ventosae molae

Изначально он не планировал эту встречу. Вот только всё, что является судьбоносным, не имеет привычки спрашивать разрешения, когда именно может вломиться в людские жизни — не стучит перед тем, как куда-то заходить. Приходит именно в момент, когда нельзя. Так и Хисына будто пробило невидимой стрелой в самый ответственный период его жизни, когда до восхождения на трон оставались считанные недели (пускай ни одна из предполагаемых дат смерти нынешнего правителя, его отца, не могла называться точной). Затишье перед бурей, долгий вдох перед резким выдохом, промедление перед набором скорости. На этом этапе отвлекаться нельзя было ни за что и ни на что, а последнего законного наследника чуть ли не размазало по земле плашмя, словно свалившийся с ветки переспевший фрукт. Падение внимательности пока что его не убило, но то вопрос времени, потому как чем дальше от заветного, тем сложнее справляться с собой и собственными желаниями. Впервые жадность застилает глаза силой равной разгону от полного равнодушия до самоудушения. Но не могло же это чувство существовать само по себе: как без вмешательства судьбы не могло бы пройти вслед за будущим правителем, «любимцем бога», столь далеко просто так. Что-то предшествовало. Некий план свыше или, может, посланное преисподней искушение, как единственное, что могло бы отвлечь от амбиций в отношении престола. Потому как быть столь одержимым кем-то живым, дышащим, человеческим — не в природе Хисына. И этого бы никогда не произошло, будь он в здравом уме. Однако подобное влечение (заперво не к предмету роскоши и не к статусу высоты), вместо того, чтобы миновать, вызвало неподдельный интерес, который повлёк за собой некоторые последствия. Например, такие, как похищение самого высоко поставленного лица в армии противника. И приглашение его же правой руки на переговоры; с целью обмена пленными. Ну не сдурел ли принц за несколько шагов до самой коронации? В то время, когда поход на риск — две короткие соломинки в ладони? Грохот расходится эхом по пустынному коридору. Точно от костяшек. Хисын тарабанит ими, почти прорывающими кожу в своей остроте, по деревянной двери, чуть касаясь к покрытию скулой и кончиком уха, пока вылавливает звуки по капле. Слышистя, как кто-то покидает пределы небольшого кафельного бассейна, разнося волны. Частый посетитель купальни, скорее всего, зашевелился — именно он всегда задраивается там наглухо и занимает собой всё пространство. Порой язык сам поворачивается назвать его водным духом (непременно злым), восставшим из торфяных болот в ёнинских лесах, вот только привыкший отмокать по несколько часов, «дух воды» полон именно огненных нравов. Будто бы пытаясь потушить собственную пылающую страсть, в ваннах он проводит несчитанно много времени, точно застает там завтрак, обед и ужин, а ничего снаружи и не требуется. Разумеется, отдыху там придаётся не один. Последнее время он всё больше стремится к воде, и Хисын думает, что знает, почему. Постоянно высокая температура в прямом смысле требует тело воина чуть ли не биться в конвульсиях в поисках любого возможного охлаждения. Однако если понадобится, Хисын вырвет его откуда угодно — хоть из Ада, хоть с низшей части айсберга. Ли стучит ещё раз, настойчивее. Возможно, в недалеком будущем количество совершаемых новым правителем нелогичных глупостей будет только увеличиваться. Риски, которые уже стали обыденностью, есть риски — а Ли знал, на что шёл раньше, и знает, на что идёт сейчас. Но. Ради чего? Того же командира Анахана, раз из всей армии он остался один на поле боя и чисто физически не мог принести опасности большинству — можно было просто отпустить в пеший ход по пустыне, в направлении собственного дома, и не заморачиваться. И ничего не усложнять для себя и своего государства. Пошто понадобилось делать его пленником? Помимо звуков брызгов из той же купальни до сюда доносятся голоса в количестве больше двух: множество женских, смеющихся, и один грубый, мужской, периодически им не менее игриво отвечающий. Хотя он довольно звонкий и приятный на слух, когда вот так заливается, разбрасываясь шутками. Сквозь толщу бурой древесины, из которой сделана преграда между нанёсшим визит и закрывшимся изнутри — Ли может разобрать конкретные слова, сказанные с акцентом среднего Ёнина. — Прекратите, господин! — явно кокетничает девушка, потому что фразы, что могли бы быть восприняты по-разному, проговариваются очень опьяненно и зазывающе. Ну, ничего, Ли подождёт, пока они наиграются, не состарится. — Вода жутко холодная! — Только не там! — Ах, я же не хотела мочить волосы… Какой же вы проказник! Хисын морщит нос, пытаясь перебороть степень раздражения и неловкости по поводу развязности чужого времяпрепровождения, когда слышит, как его хороший друг побивает очередной рекорд по числу девушек за один день. Судя по услышанному на этаже — это не самый край его возможностей, хотя Ли насчитал уже целые семь разных интонаций. Что перенос нападений на соседние поселения, что долгое удержание противников на границе, что похищение влиятельного анаханца. На самом деле всё, что делает Хисын в настоящем — используется как повод поставить условие, под которым подразумевается встреча с кое-кем другим. Условие, при выдвижении которого войны не начнется, но воинственной стране по ту сторону рек не останется ничего, кроме как согласиться на «урегулирующий разговор». Причина — человек и желание его увидеть. Человек, которого в разговорах с Ким Сону привычно бессознательно кликал вещью…

» — Есть одна вещь»

…Никак не выходил из головы — было достаточно встретить его всего один раз, чтобы всё настолько усложнилось в рамках собственного сознания. И Хисын, впервые ведомый чистейшим интересом без примесей в виде выгоды для страны, пошёл на поводу столь эгоистичных желаний. Овладеть кем-то. Ли стучит повторно, и, видимо, уже без возможности игнорировать чужую настойчивость, мужчина, и так вылезший из воды, отстаёт от группы своих дам, подавая голос. — Простите, но, похоже, случился пожар. Я отлучусь ненадолго. — Командующий, обязательно к нам возвращайтесь! — Да-да, мы будем ждать, — по-лисьи хихакают девушки, прикрывая рты руками. Лучше бы они так прикрывали что-нибудь другое, но то уже не касается пришедшего с другими целями Хисына. — …Иначе я не знаю, — продолжает бубнить под нос мужчина с подтекстом о разочаровании (в конце концов его отдых был неприятно прерван), неохотно переставляя ноги, — зачем я настолько сильно понадобился в свой выходной?.. Звук шагов идёт по нарастающей. Ли опускает голову и видит, как линия тусклого света, выходящего из-под двери, начинает расширяться после щелчка затвора. Хисын готовится к серьезному разговору ещё прежде, чем видит знакомое ему лицо, но постоянно мысленно возвращается к войне не той, что вот-вот разрозится между государствами, а той, что без перерывов продолжается в его собственной голове. Зачем он так?.. На что это происходит с ним? И почему не могло случиться, когда Хисын был ещё свободен, принадлежал себе сам в более долгой перспективе? Раньше разницы почти не было: любовники даже мужского пола для ещё принца остались бы в прошлом для ставшего королём, молвой и оскверняющими слухами (даже если речь шла о правде), далекими от реальности. Всё, что было «до» не имело значения. И за разнесение подобных сплетен можно было бы отправить всех неугодных на казнь. Тогда прежние запретные увлечения можно было затереть, а… Теперь подобная ненасытность ничего бы не дала ни стране, ни самому будущему правителю. Могла бы стать поводом для того, чтобы всё отменить и свести сотню на личных показателях к нулю. Чего Хисыну и его сердцу не хватало в Ёнине и разнообразии здешнего населения? Земли, красивые женщины, включая наложниц и простых почитательниц, драгоценности и власть почти всего зелёного мира, о котором правители остальных государств могли только мечтать — само собой разумеется. Поэтому вся сложившаяся ситуация… Абсурд. Думать и чувствовать, как это сейчас делает он — всё равно, что изголодаться по сухому песку, купаясь в ручье; глупость, которая может только присниться. У Хисына в подчинении свита, лучшие из воинов и даже смертельное оружие в виду хрупкого, дрожащего на ветру паренька, который известен как талантливый военный лекарь, и никогда не заявит о себе перед врагом, как о чём-то опасном. А ведь недооценивать противника — самая распространенная ошибка, легко приводящая к погибели, что не обошло и никогда не обойдёт самоуверенных анаханцев. Собственноручные ошибки врагов — привилегии для ёнинцев. Очередной козырь в копилку, благо со стороны как армии, так и подданных. Все тузы в рукаве. У Хисына при себе необходимые вещи. Но и столь мощного оружия в виде Сону, которое могло бы перекрыть собственную жадность, сказав той долгожданное «стоп» — оказывается недостаточно. Амбиции, сколько бы они ни были удовлетворены, могут расширяться бесконечно, словно сама Вселенная. Дверь наконец отворяется, а на пороге оказывается мужчина чуть младше средних лет — на вид порядка тридцати весён. Командующий Ёнина. Лицо его приобретает соответствующий, далёкий от белого, но близкий к красному оттенок, а на теле, покрытом мурашками из-за перепада температур, будто застывает изморось. Чуть дрожит и дышит так сбито… — Что случилось, повелитель? — звучит с некой насмешкой и даже недовольством, которое он не скрывает, словно общается с наследником трона на равных, равным далеко не являясь. Но ему можно. — Сон, — вздыхает Ли, называя его по настоящему имени. А точнее тем, что от него осталось. — Снова ты… — У меня был сильный жар, поэтому пришлось поваляться в ледяной воде. — И что? Достаточно остудился? Мужчина устало отводит глаза, не способный отрицать напрямую, что не был осторожен достаточно, насколько его просил Хисын. — Наконец-то открыл, а то я уже начал думать, что никогда до тебя не достучусь, — на удивление спокойно фыркает Ли, отводя руки за спину, пока обладатель таких же серебристых волос перед ним продолжает держаться за ручку двери, стоящий в одном халате, оголяющем добрую половину шрамированной груди, зато полностью закрывающем всё остальное тело, включая руки и ноги. — И что дамы смеются не над шутками, а над твоим бездыханным телом. Умеющий плавать утонул, или ему вообще в этом помогли… — Вы и сами прекрасно знаете, что никому не удастся убить меня, а из любой воды просто всплыву, потому что она меня не примет, — скалится Пак, глядя исподлобья со всё той же улыбкой и принаклонённой вбок головой. И Ли прекрасно понимает, к чему он: какое-то время ранее Пак и вправду чудом выжил, не утонув, когда оказался в океане. Как-то добрался до дома после ожесточенной битвы, где от собственных кораблей мало что осталось. — А только что, матерью клянусь, ничего особенного не делал, — поднимает руки с оправдательным выражением лица командующий напоследок. Однако совсем скоро, будто в опровержение всем оправданиям выше, за ним появляются выглядывающие из-за мраморных колон женские силуэты, прикрывающиеся одними длинными полотенцами. Хисын безучастно поглядывает вдаль с порога, а потому не может разглядеть целиком. Зато сами женские макушки появляются, чтобы затем так же быстро исчезнуть, поняв, что их заметили. Потупив глаза в пол и стыдливо опустив голову, молчат, надеясь переждать, пока повелитель скажет командующему всё то, что собирался, и просто уйдёт, оставив их в покое. Пускай их глаза уже успели встретиться на доли секунд, девушки, прячась в помещении, молятся, чтобы высокостоящий не узнал их имён, не запомнил их лиц сейчас и не вспомнил потом, когда взойдет на трон. Но настоящий интерес он сохраняет лишь в сторону командующего; за ним и пришёл. — Ненасытное животное, всё время тебе мало, — подчеркивает увиденное Ли. Интересно, долго ли девушки будут там прятаться? В их же интересах исчезнуть как можно скорее, потому как Хисын планирует оккупировать Сона как минимум до заката. Наверное, периодически появляющееся в сторону командующего раздражение не длится долго, потому что в его проблемах Хисын узнает свои, сколько бы другим по складу и характеру воин ни был. При взгляде на Пака мысли о собственной проблеме всегда обостряются. И на примере бабника в лице командующего Сона Хисын понимает, что желанным всегда становится не самое лучшее из лучшего, а именно то, что недоступно; не даётся в руки, не подпускает к себе ближе даже просто рассмотреть, глядя дольше положенного. У него, как и у самого Ли, было и есть всё, что нужно, но. Себе в избранницы воин всегда выбирает девушек, которые не имеют к нему никакого интереса (или же делают вид, что являются недоступными). Вопреки его серьезности на поле боя, в обыкновенной повседневной жизни кому-то вроде Сона нравятся игры в кошки-мышки, воздушные качели и сменяющаяся на детскую шалость грузящая душу заносчивость. Это если судить по тем, с кем он оставался на дольше, чем одну-две ночи. Как и эти качества, самого командующего Хисын знает уже очень много лет; чуть ли не с отрочества. Поэтому успел накопить базу наблюдений и сделанные из них выводы: угадывает его взгляды беспроигрышно, со стопроцентным совпадением. И столько же быстро понимает, влюблен командир, или просто разбавляет скуку чужой компанией. Почти все «недоступные» дамы Сона очень скоро таяли, как лёд по весне — маски слетали, подхватывая за собой не попутным ветром и командирский интерес. Никто не задерживался в его жизни, потому как в конце концов все до единой покорялись. А разовые связи в дальнейшем полностью его устраивали, что не было ни для кого секретом, но при том Пак всегда оставался той самой заветной, недостижимой мечтой. Наверное, публичное восхищение по отношению к воинам играло свою роль — именно так в отношении людей всё такое ем доставалось «легко» и без стараний. Любимец публики, грёза любой женщины, причем даже замужней. Глядя на него Хисын убеждался — имея доступное даже в неограниченном количестве ты никогда не будешь насыщен достаточно. Под хороводы этих размышлений снова вспоминается он, тот, о котором думал всё утро. А ещё день, вечер и ночь. Продолжалось это хождение по кругу битые сутки напролет, и будь воля Ли, в лице каждого встречного узнавал бы его черты, выискивал их даже там, где их не может быть и подавно. Интересно… Хисыну, как и Паку, со временем тоже станет наплевать на любимую из своих пассий, после того, как он, пускай даже с непосильным трудом — получит желаемое? Но Хисыну хочется верить в то, что нет, что это — другое. Что он, тот самый загаданный, другой, и имеет на самого Ли влияние абсолютно иной силы. Нечеловеческой. Хисына будто приворожили, вот только теперь непонятно: а что будет, если привороженный сам нашлет любовную магию на того, кто наслал её на него? «Мы не хотим войны с Ёнином, господин…» — почему во время тех первых переговоров его обычнейший голос показался особенным? Почему больше ни разу не забывался? Сравнение с пустыней и жаждой её песков идёт в никуда. Ибо сам по себе Анахан с его засушливой и не плодородной землей мало интересует Ли, как и его правители с культурой — не знал о них до войны и продолжил бы жить в сладком неведении и непересечении ещё тысячи лет, вот только люди столько не живут (а Ли человек), и анаханцы первые начали, полезли на государство с хорошей защитой из-за угрозы голода. Не дать сдачи и не пытаться защищаться радикально было бы абсурдом. Впервые Хисын увидел его именно во время очередной стычки между Анаханом на Асэ и Ёнином на Эсэ, которая могла закончиться войной, только вот, благо, этого не случилось. Заслугами того самого человека: его словами, повадками, умением сохранять спокойствие и распространять его на окружающих. Какой же он чудесный… До долгожданной встречи около трёх суток, ведь за это время люди Анахана должны будут добраться до ёнинском границы — и, признаться, хочется, чтобы солнце катилось по горизонту скорее, а необходимые Хисыну на собственных землях ноги переставлялись в его направлении упорнее. Готов хоть тянуть на себя невидимыми (и видимыми тоже) верёвками. А пока Ли стремится спросить о главном: — Что такого особенного сделал раб, которого ты вчера единственным выбрал на рынке?