настоящее время, 2023.
«Настоящей любви смерть не помеха! Влюблённые из Двуречья обнимают друг друга уже шесть тысяч лет, как лучший тому пример»
«Шесть тысяч лет вместе!»«Молодые мужчина и женщина встретили смерть, прижавшись друг к другу, лицом к лицу: их руки и ноги были переплетены в последнем объятии. Погребение относится к позднему периоду перед падением Двуречья»
Столько разных статей, и все, как одна, романтизировали увиденное. Впрочем, Чонвон их не винит — он сам придерживался той же возвышенности, когда их впервые увидел. И чувствует это до сих пор. «Они лежали очень близко, лицом к лицу, при этом их руки и ноги были сплетены, обнимая друг друга таким образом, что напоминали «объятия влюблённых» — это и позволило сделать вывод об отношениях давно умерших. Учёные, исследовавшие скелеты, сообщили: такое положение их тела приняли до момента смерти, а последняя наступила уже потом. Было выявлено, что возраст захоронения — не менее 6 тысяч лет». А начиналось так красиво. Теперь же полинтернета угорает. На смену розовым соплям в виде «пары мужчины и женщины, чья любовь длилась тысячи лет, как же романтично!» пришли куда более холодные, говорящие точно по делу:«Произошла ошибка»… слова.
«Останки плохо сохранились, поэтому определить их половую принадлежность сразу не представлялось возможным: это удалось сделать благодаря современным технологиям анализа зубной эмали. Как утверждают исследователи, двое были похоронены в период до нашей эры, а в каких отношениях они состояли, доподлинно неизвестно».
Раз мужчина и женщина, то обязательно муж и жена, на худой конец — любовники, и никак иначе. Как всё-таки быстро умеют переодеваться СМИ и восхищённые их статьями: от восторженно звучащих «двух связанных сердец из двуречия» и «они так нежно любили друг друга!» — до безликого «эти двое» и «в каких отношениях были — без понятия», да? А всё потому, что после полноценного осмотра сегодня утром выяснилось маленькое уточнение: «Любовники» из Двуречья оказались мужчинами.«Обнаруженные в этом месяце скелеты, которые лежали в одной могиле на территории древнего Ёнина (современного Андона) принадлежат двум мужчинам, выяснили исследователи. Ранее считалось, что это останки мужчины и женщины» — так и набежало куча менее снабжённых энтузиазмом статей на эту тему.
Всё восхищение чужими доисторическими отношениями как рукой сняло. «Возможно, это были просто два побратима, вместе погибшие на войне» — были самые разные предположения, но все уцепились в первый вердикт про возлюбленных. Зато кому-то эта новость оказалась очень даже в радость. — Ааа, они были мужиками, хахаха! — Чонвону, читающему огромный заголовок в новостной ленте — уж точно. Вопить о фиаско прессы получается с особым привкусом радости на языке, потому что статья про двух мужчин подвинула чонвоново имя в поисковике, сделав приятное одолжение — помогло перестать быть самым осуждаемым и обсуждаемым из-за скандала. Мальчишка вот-вот выплюнет свои легкие от довольного смеха. Он тычет наполовину треснутый экран айфона (разбил об местную землю: как тут заведено — уронил, пока копал, зато по возвращению в город покажет свой гаджет, как трофей в честь пережитых страданий) в лицо надзирателю, делясь радостью не так по поводу того, что хэштег с его именем сполз пониже, подальше от злобных глаз, как от того, насколько в своём репертуаре эти глупые журналюги. Опять показали себя во всей красе: сделали выводы, не имея подробной информации — и построили на них целую легенду. Теперь вот сидят, подчищают свой позор. «Любовь раньше была сильнее, серьёзнее, ме-ме-ме» и прочий бред. Столько статей за пару недель успели наклепать про «Ромео и Джульетту» эпохи двуречия, столько суеты навести и чуть ли не снять дораму на тему воображаемой любви из столь далёких времён, когда, внезапно, выяснилось, что пол одного скелета был истолкован неправильно: оба они оказались представителями Y-хромосомы. Хотя о чём вообще можно было говорить до официального заявления археологов? Учёные даже рот открыть не успели, как ничего не смыслящие в раскопках и исследованиях костей журналисты взялись за ручки, готовые мнить себя писателями. Их фантазии, во всяком случае, рухнули (с первым публичным заявлением главного археолога, который был беспощаден со своей правдой) — как и не успевшие стартовать проекты на тему скелетов. Теперь их не будет вообще, чтобы никого не провоцировать подлинными данными о находке. Внезапно все они, раз оказались про двух мужчин, стали не жизнеспособными и мгновенно слетели с повестки дня: теперь вам ни сериалов, ни реклам, ни новостей. А на фоне этой путаницы все резко переобулись и прикрыли лавочку, вдруг забыв о проблемах с историей у восходящей звезды Ян Чонвона. Пожалуй, расчудесный метод отвлечения внимания. И да, в Корее по-прежнему «гомофобов нет». Впрочем, так же, как и самих геев. Наверное, в этом вся причина отсутствия и одних, и вторых. — Заткнись, гиена, — надзиратель пытается утащить непрекрыто радующегося Чонвона с центра поля в тёмное место, и тем самым спасти от позора. Вокруг, всё-таки, до сих пор остаётся приличное количество людей: не менее шокированные происходящим археологи, флегматичные учёные. Конечно же на их фоне орущий про обнимающихся мужчин мальчонка будет выделяться. — Перестань так вопить, а то подумают ещё не то, и ты снова поднимешься в своих хэштегах, но не по-хорошему, — ещё и предупреждает о последствиях, вы только посмотрите на него. И это он-то переживает за янову карьеру? А не должно быть наоборот? Совсем недавно пареньку казалось, что он наоборот всему руками «за», чтобы потопить младшего. — Но ведь это невероятно! — Что здесь такого невероятного? Для тебя та же древняя Греция была шуткой, что ли? — А вы, я смотрю, не гомофоб, — смирившись с участью, что его волокут, заявляет Чонвон, двумя руками продолжающий копошиться в телефоне, где всплывает статья одна за другой. И все об одном и том же. — А ты да? — всё-таки отпускает Яна прораб, после чего навязчиво заглядывает ему в лицо. Наверное, в поисках совести. Её он там найдёт ещё не скоро. Чонвон замирает возле тележки с инструментами, до которой его дотащили за шиворот. Стоит, как каменное изваяние — поводит одной головой, как будто в его шее совсем нет костей. Свободной рукой нащупывает какие-нибудь инструменты подле себя, чтобы в миг стать занятым. Всё-таки рано расслабился. Надзиратель делает вид, что якобы заботится, но на самом-то деле старается уцепиться за каждую соломинку, которая поможет добить и без того растоптанную репутацию айдолишки! Ян вырос неотёсанным дурачком, пускай классно поёт и танцует — это его ничуть не делает лучше. Позорище ведь! Какой пример подаёт учащимся старших классов, увиливая от знаний? Столько поводов его ненавидеть. А что дальше? Вообще гомофоб? Ну ничего страшного, что в стране никто не спешит принимать представителей меньшиств с распростёртыми обьятиями, главное — напрямую не высказываться негативно. Вякнет что-то в сторону лгбт, и как минимум отрежет от себя весь англоязычный фандом. А что самое обидное — предстоящий бойкот против мнения, которого нет, будет совсем уж незаслуженным; Чонвон в самом-то деле не имеет ничего против мужской любви. Разве любовь не красива сама по себе, какой бы она ни была? Рассуждать негативно о той, что между людьми одного пола — нельзя. Но вот если сам на такой попадёшься — можно сразу в могилу, за компанию к скелетам; хотя и оттуда, как уже получилось убедиться, тебя достанут, выкопав. Потому что… Что ты делаешь третим среди двух мужчин, мм? Такие вот двойные стандарты в мире, в котором живёт Янвон. — Гомофоб, значит. — Да нет особо, — выбирая нейтральную зону ответов, вскидывает бровь парень. Он привычно актерствует, упираясь найденной наощупь лопатой в какую-то горку земли, где точно ничего нет (даже он, неуч, об этом знает), но впечатление повышенной занятости как-то же надо производить, — мне просто смешно от мысли о том, — давит он ногой на инструмент, скрипя, пока закапывается поглубже, — как их прозвали мужем и женой, а на деле это было два мужика, так ещё и любовника. И с чего современные СМИ вообще взяли, что там всё было традиционно? А с чего взяли, что они могли быть любовниками? Хотя это неудивительно, учитывая, что полегли в обнимку. Здесь ни на что нет точного ответа, поэтому все, кто что-либо предполагает без шанса когда-либо получить правильный ответ — дураки. Странно другое. — Когда ты уже успокоишься? Это были просто солдаты. — Если предположить, что они воины, то кто вообще из солдат того времени обнимался перед смертью? — Мм, как пример… Греки? Римляне? Ёнинцы? Очень много кто, чтоб ты знал. — Мужская любовь была так распространена? Прораб по привычке садится на корточки, вытягивая сигарету из заднего кармана джинсов. Они выглядят настолько пошарпанными, как будто ими шпаклевали стены, а потом обе штанины ещё и пережили третью мировую, но чудом не порвались. Елозится в своей земле какой-нибудь археолог, а потом эти джинсы продают по сотне вон в брендовых магазинах. Ян тяжело вздыхает при мысли о том, что во время какого-нибудь выступления стилиста перемкнёт, и его оденут в такие же. Зато он станет первым артистом, которому будет известно происхождение своей сценической одежды. — Ещё как, пускай о браках ни слова, — наблюдая за чужими копошениями с лопатой, старший закуривает, щурясь от попадающего в глаза сигаретного дыма. — Они, конечно же, не были разрешены. Но это не связывало ничьих рук и не отменяло факта того, что мужчины могли смотреть на других мужчин в том самом плане. Наверное, в их времена было достаточно иметь любое тело, вот и всё. Чонвон, пока всматривается в землю, боится что-либо отвечать на эти образовательные а-ка просветительские речи, потому что любое его слово в ответ на них может быть истолковано неверно и в дальнейшем использовано против: тогда быстрее разъяренной толпы голову откусит уже агентство, чтоб не мучался. Ты гомофоб? Плохо. Может, ты сам гей? Ещё хуже. Вот сиди и не тявкай. — Но любовники на поле боя?.. — и всё же любопытство пересиливает, когда надзиратель куда-то отходит и Чонвону приходится бежать за ним, самоотверженно бросив лопату. — Расскажите! — кричит он старшему в спину. — Что, тебе так не спится из-за тех скелетов? — а археолог даже не оборачивается. — Честное слово не спится. Это правда, потому что Чонвон даже нагло воспользовался банальным поводом — общим местом временного проживания. Изначально учёные-палаточники торчали в своих палатках, но позже государство великодушно выделило им место «получше». Видимо, на зарплату самого Яна, у которого она оказалась поразительно скудной. Пустовавшее общежитие для крестьян со времён военной диктатуры с отвратительными потрескавшимися краской стенами и бесконечно капающими кранами, чей звук доходил до каждой комнаты. А запах пыли… Даже мыши бы побрезговали там жить. Зато жили работники раскопок, в том числе оба непоседливых гражданина — надзиратель и предмет его надзирательства. В одном общежитии, потому что смысла делить археологов и одну звездульку на разные корпусы не было никакого; Вону достался чердак, но то такое. Для него такое положение вещей оказалось куда более удобным. Уже не первое утро началось с того, как мальчишка выслеживал и выцеливал в коридоре с разбитыми плитками, хрустящими под тапками, своего дрессировщика. Неужто они таки поменялись местами? Теперь кто кого — непонятно. Сегодня улов прошёл успешно, потому что Чонвон докопался к нему почти в шесть утра, когда мужчина чистил зубы, напоминая призрака оперы; настолько глубокие были мешки под его глазами и громко шаркающие шлёпанцы, потому что у старшего определенно было недостаточно сил для того, чтобы полноценно отрывать ноги. Вон как бы невзначай встал чистить рядом и свой рот, на вопрос «зачем ты спустился чистить зубы на первый этаж, живя на самом верхнем?» ответив «хотел у вас пасту одолжить». А продолжив и вовсе мелкими препираниями: — У кого-то другого нельзя было? — Нет, мне нужна ваша паста. — Слушай… Фаворитизм, конечно, любому приятен, но я хочу отдохнуть от тебя хотя бы до начала рабочего дня. — Да бросьте, пока я здесь — вы работаете нон-стоп, как ответственный. — Ладно, — щурится растрёпанный после сна мужчина, поправляя полотенце, перекинутое за плечо, пока передаёт ему тюбик. — Завтра будет выезд в соседнюю деревню для пополнения запасов продуктов. Если не купишь себе пасту — свяжу и оставлю в лесу по дороге обратно. — Пасиба, — спокойно принимает пасту, и, стоит только надзирателю расслабиться, как, после пары движений по очистке, из переполненного пеной рта звучит: — А вы это, не знаете, сколько скелетам было лет? — Да б…— выплёвывает пасту вместе с матами прораб, переклоняясь через чуть не упавшую под его весом, и без того шатающуюся раковину. — Ещё ничего непонятно, сколько раз можно повторять? Процедура сканирования не такая быстрая! Не доставай меня хотя бы утром, и так весь день впереди! Чонвон улыбается молча, хотя ему есть, что ответить — пасты к этому моменту в собственном рту оказалось многовато, чтобы говорить членоразборчиво. Зато это не мешает ему продолжать думать, как думал, старшему назло: «о, я буду вас доставать — ещё как. Пока не откажетесь от меня сами. И не сумеете из причин назвать ничего, кроме: Ян Чонвон слишком упёртый в своём желании преуспеть и догнать всю программу за старшую школу», — похоже, звезда нашёл способ слинять отсюда по-хорошему. А если совсем уж честно: раньше хотел, чтобы глаза археолога не видели — по возможности никогда, однако. После обнаружения находки Янвон во всех смыслах слова не мог спать из-за мыслей о возможном прошлом скелетов. А так уж получилось, что надзиратель был единственным человеком, к которому он привык достаточно, чтобы не бояться задавать глупые вопросы — к его манере отвечать с издёвкой уж точно; так информация доходила в самое яблочко. — Ни до, ни во время, ни после работы не отстаёшь. Как назойливая комарина, ей богу. Игривое «так задавите меня, чтоб никто не мучился» услужливо тонет на дне глотки ещё раньше, чем ее начинают сжимать руки, потерявшие всякое терпение. — Разве вы не этого добивались, когда таскали меня везде с собой? — Забираю свои слова из прошлого обратно. — Так каким образом любовники оказывались на поле боя? — не унимается Ян. — Неужели солдаты любились между собой? Где-то Чонвон уже слышал, что формами сексуального удовлетворения, доступными солдатам, были использование рабов-мужчин, военные изнасилования и однополые отношения. Но по позе найденных двоих не скажешь, что кто-то из них не желал быть близко. Трудно это обьяснить, взглянув лишь на кости, но от них исходил застывший лишь в моменте, но на века сохранившийся в посмертной позе… Трепет. И пускай Чонвон уже успел ляпнуть, что только дурак будет делать поспешные выводы о том, на что никогда не получит ответы — здесь вероятность ошибки выглядела ничтожно низкой. Как такое не может быть любовью, её чистейшим проявлением? В противном случае… …Предпочтёшь ли ты обнимать своего тирана или незнакомца перед смертью? Кто-то из журналистов в одной из последних статей даже упомянул, пытаясь оправдаться, мол, он ничего не пропагандирует: что два мужчины, конечно, умерли, прижавшись друг к другу, но, дословно «разве это не естественно, обнимать своего односельчанина, когда ваш город настигает беда?». И Чонвон бы ему лично ответил, не будь он айдолом без права голоса и своего мнения: Нет, блять, ни черта такое неестественно.— Какая интересная фраза, любились… — задумывается надзиратель, щупая свою вечно пересушенную нижнюю губу, пока глядит вдаль; она сама как местная сухая почва с трещинками. — Но нет, не совсем это было так. В древности гомосексуализм процветал буквально во всех сферах жизни. Сперва это касалось только взаимоотношений с мальчиками-рабами, а дальше — больше. Там было очень распространено мужеложство. — И это что, всё, что вы мне скажете? — А что ты ещё хочешь услышать? — Подробности, конечно же. — Какие там тебе подробности, я не держал свечку тысячи лет назад… — Ну расскажите! — Зачем? — Я же должен как-то образовываться! Как я могу делать это самостоятельно, когда передо мной стоит настоящий премудрейший специалист, который может мне обо всём поведать? — хоть и подлизывается, но особо упорно Чонвон почти вопит, опустив руки по швам, отчего выглядит, как назойливым нпс в майнкрафете, но, в итоге… Надзиратель сдаётся: — В основном молодых мальчиков — рядовых или вовсе не солдатов, а рабов, под видом помощников-оруженосцев брали с собой на поле боя. Разумеется, что выбирать себе кого-либо на подножку могли только генералы, командиры и прочие высокие чины. В общем, все те, кто имел право что-то решать. По этой причине чаще всего два любовника состояли из какого-нибудь талантливого воина и слабого звена, которое было толком бесполезно в бою, но во время войны служило как утешение, к которому командиры прибегали в минуты перемирия или затишья. — Что значит «утешение»? — То и значит. — Вот то самое? Они оба затыкаются и стоят друг напротив друга с видом статуй с острова Пасхи. Один в один. Еще бы добавить сюда пересекающее пустыню перекати поле и каркающих на фоне ворон — точно опишет невдупленный вид обоих. Кого из себя этот Ян Чонвон корчит, раз ему не подходят осторожно подобранные слова? Круглое — кати, так, что ли? Все прямо говорить? Совсем эти звездульки с ума посходили. — Да?.. — почему-то ответ больше звучит как вопрос, но старший быстро исправляется, приосаниваясь. — Таскать с собой по полю боя женщин было не целесообразно, поэтому таскали смазливых мальчишек, — и зачем-то напоследок он издевательски хмыкает, добавляя: — типа тебя. Вона от этого оскорблимента аж скукоживает, будто ударяет молнией. — Это были бесполезные в бою тела для удовлетворения тех, что были полезны, — что это за роботическое пояснение из учебников? Тем не менее Ян обращает внимание совсем не на построение предложений. — Бесполезное в бою тело для удовлетворения? — стоило ожидать, что реакция будет яркой, а виноватого найдут мгновенно. Чонвон сказанное почти что провизгивает, топая одной ножкой навстречу надзирателю, отчего тот, сам от себя не ожидая, аж отпрыгивает назад; от греха подальше. — Да если прошлые жизни действительно существуют, я бы сам был командующим, если вообще не королём! — Чонвон уже сейчас сжимает кулаки и в последующем готов рвать на себе рубаху, яростно доказывая собственное величие, пускай от гипотетического ему не перепадёт никаких плюшек; гордыня погоняет всеми стимулами. — Я же упоминал это в другом споре, почему вы не запомнили и продолжаете меня дразнить? Специально? — Да что ты говоришь… — издает звук великого мученика старшей; он хотел бы поднять руки вместе с белым флагом и сдаться, признав, что изначально не на того напал. Вот только Чонвон напал на того, и прораб сам — ещё та скотина. — А вот говорю! Зная свой характер, кем я ни был в прошлой жизни, уж точно не стал бы жить в роли простого дополнения. Я бы был основным звеном. Как сейчас, — самодовольно улыбается мальчишка, упирая свои сжатые кулаки в тощие бока, пока гордо заявляет: — Я в нашей группе центр, между прочим. Посмотрите хотя бы одно наше выступление! — Окей, — слишком легко соглашается (или лишь делает вид) надзиратель, обходя Яна, но тот не позволяет себя миновать, следуя хвостиком. — Но разве с любовниками, с которыми решали свои половые хотелки, можно вот так обниматься? — продолжает догонять старшего, пока тот смотрит только перед собой, будто его не существует; Вон прекрасно знает, что всё он отлично слышит и даже прислушивается, но виду не подает. — Разве они не рассматривали их, как вещи, а не людей? Это же тоже просто… Мясо, но не пушечное, а… — Ты ошибаешься, — кривится надзиратель, активно продолжающий воспринимать каждый комментарий Чонвона, как личное оскорбление. А, возможно, старшего просто раздражает чужая узколобость; по крайней мере Вон делает всё, чтобы с ней побороться. Как минимум с ним общается. — Функцию воина в строю выполняли для вида, не резали глаза. Все юные и красивые, как правило. Однако там всё было гораздо глубже по смыслу, — пожимает плечами археолог. — Поначалу они брали их с собой, как выполняющих не совсем боевую функцию. Могло бы показаться, что юная кровь будет отвлекать в боях, но была причина, по которой правящие верхушки позволяли так делать. — Какая же? — В условиях постоянной угрозы прикипеть друг к другу было проще. Увидеть среди слоя пыли, грязи и крови что-то светлое. Такое же испачканное, но единственное обнадёживающее — чужие глаза становились родными, когда смотрели в твои с той же самоотдачей. — Поэтому присутствие мальчиков, к котором могла стремиться душа талантливых воинов, склоняло их к ещё более усиленной борьбе, к более рьяному патриотизму. Им было, за что сражаться. Уже на личном уровне, а не на принципиальном, появившемся от любви к стране. Любовь к людям всегда на другом уровне, разве нет? В какой-то момент командиры и полководцы начинали сражаться не за родину, а за своих любимых. Некоторые из них, правда, порой переходили на другую сторону, но то уже «действия, за которыми пойдут последствия»… Несмотря ни на что, романы на поле, похоже, были бесконечным ресурсом — и для смелости, и для выносливости. — Фу, — хмурится Чонвон. — Как какие-то отдельные люди могут быть важнее страны? Я уверен, что, будь правителем или полководцем, ни за что бы не променял своё государство на мимолетное увлечение. Выбирать любовника вместо счастья целой нации, это же… Слабость и инфантилизм правителя или любого из командного состава, — опять его несёт не пойми куда. — Подло и унизительно для самого же себя. Какая разница, кто кем был в прошлой жизни, если в этой уже всё совсем по-другому? Пудели тоже когда-то очень-очень давно были волками. — Пофукай мне тут, — археолог справляется с ответом лаконичнее. — Не понимаешь ты ничего. Те люди видели в мире вокруг себя «что-то особенное», а ты по их меркам слепой. Это «что-то» находилось прямо в соседней линии, напоминающее о себе, то, на что можно было взглянуть на вдохе и тут же вернуться в бой на выдохе. Такие воины всегда оказывались куда мощнее, сохраняя самое ценное на виду: на шаг впереди и на голову выше, чем те, у кого не было никого; или были семьи, но вдалеке. А если их «мальчики» погибали на поле боя, они сражались куда более яростно и ожесточённо, чтобы отомстить врагу. И ни за что бы не умерли, не одержав победу. Поэтому правительство, несмотря на жёсткий контроль над порядком, дисциплиной и чистотой внутри армии, поощряло подобные идеи в виде исключения из правил. — Юноши вдохновляли и наделяли влюблённых командующих силой, которую не имели сами. — Ого… — скрипит зубами Ян, и вместо желанного «пиздец» приходится обойтись культурным: — Это сильно. Сколько всего он не знал о прошлом собственной страны? И сколько мыслей по этому новому поводу теперь займёт голову в очередную бессонную ночь? О, начнём с того, что Чонвон бы никогда не позволил привести себя на поле боя, подвергая риску, чтобы просто «трахать и вдохновляться». Как ни прокручивай в голове и ни произноси вслух — всяко мерзко поступать так по отношению к молодым парням. Но, с другой стороны… Лучше, чем бросать их, как пушечное мясо в первые ряды, шагая на врага — точно зная, что они не просто не сумеют защитить родину, но и самих себя, а просто примут первый и сильнейший удар при столкновении. Может, романы на поле всё же диктовала извращённая форма милосердия, а не чистая похоть? Может, и влюбиться в кого-то своего пола, кто гораздо сильнее и влиятельнее, опаснее в строю, но мысленно с тобой, готовый защищать — довольно-таки… Возможно? Или же воевать с мыслью, что в тот же момент «тот самый во главе строя» убивает противника с мыслью о том, что должен уберечь тебя? Тебя, а потом свою страну. — Сколько же лет было тем «мальчикам»? Звучит хорошо, а на деле… — От тринадцати до двадцати. …то ещё паскудство. — Почему полководцы в таком случае не переключались на женщин? — Женщины рабыни чаще всего не выдерживали нагрузок в полевых условиях: пеших расстояний и веса меча, к тому же, легко беременели. А свободорождённые девушки считались мужчинам ровней, поэтому рядом с ними сложно было ощутить власть, которую так любили испытывать вояки. Трудно было почувствовать себя старшим и важным, в отличие от юношей, которые всегда заглядывали к ним в рот и в принципе смотрели снизу вверх. Я так понимаю, при положительном раскладе о молодых парнях — будь то рабы или рядовые — можно было заботиться, как в настоящем сонбэ заботятся о хубэ, проявлять протекторство. Как бы там ни было, но Чонвон бы точно не смог. Он сам такой, чтобы быть свободным или кого-то вести — но никак не принадлежать, пускай сейчас почти абсолютно по-свино-рабски принадлежит своему лейблу. — Опять вы за своё! — реагирует он на слово «сонбэ», потому что надзиратель как раз им и приходится, вот только Чонвон никому ни в какой рот не заглядывает и заглядывать не намерен. — То есть хотите сказать, что я теоретически мог бы подойти на роль подстилки, то есть мальчика оруженосца, но при этом сами бы вы не подошли? — А я по-твоему подхожу под описание «молодой и смазливенький»? Чонвон даже выдерживает паузу, чтобы оценивающе порассматривать чужое лицо ради приличия. Прораб как будто не понимает, что происходит, потому что позволяет младшему это делать. А дальше, сделав мину из серии «сними маску, покажи какой красавец~ой, лучше надень обратно»: — Ну ка-а-ак знать, — тянет по слогам, — без медицины и косметологии в те времена красивым, наверное, можно было назвать даже страшного гнома или кривого бугая. Перейти порог в звании хорошенького, скорее всего, тогда было легко. Надзиратель как будто вдохновился секунду назад, был готов получить такой же оскорблимент, какой отвесил Чонвону, как вдруг разочарованно отворачивается: — Нарываешься, я смотрю. Похоже, Чонвон придерживается следующей тактики нападения: не можешь оскорбить напрямую, сделай это хотя бы косвенно; чтобы все всё поняли, но ничего не могли тебе предъявить за неимением доказательств. Можно сослаться на то, что бранящаяся птичка вылетела изо рта случайно. — Нет, вы смотрите и видите, что я молчу, — показывает невидимую застёжку на своих устах Чонвон, выпучивая свои глазки-звездочки, — прям как могила. — Во всяком случае, очень жаль, что ты так считаешь. Даже откинув твои уколы в мою сторону, мне скорее обидно за мёртвых, о внешности которых ты судишь, толком не зная. Тебе следовало бы поверить, что и в те времена было достаточно красивых людей. Даже покрасивее, чем сейчас, — и почему это сказано с каким-то намёком? — А вы-то откуда это взяли? — Оттуда же, откуда можешь взять ты. Если покопаешься в интернете, поисков выдаст тебе пару примеров с воссозданием внешности древних людей. А что насчёт картин? Ещё тогда жители двуречья нарисовали достаточно портретов своих верхушек, чтобы сейчас мы могли смотреть на них с восхищениеми. Не на всех, конечно, но тем не менее. А-а-а, это речь, наверное, идёт о «Плачущей Венере» с подписью «в
«Влюблённых из Двуречия извлекли из погребения вместе с двумя кубометрами земли, чтоб не разделять их»
Вон даже помнит, как натыкался на такую статью. Удивительно, но только теперь он постепенно приближается к осознанию, что присутствует «здесь и сейчас», что может видеть их одним из первых, как и узнавать новости впереди всей планеты. Не этот ли момент считается историческим? — При хорошем стечении обстоятельств прикрепим созданную триде модель на экран, который будет висеть над этими скелетами. Чтобы навещающие музей люди знали, как выглядели обладатели этих костей. Умереть вместе, чтобы оказаться извлечёнными на поверхность спустя тысячи лет и… Оказаться экспонатом в музее, где на тебя будут смотреть миллионы людей, толком не понимающие, какую глубину они видят. Романтики смогут оценить, но никто и никогда по-настоящему не поймёт, сколько смыслов носят чужие истории. Вон наклоняет голову, отчего-то расстроенно поджимая губы. — То есть подождите, ещё раз. Мы не знаем, от чего пала целая цивилизация? Разве это не очевидная штука типа войны? — Ты где-то здесь видишь останки трупов на каждом шагу? С этими словами мужчина делает невероятное, что прежде мог сделать только сам Чонвон — плюхается на голую землю пятой точкой; еще чуть-чуть, и упадет на спину, зарыдав, начнет колотить ногами и руками в истерике. Но пока что просто смирно сидит, как тот, кто уже «всё понял в этой дурацкой жизни, хотя ещё толком не знает ничего». Ян сам не понимает, как давит на больное — чисто случайно находит триггерную точку в душе своего бездушного надзирателя. Посмотрите-ка, его, похоже, безумно волнует вопрос о том, что в разгадке тайны ни черта не получается? Чонвону не надо спрашивать, потому что «о наболевшем» археолог поведает ему сам: — Найденные двое одни из первых со времен начала раскопок в этом сезоне. Обычно признаки войны куда более явные, и мы бы ни с чем это не перепутали. Мы сейчас находимся в центре бывшего Ёнина, возле сердца Акрополя — некогда возвышения, ныне равнины. И если бы в прошлом здесь случился какой-нибудь налёт, разве мы бы не поняли этого сразу? — Поняли бы, наверное, — Чонвон зачем-то садится рядом; точно так же — на голую землю с редкими вкраплениями сухой желтоватой травы. Всё же здесь вокруг очень сухо, сам мискантус с кукурузой еле выживают, а кроме болота с камышами южнее нет никаких источников воды. Вот, почему земледелие здесь не прижилось, а в общежитии для крестьян никого не осталось жить. Руки не пачкаются ни во что, кроме пыли, когда Ян откидывается чуть назад, упираясь ими в землю, но продолжая сидеть. — Вот и я о том же. Не было, похоже, никакой войны, поставившей точку на истории Двуречия. — А от чего тогда умерли двое найденных? — Они умерли без увечий и каких-либо видимых повреждений, — мужчина подтягивает ноги к себе, находясь в еще большей фрустрации, когда обнимает одно своё колено. — Сначала показалось, что мы просто раскопали чью-то могилу, но… — На неё и похоже, — Чонвон неловко чешет затылок. Сидеть на голой земле очень занимательно, к слову. Особенно с кем-то серьезным, кто прежде ни за что бы не согласился вот так на неё плюхнуться; с видом мусорного мешка. Ян чувствует себя зрителем редкой и уникальной сцены, недоступной другим — так сказать, в очередной раз. Надзиратель как будто дает слабину, не имея достаточно желанной информации: — Увереными на все сто быть нельзя. Кажется, место, в котором они лежали — в своё время это было никакое не захоронение и не улица, а фасад дома. — Они умерли в помещении? - поворачивается самую малость и смотрит вполглаза вбок, на мужчину мальчишка. — Если у найденных скелетов нет никаких признаков насильственной смерти, а вокруг есть куча следов, оставленных людьми, но при этом нет самих костей — мы можем сказать, что их уволокла точно не война. — Но забрало что-то другое? — Других скелетов, умерших насильно, тоже не было обнаружено. Судя по сохранившимся вещам, бытовым предметам типа тарелок, одеял, горшков, прочей посуды, тазиков, расписанных дощечек, заполненных фасадами домов улиц — здесь жили сотни тысяч людей. Так куда они все делись, если не умерли во время боя? — Нападавшие не убили, а взяли жителей в плен и куда-то увезли? — Чонвону настолько неожиданно увлекательно об этом всём размышлять, сидя на сухой земле, как будто он попал на викторину, где целая команда ищет ответ на нелёгкий вопрос сообща, но при этом не расстраивается с каждым новым «мимо». Всё ожидает заветного «бинго, это именно оно». — Взять такое количество в рабство, учитывая размеры целой страны — вражеские державы просто бы не смогли, не оставив костей. Они бы убивали, ещё как калечили и забывали за собой кучу доказательств случившегося. Наследили бы ещё как. Нужно начинать мыслить с этого, но, получается, что с самого же первого шага мы в тупике. С улиц центрального города, где когда-то был ёнинский Акрополь — исчезло целое население. Вот тебе и всё. Ни ответа, ни привета. И только провоцирующие на ещё больше непонимания находки. Что там вдвоём делали «любовники из двуречия», став чуть ли не единственными найденными? Запечатанные в земле вдвоём и задержавшиеся на одном месте на следующие шесть тысяч лет — одни в центре покинутого людьми мира? — Что касается тех двоих, есть у меня пару мыслей, — раскачивается из стороны в сторону Чонвон подле совсем уж застекленевшего археолога. — Яд или удушение от дыма. Или, может, просто вместе утонули. — В доме? — звучит осуждающе, как будто Ян сморозил совсем глупость. — Или эпидемия их местного вируса? — упрощает свои версии до банальных Чонвон. — А куда тогда делись тела? Город, судя по следам, как будто ни с того ни с сего опустел. Заболевшие бы оставили после себя многое. — Офигеть… — больше пока вариантов у Яна не находится. — И правда, ничего не сходится… Зато к настоящему времени надзиратель заметно от него устаёт. — С каких пор, дорогой друг, ты так интересуешься землёй и лежащими в ней костями? Вместо «никакой я вам не друг» выходит только: — С каких-то. Но я бы не отметал версию с войной, — пожимает плечами Ян. — Даже если их всех не вырезали, что-то же должно было случиться? — Версию с войной я буду рассматривать только в том случае, если мы обнаружим хотя бы одни кости, на которых заметно насилие и проявление жестокости, сродни захватнической. И не успевает надзиратель договорить свою мысль до конца, как сбоку от него раздаётся крик, на грани нечеловеческого. — Сонбэним! — слышится женский голос, и археолог совсем скоро видит, как к нему несётся младшая коллега. — М-мы… — Отдышись спокойно, — сам он подскакивает на ноги, а вот Чонвон остается внизу. Сидеть на земле, как сидел до этого. — Что случилось? — Мы нашли… Ещё один скелет. — И хорошо, — он реагирует спокойно, потому что находка кого-то следующего после двух «влюблённых» вряд ли бы заставила себя долго ждать. Вполне себе очевидное развитие раскопок. Им только и надо, что продолжать упорно заниматься тем, во что они были погружены прежде, следовать всё глубже в слои земли, которая не расскажет словами, но подарит множество новых допущений. И рано или поздно, после хождения по кругу, ответы на главный вопрос «что случилось с двуречием и от чего оно пало?» найдутся, а два плюс два покажет правильную цифру: — Делайте всё, как прописано в инструкции. Но только в случае, если хоть кто-то здесь примет, что 2+2 необязательно равно четверке. Чонвон, наблюдающий за разговором двух специалистов, по-прежнему сидя на земле, чувствует, что именно он может стать тем человеком, который покажется самым глупым, назвав пятёрку. Но оттого не менее правым. — Нет, вы не понимаете, — активно крутит головой восторженная девушка, будучи ни то на грани плача, ни то на грани радостной улыбки, потому что нашла что-то невероятное, — это не просто очередной фасад здания или могила. Мы хотим, чтобы вы взглянули на нашу находку сами, своими глазами… Потому что под нашими ногами… Скорее всего, туда несчастного насильно поместили ещё при жизни. Его нашли в углублении под землёй, связанного верёвками. Предположительно, его возраст так же, как и у двух предыдущих — равняется шести тысячам лет.