ventosae molae

— Что такого особенного сделал раб, которого ты вчера единственным выбрал на рынке? И правда, чего особенного? Полководец опускает глаза. Украдкой поглядывает на своё запястье, вечно прикрытое тёмной тканью, под которой прячутся багровые высыпания. С рук уже давно смылся не один туэ крови , принадлежавший множеству безымянных погибших противников и побратимов, но почему-то из них всех, оставивших свои следы памятью на коже… Запомнилось только одно лицо, точно так же оставившее свои. Перед командующим всё ещё свеж этот образ: огромные янтарные зрачки, душой наизнанку развёрнутые в гримасе удивления, приоткрытый в попытке схватить побольше воздуха рот, потрескавшиеся губы, но густые блестящие волосы цвета всех трёх месяцев перед зимой… Взгляд снизу вверх, принадлежащий рабу — на незнакомце же всё равно выглядел по странному неестественно, ведь чудится, что даже сидя настолько низко, «никто из ниоткуда» мог бы заставить кого-угодно почувствовать себя ещё ниже, склонив перед собой голову. А такого перед этими отродьями рабами Сон никогда в жизни не делал и не сделал бы. Какие глупости. Думать о таком унижении хотя бы на миг? Он лишь заразился настроением тех, других, поверженных — скорбь по утраченной свободе, по отобранному кем-то дому витает в воздухе на любых рабских рынках, и от неё, как и от чужих настроений, следует уметь отгораживаться. Как бы ни было красиво даже оголённое тело перед тобой (а тот раб растерял свой верх, пока догонял полководца), собственные интересы всегда выше. Никто никогда не заставит командующего Ёнина пресмыкаться, пока он жив и в своём уме — чей-то наглый взгляд уж подавно. Даже когда он столь… Насыщенный, точно терпкое вино, завязывающее язык в три погибели; лишает дара речи и после того, как его привкуса совсем не остаётся во рту. Пак готов поклясться, что это всё сказывается напряжение, устраивая ему игры разума. Не каждый день приключается что-то настолько из ряда вон выходящее. Но и эти метания он быстро побеждает, оборачивая в пустяк уже на следующий день. Насколько события вчерашнего сложились сами по себе, не позволив никому их остановить? Понятное дело, что в моменте командующий был, мягко говоря, растерян. На основе случившегося проще сложить легенду, чем просить кого-то уверовать, как в пересказ реальных событий. Иначе кто посчитает правдой то, что ты почти лишился высокого поста из-за мальчишки, который, споткнувшись, решил зацепиться за тебя, как за последнюю соломинку? Это была случайность, которую никто бы не предугадал, а потому и не предотвратил. Командующий Сон поджимает губы, совсем не разделяя мечтательных настроений будущего повелителя напротив, его блестящих на грани влюблённости глаз — Пак-то очень вряд ли хоть раз в жизни чувствовал к другим что-то столько же якорящее, что чувствует Хисын к толком не знакомому ему человеку, о котором рассказывает мало подробностей. Сон не привязывается, не залипает и не западает ни в чьи омуты надолго, как и не нуждается ни в ком, кроме себя самого — даже в полноценном имени из трёх слогов. Ему хватает и осколка от чего-то полноценного. Ли возвращается в реальность, к воину. Как раз к его раздумьям о новоприбывшем рабе и бесконечных командирских женщинах — поняв, что разговор между мужчинами затянется, всё-таки осмелившиеся покинуть укрытие, те самые полуголые дамы пробегают мимо, каждая прикрываясь длинными полотенцами. Они беспокойны, ведь бесспорно боятся Хисына, но с командующим попрощаться не забывают. Все до единой кокетливо махнув рукой напоследок в надежде, что они продолжат начатое, когда мужчина закончит разбираться с дворцовыми делами. Хисын скрещивает руки на груди и, по-доброму сделав вид, что не запоминает ничьего лица, проводив уносящих ноги взглядом, снова поворачивается к командиру, молчаливо сверля того сквозь прищур карих. Пытка вопросами продолжается, но отныне те звучат вслух: — Я не понимаю… Я же говорил тебе воздержаться. — Мы ничего не делали, а просто беседовали, — с этими словами Пак поспешно отворачивается, забредая обратно, откуда вышел. Ли ступает вслед за Соном уже вглубь помещения, прикрыв за собой дверь. Стоит быть уверенным в том, что здесь никого не осталось, а их голоса не будут чётко слышны и разборчивы за пределами купальни: приходится шагать медленно и говорить вполсилы. Мраморные плитки блестят под мутными сапогами, потому как Хисын не удосуживается разуться, а командующий даже не думает обуваться, расшагивая голыми пятками по холодному покрытию, на котором высыхают отстатки расплескавшейся воды. — В купальне? — А чем вам не помещение? Такие же четыре стены и потолок, или есть какая-то разница с другими комнатами? — и снова эта награда отрешенным взглядом, повороты туда сюда и походка вразвалочку, как у пьяного, ибо Пак может воспринимать многие вещи, но только не критику в свой адрес. Своё недовольство не привык сдерживать полноценно; всегда позволяет ему выходит хоть по крапинке, но наружу. Да и критиковать его, как Хисын, не осмелится никто. — Простите, если скажете, что не так с купальней, буду исправляться, — звучит саркастично. — С купальней всё так, но ты решил просто побеседовать с девушками… В воде? — Горло болело, — вздыхает Сон, пока услужливо тащит в сторону Хисына единственную сухую табуретку, (сидя на таких обычно обливаются из ковшей), — по причине того, что воздух был сухим и его надо было чем-то смочить. Дамы тоже согласились с последним пунктом. Хисын промаргивается и, собравшись с мыслями, всё-таки уточняет, пропуская мимо ушей все «но», пока принимает в руки деревянное сидалище с выцарапанной на нём росписью в виде яблочных деревьев (не зря королевское): — И ты планировал не раздеваться, пока вы смачивали воздух водой? — Вы знаете, как для меня важны разговоры. Всё чисто ради развлечения. Я вас уверяю… На моём теле девушки бы ничего не увидели. Командующий оправдывается, стоя перед замершим Ли, и может даже говорит правду, потому как сам прекрасно знает — оголять руки и ноги, на которых видно то, о чём знать никто не должен, чревато. — Солдат, который предаётся телесным наслаждениям в одежде? Интересно, — хмыкает младший и ждёт дополнительных объяснений. — И до какой поры тебе удавалось бы сохранять всё в тайне? Ты же не собираешься сказать мне, мол, замолвил словечко, уповая на то, что ослепленные влюблённостью молодые дамы способны держать рот на замке? — Мне-то как раз лучше других известно, что обиженные влюблённые способны на грехи и подставы худшие, чем те, на которые могут пойти враги. Эхо здесь хорошее, а потому и капля, приземлившаяся в бассейн, разносится вокруг громче их спора. Сон поправляет лезущую в глаза влажную чёлку, которая чуть отросла за время, что он провёл неподвижным в своих покоях — создаёт образ занятости, пока откидывает по одной пряди наверх, открывая лоб. — И что же в итоге? — медленно садится Ли, не сводя с него сверлящих очей. — Ты всегда обо всём наслышан, но продолжаешь делать вид, что ничего не… — Поэтому я ничего никому не показывал и не говорил. Я был достаточно осторожен раньше и ещё более осторожен теперь. Не то чтобы был смысл отчитывать того, кто давно не ребёнок и сам старше тебя, но Хисын не может иначе — волнуется, поскольку при малейшей ошибке полетит не одна голова воина, но и, возможно, его собственная. Главное, чтобы о проблемах со здоровьем командующего никто не узнал, по крайней мере до тех пор, пока Ли не взойдёт на трон и не отыщет ему замену: если Сона отстранят раньше, резкая смена первого лица в армии может безумно плохо сказаться на ведении дел во дворце Хисыном, ведь никому он не может доверять пробивную зону столько же сильно, как полководцу Паку. Если его место займёт кто-то, кто его не заслуживает и играет не на фронте Ли, то скорее рано, чем поздно — Хисын напорется на угрозу государственного переворота, а в будущем не возымеет времени и шанса найти иную поддержку. Иметь же всю армию на своей стороне посредством близкого к себе командующего — почти что обеспеченный, уложенный в карман успех. Очень уж действует на нервы каждый из моментов, когда Пак пренебрегает мерами предосторожности, танцуя на лезвии ножа. — Зачем вообще сюда заявился с кем-то, зачем рисковал? Хочешь сказать, что тебе уже намного лучше, раз снова пошёл во все тяжкие? — Гораздо. Односкладненько. В финальной битве, на которую пришлось вызвать Ким Сону, вырвав того из безопасного дворца — командир не участвовал. Собственно, его отсутствие и послужило причиной, по которой пришлось прибегнуть к крайним мерам и воздействовать на врага магией, а не умением собственных воинов. Не стоило кому ни попадя знать про Кима, а потому и Ли не спешил использовать его везде подряд, но. Без командующего всё было не то, и ёнинцы сильно уступали даже не так силой, как нехваткой тактики. Из высших эшелонов присутствовал только правая рука, но он не смог бы заменить Пака, справившись в одиночку с гирями, свалившимися на его ноги — ни напасть нормально на других, ни сбежать самому — его одного там было недостаточно. Никто не смог бы выстоять, в целом, если речь идёт о замене Сона. Но разовое отсутствие — это одно. А что делать, когда выпадения из реальности у главного полководца случаются в непредсказуемом порядке и всегда могут настигнуть в ответственный момент? Состояние командира вызывает всё больше беспокойств — оно крайне непредсказуемо и нестабильно, причем ни один лекарь не может точно определить, в чём кроется его причина. Или же почти ни один. — Ты говорил с Сону? Пак усаживается на край плитки перед бассейном, опирает локоть о приподнятое колено, а ладонью устало придерживает подбородок. — Да, последний раз мы виделись пару дней назад. Ким на данный момент выглядит, как последняя надежда. Если он не докопается до истины, то Хисын не знает, к кому ещё обращаться. Постоянная лихорадка мучает полководца днями и ночами напролёт: на его лбу можно жарить и спустя пару минут употреблять пищу. Страшно представить, что происходит с его телом внутри — крови было бы проще свернуться, чем охладиться, а мышцам зажариться. И потому он стремится к холоду, лишь бы прекратить мучения в невидимом котле. Постоянные обмороки длятся сутками, по лбу стекает ледяной пот, а состояние идёт к ухудшению, но. Всякий раз, оказываясь на грани, когда уже кажется, что дороги назад нет, что осталось совсем чуть-чуть и тело вот-вот покончит с собой само — командир возвращается к тому, с чего начал. Как ни в чем ни бывало. Он снова становится здоровым, но только для того, чтобы повторно стать больным. И так без конца. Точно кто-то сшил куклу вуду на другом континенте и тыкает туда иглами по настроению; съедает его душу по частям, чтобы потом выплюнуть невредимой, а телесно Сона подкашивает в моменты, когда он нужен больше всего. И так получилось, что последнее сражение с Анаханом выпало именно на тот момент, когда жар повторно атаковал столь важную фигуру в армии. Но разве это не досадно? Не пасть от меча, но подкоситься от какой-то неизвестной заразы? Сейчас, как видит Хисын, осложнения прошли, потому как результат на лицо. Воину гораздо лучше — вот, уже развлекается с придворными дамами; или это были служанки?.. По голым людям трудно определить статус, когда все красивые, а кое-чьи стандарты достигают облаков по своей высоте. Но. — Он осмотрел мои раны с нарывами, и… Хоть как-то же они должны узнать, что это за напасть и как с ней бороться. — Это то, о чём мы думаем? — Он не сообщил вам о вердикте лично? Зачем-то тянет время, не спеша озвучивать, хотя Ли сдаётся, мол, что-то Ким всё-таки определил, в который раз осмотрев тело Пака. Со стороны Сону можно было пошутить: страдающий от раскалённости тела Сон был настолько горяч, что своей страстью сжёг себя сам, как и людей вокруг… Но всем троим, включая Хисына, было совсем не до смеха; от происходящего, неизвестности и идущей вслед за ней мнимой обречённости воротило. — Как видишь, он достаточно хороший врач и честный человек, чтобы не распространять чужие тайны. Когда я спросил его, Ким направил меня к тебе. — Так вот, почему пришли лично… Ох уж эта маленькая загадочная лисица. — Я бы и так навестил тебя. — Я знаю. С командующим довольно близки, потому что Хисын не дурак. Отлично разумеет, что налаживать отношения с кем-то вроде любимчика всех наёмников и армейцев — в его интересах. Оставшиеся за плечами сотни лет правления предков (ведь пепельноволосые Ли — основатели Ёнина) на своем положительном примере показали, что важно, а что второстепенно; полностью неважного априори не существовало. Ведь до сих пор легендарная династия с глубокими, но непрерывными корнями, продолжала своё властвование беспрерывно, будто не было всех этих лет (вместе с шансами пасть в небытие) за спиной их потомка, Хисына. Если он сделает всё правильно, то продлит историю относительно молодого государства. Есть правители, которых ненавидит народ, и тем самым обрекает их на недолгое царствие — подобные удерживают власть только до поры до времени, а потом их свергают, жестоко расправляясь с остатками семьи. На главную сцену на смену им ставят какую-нибудь армейскую пешку. Воины всегда были любимцами: они, в отличие от ленивых правителей, засиживавшихся в тёплых и уютных покоях, защищали население ценой своих собственных жизней, и по той причине получали больше уважения, а приходя к власти удерживали её в своих руках значительно лучше тех, кто никогда не был в горячих точках. Действующая, умелая и сытая армия всегда была главным фундаментом для любой державы, империя это или нет. Ёнин не настолько уж велик, но за его мощь можно благодарить простых людей, обученных защищать своё. Именно поэтому Ли так тесно контактировал с армией, с самого детства начавший изучать военное дело, участвовал в сотне сражений, чего делать был не обязан, не будучи первым наследником. Он оказался последним ребёнком короля, младшим из предыдущих, шестым — с большим отрывом. Отношение по этой причине сильно отставало от того, что мог потребовать к себе принц. Скорее напоминал собой дальнего родственника, что во дворце всегда был гостем, однако на деле лишь выжидал удобного момента, когда ему не придётся ничего доказывать, а люди просто склонят перед ним свои головы, признав, кто в Ёнине хозяин. Полукровок, пожалуй, и то принимали лучше, когда они были единственными или одними из двух, чем его в юные лета. Хисын никогда не был бастардом, но какое-то время оставался на задворках, точно ждал, пока на верхушке все перебьют друг друга сами, а уже потом он придёт лакомиться оставшейся на могилах павших победителей наградой. От него ничего не ждали, не требовали, потому как не возлагали никаких надежд, пытаясь растить, как комнатную розу. Будто для красоты, ведь с самого детства мальчик был хорош собой, рос статным, только вот несколько тоньше и щуплее своих сверстников. И может эта роль ему бы подошла. Но на примере всех завядших в комнате Сону (который никому не желал зла) цветков Хисын убедился, что такое воспитание бы закончилось плачевно — он бы закончился плачевно, как те самые обугленные и превращенные в пыль от мягких прикосновений веточки растений. Красивое не требует к себе много внимания. Красивое долго не живёт. И жить ещё короче не хочет… Ли был нежным мальчиком, но ради того, чтобы выжить, обзавелся шипами более убедительными, чем были его душевные лепестки. Пока не растерял их целиком, в обстоятельствах окружающей засухи оставив лишь остриё. И именно благодаря выносливости в невыносимых условиях (жестокости по отношению к себе же) прямо сейчас стоит перед столь уважаемым полководцем на равных — вольный носить пока ещё не королевские красные, но уже бурые одеяния; которые может носить только подтверждённый наследник. Пускай первую часть жизни пробыл в тени старших братьев, успев собрать молву о том, что «последний ребёнок, даже когда он мальчик — самый бесполезный, когда впереди него стоят пятеро» — оказался самым удачливым из них. Все его старшие родственники в итоге погибли гораздо раньше; до сих пор неизвестно, были ли те случаи просто «случаями» в глазах судьбы, или же на это повлиял кто-то извне. Но совсем скоро младший Ли, что донельзя тихо и неподвижно выжидал своего часа блистать, занимаясь другими делами — остался наследником вне конкуренции, которому не надо было сильно стараться, чтобы быть выбранным отцом. Потому что выбирать больше было не из кого. Он мог не марать руки и не подвергать себя испытаниям на выносливость, на смелость при выходе на поле боя, да и сам отец, что мало воевал во взрослом возрасте, перед походами отговаривал последнего живого сына идти на подобный риск, ведь боялся потерять и его, но. Хисын никогда не слушал. Зато посредством уперости и упорства стал настоящим мужчиной, который получил уважение не только свиты, но и самой армии. А это было очень важно. Через Сона, с которым познакомился ещё на поле боя, в дни настоящего Хисын имел прямой выход на всех солдат. Харизматичный полководец Пак был чуть старше него, и источавший силу моральную и физическую, зарекомендовался самым доверенным человеком во всей стране, его поддержкой и опорой — фактически тылом, который перекрывал риск получить удар ножом в спину от кого-нибудь, кто мог бы затеять военный переворот. Заговорщики ведь всегда бдительны. Командующий Пак этому бы воспрепятствовал, будучи ёнинцем по рождению и не имея повода спорить со справедливым наследником, будущим правителем. Солдаты всегда выбрали бы Сона, последовали бы его приказам впереди царских. Он же сам целиком и полностью был и остается на стороне Хисына, а вместе с ним — и сотнетысячная армия. Они были солидарны и принимали взгляды друг друга, доверяли и делились даже тем, что могло разрушить их жизни: именно поэтому о болезни мужчины знал только Хисын, и только с ним, помимо проводившего все осмотры лекаря, Ким Сону, который сдержал бы любую тайну в секрете — мог поговорить Пак. А потому их отношения походили на дружеские: командующему с именем «Пак Сон» Ли Хисын многое прощал, позволяя тому вольности, шутки и надменные взгляды, которые быстро вошли в привычку и никогда не выглядели неловко, пролетая между словами. — Мазь помогла? — мужчина пододвигается ближе к командующему и подтягивает ткань на рукаве халата вверх, чтобы взглянуть; красные разводы по-прежнему покоятся на месте, став только ярче. Неважно, на какой стадии находится болезнь, укрепляет или ослабевает своё влияние: лежит Сон пластом целый день или чувствует, как у него открывается второе дыхание, когда волны приступов лихорадки отступают — следы никогда не уменьшаются в своём размере и количестве, порой отличается только их яркость; перед осложнениями и после. Но теперь… Что Хисын видит? — Отчего-то сыпь стала гораздо меньше, — в ответ ему полководец поднимает глаза, но не голову, глядя из-под полуприкрытых ресниц, пока тот смотрит на запястье. Не целиком очистилось, но учитывая, что никакие мази не давали подвижек прежде — проблема ушла вполовину. Сам не понимает, как такое возможно. — Сону волшебник… Эти следы на собственных руках появились чуть позже периода, в который Пак начал терять сознание и страдать от круглосуточных лихорадок, при которых его тело становилось настолько горячим, что могло бы посоревноваться с силой жжения самого солнца. В отличие от Анахана, где шрамы считались достоянием и гордостью война (ведь человек, не державшись оружие, априори не мог считаться уважаемым) — в Ёнине любого рода отметины, царапины, шрамы, сыпь и неидеальность кожи сильно порицались. Особенно аллергические следы. Потому как никто не мог знать об их истинном происхождении, а схожие симптомы часто относились к смертельным заболеваниям. Неизвестность и невозможность лечения многих недугов пугали людей. Считалось, что всё тело должно быть чистым: никаких шрамов, синяков, потёртостей, мозолей и уж тем более следов неясной природы. Воинам делали исключения в случае шрамов, но и для них всё бы закончилось при находке того, что есть у Сона. Его проблема была посерьезнее несоответствия здешним стандартам красоты. При обнаружении подобной аллергии жизнь любого больного уже можно было считать подходящей к завершению; ещё до оглашения финального вердикта со словами о том, мол, это реакция на яблоки, и пройдет. Что подданные, что дворцовая свита: все могли посчитать, что человек с такой проблемой одержимый, прокаженный, а самое главное — заразный. Это запросто могло стать и непременно стало бы поводом для того, чтобы свергнуть с трона или лишить высокого поста в армии, обозвав человека непригодным, довести его вплоть до изгнания из общества. Не только из верхнего Ёнина, а вообще из страны; отправить скитаться по пустыне — тому наглядный пример наказаний. Ещё и с учётом того, что армия и её воины — защита для королевства, возглавляющими такое внушительное число полководцами могли становиться только здоровые и крепкие люди… Скрывать до конца — задача самого Сона; помогать в прикрытии и пытаться найти решение — задача Хисына; ну а лечить из последних сил — на хрупких плечах Сону, но он не почувствует непосильной ноши, ведь любит врачевать. Чего только стоят его лекарства, впервые давшие сдвиги в сторону улучшения. Хисын шуршит по собственным карманам, и, когда ныряет в тот, который не так давно тот самый ручной лекарь от скуки пришил к его бурой военной форме — находит спрятанной там внутри какую-то маленькую кривую (будто сплющенную в плоскости) баночку. Мятой разит за километр. — Я не без причины зашёл к Киму по пути. Раз прогресс есть, продолжай обрабатывать все участки, не сопротивляйся лечению. Я уверен, что тебе помогли именно его травяные мази. Увы, назвать это «всего лишь аллергией» ежедневно осматривающий полководца Ким так и не смог. Ему и его опыту можно было доверять. Прежде Хисын был уверен, что в зоне риска они с командующим, но всё-таки Сону — третий в корзинку будущих каторжников, если секрет командующего всё же окажется раскрыт. Попадают, как домино, все они… А Ли обещал себе положить все силы на защиту лекаря. — Будь осторожен и всегда помни о том, что должен скрывать происходящее, — лишний раз напоминает напряженный легкомыслием Сона Ли, пока, раскрутив данное Кимом новое лекарство, позволяет аромату наполнить помещение до краев. Напоминает масло. — Да, я помню. Нотки мяты и камелии, стертые в жидкую субстанцию с другими, неизвестными Хисыну травами. Наверное, Ким лично собрал их где-то на склонах нижнего Ёнина своими маленькими ручками, ездил в такую даль. Было ли бы проще, если бы ладони Сону обладали силой лечить что-угодно, а не убивать? Неясно. Но Хисын ни о чем не жалеет и ни в коем случае не желает его переделывать, потому что защита от нападений для их государства гораздо важнее, чем дальнейшее лечение уже после них. Выбирая из двух вариантов, Ли отдал бы предпочтение дару умертвлять, быть может, хотя бы потому, что в мире пока ещё не было и нет людей, которых он любил бы достаточно сильно, чтобы быть готовым отдать всё за их воскрешение. Никто в его глазах не заслужил этого настолько. Пускай Ким Сону помогает Паку чем может — главным и, помимо того, собственноручно сделанными лекарствами. — Ты мне так и не ответил, почему взял только одного раба, — бубнит Ли, пока, склонив голову, помогает Паку размазать лечебную жижу по рукам. Сон долго вздыхает ни то от сильного ментолового жжения, зарекаясь, что Ким Сону теперь будет ассоциироваться только с мятой, ни то потому, что будь его воля — не взял бы ни одного, коли речь заходила о немолвящих. Набирать несовершенных рабов, не способных на такое элементарное, как речь, изначально было идеей Хисына. Плохой ли? С которой, так уж вышло, командующий был не согласен. Пускай они сходились во многом, в этом получилось разойтись в разные стороны — Пак не понимал его мотивов. Хисын был тем, кто отдал приказ искать именно немолвящих, однако этого оказалось недостаточно в долгосрочной перспективе — помогло бы только на время. В глубине души Сон не совсем понимал эту логику, а потому согласился сквозь «не хочу». Но даже придя на рынок с рабами и поглядев на немых, отказался кого-либо брать, объяснив это тем, что ему «просто никто не понравился», а на деле же стоя на своём до последнего. Пришёл только для галочки, чтобы не вызвать вопросов у Ли по поводу непослушания. Однако Хисын как будто чувствовал, что Пак сделает по своему, и по той причине послал дополнительную поддержку, тех, кто точно бы привёл остальных немых во дворец. И того «единственного раба», существованию которого удивлялся и додумывал сказочные причины Ли, Сон брать на самом деле тоже никак не хотел — никакого исключения и отхода от собственных убеждений, но та произошедшая случайность, которая могла стоить Паку жизни и столь высокого поста, факт того, что все могло бы обрушиться в один миг, а последствия долетели бы до Хисына… Повляили. Сон, что осознанно даже в жару носил максимально закрытую одежду в несколько слоев, чтобы ни дай Боже не засветить участки с сыпью — в момент, когда раб разорвал рукав правой руки неожиданно для самого себя растерялся настолько, что просто… Принял его, чтобы спасти ситуацию. Сам не знает, как додумался до этого, но свою роль сыграли цвета и обстоятельства над ними: из носа ушибленного при падении мальчишки текло, напоминая оттенок самих разводов на теле. Пойти ему на встречу показалось единственным шансом выйти из воды сухим, и в этом не было ничего особенного. В нем не было, если не считать ослепительных глаз, в которых собрались осколки всех древних звезд, что только видел небосвод. Потому как его же кровью пришлось спасать созданную им ситуацию, пусть этот раб теперь считает, что заплатил за попадание в верхний Ёнин вот так, и рассказывает об этом всем своим друзьям, как о страшилке, в которую трудно поверить. Ах, точно, рассказать не получится… Он же немой.

И в этом его спасение.

Поведать об этом инциденте будущему правителю полководец не спешит, а только подавляет желание многозначительно нахмуриться и уйти в себя; а всё равно уходит. И думать, что, может быть, было бы правильно убрать новоприбывшего раба не только со дворца, но и из мира сего — правильно. Ибо на кой черты ему ходячая угроза, способная шантажировать знанием чужих секретов? Но. То, что он немой, все-таки до поры до времени сыграет на руку. А убить вот так сразу — вызвать лишние подозрения. Если понадобится, а своё время придет, Сон скорее избавится от любого, кто станет неугодным и представит собой опасность. Покуда встреченный чужестранец уже привлёк к себе повышенное внимание, но не способен даже разговаривать, пусть живёт. До тех пор, пока он выучит ёнинский, у него ещё есть время для существования. Но периодически присматривать за ним придётся. — Он показался мне самым выносливым. — Вот оно что, — Ли кивает так, словно ожидал услышать что-то помимо этого, но вытягивать подробности из Сона по крупицам не стремится; мало ли, какие у него планы на симпатичного раба — его дело, на которое имеет право. — Жаль, что тебе больше никто не приглянулся. Но ничего, — Хисын складывает руки, обвив раскрытыми ладонями закинутое на ногу колено, пока Сон перед ним распинается, пытаясь не выдать неприязни к столь нестандартным идеям, — я приказал взять ещё рабов с другого аукциона. — Вы ходили туда лично?! Пока Хисын ещё не стал правителем — не обязан таскаться повсюду с сопровождением и может выделить минуту на то, чтобы рвануть в любую часть Ёнина и увидеть того, кого хочет, не будучи до такой невероятной степени занятым, как обычно полагается быть занятым королю. Правда, с учётом того, что отец больше не в состоянии выполнять свои обязанности, прикованный к кровати старостью и приближающимся затуханием — обязанностей Ли значительно прибавилось. Но он всё ещё относительно свободен, пусть и не в любой момент, когда захочет, но в подходящее время да. А вот когда умрёт старший Ли, которому и так осталось немного, подобной роскоши его сын себе позволить не сможет — каждый шаг правителя будет регламентирован, каждое его слово записано в книги, которые в будущем пополнят местные библиотеки, пока люди будут составлять историю Ёнина. И Хисын станет её частью, совсем скоро вынужденный существовать в жестком контроле, и контролируя сам. Пока же он второй человек, наследник — относительное количество воли для него очень завидно и удобно. Особенно с осознанием того, как скоро он её потеряет. — Да, и продолжу ходить, выбирать новых, пока у меня ещё есть такая возможность. — Вы взяли ещё?.. Сколько? — Около пятидесяти. Незадолго до коронации перед Хисыном стояла задача обновить содержимое дворца: от кухарок до наложниц, оставить нетронутыми только воинов, потому что они уже состояли из его людей. А вот к прислуге были некоторые вопросы. Хотелось надежности, лежащей в искоренении всех, кто только притворяется друзьями, а на деле так же выжидают слабости будущего короля, дождавшись слабости нынешнего — и с этим все понятно, но почему во дворец ему понадобились именно немые?! Сон никак этого не примет. — Почему именно немолвящие?.. Разве это не принесет нам неудобства? — О твоей аллергии никто не должен знать, иначе армейское доверие вместе с уважением к твоей личности пошатнется: сначала они начнут искать подвох, а вскоре и кого-то на замену. Я это учитывал, поэтому и отдал приказ собрать не просто рабов из других стран, а не способных разговаривать даже после обучения нашему языку чужестранцев. То есть, немых. Мужчина не может скрыть своего несогласия — мнение Сона всегда несётся впереди него, и на затворах сознания Ли понимает, что если придёт полностью новая власть, то полководец не выживет. Его не сделают заложником и не отправят в ссылку по пустыне, а убьют первым — за своенравность и острый язык, с которым способен мириться только прислушивающийся к мнению своих людей терпеливый Хисын. — Я понимаю, что так намного безопаснее, и что вы сделали выбор в сторону несовершенных рабов, чтобы ограничить зону разнесения сплетен, но. Рано или поздно они научатся другим способам взаимодействовать, — пытается объяснить свою позицию Пак, — либо же спустя время выучат ёнинский достаточно, чтобы на нём писать и всё равно в конечном счёте передавать друг другу знания, распространять слухи и сплетни, которые я хотел бы сохранить только для себя и приближенных, в секрете. И что вы предлагаете делать? Если идея с немыми рабами — крайняя и последняя мера из возможных к принятию?.. — скептически приподнимает бровь Сон, потому как сам перепробовал все варианты, тщательно перебрав их в голове. Он никогда не был дураком, но сам Хисын был хитрее всех мудрецов в Ёнине вместе взятых, а потому и этому постфакту мог найти решение. — На самом деле есть способ справиться с ними, — вздыхает Ли, — и об этом я хотел с тобой поговорить. — Да что вы? Правда? — скептически крутит головой Сон, когда будущий король заканчивает с добродетелью, обрабатыванием раны, веля тому снова спрятать сыпь. Полководец запахивает постоянно развязывающийся халат, в попытке связать узел покрепче намертво затягивает два кусочка ткани обеими руками, а его лицо в этом процессе становится уж сильно сосредоточенным. В это же время Хисын поднимается и спокойно следует к ставням в конце купальни, заложив руки за спину. Раскрывает их на полную мощь, чтобы впустить в помещение по-прежнему проливающийся на эсэйские поля свет. Акрополь, где они находятся, стоит выше всех, почти что на одном уровне с вулканом за их спинами, а потому отсюда открываются прекраснейшие виды. Реки, пастбища, маленькие озера, ворота у въездов. — Я объясню, если до сих пор не понимаешь, — стоит он спиной, но продолжает говорить, чувствуя, как Пак неспеша переставляет ноги, чтобы подойти к окну. — Сколько у нас сейчас новых рабов во дворце? Ты проверял? — С учётом новоприбывших по вашей воле, порядка… Сотни, наверное. И замирает в полуметре. — Тебе нужен личный, — а Ли к нему так и не поворачивается, многозначительно глядя вдаль, пока укладывают руки на подоконник. Ветер развевает его отросшие пепельные волосы, но ничуть не трогает влажные, более темные серые Пака. — И на этом всё. — Всё?.. — Личный слуга должен быть немым. — У нас и говорящих безумно много… — Я говорю конкретно про немого. — На что? — недоумевает, к чему ведёт Хисын, Сон. — Неужели ты не понимаешь? А я думал, что ты гений прочтения по лицу, и молчание тебе не помеха. В усталости от игр в «угадайку» командующий роняет разочарованный выдох и принаклоняет голову вбок, сверля Ли грустным взглядом с мольбой, чтобы тот наконец сообщил всё прямо, потому как ближайший прогноз не обещает, что командующий додумается до всего сам, ловя одни только намёки, как желающие мяса собаки ловят кости. Ли сдаётся и говорит, как есть: — На твоем месте я бы выбрал всего одного единственного раба и максимально привязал его к себе. Вот, о чём идёт речь. На первых парах будет лучше, если он не сможет ничего понимать, ведь так не сумеет впитывать сплетни даже при желании. Поэтому выбор пал на чужестранцев. Наш язык состоит из иероглифов, на изучение коих в среднем у приезжих уходит не меньше пяти лет, а менять выучившихся рабов так часто — неразумно. Но и то, что все иностранцы однажды поумнеют, неизбежно. Немым чужестранцем твой избранец должен быть для начала, чтобы мы выиграли время для привязок. А дальше, даже если он освоит наш язык и сможет передавать послания другим людям в письменной форме, свою роль сыграет иное, — не зря Хисын об этом вспоминает: — Уважение лежит через страх или через горящее сердце. Зная, что во время пира получат много бесплатного зерна, люди работают ещё усерднее, чем когда им и их семьям грозят палками и кнутами. Отсюда, где-то ближе к границе с нижним Ёнином, за пастбищами с рогатым скотом и полями с зерном, стоит целый ряд строений с медленно крутящимися жерновами. Мельницы цепляют взгляд даже на столь далеком расстоянии, из-за сильных порывов нисходящего с гор воздуха не прекращая крутиться ни на миг. — Прежде, чем раб сумеет контактировать, лишенный базовых умений в виде речи, — продолжает любоваться ими Хисын, вместе с потоком ветра отпуская непрошенный совет, — заставь его сердце гореть для тебя и его самого быть тебе верным, как полководцу, будто он не помощник и не раб, а часть твоего тела, будь то полноценная рука или нога. Словно другой у тебя не будет. Привяжи его к себе. Примени, как вещь. Но ту, что принадлежит только тебе, и которой ты не найдешь замены — дорожа ею. — И как я должен его применять, если мне знакомо только военное дело? Хотите, чтобы я взрастил себе преданного оруженосца?.. — Когда я взойду на трон, больше не смогу заявляться в любое время дня и ночи в военный сектор. Хисын глаголет истину. Наступит время, и их пересечения с Соном сведутся к минимуму, и по этой причине нужен кто-то дополнительно, с кем можно было бы разделить ответственность. — Тебе нужно будет ещё одно доверенное лицо. И попервах оно тебе пригодится даже в виде оруженосца, можешь быть уверен. Молчаливый воин лучше болтливого. А если ты сделаешь всё правильно, привязав его к себе раньше, чем он отыщет способ общаться со своим окружением и видеть этот мир без ограничений, прежде, чем кто-то снабдит его иными убеждениями, то он будет твоим. Проникнется благодарностью, будучи верен тебе искренне. Только тебе — впереди всей Вселенной. Ведь как и нам во дворце, полном врагов и инакомыслящих, прибывшим на чужие земли людям нужен человек на их стороне — а вокруг лишь чужие. Искать своих непросто, но того стоит. К тому же… Даже по прошествию годов, когда он освоит ёнинский язык и нашу письменность, и будет иметь все возможности тебя подвести — не сумеет. Не из-за физической невозможности. К тому времени желание так поступить отпадет само: у него не возникнет и мысли передавать кому-то наши секреты, искать для этого повод тоже. И время, что у нас есть, то есть у тебя, — осекается Ли, пытаясь выставить сказанное максимально в интересах полководца, а не в своих, которые тоже присутствуют, — до момента его разумности — время, которое надо потратить на привязки. Такой вариант гораздо лучше, чем менять рабов раз в пять весен. Я не хочу проливать много крови или изгонять кого-то с земли, которая была освоена с целью объединить бездомных и странников. Ли не зря задевает не столь далекое от них прошлое — ёнинцы собрались здесь, как выходцы из разных мест, чтобы создать свою страну. Идеальную для жизни, пускай та и стоит на вулкане. — И как я должен выбрать правильно, когда вы увеличили число тех, к кому я обязан приглядеться? Это же как тычок в небо с завязанными глазами. — А зачем выбирать из тех, кто привлёк меня? Присмотрись к тому одному, что выбрал сам, — взгляд становится нечитаемым, а сам Ли как будто не здесь, пока всё это говорит, — тебе же лучше знать, что нужно: может то, что ты выбрал именно его, это не случайность, а судьба? Сначала казалось, что за тем странным рабом нужно присматривать, но из-за слов Хисына Сон поспешно меняет мнение. Люди и так бросаются на новости из дворца, разбирают их, как горячие пирожки, не боясь наткнуться на разогретую внутри плесень, а теперь ещё и начнут пускать абсолютно беспочвенные слухи. Тогда на площади полководец и новоприбывший невольник привлекли многовато внимания. И… Если Сон будет давать поводы для их подтверждения и дальнейшего развития снова — с безымянным мальчишкой из ниоткуда их окрестят любовниками, увидят между ними страсть. А учитывая нелёгкую ситуацию в семье, Паку сейчас совсем не до подобных громогласных сплетен; ни к чему эта вишенка на торте, ведь посторонних глаз на Рёхэ в тот день было слишком много, чтобы скинуть всё на людскую фантазию, как это происходило с рассказами про не совсем выдуманное число его любовниц. Придётся сделать всё, чтобы держаться от того паренька подальше, чтобы о них поскорее забыли, перестали говорить. И опять не послушать Хисына…. — Это просто совпадение. — И очень жаль. Подумай, не путаешь ли чего. — Я подумаю. — Вот и славно, — Хисын наконец соглашается переключить тему на что-то более приземлённое, когда о дополнительных приготовлениях к предстоящему пиру в часть коронации ему напоминает вид мельниц вдали: — Наши люди сделали достаточно хлеба на предстоящий пир? — Слышал, что до конца недели управятся. Запасов старых круп столько же много, как и новых. В среднем Ёнине и за воротами у верхнего было построено множество ветряных мельниц. — В таком случае нашей стране остаётся только пожелать много ветряных дней… Совсем не жаль накормить свой старательный народ сторицей. Ах, ещё кое-что! О пире, — Хисын наконец оборачивается через левое плечо и отчего-то выглядит очень довольным от самого факта, что спрашивает Сона напрямую заранее: — Я могу ожидать, что ты придёшь с женой? Знаю о ваших сложностях и спрашиваю не для того, чтобы испортить тебе настроение, а чтобы знать, сколько мест оставлять у главного стола. Не хочу отсаживать тебя далеко. А вот и та самая причина, по которой слухи об интрижке с кем-то третьим Паку сейчас ни к месту. Сон роняет смешок, что имеет мало общего с радостью — вопрос остаётся висеть в воздухе. В отдалении, на полях в среднем Ёнине, за воротами видятся крутящиеся жернова — на них он и смотрит, стараясь не думать о грядущем плохом. Но есть одна вещь, которая смущает полководца гораздо сильнее. Часть мелких ранок на правой руке исчезла, а общее состояние тела почти не изменилось в худшую сторону, хотя к этому времени болезнь уже должна была напомнить о себе жаром. Перепад должен был произойти примерно сегодня, но. Сон чувствует себя живее, чем когда-либо. Дело точно не в мазях, потому как новой воспользовался только что, со старой же прошло много времени, и ни от чего у него не было такого эффекта, как от… Чужой крови, которой тонкие пальцы выводили иероглифы на его запястье. В том самом месте, где зажили нарывы.