ventosae molae

Глубокая затяжка, и спустя секунду, когда нажим на грудную клетку ладонью послабляют, дым лишь наполовину покидает лёгкие — оставляя такую же значительную часть себя внутри. Худощавый силуэт бросает себя сидеть на ступеньках, сбиваясь со счёта времени и людей, которые успевают пройти перед ним по переулку или вверх по лестнице, мимо. Глаза слезятся, и всё перед ними плывёт. Наверное, только по тому, что вокруг стало темнее и без прикрытия век, военный врач понимает, что над ним нависает человеческая тень. — Я же говорил тебе прекратить вонять, — причитает мужчина и, не встречая сопротивления, когда протягивает ладонь, выхватывает догорающую сухую траву прямо из рук сидящего на ступеньках перед кабаком. Всё движение, которое царит вокруг, направлено вглубь пивной лавки или из неё наружу, но Хан, почему-то, застрял где-то между миром трезвости и полного забытия. Ни туда, ни сюда. Смотритель спустился со своей башни, чтобы помочь тому определить направление и прекратить сидеть на проходе? — Ты вернулся, хён. Что-то случилось? Нет, Минхо пришёл, чтобы определиться сам. — Случился выходной. — Да ну? Вы же особо без отпускных… Он сбрасывает листок на каменную кладку и тушит тлеющие остатки подошвой. Но даже на такой жест сидящий напротив реагирует с расположенностью. Обычно то качественное, от чего можно прикурить, трудно достать самостоятельно, не имея доступа к медицинским знаниям и запасам; или же надо работать при храмах. Но их, трав, которые можно только поджечь, чтобы надышаться дымом и принесённым им успокоением — в арсенале военного врача достаточно. В церквях и иных местах обитания святого, помещения окуривают от злых духов, а в лечебницах, где те самые злые духи закуривают вместе с военными врачами за компанию — дымом вместо воздуха дышат от нервов и плохого настроя. Если Ким Сону, такой же лекарь, ненавидит запах гари и всё, что с ним связано (он однажды говорил, что до слёз боится огня, а оттого и от дыма воротится) и направляет все силы на создание безобидных травяных мазей — Хан экспериментирует с поджогом того, что от них остаётся. Побегает Ким Сону по полям, распугает овец, зато принесёт целую корзину стеблей, корешков и цветков — ненужные остатки отправит коллеге. Потому последний и имеет собственный список проверенного. Например, для очищения крови после ранения воинам нужно курить терновые листья и сушеные бутоны. Смотрители же на границе и башнях, такие, как Минхо, для улучшения зрения отдают предпочтение высушенной тырсе или ковылю. А вот для того, чтобы отогнать «чёрные мысли», любому человеку стоит остановить свой выбор на сушёной полыни. Сейчас Ли вырвал из рук последнюю. — Побудешь со мной? Они улыбаются молча, и в этой тишине достаточно быстро передают друг другу безмолвное предложение и согласие — зайти внутрь получается ещё не под руку, но под неё обязательно оттуда выйдут. Ли работает смотрителем башни в среднем Ёнине, на въезде за ворота, где гораздо безопаснее, чем на границе, и значительно тише, чем на площадях перед подъёмом в Акрополь. «Просто Хан», у которого от когда-то полного имени осталась только фамилия — для Минхо ближе кого-либо ещё в городе, хотя у последнего жизнь сложилась самую малость лучше. Оставила ему истоки и нетронутые корни — целое имя, которое Ли носит без изменений вот уже больше двадцати семи октябрей. С флегматичным же лекарем, который не имеет за душой ничего, и смотрит на всех, за исключением Минхо, сквозь — спелись как раз таки из дополнения; разностью характеров восполняли недостающие черты. Каждый диалог казался целительным. Известный в среднем Ёнине и за его пределами, как «просто Хан» — заражал своим спокойствием, как чумой. Зная и ожидая этого, Минхо пожаловал сюда целенаправленно, за ним и его умением относиться к окружающему хаосу так, как будто его не происходит. — В чём причина? Ты выглядишь взволнованным, будто не можешь найти себе места. Вопросы задаются по пути, пока Ли, придерживая за плечо, шагает к пустому месту поодаль, преодолевая несколько загруженные прислугой и посетителями бара участки. В воздухе стоит запах загулявших дрожжей и запеченного в печи картофеля, чья корочка наверняка отдаёт позолоченным. Здесь можно проголодаться даже будучи сытым, от одного запаха. Пока что цель — только выпить. — Нам как обычно, — кричит смотритель знакомому мужчине преклонного возраста, в фартуке, а поворачиваясь к Хану твердит потише, на ухо: — Это правда так. Мне всё чаще не спится. Снились странные сны. Хан смотрит с сомнением, граничащим с волнением; снам здесь предают особое значение. Он застывает в ожидании, что Минхо добавит что-то ещё из подробностей, но его молчаливые вопросы разбиваются о раскосые кочашьи глаза старшего, как о лезвия разлетаются на части овощи, которые здесь рубят для запеченных закусок. Вдалеке как раз слышатся удары ножей по деревянным доскам; дверь на кухню едва ли прикрыта тонкой тканью, печка с тлеющими углями — на всеобщем обозрении. На предчувствии, скорее всего, ничего не заканчивается. Символ столицы, города Эсэ и приземленной его части — кошка, но это скорее касается среднего города, потому что им и его переулками действительно правят мохнатые свободолюбители. Их подкармливают и почитают, не пытаясь сделать домашними животными или приручить. А вот в случае Акрополя, верхнего города, уже принято вспоминать о львах, ведь они — те же кошки, но относятся к более сильным представителям своего рода, выступая символом знати. Ни просто Хан, ни Ли Минхо к верхним сословиям не относятся, а первый даже не походит на уважаемое животное, но вот Минхо с его шестым чувством… Как и в случае покидающих родные улицы животных, когда те почуют опасность, если ему кажется — пора креститься, потому как по-настоящему «только кажется» ему крайне редко. — Разве ты не упоминал про водителя телеги, который говорил, что она забита под завяз? Они усаживаются за крайний столик у маленького окна, которое служит больше проветриванием, а не панорамной обзорочной площадкой. Пока царящий в пивнушке шум перекрикивает риск утечки секретов — никто не узнает лишнего. Двум свободным гражданам Ёнина привычно находить своё место среди таких же обычных людей и теряться меж стенами из тёмного дерева, даже если один из них периодически похаживает во дворец, чтобы вести учёт трав; большинство из них сезонные и не относятся к тому, что можно раздобыть в любое время года. Некоторые цветки вообще растут пару дней раз в один цикл, некоторые — раз в два-три года. А потому и собирать особо целительные, накапливая их наверху, важное дело. Во время, отвлечённое от войны, большинство связанных с медициной работают над её изучением, созданием мазей, сывороток и так далее. За полезные находки приглашают во дворец и награждают от имени самого короля даже лекарей, расположенных в самых низах Ёнина. В финале выходит приличная сумма золотых и серебряных монет, а за особые находки могут повысить до дворцового врача. Зависит от важности и полезности достижения. Может, в глубине души многие лекари и знахари-травники, такие, как Хан, верят в то, что однажды им удастся создать универсальное противоядие или нечто, что сумеет исцелить любую из существующих ран, болезней, а затем, вознаграждённые и признанные дворцовой знатью, они будут жить безбедно: в деньгах и пришедшем с ними уважении. И Хан один из них — это его мечта: ныне не имеющим ничего, стать всем. Кем-то уровня уже существующего в Ёнине мальчика-оружия — Хан желает стать называющимся «жизнь» в противовес смерти, которой повелевает коллега, Ким Сону; первым найдя рецепт для идеального целительного курева или другого вида медикамента. И целенаправленный поиск небезызвестного госари плохой тому пример, а потому Хан в ту сторону особо не смотрит. И последнему дураку известно, что всё, что с связано со сказочным папоротником, в котором «спит запечатанная на земле божественная сила, способная на всё» — выдумка. Был он раньше или же не было его никогда — нигде его не видели уже много лет. Скорее всего, так и не увидят. Легенда с её остатками, да и только. — Все работают по похожему принципу. Как лекари, подсчитывающие запасы, торговцы обязаны вести запись, — к месту подмечает Хан, сравнивая чужую рабочую рутину с собственной, — и вроде как тщательно пересчитывают тела, которые ввозят в город с поля боя. Насколько мне известно, правила мало чем отличаются от тех, что применяют к фруктам. Всему должен вестись подсчёт. Ты его проверял? За выбранном мужчинами столиком немного темно, освещён далеко не каждый угол и хорошо видна только половина лица врача. Смотритель же полностью в тени; оно и к лучшему. — Пока ещё нет… В том-то и дело, что про телегу упоминал, а в замечании с подсчетом есть смысл. Но разве на войне нельзя ошибиться с количеством тел? — Тот, кто отправляет их из точки А обязательно оставляет заметку для того, кто получит их в точке Б. Чтобы узнать, все ли цифры сходятся, и никого ли не растеряли по дороге. У них есть вся нужная информация. Но ты, как я вижу, уже сам будто решил, что знаешь, как всё было. — Верно… Но пока что больше предполагаю. — Тот звук брызг всё не даёт тебе покоя? Это из-за него? Даже если предчувствие проигрывается неожиданным образом, мимо незамеченными события не проходят. Минхо коротко кивает. — Чую, что это была не лягушка. — И что ты хочешь этим сказать? — хмурится, перенимая чужое настроение, и делает очередной глоток подоспевшего в разливных стаканах спиртного Хан, не моргая и не прикрывая век. — Мол, кто-то понял, что не пройдёт проверку на границе и решил сброситься в реку? Отступить? — Будь всё так, Хан-и, — нежно тянет мужчина, когда алкоголь ударяет в мозг, умиляясь чужой наивности, но не теряя невидимой хватки на собственном горле: пусть даже в пьяном состоянии переживание не отпускает ровно до тех пор, пока не осуществится и не позволит Минхо, наконец, расслабить пальцы, а не сжимать их на оружии, стоя на готове, в защите, а значит и у себя на нервах-струнах, — проблемы бы не было. Именно если бы этот некто отступил. Вся морока и головная боль же заключается в том, что незнакомец снаружи мог пройти мимо нашей охраны и оказаться в среднем Ёнине… — Что тогда это был за всплеск, если не проделки лягушек, а нога самого беглеца, по твоему мнению, переступила порог Ёнина? Камни? Отвлечение вашего внимания таким образом? — Я думаю, что это было тело. Звук был слишком громким. Что для камня, что для ползучих гадов. Они замолкают, молча утыкаясь в своих стаканы. Опьянение совсем лёгкое и до какой-то поры развязывает язык, но обстоятельства по-прежнему стесняют. Куда более весёлые солдаты за столиками сзади голосят, стукаясь огромными кружками с пивом, отчего то разливается в сторону навесу, отлетая каплями. Они остаются только фоном, пока заподозрившие неладное молодые люди в углу упираются друг в друга, пытаясь найти ответы и способы решения. Но пока что не находят никакой конкретики. Коллеги на границе сказали Минхо, что от недосыпа, порой, мерещится всякое. Просили не переживать, и он их понимает. Сам не за то, чтобы разводить панику. К тому же, замечание о том, что от усталости у многих случаются сны наяву, похожие на галлюцинации — не такая уж и глупость. Подобное сплошь и рядом для людей, которые лишены отдыха сутками и постоянно на стреме. Именно поэтому изначально Ли и сам скидывал все «показалось». Но не теперь: логично все сходилось с леденящей кровь теорией: — Неужели кто-то освободил себе место, сбросив труп в ров?.. — благо, Хан единственный, кто понимает ход его мыслей. — Понятия не имею, но всякое возможно. — Разве такие нелюди существуют? Ох… — Хан протяжно выдыхает и потирает усталое лицо руками, с каждой минутой всё больше понимая, почему Ли на взводе. — Не кори себя за то, что не проверил, — отвечает он в заключении. — Ты не мог знать этого тогда. — Всё очень плохо, скажи? А ведь может ухудшаться и дальше: то тело не будет последним, от которого некто избавится, свободно расхаживая по Ёнину. Во всяком случае, говорить в сослагательном наклонении сейчас — не имеет смысла. Это причина, по которой я решил взять отгул на выходные. — Не совсем улавливаю, зачем… — врач оживляется, выпрямляясь. — Ты считаешь, что можешь сделать что-то теперь, когда всё случилось? — А почему нет? Или ты имеешь в виду, что надо сидеть, сложа руки, и непонятно чего ждать? — Стоит ли так переживать, если это, допустим, обыкновенный простолюдин или сбежавший с полей раб, который хотел пробраться в город и работать здесь? Тогда он относительно безобидный. Самому же лучше сидеть тихо. — Но ведь мы не знаем, — смеряет взглядом. — Мало ли, кто мог пройти за стену в мою смену. Понимаешь? Если это серьёзное намерение и последствия его осуществления происходят по моей вине, — ему явно сложно произносить это вслух: Ли опускает глаза, не имея возможности забыть ни одну из своих ошибок, пускай ещё не столкнулся с их результатами, — то ни за что себя не прощу. Я должен всё исправить, пока не поздно… Вернуть перебежчика обратно, туда, откуда он пришёл. Или вовсе заставить власти его казнить, потому что он нарушил закон о защите границы, ещё и осквернил тело умершего, избавившись от него, как от ненужной вещи… Какой из меня смотритель, если я не смогу добиться этого минимума? — Ты же не считаешь, что можешь найти его самостоятельно? — придушивает эмоции и переключает внимание на более важный вопрос Хан, не споря о том, что пропажу, всё-таки, стоило бы найти. — Но я должен! Повторюсь, мы не знаем, кто этот человек и зачем он сюда пожаловал. Разбалтывать о своем промахе каждому служителю охранного поста мне тоже не стоит. Но незнание бередит душу, взбалтывает воду и делает её мутной. А бездействие — добивает. Хан прав, говоря, что это мог быть раб, сбежавший из нижнего Ёнина — с рудников или полей с мельницами. Но. Раз путник зашёл столь далеко, что-то подсказывает: целью не была обыкновенная миграция — слишком уж сложную схему он провернул, пошёл на непомерный риск. У него точно было, ради чего это делать, ради чего ставить на кон всё. Вольной или денег было бы недостаточно для его мотивации. А вот страх быть пойманным, который должен был его остановить — другое дело. Казни в Ёнине не такие жестокие и бесчеловечные, как в Анахане, где гонятся за целыми бидонами крови просто ради этой самой крови, но они есть. Не мог же он совсем их не учитывать? А всё равно провернул такое. Так что шансы, что человек из-за стены угрожает стране по крайней мере из-за своей хитрости, отчаянности и безрассудства — велики. Если бы это был обыкновенный иностранец без бесконечной мотивации и цели, сомнительно, что он стал бы идти на такие меры, как на убийство. Приехавший с целью начать новую, лучшую жизнь на чужих землях с чистого листа, он бы не стал следить, перечеркивая себе всё будущее на новом месте. Значит, что будущее в Ёнине — совсем не то, чего желает его сердце, и чисто додумывая, Минхо может сделать вывод, что, как только некто закончит то, зачем сюда пришел — убежит так же быстро и незаметно, как появился. Вот только что оставив после себя? А что до осквернения или неуважения к мертвому телу — в стране с шаманизмом это весьма… Опрометчивое решение. Ведь любую манипуляцию с умершими могут проводить только члены королевской семьи или те, кто получил право, впитав близость к духам с кровью матери, способен читать ритуал. Остальные же — рискуют понести наказание как от разгневанных духов, в которых здесь верят, так и от власти, которая не позволяет колдовать кому попало. На территории всего двуречия к умершим и их остаткам относятся с уважением: и Анахан, и Ёнин считают, что захоронение крайне важно, а потому обе стороны после битв всегда старались не оставлять своих людей, лежащими в песке и поклёванными стервятниками. Пускай у них была разная мотивация — всегда везли их, мертвых, обратно домой. Заботясь о почивших, несмотря на то, что обе страны были по-своему жестоки к живым. Считалось, что у мертвых может быть больше власти: призраки и другая таинственная сила пугала значительнее, чем примерно известные границы человеческой. Никто из жителей всего материка на двух реках не стал бы осквернить мертвое тело или избавиться от него специально. Да кто такой тот, кто посмел решить, что ему ничего не будет за сделанное? Откуда он родом, раз ему не писан безмолвный, одинаковый для любого человека твердой земли закон? — Стены стоят только на въезде в средний Ёнин, а пройти границу у нижнего не то чтобы невозможно. Это мог бы быть иностранец, — и оттуда такие выводы о его хладнокровии. — А что, если вовсе анаханец?.. Шпион? Ты хотя бы представляешь, каких масштабов это может достигнуть? Что, если он подосланец, который пробрался сюда, чтобы устроить военный переворот и помочь войскам своей страны напасть в более удобный момент? Найти прорехи, всё разнюхав? На самом деле, этого было бы достаточно, чтобы пустить огромную трещину посредине стройной конструкции. И всё по вине столь маленького винтика — Минхо, который пошёл против собственной интуиции, запутавшись, и не перепроверил — разрушилось бы в один миг. — Не наводи смуту раньше времени, — Хан мысленно пытается разнять споры в чужой голове, развеевая нагустевшие, пускай пока ещё невидимые, тучи на головой. — Это того не стоит. И я уверен, что всё не так плохо, ты почему-то сразу задумываешься о худшем варианте из возможных. А что, если всплеск и правда был только от лягушки, а мы уже с тобой развели такую суету в головах друг друга? Но предчувствие никогда не обманывает Минхо. — Лучше перебдеть, чем недобдеть, к тому же, я чувствую, что близится что-то неладное. Хотелось бы, конечно, чтобы я ошибался и мне всё лишь почудилось что тогда, что сейчас, но. Что, если надуманное действительно так? Мы должны предпринять что-то, как будто худший из сценариев уже близится к исполнению: только так будет шанс хоть как-то его предотвратить. До куда странник может добраться с его-то находчивостью? Парень напротив тоже опускает голову, и в миг закусочная, полная пьяных мужчин, чудится самым тихим местом во Вселенной. Никто не замолкает, однако и Хан, и Ли прекращают слышать — нет ничего громче голоса собственных переживаний. На этот раз заразным оказывается не хановское спокойствие. Врачевателю вовсе не свойственно паниковать, ведь его способность нервничать по поводу и без давно была измучена куда более жуткими трагедиями, после которых мало что страшно: он работал на фронте и видел многое, в отличие от Сону, которого туда же старались не пускать без особой нужды. И это закалило безымянного Хана куда сильнее кого-либо ещё. Он был спокоен и рассудителен, полезен во время как затишья, так и полного краха. Надёжен. В разуме укрепилась фраза «чему быть, того не миновать», но в этом случае у каждого есть ощущение, как будто сейчас — быстро истекающее время, за которое ещё можно что-то изменить. Если будущее предначертано, а на пятки Ёнину наступает зловещий рок, почему бы тем, кто получил неявные подсказки первыми, не попробовать переписать судьбу? Пока ещё не поздно. Минхо рассказывает и выглядит излишне убедительно, чтобы скинуть всё на воображение и махнуть рукой. — Знаешь, Хан… Поскольку мне не дотянуться до дворца, — приближается, почти что переклоняясь через стол и, заглянув в глаза, берёт за руки парня смотритель. Хан вздрагивает, заливаясь краснотой не так от спиртного, как от неожиданного жеста. — Ты тот, кому может доверить что-угодно не только я. Понимаешь, о чём идёт речь?.. — клонит ли он к тому, что лекарь способен хранить любые тайны, а потому люди к нему тянутся. И кто-то из этих людей, возможно, по стечению обстоятельств будет как-то связан с перебежчиком, если не окажется им самим? Мало ли — пусть и относительно, но Ёнин предельно невелик для того, чтобы сталкивать пытающихся сбежать друг от друга людей лицом. — Но в этот раз знать правду важнее мне. — Я ничего не знаю, — и в этом он не врёт. — Ничего страшного, Хан-и. Есть масса других способов, с помощью которых ты можешь помочь. Не смотрителю Ли Минхо, плохо выполнившему свою работу на одной из башен, а нашей с тобой стране. Я хочу обратиться к тем окраинам, к которым есть доступ у других. Начать сейчас и первым попросить тебя. — Попросить что?.. — от лица от смущения при близком контакте и напряжения от вопроса почти идет пар. — Держать уши востро и наблюдать за новоприбывшими людьми во дворце самостоятельно, — настойчиво кивает смотритель, а взгляд его проясняется, полный надежды исправить случившееся. — Стань не просто моими глазами, а глазами защитника Ёнина. Проявляй повышенное внимание к каждому, даже к самому невинному на вид. У нас есть шанс его найти, точно знаю. Я чувствую, — и опять всё упирается в это слово. — Понятия не имею, кем он может быть и как выглядит, но от себя я сделаю всё зависящее, чтобы найти там, где дотянется моя маленькая власть… Не знаю, что могу ещё сделать, поскольку она ограничивается стенами, подземными ходами и их окрестностями, но не замком. Зато у тебя всё по-другому. Ты дотянешься далеко, будучи лекарем. И никто не заподозрит тебя в поиске. — Возвращаясь к подсчету… — избегает соглашения Хан, выигрывая время для обдумывания. — Что насчёт того, чтобы поговорить с Юдаем и его племянником? Начать с этого, — предлагает лекарь, отстраняясь назад, чтобы набраться воздуха, но своих рук из чужих не выдёргивает; будто бы не желает терять ощущение прикосновения, пока думает над просьбой: Ли отпрянуть и не пытается, действуя убедительно. — Я точно знаю, что на въезде в средний город телеги с телами солдат принимают и в дальнейшем по безымянным или именным могилам распределяют именно они. Поэтому, даже чисто теоретически, если кто-то и пробрался за стену в телеге, то по прибытии должен был столкнуться с Юдаем или его младшим в первую очередь, потому что каждого солдата они подвергают процедуре перемотки. А других этой профессии в среднем Эсэ нет. Все проходят через них. Может что-то видели или слышали? Спроси про пересчёт тел, в конце концов. Все ли на месте, совпадают ли со списками? Только они могли убедиться, что никто не потерялся и не прибавился в пути. — Я поговорю, обязательно. Запомни мою просьбу и выполни со своей стороны. — Непременно, — в конце концов соглашается лекарь. — Об этом можешь не волноваться. Я бываю во дворце пару раз в неделю, помогая главному лекарю Киму с травами, — и это правда, ибо любой раз своего визита во дворец Хан получает от Сону часть неподошедших цветков и думает, что с ними делать дальше: засушить и поджигать время от времени, или придумать иное применение. — Он тоже много знает, поэтому предупрежу и его, чтобы приглядывался к новичкам. Причина, по которой он на это соглашается — только то, что Минхо может быть прав в своих опасениях. Хан с Ли друг другу самую малость «никто». Но одно это слово уже как будто значит больше, чем незнакомцы. Потому что из «никто» можно вырасти в кого-то, а незнакомцы привычно проходят друг друга мимо и даже не оглядываются, не вспоминают ночами после мимолётной встречи. А они друг за друга держатся во всех смыслах — как тот, кто всё потерял, и тот, кто пока что не познал это чувство ни по вкусу, ни по запаху. Но отчего-то каждой частичкой своего тела чувствует его приближение, а потому пытается предотвратить, прося помощи. — Понял. У меня очень нехорошее предчувствие, поэтому обязательно будь осторожен, что бы ты ни делал… Давай не будет преуменьшать и продолжим думать так, будто знаем точно, из-за чего оно появилось. Без сомнений. Кто-то пересёк границу, и этого кого-то нужно найти как можно скорее. На данный момент это главная задача. — Хорошо… — мирно кивает ему в ответ. — Но если представить, что мы его найдём, хён. Что мы будем делать потом? — Мы… — смотритель отводит взгляд с чужих глаз на толпу позади, но взор его расползается, будто мужчина весь в себе и представлениях о том, чтобы он мог сделать с преступником. — Поступим с ним так же, как он поступил с покойным солдатом. Утопят, как котёнка, что ли?.. Или, уладив всё между собой сами, по-тихому, сбросят в ров уже мёртвым, чтобы никто о нём ничего не знал и никогда не искал? — Не успокоюсь, пока не решу эту проблему, пока не доберусь до него, — говорит он заторможенно, будто в трансе: зрачки пустеют. — Осталось узнать, кто же он и где скрывается… Обнаружить его след, который приведёт в правильное место. Такие люди не должны свободно разгуливать по городу как минимум потому, что способны на убийство. Их подошвы наверняка мокрые от крови — благо, что так, наследивших откровенно, найти их возможно, — повторяет он, как заведённый в один конец механизм, не способный отключиться. Единственное, чего не понимает Минхо — это «зачем перебежчик так рисковал, чтобы сюда попасть»?

***

Вон поражается размерам дворца, выкатывая на него свои глаза-бусины. Блестящий пол из мрамора, под прозрачной толщей которого прячутся каменные трещины — напоминает запечатанные во всей этой глади, когда-то пролитые слёзы давно забытых жителей из прошлого, но. Очень вовремя мальчишка смахивает эти ассоциации, как дымку по утру смахивает день, вспоминая, что Ёнин донельзя молод и ещё не успел познать настоящего горя. Чем древнее земля и её народ, тем трагичнее их истории, а здесь… За прошедшие мимо жалкие шестьсот лет некому и некогда было омывать эти коридоры кровью и рыданиями, в отличие от остальных измученных временем территорий, причиной страданий которых вполне себе могли стать войны, развязанные стороной реки Эсэ, ёнинцами и теми, кто был здесь до них. Тёмные багровые занавески очень напоминают цвета, ассоциирующиеся с ними. Может ли держава сохранить себе звание великой, не окрасив эти самые полы в цвет занавесок? Одним рывком их распахивают, отводя по сторонам. Тонкая женщина с мертвецки бледной кожей, на которой при всей холодности оттенков обличия уживается рядина веснушек. Несмотря на всю сказочность вида, её лёгкость и нечитаемое как агрессивное лицо — весь этот образ не добавляет ей доброты. Разобравшись со шторами, заставившая утро проникнуть в центральный коридор, где собрались новоприбывшие рабы, она поворачивается к окну спиной и, завёв руки за спину, громкогластвует: — Что ж, начиная с сегодняшнего дня вы можете благодарить судьбу за то, что попали именно сюда, — звучит на всеобщем. То, на что получается обратить внимание в первую очередь — странное украшение, визуально разделяющее верхнюю часть её скул с нижней сверкающей на свету серебристой линией. Является ли это культурной особенностью носки подвесок в Ёнине, Вон не знает, но точно впервые видит, чтобы кто-то демонстрировал цепочку для шеи на лице, зацепив ту за переносицу. Но именно эта вещь заставляет не самую юную в помещении женщину выделяться среди другой блеклой прислуги, подчеркивая своё старшинство не только одеждой и суровым взглядом, но и аксессуаром, который не смогла бы позволить себе обычная рабыня. Она здесь главная. — С тех пор, как ваши ноги переступили размежевательную линию между средним и верхним городом — ваша жизнь разделилась на «до» и «после». С того самого момента, кем бы ни были, вы стали на несколько тел выше своих прежних соратников и всех тех, кто оставил Акрополь недостижимым. Никто из рабов на аукционе внизу, кто видел верхний Ёнин в прошлом — не врал, говоря о том, что нет такого второго места, как Акрополь на Эсэ. Это понятно хотя бы по виду из каждого попадающегося на пути окна: видно и Вону, стоящему в толпе. Как средний город и вся кипящая в нём жизнь, что казалась что-то значащей, сокращается до мелочи — и люди снизу остаются в роли букашек с точки зрения тех, кто под самым небом. Очень скоро становится понятно, почему же все так хотели сюда попасть. Верхний город называется верхним не без причины — он даёт шанс на достойное существование поистине со всех сторон ничтожным. Строение верхнего Эсэ действительно намного рослее не только уровня моря, но и части, где живут обыкновенные; середины. Маленькие деревянные, но изящные домики советников, близкой к семье короля знати, часть военного городка как пристройка и окраина с корпусом для лекарей оставлены близь дворца; стоять чуть ниже него на верхнем склоне, где улицы под наклоном, а сам дворец держится на прямом выступе горы, самой высокой на материковой части. Её видно ещё издалека — из пустыни. Если не худший вариант для жизни в виде среднего города видится отсюда ничем, то каково там, за пределами стены, окружающей столицу? В нижнем. Где есть и подземные пещеры, в которых с утра до ночи трудятся невольники из низшей лиги, не видя солнца, и поля с мельницами, посевами, которые видят только солнце? Поля ведь надо обрабатывать вручную, деля силы вместе с волами. Вон, Слава Богам, ни к одним, ни к другим не причисляется. Невероятное везение, которое почти что обернулось трагедией, привело его сюда, на самый верх. Но стремился ли он к тому, чтобы быть выше остальных там, где нужно ползать в ногах королевской знати? — Гордитесь, потому что вы рабы для жителей Акрополя, но для всего, что за его пределами — господа. Назвать рабами попавших едва поворачивается язык; для знати они и впрямь подстилки, но вот для оставшихся внизу, в сравнении с тем, с чем придётся столкнуться менее везучим — избранные. Вон лишний раз понимает, что хорошо устроился — остаётся только найти себе выгодное место. Нишу, засев на которой получится действовать, выведывать сплетни. А ещё лучше какого-нибудь покровителя, ибо своих сил здесь окажется мало, чтобы пробиться. — Вы должны помнить, — заклинает женщина, размахивая своим длиннющим пальцем перед лицами обучаемых. — Любой проступок будет стоить вам дорого, однако проблема не в том, что вы совершаете ошибки. Можно быть идеальными послушниками, а всё равно нажить себе врагов. Главное — знать правила от и до, наизусть. Вам стоит быть осторожными во дворце, чтобы не набрать себе полный короб проблем. И сегодня я намерена рассказать вам обо всём, что стоит запомнить, чтобы в дальнейшем к вам даже не пришло мысли о том, что «я не знал» может послужить оправданием. Не может. Оправданий здесь нет и не будет. Свет заливается в коридор внушительных габаритов, как река в свеже прокопанный канал. Вон привычно жмурится, пересчитывая летающие в воздухе пылинки и пару раз шумно выдыхая, чтобы они не залетали в лёгкие, заставляя чихнуть. Нос, к счастью, уже не кровоточит, как будто никакого удара об землю и попытки наесться песка с травой между плитками у него не было, а выданная ему одежда сидит, как влитая. Сколько времени было проведено в балахоне, который сослужил лучшую из своих служб, но таки порвался — неважно, ведь наконец-то парень может хоть немного почувствовать себя человеком, а не частью семейства обитателей болот. После времени, проведенного в общей купальне, кожа дышит намного охотнее, когда на ней сидит столь лёгкая ткань тем более — наверное, с температурой Ёнина и вулканическим соседством, даже зимой здесь не видят много снега, вот и производят столь тонкие одеяния. — Вряд ли вы как-то сможете это использовать, ибо нашему дворцу были необходимы немолвящие, ни один из которых не смог бы произносить звуки. Однако, чтобы вам было известно, моё имя — Сатха. Отныне и всегда со всем, с чем можете, вы будете обращаться ко мне. Как понимает парень, названная «Сатхой» тоже откуда-то издалека; значительно выше её ауру делает только то, что женщина наверняка прожила в Эсэ приличную часть своей жизни, и за это время успела набраться связей. Поведение и говор заставляет сливаться, но внешне по-прежнему не похожа на чистую уроженку Ёнина: что-то в чертах её впалого лица сквозит иной кровью. Но возраст не выдаёт себя совсем. Сомнительно, что он зашёл сильно дальше сорока вёсен. — Начнём с того, что обязанности, которые вы делите между собой, не всегда будут одинаковы. В зависимости от перемен сезонов что-то будет добавляться, а что-то убывать. Например, сбор пуха веерника у подножья горы, редкой пыльцы и дорогих трав в сезон с соседних полей, весной и летом, и сохранение проростков на приближающиеся осень и зиму. Однако стирка, уборка, помощь на королевской кухне, поддержание складов с запасами зерна и обучение младших рангов будут входить в ваш обязательный список всегда, без исключений. Те, кто попал во дворец раньше вас, сонбэ — сообщат подробности. Они же помогут с распределением, определят, чем вы будете заниматься чаще, в зависимости от того, что лучше получается. Поскольку солнце уже село, основную часть дел уже выполнили ваши старшие. До конца сегодняшнего дня — отдых, а к непосредственно труду приступите завтра на рассвете. Хочу, чтобы вы так же знали, что преимущество городских и королевских рабов значительное. Цените это, поскольку, в отличие от любого другого сельского невольника, вы можете быть отпущены на волю по завещанию своего владельца. Дворец — не исключение. Если вы будете служить верой и правдой большое количество лет, и кто-то вроде меня решит, что с вас достаточно — получите вольную. Только это ждёт тех, кто способен продержаться долго. А долго просуществовать во дворце способны лишь единицы. Надеюсь, что к концу межсезонья я увижу большинство лиц, что вижу сейчас, на месте. Вон слушает внимательно, но без особо прицела. В его цели не входит получение вольной. Он и так свободен, без этих подачек. Сам же сюда пришёл. Их мнение о том, что он невольник — только их мнение, а парню достаточно знать правду. Да, из дворца вряд ли получится сбежать без сторонней помощи, хотя после столь ловкого и исхищрённого прохождения границы верит в то, что сумеет всё. Ничто не способно удержать его, коли захочет вырваться. Но пока что ни остаться здесь до конца, ни выйти наружу насовсем сию же минуту — не входит в долгосрочные планы. Ещё слишком рано рыпаться что вперёд, что назад. Это час для ассимиляции, приспособления. Пускай рабы из нижнего Ёнина и из рудников рискуют остаться на своих позициях до самого конца, а те, кто добрался выше — получить гражданство страны и все прилагающиеся к нему права, Вону… Они не нужны. Ни одна из этих привилегий, коли ими будет наслаждаться в Ёнине. Его цель короткая и чёткая, и не имеет ничего общего с долгим оседанием в стране тех, кто не зовут себя варварами, но ими являются. — Рабы порой напоминают собой поверхностные воды, которые проходят мимо. Такой вода может попадать к нам из чистого, прозрачного океана, ибо никому не сдалась лужевая грязь из-под ног. Нужная втекает в реки Эсэ из океана, но вытекает всегда в небытие — её сливают в отстойники, наполняют ей ров и узкие каналы. Понимаете, о чём я говорю? Входя во дворец в здравии, без шрамов и с целыми конечностями, вы никогда не покинете его такими же. Так что лучше вам позаботиться о себе и том, в каком состоянии вы продолжите своё существование, потому что смерть здесь — не всегда хуже иных страданий. Дороги назад нет, но она приведёт к устланному цветами полю, если вы будете соблюдать правила. С ними мы и ознакомимся. Вон периодически обращается к периферийному зрению, потому как любой поворот головы или хруст шеи покажется донельзя броским. Нужно выглядеть как можно более беспристрастным и незаинтересованным, как будто находишься здесь только для того, чтобы заработать на жизнь, а не пройти все пролёты карьерной лестницы и подвинуть короля с его пешками. Впрочем, все жители из сектора прислуги, которые дружат с головой этой гниющей рыбы хоть отчасти — так и считают, ни на что не метятся. Рыба как раз и портится с головы, а вот Вону придётся мысленно призадушить свои порывы задушить кого-то физически, хотя бы на время слиться с толпой. Пока он бегает глазами, пытаясь изучить обстановку и своих будущих коллег, что имеют те же особенности, взгляд встречается со стоящим рядом юношей. Зрачками он указывает куда-то вниз, к подолу юбки, заставляя Вона опустить и свои, чтобы увидеть, как тот меняет положение пальцев, показывая что-то на языке жестов. Пытается что-то ему передать, при этом заставляя считать, мол, это — нечто важное; сам его вид об этом кричит. Но Вон не разбирает ни слова. Опять. — Первое и самое главное, нарушения чего не потерпят уже с первого раза — никогда не смотрите знати в глаза, Боже вас упаси от прикосновений тем более. Для них вы, как прокаженные. Никому не понравится трогать половую тряпку руками, какой бы полезной она ни была, вот и вы не думайте, что кому-то можете приглянуться, какими бы симпатичными и «новыми» на вид ни были, достаточно чистыми для королевских приближённых и самих кровей вам не стать. Каждый новый завоз рабов сопровождается скандалами, которые заканчиваются казнью, я так от этого устала… Поэтому, как вы можете заметить, наборы мы проводим довольно часто, — выражение её лица, как и тон голоса, практически не меняются, и пускай она пытается выразить опечаленность, Вон слабо ей верит. Искренностью здесь не пахнет. — Ведь многие люди, пришедшие непонятно откуда и будучи никем, отчего-то считают, что смогут построить во дворце карьеру или воплотить какой-нибудь роман наяву. Но такого не будет. Даже не думайте пытаться докучать кому-то из знати любыми другими способами. Соблазнение — работа наложниц, к которым вы не имеете никакого отношения: они обучены и их здоровье подвергается постоянной проверке. Поэтому разница между теми людьми и вами — как пропасть за Ёнином. Если я узнаю, что кто-то из вас цеплялся к военным, советникам или близким к королю с какими-то корыстными попытками пробиться к верху, соблазнив или обманув — считайте, что дни ваши сочтены. Несмотря на свою жалость к сокращающемуся числу живых рабов, я буду первая на очереди среди тех, кто начнёт вас пороть. Не стоит тешиться надеждами и верить в то, что возможно соединить свой путь с кем-то, кто гораздо выше. Знайте своё место. Всегда. «Знать своё место»… Вон отмечает, что ранговая система здесь мало чем отличается от варварских стран, империй. И если тебе не повезло родиться у кого-то в ногах — там и останешься. Но рабом ни здесь, ни на родине — он никогда не был по своей сути, а потому в ногах он тоже проездом. Выберется. Как-нибудь сумеет. — Ах да, наказания. Поскольку не все проступки считаются серьёзными до такой степени, чтобы раб заслужил смерть, у нас есть послабляющие методики обучения своду законов. «Кю» на ёнинском. На всеобщем мы называем их «напоминаниями». Предупреждение первое, предупреждение второе и последнее. Допускать ошибку вам не захочется уже на начальном этапе — кю всегда применяются физические и отличаются по рангу. И, если вы не будете справно выполнять свою работу или покажете себя с неприглядной стороны, заслуживаете получить удар и от свиты. Ни за что. Не сомневайтесь, что такое случается, когда вы отступаете от прописанного, но и тогда, когда не сделали ничего. Это надо просто принять. Вон ещё обязательно посмотрит, сколько рабов останется через месяц. Текучка во дворце ещё та, только вот из него если и выходят, — ногами вперёд. Посмотрит, потому что только оставшись живым и в своём уме сумеет наблюдать со стороны, как сыплется жизнь кого-то другого. Он всё глядит на толкающую речь Сатху, пытаясь не цепляться взглядом выше, чем за края её накидки — довольно дорогой на вид. В глаза, по сути, нельзя заглянуть и ей; как жутко непривычно. Ведь там, откуда Вон родом, нет рабов. А те, кто являются ниже рангом, не лишены человеческих прав. Запрещенный здесь, взгляд в глаза — это всегда отдельный уровень взаимодействий. Порой сбивающий с ног скорее удара или грубого слова. Взгляд — сильнее кулака, острее ножа. Интимнее прикосновения и громче крика. Взгляд — это то, на чём стоит сила и, пожалуй, именно её проявления они и боятся, всячески запрещая зрительный контакт. До чего же может быть позорно понимать, будучи со статусом выше Акрополя, что стоящий перед тобой слизняк, вышедший из грязи и в грязь же возвращённый — сильнее тебя духом. Конечно, Вон всё понимает. Сам бы мог посмотреть в чьи угодно очи и не пошатнуться. Что-то ловит на удочку в середине этих мыслей — какое-то чувство, будь то нечто, базирующееся на инстинкте самосохранения, дёргает за ниточки. И Вон кожей чувствует, как к нему прилипает наблюдение. Он ощущает, как кто-то смотрит на него, но. Этот «кто-то» — не часть толпы новоприбывших рабов, не часть дворцовой охраны и не стоящая напротив высокой постатью тощая Сатха. Взгляд, направленный на него, вызывает чувство опасности — желание сбежать тот же час вместе с ним. До поры до времени приходится держать себя в руках, не выдавая волнения: Вону есть, чего опасаться и есть, что терять на этом этапе; пока что он поставил на кон многое, но не продвинулся дальше порога дворца. Глаза медленно, с опаской плывут чуть выше позволенного, боясь наткнуться на нечто, что может посеять в теле панику окончательно, но проходят дорогу мимо женщины, устремляясь в глубину тёмного коридора за её спиной. Стоит только переметнуть внимание туда, как воздух в пустоте будто бы пошатывается, сдвигаясь, сыплется на частицы — словно на том же месте некто стоял секунду назад, а теперь его уже нет. Показалось? Вряд ли такое могло почудиться. Тому, кто по своей сути напоминает ёнинских кошек — уж точно нет. Кто-то наблюдает за Воном намеренно, или взглянул на него ровно и беспристрастно, как на «одного из сотни»? Очень вряд ли.