охранников будто бы в виде подтверждения догадок спускаются со смотровой площадки и, обходя подоспевшие составы с разных сторон, устраивают полноценный осмотр. «Вот же… Чёрт…» — думается ему, затаившемуся под мостом так, чтобы его никто не видел, но он сам видел всех. Брюнет должен попытаться продумать другие варианты попадания в Ёнин; из законных доступно ноль, потому как в Ёнине у него нет прав — ни как гражданина, ни как даже принадлежащего кому-то раба. Был бы вариант в случае, если бы его сюда насильно притащили, но и то мимо. Сам же пришёл, и теперь мучается, не зная, как зайти. Охрана же в это время приподнимает края ткани, которая закрывала содержимое первой телеги из ряда фруктовых поставок. Двое стражников заглядывают внутрь, не лишая внимания каждую из корзин, стоящих в углублении. «Так и думал», — сам себе кивает парень, когда видит, как осмотр завершается на том, что младший коллега нагибается, заглядывая даже под телегу. Брюнет приподнимает бровь в удивлении. Неужели были случаи, когда кто-то пробирался во внутренний город, зацепившись за дно телеги и вися вниз головой? Ах, какая жалость — а паренек как раз собирался использовать это, как запасной план… Порой на переделку запланированного не хватает целого алфавита — какие там планы А и Б? Стоит найти другие лазейки. Ему очень нужно попасть в Ёнин — начать жизнь заново. — Всем расступиться! — гремит позади строя, а в добавок: — Солдаты вернулись с фронта! Телеги с продовольствием тут же оказываются отодвинуты без лишних объяснений, и сами торгаши ничего не говорят по этому поводу — уважение к раненным и убитым неопровержимое. Паренек же, продолжающий наблюдать снизу вверх из своего мини-укрытия, принаклоняет голову вбок, заметив, как телега замирает прямо над мостом, под которым он прячется. Охранники отдают честь, делая низкий поклон, и говоря что-то из серии, мол, им жаль, что на этот раз погибших столь много. И, мол, подобный «раз» далеко не первый — тоже. В зрачках отражается окровавленная рука, которая становится выдимой, резко выглянувшая наружу, за границы скрывавшей содержимое телеги белой простыни, когда та, по всей видимости, с телами погибших, подпрыгивает на кочке, резко затормозив. С этого расстояния заметны оторванные пальцы, подгнившие ногти, грязь и соки, что испустил организм за время, проведенное уже мёртвым, лежа на земле под палящим солнцем. Тот самый момент, когда чужое горе становится благом — кладёт начало истории. Отражение телеги с трупами превращается в блеск на дне карих глаз, и вовсе не несет в себе обжигающей гортань сострадательности. Напоследок брюнет, опустив голову вниз, успевает только проводить взглядом глубокий ров с рекой и её же мощный поток, к которому со склона вниз можно проскользнуть, даже не падая (не создавая лишнего шума), а вот унесёт, если не сопротивляться течению — меньше чем за минуту. Мёртвые сопротивляться не станут. — Минхо, — шепчет один из охранников спустя пару минут, пока телега трогает в сторону открывшихся ворот, а стражник подходит к коллеге, — я проверил мост. Возле и под. — Там что-то было?.. — Мне показались какие-то шорохи и даже всплеск воды, — с сомнением косится в сторону деревянной постройки над ровом, под которым протекает один из разливов реки Эсэ, мужчина, — но там никого не оказалось, и… — Лягушки, — задумчиво тянет старший, — у нас много лягушек, а если в воду прыгают толстые, получается довольно громко. Каждые день такое слышим, можно было уже и привыкнуть. Но в ответ на это стражник только проходит мимо, не выдержав нажима собственного предчувствия. — Простите, господин! — отрываясь от названного Минхо, его напарник, у которого в обязанностях никогда не было пункта «проверять телегу с телами погибших», кричит вслед отьехавшей телеге, и та повторно тормозит. Их, всё-таки, везли домой — в последний путь, чтобы покойные смогли попрощаться с близкими и родными, а те с ними. Было как-то негоже и совсем не по-человечески идти на такие меры, тревожа не успевший для них наступить покой, но… — Сами понимаете, сейчас такое время, что мы не имеем права пропускать даже доверенных людей и даже по столь уважительным причинам без проверки, — с сожалением в голосе обьясняет ведущему повозку мужчине стражник, и тот даёт своё добро на проверку: — Я всё понимаю. Делайте то, что должны. Медленными шагами он приближается к телеге, и мешкается ещё несколько секунд перед тем, как сдернуть белую ткань, прикрывающую погибших — и всё же это кажется чем-то неправильным. Словно стражник, выполняя свою работу, идёт на какой-то страшный грех; что-то вроде осквернения? Он, Богобоязливый, вспоминает все строчки, что видел в книге святых и пытается свериться — а правильно ли то, что сейчас происходит, и это взгляд, обращенный к Минхо, будто требующий одобрения и поддержки… Прерывается рывком самого напарника, когда тот самый Минхо, не намеренный медлить, отталкивает второго несколько грубо, бросая чуть надменное: — Да что ты так долго тянешь? Никогда мёртвых людей не видел, что ли? После чего резко дёргает за покрывало.