Анаха, столица Анахана; город в центре северной пустыни.
— Где он?! Во дворце стоит дикий крик, сопровождаемый грохотом; полетом дорогой мебели и дальше по списку, ведь на пути попадаются самые разные предметы, ни один из которых не способен остановить его в движении. Не то чтобы кому-либо из прислуги было позволено ему перечить: хотя бы попытаться сделать замечание вышедшему из равновесия члену совета или тому, кто относится к знати — равно обречь себя на верную гибель. Однако и у королей не было в привычках разгонять свой гнев до масштабов, когда сдержать его внутри себя уже невозможно — престол и высшие чины занимали те, кто умеет держать себя в руках даже в ситуациях, при которых всё летит в тартарары. Однако на любой дворец, как и на окружение любого холодного нравом анаханца, находилось исключение: вот и настроенческие качели у высокого мужчины в черных одеяниях всегда покачивало с завидным размахом. По возможности, люди вокруг него старались не создавать ситуаций, в которых правая рука проявил бы весь свой стерпленный и сглаженный любовью главного командира пыл. Однако судный день настал — дрожащему и трещащему по швам в отсутствии полководца дворцу следовало приложить все усилия и ни за что не расцеплять воображаемых пальцев, сжатых на перилах, потому как всех, кто держался плохо, эта буря бы унесла в открытое небо. Если попасть под влияние плохого настроения имеющих власть в этой стране — голова на плечах останется целой очень вряд ли, и король, отсутствующий в вечных разъездах, не поможет. Военные имеют власть не намного меньше, чем он. И в отличие от дружественного к жизни Ёнина, где провинившимся, бывает, везет с выдачей вторых шансов, в Анахане с большим населением и скудными посевами — за человеческое существование никто не трясется. К тому же, оказаться помилованным — равно признать себя рабом, низким и ничтожным подобием человека, над которым имеет власть кто-то извне: наделенные честью предпочтут пасть в сражении, чем ощутить на себе милость агрессора, смотрящего на них свысока. Здесь не чураются жестокости и использования законов, от которых в жилах стынет кровь. Публичные казни, наказания с отрубанием конечностей, постоянное кровопролитие… И в этих краях не просто спокойно принимают смерти поданных, а максимально им не препятствуют, если речи, конечно, не идет о совсем талантливых самородках. Анаханцы не боятся развязывать войну, будучи отчаявшимися — в борьбе или нет, а есть все равно скоро будет нечего. Погибнут в любом случае, но в бездействии то окажется позорнее. А потому и нет никого, кто достоин поблажек. — Где он, я спрашиваю? — смешает с грязью и песком всё, что видит на своем пути, и благо, пока что под его разгулявшиеся в ярости руки попадаются только неодушевленные предметы. Вполне же дышащие грудью (пока что) служанки неприметными прозрачными мышами перебегают из комнаты в комнату, пытаясь найти хотя бы временное убежище, где смогли бы переждать смерч, запертый внутри дворца вместе с обычными рабами. Они должны продержаться до тех пор, пока минует буря, замкнутая в этом сосуде с «пленниками». Буря О Шу. Не имя и не прозвище, а самый обыкновенный военный чин третьего человека в стране. О — помощник, Шу — любой, занимающий высший армейский пост воин, которому хорошо платят и которого безмерно уважают; или с той же силой боятся. Нишимуры Рики, кого привычно усмирял спокойный, как штиль, полководец Пак — но не теперь. Пространства для разгула стало многовато. Юные девушки и парни прячутся в шкафы, под стулья и столы, где подлиннее скатерть в пол, и закрывает обзор: кто-то специально оттягивает побратимов от края, чтобы они, сидящие в том же укрытии, не выглядывали. А тем, кому мест не осталось или банально не хватило времени добежать до островка безопасности — из последних сил вжимаются в стены. И, пытаясь с теми сравняться (ибо лучше со стеной, чем с могильной плитой из камня) дышат вполсилы, чтобы ни дай Бог занавески в коридоре не дернулись, а продолжали прятать их тела от обзора коридора за толстым слоем штор. Опасаются без конца, что в один момент из-под низа покажутся башмаки — и оттого приходится подниматься на носочки, дрожать сильнее. Есть риск, что находящийся в таком неуравновешенном состоянии, правая рука заметит на фоне темных гардин хотя бы краешек ткани грязногобежевых платьев. И тогда-то несдобровать… Однако должен быть хоть кто-то, кто его усмирит. Главный выполнявший эту роль нынче отсутствует — последний раз Нишимура видел командующего на поле боя, когда тот велел сменить направление. Тем не менее, по развалинам в виде разбитых ваз, сломанных полок, валяющегося на полу оконном стекле — вслед за Нишимурой теперь на цыпочках, пытаясь не свернуть себе шею на оставленных наёмником руинах и все равно хрустя завалами (когда остатки стеклянных кристалликов под носками продавливаются, пока на них наступают), пробирается последняя надежда дворца уцелеть. Дабы сообщить Рики… Советник, пошатываясь, останавливается, пытаясь поймать равновесие на съезжающей рамке, под которой трещат обломки разбитой мешанины. — О Шу, послушайте…— едва ли поспевает он за неугомонным мужчиной, расставив руки в стороны, словно птица, чтобы не упасть, и пытаясь объяснить произошедшее, хоть как-то снизить накал страстей. — Ана Шу остался в бою на границе Ёнина вместе с половиной армии, а вторая половина была отозвана обратно на север и… …То, о чем брюнет и так ведает. Вот только легче от этого знания не становится — лучше бы он рассказал о другой версии, о которой Нишимуре доселе неизвестно: о том, что с главнокомандующим, на самом деле, всё в порядке. А то, что их позорно разгромили, ведь с поля боя не вернулся ни один солдат — вымысел. Просто городские слухи, которыми пугают юных парней, грёзящих пополнить ряды армии. Чтобы в грехах (убийствах) и пиршеств (после выигранных битв) плавали меньше, а в песочной грязи — побольше. Старым селянам-ремесленникам нечем заняться в этой засухе, кроме глиняных лепок и устройства города, а потому нужно рабочее подкрепление. Как же их по-другому отвернешь от военного дела, чтобы переманить на сторону сельских занятий, если не страшилками? Был, кончено, план просто набрать себе кучу рабов с близлежащих островов, но в силу дурости помешавших своим вмешательством Ёнинцев эта идея не смогла осуществиться. А потому теперь, когда некому приказывать, не получится так, чтобы за оружие взялись абсолютно все. Несмотря ни на что, именно вовремя и удачно схватить меч — лучший способ подняться в Анахане. Оттуда и власть у наемников, оттуда и столько желающих ими стать. Правда никто никогда не повторит пути, по которому прошел Рики, чтобы зайти настолько далеко и встать за спиной самого Ана. — Я знаю! — рявкает он, ведь причина всех проблем и заключается в его посвященности в исчезновение командующего. — Потому как тоже там был, — разворачивается брюнет, а советник от такого резкого торможения правой руки, по инерции почти что врезается тому в спину; но к собственному счастью в последний момент умудряется сохранить себя прямостоячим. Прикасаться к представителю столь высокого чина, да ещё и военного, хотя бы кончиком мизинца, пускай случайно — строго запрещено, и в дурном настроении (которое у головореза царствует сейчас), советнику отрезали бы конечности при подобном проступке; даже если речь идет о пошатнувшейся не в том направлении ноге. Тем не менее, на такие мелочи правая рука пропавшего командира никак не реагирует, будучи озабочен иным, и вместо тысячи приказов, ведущих к смертному приговору, хватает несчастного за шиворот, спереди. Сокращает расстояние между лицами — и получается это агрессивно, но уточнения прекращают быть важны и нужны, когда Нишимура даёт понять свой настрой, почти поднимая советника в воздух. После чего он прочеканивает: — Я спрашиваю. Где. Командир. По слогам. Пятки отрываются от пола, и господин средних лет чувствует, что вот-вот взлетит — буквально, и закончит где-нибудь в продырявленной своим же телом стене. Правая бровь чуть вздернута, будто не по его воле, а пальцы Нишимуры сильно трясутся от тяжести, ведь на них умещается вес целого тела довольно упитанного мужчины, что на войне не был уже лет сорок. Ткань на серой советнической одежде под кожей тоже трещит, пуговицы предупреждающе звенят перед тем, как разойтись и отлететь в стороны — на чужом кафтане образуется разорванная полоса, растягиваясь, но вниз никто советника не опускает. Зря Ники, получается, послушался командира? Или, все же, стоит благодарить за спасенную жизнь? В противном случае Нишимура стал бы обедом для стервятников, как его побратимы. Как они вообще могли умереть, не вступив в бой и не получив ранений? Гнев брюнета основан на непонимании и возмущении, и тем он понятен. Если бы он находился на том месте в то время, стало ли бы случившееся объяснимее? Но стоит благодарить Богов — останься Нишимура вместе с погибшей частью армии, не прислушавшись к словам старшего, и был бы одним из без толку павшей сотни. Без толку — самое обидное. Но что насчёт самого Ана? — Или ты хочешь сказать, что абсолютно все наши люди, рождённые и умирающие с мечами у сердца — не способные даже удлинить время боя ради приличия, были повержены жалкими остатками глупцов, которые вздумали играть в армию? — дергает подбородком в раздражении и звучит, как дающий шанс переиначить ответ. Однако переиначивать нечего — надо лишь правильно услышать ещё раз повторенное. Но и повторять перед ним то, что О Шу не желает слышать, советнику до жути страшно. Ни один из ответов в его арсенале не удовлетворит и не задобрит наёмника. — Вы и сами знаете, раз уже слышали… Тело командира не было найдено среди остальных, — кряхтя и дрожа в чужих грубых ладонях, пытается донести мысль, дышать с каждой секундой становится все сложнее, — скорее всего, ёнинцы оставили только его намерено… Я точно знаю, что Ана Шу не погиб в тот день. От армии, как и от командира, что задержался на границе — вот уже неделю не было никаких новостей, а отправившиеся на поиски тела люди Нишимуры обнаружили лишь огромную кучу трупов некогда бывших своими солдат, поклеванных падальщиками. Запах гнилого мяса стоял в их ноздрях до сих пор — несколько дней тела пролежали под палящим солнцем, начали разлагаться. Среди них действительно не было командира. И пусть лица некоторых были съедены, растасканы дикими животными, кости обглоданы, по одежде командира узнали бы всё равно — на том месте его останков не нашлось. — Вы можете верить этой информации! Нишимура с сомнением хмурит брови, отчего на его молодом лице прорисовываются морщины — больше всего на лбу. — Господин О, — тараторит советник, от страха растеряв все инстинкты сопротивления и даже не будучи в состоянии схватиться за чужие запястья, моля те ослабить хватку у ворота, — мы думаем, что командира взяли в плен единственным, потому что всех остальных солдат опознали. Ёнинцам это выгодно и… — Как это произошло? Как ты объяснишь случившееся? Наши люди — не слабаки, чтобы справиться с ними по щелчку пальцев! — рявкает в лицо наемник, на что слышит максимально тихое и испуганное: — Вы абсолютно правы, О Шу, — и без того смотревший в сторону, а не в глаза, советник совсем поникает, — однако… — а затем резко поднимает голову и сталкивается зрачками с Шу, своими полными застывшего в них ужаса: — Смотря по чьему щелчку. — Что?.. Больше морщин — глубже складка меж нишимуровскими бровями. Несмотря на возраст, который наёмник не озвучивает на людях так же, как анаханцы не привыкли озвучивать свои имена — на чуть сухой от переменчивого климата коже их всегда видно лучше. И именно эти впадинки на лбу добавляют лет и мужественности. Позволяют Рики опровергать стереотипы о взявшихся за меч юнцах — ведь не было в отрочестве такого времени, чтобы он «взялся за меч», потому как того никогда прежде из рук не выпускал. Пока кто-то рождается «в рубахе» с удачей, он родился «с клинком запазухой», чтобы всегда суметь себя защитить. Что это, если не судьба, прописанная ещё до его рождения? И с кем бы он мог сравниться, будучи таким? Дожди случаются в Анахане, но песчаные бури — куда более частое явление, и если пропавший командир ассоциируется со спокойствием воды, потому как не имеет такого же огненного темперамента, то этого человека, его правую руку — принято сравнивать с раскаленной пылью, поглощающей города их страны любое начало весеннего и летнего сезона. Его влияние распространяется на самые отдаленные участки столицы и близлежащих городов. Пока Ана любят и служат ему верой и правдой, тень за его спиной, О Шу Нишимуру — искренне боятся. Рики дает себе время на «подумать», замирая, а советнику на «нервно сглотнуть слюну», что получается слишком громко. Остается только удивляться — сколько же в его стальном теле силища, коли он терпит мужчину столь долго, пускай и на трясущихся от человеческого веса руках? — В народе ходят слухи, что такая маленькая страна, как Ёнин на Эсэ… Держатся только на… И он не может в это поверить. «У меня дурное предчувствие» — гаснет на фоне, звучащее чужим голосом, который в момент, когда это было сказано, казался едва ли слышным. «У них может быть скрытое оружие — козырь, о котором мы не знаем, а оттуда и такая уверенность». — У них есть…«Жив, и это точно» — достаточно, чтобы присыпать распаляющийся костер горсткой земли и заставить младшего хоть немного поутихнуть.
Без старшего Пака он волен ходить по дворцу и кричать везде, до куда доходит обойма армии — «я здесь власть». И в настоящий момент уже может начинать молиться, чтобы единственная фактическая помеха в лице Ана Шу не появлялась во дворце снова, чтобы командующий не возвращался и вовсе. В таком случае пост Нишимуры сдвинется с «О» на «А», и с третьего он поднимется до второго в стране человека после короля — станет новым полководцем вместо полководца Пака. Однако Нишимура, пускай о нем нельзя сказать «не имел амбиции и надежды», никогда бы не поставил эти понятия впереди старшего. Потому как нынешний полководец для Анахана — равносильно важная фигура в собственной жизни. К нему никогда не начнешь испытывать равнодушия, в его сторону ни за что не проявишь лицемерия. Нишимура не анаханец по рождению (пускай эта страна служит ему убежищем и стоит к сердцу ближе любой другой), не фанат ни одной из существующих цивилизаций и всегда готов ставить себя выше людей, но никогда не выше командующего. Рядом с ним пыл всегда утихает, ибо существует доверие — Ана никогда не поступит во вред своим людям. И в его отсутствие власть, несмотря на безоговорочное уважение со стороны военных, не пойдет сама в нишимуровские руки. Единственное, что будет испытывать Рики, имеющий шанс занять его место в случае гибели — никакой не триумф, а растерянность. Сдержать пока ещё свойственные юношескому расцвету сил привычки перебарщивать — способен только командир Пак, потому как другим наёмник затыкать себя не позволит. Такое облегчение, что заключение советника о его живости дарит надежду. Правда, знание о том, что командующий жив — это только половина решения. Ведь где-то же Ана находится, и поскольку даже это остается допущениями, никто не может гарантировать его целостность и безопасность. А что, если его пытают? Издеваются? Отрезали пальцы и мочки ушей, чтобы изуродовать и оставить клеймо? И не собираются возвращать в том виде, в котором он покидал Анаху? Волосы отрастают, немногие раны заживают, но того же совершенно не делают конечности, части лица, уши и зубы. На памяти нет точных случаев, когда ёнинцы поступали подобным образом — но и анаханцев в плену у них до сих пор не наблюдалось, чтобы о чём-то утверждать наверняка; если похищение имеет место быть, то это впервые, и вот уже со старта переходит за грани. Неизвестность пугает масштабом и ужасом допущений, ведь кому, как ни Нишимуре знать, что происходит с пленниками. Какое клеймо умеют специально оставлять так, чтобы, сохраняя жизнь, навсегда лишить гордости, оставить метки напоминанием о собственном позоре и проигрыше, который именно на таком фоне «жаль, что не закончился смертью». А здесь ещё и военный — могли бы отыграться как никогда жестоко, припомнив похищенному полководцу каждый из налетов на собственные земли. Такое может быть — сохранили ему жизнь, лишь чтобы подарить нечто гораздо хуже смерти? Кулаки сжимаются при одной мысли об этом — если с Ана Шу что-то случится, Нишимура сравняет каждый город Ёнина с уровнем их мерзкой стороны двуречья — реки Эсэ. Утопит каждого, наматывая волосы на кулак и макая головой в воду — даже если лично придется поступать так с каждым жителем Ёнина по-одному, положив на это полжизни. Своей Ники будет не жалко. Пусть только откроют рот и заикнутся о том, что сделали что-то нехорошее командующему. Но прежде, чем наемника разнесет и он, снова пересекая крайности, начнет остывать, спускаясь на землю — следует задуматься. Стоит ли верить в силы командующего, когда в него самого веришь и так? Силы силами, а он — тоже всего лишь человек, которому возможно связать руки и лишить жизни, победив количеством. Такие, как командир, конечно, себя в обиду ни за что не дадут — скорее сами обидят, но все-таки. — Откуда взялись слухи о колдовстве? — намного спокойнее уточняет брюнет. — Наши лекари осматривали тела, чтобы оценить технику боя противника, понять, как им удалось свалить столько наших людей, проигрывая по численности… — И? — Хоть было много смертельно раненных, большая часть воинов… Их тела… На них не было ни одного внешнего повреждения. Лишь непонятная… Кровь изо рта — и всё. Поэтому мы подумали, что это колдовство. Нишимура не мог сказать, что не верит. Он, продолжая хмурится, медленно и наконец окончательно отодвигает руки с шиворота уже до победного. Советник, оказавшись более свободным, чем прежде (рядом с Нишимурой таковым все равно целиком стать не получится) — делает огромный шаг назад, чтобы обезопасить себя хоть немного и не попасться под горячую руку повторно. — Понятно, — заключает наёмник. — Соберите ход в направлении Ёнина. Сегодня же ночью выдвигаемся. — Чт… Что вы собираетесь сделать? Мы пока что даже не получили никаких вестей, только успели отправить письмо в замок Ёни… На это наемник только разворачивается, чтобы уйти в совершенно другую сторону. — Значит отправьте в догонку ещё одно, с предупреждением о том, что О Шу объявляет переговоры на границе. Нишимура бросает вслед уже не оборачиваясь, следуя размашистым шагом по коридору (стены у которого, почему-то, сильно дрожат, как ожившие, когда он проходит мимо), потому как не располагает лишним временем и запасом нервов: — Собираюсь устроить дружественные, раз вы так уверены, что у них есть ручной колдун, против которого наша армия — ничто. Объявлять в войну таком случае нет смысла, к тому же — ёнинцы явно не это имели в виду. — Дорога и так займет три дня, поторапливайтесь. Когда силуэт Нишимуры скрывается за поворотом, мистически дрожащие, «ожившие» стены выглядывают из-за плотного слоя штор, сталкиваются взглядами, полными волнения. Рабы тоже чувствуют приближение куда более пугающей бури, чем прошедший мимо них О Шу. Потому как мгновения приближающейся потери каждый из них уже переживал — хоть раз в жизни. Что бы там ни было на самом деле, а вернуть домой, в Анаху, судя по всему, выжившего командира в целости и сохранности — задача первостепенной важности. Власти Ёнина знали, кому сохраняют жизнь единственным, а потому нет никаких сомнений в том, что он действительно в относительном порядке. Враги только и ждут, пока анаханцы сделают обращение первыми. Главное не наделать ошибок сдуру, как умеет под давлением по-прежнему выкипающего за грани темперамента ещё совсем юный воин. Ёнинцы намекают на то, что желают начать с переговоров, возможно, с дальнейшим обменом? Что ж, не стоит отказывать им в исполнении этого желания — Нишимура отправится разбираться лично.