ventosae molae

Странное ощущение, приходить сюда второй раз, уже не будучи выставленным на продажу, а возвратиться на старое место новым. Не свободным, конечно, но тем не менее. Став принадлежащим чему-то, кроме песков и поросших улиц. Двое спускаются по улицам верхнего Ёнина, пересекают стену, ведущую в средний город, и оказываются в самом его центре — там, где кипит жизнь. Ещё по возвращению от командующего Вону предстояло узнать много важного. Ынчэ, ведущая за собой чуть ли не за руку сейчас, взялась учить предельно сложному, но полезному навыку: посвятила этому почти всё своё свободное и не очень время, поэтому теперь Вон, пытаясь отплатить, посвящает ей своё, потому как у девушки тоже была просьба к нему. Впервые с тех пор, как стал рабом, выливается в средний город, вместе с ней. Это не только в обмен благодарностью, но и из старой доброй выгоды. Речь не так о помощи, как о том, что, только последовав за служанкой, мальчишка мог быть уверен — сумеет разузнать получше как об очевидной планировке улиц, что прежде видел лишь из телеги с рабами, в которой его везли, так и о тайных ходах, которые они выбрали сегодня, чтобы незамеченными улизнуть из дворца в одну из смен. В целом, у рабов не густо выходных или шанса погулять снаружи, а потому и Вона в другое время маловато возможностей для прочёсывания территории. Но некоторые, наподобие Ынчэ, пользуются знаниями и исхитряются, прося коллег прикрыть. Так что и девчонка замолвила словечко у Юнджин с Чэвон, чтобы те сделали их часть работы в обмен на какие-нибудь побрякушки с рынка и факт того, что Ынчэ с Воном тоже помогут им взамен позднее, когда понадобится. Всё просто: услуга за услугу, и выживать в разы проще, пускай в случае Вона такого понятия, как полноценное доверие, во век не сыскать. Внимательно рассматривая детали и запоминая кратчайшую, не броскую дорогу — он терпеливо следует по пятам Ынчэ, будто он её личный раб, а не собственность королевского дворца. Снова глаза обращают внимание на то же, на что обратили в самый первый раз — плитка, поросшая травой, щедро полнит собой почти весь город, тот обнимая. Ронять искры в центре опасно, не так ли? Здесь повсюду растения и брусчатка, тёмные вулканические камушки, выложенные на месте дороги вручную, все разного размера. Каменных домов почти нет, только постройки за редким исключением, зато дорога из них и состоит, вымощенная на пару с фонтанами из одного и того же материала. И отчего-то сразу чувствуется, что много лет назад их прокладывали не рабы, боявшиеся потерять жизнь от малейшего проступка — а люди, что, покинув собственный дом, надеялись отстроить новый на вулканическом пустыре. Верно, сначала ведь не существовало никаких ёнинцев: то, что получилось собрать из остатков разных стран на никем не заселённой земле за последние лет шестьсот — то, что можно увидеть в настоящее время. Всегда целостными из покон веков были только анаханцы — самый древний народ, ныне стоящий на грани вымирания, а вот ёнинцы не такие. Ни одной тени в местах, где над рыночными полками не натянуты цветные покрывала. Всё, как и было пару недель назад, вот только теперь Вон может смотреть на вещи с другого места, находиться в более выгодной роли. Мимо него прокатывается куча телег с фруктами, бегают дети, торгаши и покупатели, но, в отличие от прошлого раза — не бежит он сам. Не от кого скрываться и не от кого сверкать пятками, когда Вон в одежде и чистом, умытом виде, по которым видится гордо на фоне остальных — сразу понятно, что спустился из дворца. Наконец мальчишка сойдёт за своего среди эсэйцев, а этого он и добивался. Он едва ли может поверить, что собственные глаза не надо прятать за капюшоном, а молодое тело под лохмотьями — как-то непривычно понимать, что никто тебя не ищет и не обращает на тебя внимания. Замечательное ощущение, только вот в сердце нет места для «свободы». Для пути, который он себе выбрал, не существует такого слова. В самом густонаселённом городе Ёнина всё так мирно, что даже с трудом верится — это не надолго. Светит всё то же солнце, доносится шум, состоящий не из криков и плача (как обязательно будет однажды в будущем), а из детского смеха и обсуждений, торга за знаменитый вулканический виноград и разговоров про: — Что тебе приготовить на ужин, милый? — спрашивает жена у мужа, глядя на него поразительно влюблёнными глазами, снизу вверх. И на неё смотрят в ответ, точно такими же. «Наверное, молодожёны», — думает Вон, хотя следующая же картина куда более бывалой, пожилой пары, мало отличается от предыдущей. Люди подшучивают друг над другом, выбирая фрукты и чуть ли не бросаясь только что купленными помидорами с несерьёзным выражением лица, угрожая в шутку. Наслаждаются друг другом, проживают простую человеческую жизнь и не менее простую радость. А такое ещё надо уметь — необходимы условия мира и покоя вокруг. Стоя в кипящем жизнью и движением среднем городе, где живут самые обыкновенные жители, не имеющие отношения к войне — о Ёнине на Эсэ не скажешь, как о страшном государстве, которое истребляет соседние страны с надеждой откусить как можно больше земель. Они заняты собой. Однако всё не то, чем кажется. Пусть это не самая кровопролитная и жестокая держава, наблюдающий со стороны за жизнью местных жителей, странник прекрасно отдаёт себе отчёт — половину ресурсов они тратят на воздел земли, которую берегут и лелеят, а оставшуюся… На убийство невинных, безоружных народов вхолостую, когда не нуждались ни в их землях, ни в их людях. А это ещё хуже. По крайней мере Вон, чьё сердце полнит ненависть и боль за свою державу, может гордиться шагами, которые он производит до сих пор. Попасть внутрь защищенного города невозможно для обычных странников, для него же — просто было нелегко. Но Вон вытерпел, и своего добился, даже ценой осквернения тела солдата и риском на границе, при пересечении стены. Раз смог тогда — сможет довести начатое до конца и в будущем. Великий путь начинается с маленьких шагов. И глазом не поведёт, не допустит в голове мысли о том, что все эти люди вокруг тоже пострадают. Их не будет жаль. Пусть, раз такова их судьба. А она такова, поскольку Вон уже здесь, среди них. — Смотри, жёлтые арбузы! — в удивлении вытягивает руку вперёд Ынчэ, указывая на один из прилавков с открытым от восторга ртом, чтобы поделиться интересной находкой. — Раньше я ещё такие помидоры видела… Вон почти что равнодушно кивает, хотя сам впервые видит такой цвет у арбузов. На его острове их не росло вообще, зато было множество другой вкусной еды. В целом, в среднем Ёнине многое похоже на собственный дом, что чисто в теории могло бы смягчить беспокойное и мстительное сердце. На Матэ тоже был большой рынок, известный всем в округе. Остров со всех сторон окружала вода, вместе с ней — к суше примыкал один громадный порт, хотя в нём только принимали гостей, и то, лишь в последние годы. Сами же — ни ногой за пределы. На портовом рынке тоже всегда было много народа, денег, одежды и украшений. Помимо экзотических для странников фруктов и круп, наподобие саго и тростникового сахара, жители острова торговали кораблями, которые мастерски делали сами, но никогда не плавали в другие страны, потому что у них было своё правило по сохранению чистоты крови. И никто никогда его не нарушал. Судя по похожим на родные, маленьким деревянным домикам в Ёнине — при поджоге пламя будет перекидываться за считанные секунды, и город превратится в пепел и труху скорее, чем за одни вечер. Прямо как тогда. Вон убедился в плохой переносимости войн деревянными домиками, ибо застал это зрелище одномоментного разрушения лично, видел всё своими глазами и с лёгкостью может перенести на здешние места в виде проекции. Тогда всё обвалилось, как домино: один значил «все», и ничего нельзя было спасти. Они, ёнинцы, какими бы невинными ни казались в данные секунды, ничего о произошедшем в подробностях не знают, наверняка не испытывая ничего иного, кроме гордости за свою нацию. Но среди обычного народа Вон утешения искать не станет, как и попыток себя переубедить. Он будет непреклонен — ёнинцы, что простые, что не очень, а заслуживают участи, которую не заслужил остров. Все до единого. Погрязая в этих мыслях, парень старается не смотреть на затылок Ынчэ, которая ведёт его вперёд по рынку с деловым и боевым видом, надеясь не позволить ему потеряться, словно старшая сестра берёт на себя ответственность за младшего брата. Хотя сама почти такая же тощая, как и Вон, чтобы не смочь никого растолкать. Никому бы не составило труда при желании подвинуть её или сломать. Если сравнивать с мимо проходящими жителями Ёнина, половина из которых в здоровом теле и более, кости самого Вона торчат ещё после долгой дороги и голода, который та под собой подразумевает. Вес так и не набрал до сих пор, ну не липнет он к костям после стольких тысяч пройденных ли. С собой во время похода был маленький запас засушенных фруктов и орехов, маленькая фляга с водой, но в пустыне почти не ел; пил, пока вода не закончилась. На сгибе леса с болотами, по которому шёл, питался лесными ягодами и тем, что мог найти по пути, однако последние дни перед заходом в степь были невыносимы и ни с чем не сравнимы. Вспоминать об этом даже не хочется. Не так давно на этой площади натягивал капюшон, чтобы скрыть возраст. Закрыв глаза и, следуя за местными жителями, наконец, выходил с оживлённого рынка — прямо на площадь. Что тогда, что сейчас — отсюда распахивается пейзаж на главное, что выделяет Ёнин на фоне остальных государств. На него Вон и смотрит со странной, необъяснимой толикой надежды в блестящих глазах. Если спящий вулкан можно назвать сторожем, который одним своим видом отговаривает другие страны от идеи захватить столицу — то пускай будет так. Не просто эти края пустовали столько столетий: люди не совались сюда, даже когда поблизости Двуречия, (сразу после распада «трёх государств») шли бои за новые территории. Прошлое Ёнина — это всего лишь прошлое пустыря. Потому как откуда существовал сам город — оттуда он и начал свой подьем к изобилию. Но. Земля с хорошим урожаем и садами привлекает внимание завистников из засушливых регионов ровно до тех пор, пока они не обнаруживают скрытую (или не очень) опасность — и сотни лет назад никто из правителей вражеских поселений, находясь в своём уме, не стал захватывать пусть и хорошие, но территории с сомнительной перспективой. И делать их центром своего интереса тоже, когда те находятся фактически на пороховой бочке, ведь подобная Макхаме махина могла бы рвануть в любой момент. На Матэ был чёрный песок и такие же скалы, но не было спящего дракона. А Макхама в Ёнине напоминает каждую из них. Её имя — название священной горы, на которой нет ни одного светлого камня. И земля здесь такая же, как недалёкое будущее — мазутная, беспросветная; но на оставшейся под ней почвой парадоксально хорошо растёт все, что только посеешь. Свои риски и привилегии. Однажды ёнинцы рискнули всего один раз, чтобы сделать себе имя. А теперь они процветают, наслаждаются жизнью, ни в чём себе не отказывая, хотя в один миг могут лишиться абсолютно всего, включая собственные жизни — риск выбрали с пожизненным продолжением: при извержении Макхамы далеко не убежишь. Поэтому гора здесь нравится Вону больше всего. Несмотря на нежелание нормальных государств интересоваться пороховой бочкой, учитывая последние налёты на северные границы Ёнина… Не то чтобы хоть что-то останавливало аханцев, у которых из достопримечательностей только пустыня, дюны песка и скорпионы со скарабеями вместо птиц — терять нечего. Вот на фоне полного отсутствия собственных ресурсов сомнительное соседство наполовину спящего вулкана и показалось бы им пустяком, который они бы стерпели взамен на новые протяжности земель и, самое главное, пропитание. Как понял Вон, защита у Ёнина хорошая даже против столь мощной воинской державы асейцев — слишком уж долго люди отстаивали государство на месте пустоты, (на которое никто не хотел приходить, боясь потенциального извержения вулкана), чтобы вот так просто отдать нажитое трудом и упорством. Поэтому напряжение между ними и варварами существует само по себе. Эсэйцы не испугались, и сейчас сияют, способные отстаивать своё. Так обидно, что им удалось, а Матэ — нет. Ах, если бы парнишка когда-нибудь находил цветок госари, он не желал бы себе ни несметных богатств, ни вечной жизни, ни волшебных даров, а лишь одного — чтобы та самая пороховая бочка рванула, и похоронила под слоями пепла все поселения Ёнина, как сделала это в далёком прошлом, когда самой страны ещё не было (ведь был же какой-то народ до назвавших себя ёнинцами, и он же куда-то исчез до последней кости в мгновение ока); включая нажитые и богатства, и природные красоты, и самих жителей. Вон, идущий хвостиком за Ынчэ, засмотревшись на вулкан вдалеке почти спотыкается об мелкий камушек, но упасть на рынке не просто, когда и с одной, и с другой стороны — люди, напоровшись на чьи тела устоять на ногах значительно проще. Приходится даже кивнуть в знак извинений пару раз, чтобы не собрать на себе по несколько мешков чужого негодования. Верит ли Вон в госари, или считает это лишь легендой, как и духов во дворце? Что ж… Он сам является ещё тем доказательством в поддержку положительного ответа — да, цветущий папоротник существует. Иначе как объяснить вонову силу? Тот самый и искал в книжках, за информацией о нём пошёл в ёнинскую библиотеку. Когда-то в писаниях с Матэ упоминалось, что некто прежде находил госари в пределах острова, поэтому в ближайшее время обнаружить его в том же расположении было бы невозможно; растение не цветёт дважды в одном и том же месте, а прячется от людей чуть ли не сознательно. Вопреки предположениям старца, хранителя книг, Вон искал книгу про ботанику вовсе не для того, чтобы стать каким-то «знахарем» или кого-то травить ядом. Это же так банально и мелко для воновых планов. Нужно брать крупнее, гораздо обширнее. Можно исхитриться и, пожертвовав собой, утянуть кого-то на ту сторону ада, но. Смерти одного или даже нескольких важных лиц ему будет мало. Смерть командующего — вообще ни о чём, хотя тоже обязательный пункт. Единичной победой она не даст главного. Вону нужны все эти жизни разом, но организовать массовый мор юноша не в силах. Вон не знал, откуда приобрёл собственный дар — он просто таким родился, но этого было достаточно, чтобы не сомневаться: когда-то кто-то из его прародителей поучаствовал в становлении члена собственной семьи «особенным». Не зря в книге с Матэ замечалось срывание госари, пусть и без упоминаний имён. Вполне возможно, что много лет назад некто именно из родственников Вона находил госари и желал какого-то особого дара для своей семьи, а позже тот самый дар передался самому мальчику по наследству. Но то лишь предположения, а о своих корнях бывший жрец не знает достаточно. Быль или вымысел, как и то, что удалось дальнему предку — неважно, когда потомок собирается повторить его успех в совершенно других целях. Кто бы ни был первый добытчик госари в роду Вона, в настоящем мальчишка недоволен его выбором. Он мог попросить всё, что угодно, а попросил нечто столь безобидное? Идиот. Хотя он наверняка не мог знать о будущем, потому как лучше бы пожелал не жалкого «дара жизни», который был уместен лишь на мирном острове и ничем ему толком не помогал, а что-нибудь посерьёзнее да пополезнее, типа дара смерти. Чтобы смог свою родину защитить. «Надо было думать своей тупой головой наперёд», — кто бы Вон был такой, если бы не пустил эти мысли по кругу, как мантру, ругаясь на дальнего прародителя, пока после падения родины шёл по чужой пустыне и чуть не откинул копыта от жажды? Ох он и припомнил имена всех умерших задолго до войны родственников, многих из которых знал не лично, а только по записям в книге рода; и всё за время этого похода. О чём он только не думал в его течении. И благодарил, и бранил, и горевал, и молился всем и о всех, кого знает. Но это не помогало тому, что было решено однажды и уже нельзя было изменить — Вон был рождён чинить, помогать людям, а не рушить и уничтожать их. Жизнь на острове была сродни сказке, на матийцев никто никогда не нападал, ибо не многие вообще знали о существовании куска суши в центре воды; то незнание и незамеченность всё же было лишь вопросом времени. Местные жители наверняка уповали на то, что их и дальше никто не найдёт, поэтому не озадачивались вопросом защиты. До чего же наивно. Вокруг Вона были ни то одни дураки, ни то они жили в другом времени и реальности, где думать настолько наперёд было невозможно, потому, мол, у цветка предки потребовали силы жизни. Не только целительство ран с болячками, но и возможность спасать неотвратимо умирающих, победу над самой смертью в виде способности воскрешать. Звучит неплохо, только вот целую страну в одиночку не оживишь — тебя одного на каждого смертного, тяжело раненного просто не хватит. Интересно, как бы они сами прокомментировали это сейчас, посмотрев на произошедшее со стороны? Или они покачают головой и ответят Вону, что это он сам дурак, раз не понимает, как выгодно свой дар использовать? Раньше, конечно, можно было придумать способ наслаждаться жизнью, лечить нуждающихся и не жить в обидах. А как они предлагают использовать свой талант теперь, когда Вон пришел мстить и драться, а у него вместо запаса ножей — смягчающие падение подушки? Кому они пригодятся? Врагам типа командующего, чтобы он, бедный вечно рискующий, не ушибся на поле боя? Смешно. А на деле… Горесть и только… Надо было спровоцировать воново рождение с клыками, а не с мягкими лапками. Ещё и таким щуплым и мелким родили. Для жреца это было в плюс, но. Если бы они только знали, какое будущее их ждёт… Но сдаваться в руки собственной беспомощности слишком рано, а поэтому Вон настроен серьёзно и основательно, как и не намерен ныть да жаловаться. Одна из ступеней на пути к цели теперь — узнать, был ли папоротник хоть раз замечен и сорван на территории Ёнина, потому что он мальчику очень нужен для того, чтобы поставить всё на свои места. Потому что если нет никакой информации даже в письменах предков династии Ли, которые были здесь первыми из тех, кого помнят и о ком открыто пишут в библиотеках — есть большая вероятность, что цветок может зацвести в округе, раз не делал этого в недалёком прошлом. Зачем Вону, и без того обладающим силой, находить госари? Клин клином, как говорится. К тому же юноша верит, что, как обладатель мистической силы, сумеет добиться этого с большей легкостью. Как будто госари притянется к наиболее близкому к нему энергетически человеку самостоятельно — узнает его, как знакомого, хранящего часть похожей силы, и позволит себя обнаружить, будет давать подсказки, словно магнит тянуть к себе. Тем более, мало кто из современных людей верит в эти легенды и ищет цветущий папоротник — значит, если никто не обнаружит его случайно, то у Вона даже нет особого количества конкурентов. Только он пока ещё не читал часть легенд, которые существовали на суше. Легенд, где написано, что госари, даже если и имел место цвести раньше — уже давно не появляется на земле и, скорее всего, не появится больше после того, как некто из трёх государств сорвал его на болоте и навсегда исчез. Вон об этих сказаниях ещё не знает, но в них бы вряд ли полноценно поверил. Госари, божественная сила — и исчезнуть? Как? Пахнет обманом, который кто-то придумал, чтобы заставить людей прекратить поиски. Если даже после срыва якобы последнего цветка были такие последствия — эпоха трёх государств закончилась, те разделив, очертания континента изменились, одна река разделилась на две и образовалось двуречье, как такая мощь могла кануть в небытие или ограничиться на одном человеке? Да его бы разорвало от силы, а кто-то пытается убедить людей в том, что срыватель цветка успешно скрывается все эти годы и довольствуется таким объёмом потенциала в одиночку? Кто бы что ни говорил… Поискать остатки основной силы надо хотя бы попытаться, нет? А каждый срыв растения переворачивает реальность чуть ли не вверх тормашками, порождает глобальные изменения. Поэтому незамеченным не остался бы: в книгах по-любому, даже если не прямым текстом, но указаны какие-то странные события, по которым можно было бы сделать вывод о том, что «там тогда, скорее всего, сорвали папоротник». Прошерстить книги в библиотеке стоило в первую очередь, ведь там хранились записи, мемуары предков, а не одни только придумки. Даже если мемуарам не верили, свою ценность они не теряли. Всё имело место быть, ещё и учитывая, как в Ёнине всё хорошо с «зеленью» и наполненностью земли: всякое здесь растёт, даже мистическое. Если в этой местности нельзя найти папоротник — его нельзя найти больше нигде. У Вона были ещё варианты земель, где было необходимо посеять разруху, однако отыскать подобное «волшебство» на этой территории было наиболее вероятно. В том же Анахане рыскать растение нет никакого смысла — там и обычных не найдёшь, ибо кругом одна пустыня. Поэтому он здесь, когда мог быть и там. Признаться, ему важно падение обеих держав, но в Ёнине привести к этому куда больше шансов. Потому что в уничтожении острова участвовали обе страны — и сторона Эсэ, и сторона Асэ, поэтому… Вон, как бы мало силы ни имел, намерен натравить их друг на друга, чтобы перебились самостоятельно. Две столь мощные точки на карте справятся сами, потому как их силы равны, а война повлечёт падение обеих: на руинах победителей просто не окажется. Осталось только к этому финалу привести — и тогда справедливость восторжествуют в полную силу. Вон сумеет путём хитрости и ожидания подходящего момента, а никак не силы (которой у него недостаточно для нападения) или глупых уговоров. Ведь однажды они превратили его страну в собственное поле боя. Можно и так, а других вариантов у него в целом много — главное же было попасть сюда и начать изучать слабые места изнутри, понять, что позволяет Ёнину выстаивать против Анахана так долго, не имея такой же численности населения и столько же сильных воинов. Отобрать их козырь, коли он действительно имеется, постепенно разрушить тактику (или того, кто её строит) и позволить агрессии врага сделать своё. Понять, в чём силы и привилегии защиты и их пробить, ослабив страну. Поэтому цветок не является единственным решением его проблемы. Ах, но если бы Вон только нашёл госари, насколько бы задача упростилась — загадал бы извержение вулкана, и сгоревшим Ёнин автоматически лишил что себя, что Анахана надежды. Стихийное бедствие хуже войны и его, в отличие от неё — предсказать невозможно. Они бы умерли и без нападений или сторонней помощи: первые от ран и травм, несовместимых с жизнью, разрушений и ожогов, а вторые… От голода, потому что запасов еды им забирать было бы уже негде. Были бы еще худее, чем сейчас Вон с не менее костлявой Ынчэ. Жаль, что помимо попытки найти госари и загадать желание — нет других способов заставить спящий вулкан проснуться. Зато достаточно сил и стремления, чтобы придумать ещё варианты, справиться в одиночку. — Вон! — голосит девушка. — Не теряйся, иначе, однажды разойдясь, не найдём друг друга в этой толпе. Ты здесь ничего не знаешь и не поймёшь без меня. И ни у кого не сумеешь спросить… Держись ближе, — дёргает Ынчэ его за край рукава, когда они приближаются к центру переполненного рынка, так тот и не выпуская, хотя края одежды норовят ускользнуть из кончиков пальцев в толкучке. Она наверняка не знает, в чём причина её приподнятого настроения и хорошего тонуса. Тёмные волосы румяной и живой Ынчэ завязаны в очаровательные густые косички, и она даже не подозревает о том, чем обусловлена её привычка постоянно хватать Вона за руки и не стесняться. Это даже привычкой не назовёшь: просто тело знает всё раньше головы и само тянется, чувствуя живительную силу и то, что может оздоровиться в половину от простого касания. Сквозь сухую и безжизненную стену в комнатах, где спит Вон, всегда что-то цветёт, а люди ушли от растений не шибко далеко. Вот Ынчэ и выглядит столь блестящей и пышущей энергией даже после нескончаемого ручного труда во дворце — потому что Вон не противится её попытке наестся «сил жизни». Для полной картины остаётся только вплести в её тёмные косы беленькие цветки и, оздоровившаяся, Боги, она будет выглядеть, как самая красивая девушка на этой улице даже в рабских лохмотьях. Есть в ней что-то такое — чисто девичье, невесомое, лёгкое. Похоже на людей, при взгляде на которых и самому хочется улыбнуться, но. Вон только опускает глаза вниз, не выражая никаких эмоций и радости по поводу столь спокойной и размеренной жизни среди народа, как это делает Ынчэ. Ну, по крайней мере ей полезно находиться подле него. Вон позволяет к себе касаться только потому, что должен ей чем-то отплатить прежде, чем от себя оттолкнет. Она ему вовсе не друг, потому что ему никакие друзья не нужны, но пока он находится во дворце — её помощь ему необходима, и до тех пор он продолжит ей пользоваться. «— Будь начеку, выбирая врагов правильно, но помни, что тебе понадобятся друзья. Не отказывайся от их помощи, иначе будешь жалеть. Тебе нужен кто-то на твоей стороне. Его поддержка, когда тайное станет явным», — Вон и сам это прекрасно понимает, но со слов библиотекаря, который грозился тем, что тайне Вона осталось пробыть скрытой недолго и по этому поводу он должен ускориться, дабы найти человека на свою сторону — окончательно добили. Ынчэ, в отличие от него — искренняя, честная, живая, и наслаждается каждым днём. Парень же ведёт лишь обратный отсчёт, не стремясь тянуться к чужой жизнерадостности, не желая принимать близко к сердцу лучи нового дня. После падения Матэ ему не нужна ни радость, ни сама жизнь — только желание заставить всех виноватых расплатиться за содеянное, упав на колени. Прощению здесь нет места, да и кому оно нужно? Сотне тысячам мёртвых? Для него будущего не существует. Только прошлое, которое он желает соединить с настоящим, чтобы сделать последнее таким же плачевным. Чтобы из-за густого слоя пыли и дыма солнечные лучи больше не касались ни обгорелой кожи местных жителей, будь то гражданские, рабы или солдаты — ни здешней зелёной земли, которой суждено стать углём. Морское чудовище пришло не топить, а сжигать дотла, чтобы ничего не осталось, понимаете? Потому что зуб за зуб, а око за око. Побоявшись разрушить собственные владения и отказавшиеся от официальной войны, Анахан и Ёнин не сподвиглись сразиться по-серьёзному на собственных территориях, пожалели свои земли. Однако напряжение между ними достигло точки невозврата и его надо было как-то выпустить наружу. И поэтому они решали на чужой территории свои же проблемы, не думая о том, что страдают жители страны, никак не связанные с их войной; хотя никто из них по-настоящему не нуждался в захвате, перед друг другом доказать власть как-то решили, захватив совершенно не имеющих к их конфликту отношения людей, а не их ресурсы. Бои шли, казалось бы, целую вечность — пока не сгорело всё. Что Ёнин, что Анахан заслуживают такой же погибели. Ёнин в огне, чтобы от их урожаев и добра ничего не осталось, а сторона Асэ, Анахан, после — чтобы их постигла та самая участь, которой так сильно боялись: великим воинам умереть от голода и засухи унизительнее некуда, потому что, даже если они победят Ёнин, доедать там им будет уже нечего; всё окажется сгоревшим. Такой вот у Вона план — Ёнин его база, и ни за что нельзя позволить ему уцелеть. Поля мискантуса на отбое, ветряные мельницы, кукуруза и пшеница, фруктовые полотна, рогатый, прочий скот и даже зелёная трава с цветами — всё до последней капли. Бедные анаханцы, которым не с чудом, а с проклятием удастся выжить. В целом мире им не останется ничего, что можно будет сьесть; ещё и страна столь огромная, что на всех не хватит запасов, и в конце концов анаханцы начнут драться за них со своими же. Пусть же сожрут друг друга, давясь — те, кто тоже умрут, но позднее тех, кто умер от голода раньше. Заслуженная смерть для зажравшихся в покое и достатке ёнинских тварей — разруха и хаос, а для талантливых анаханских воинов — невозможность ничего предпринять и бессилие. Всем по заслугам. Если Ёнин погибнет первым, Анахан останется без запасного плана и погибнет тоже. Если погибнет только Анахан — Ёнину станет легче. А так нельзя. Анахан Вон ненавидит даже больше, но не столь страстно. Анахан — в целом и по народной справедливости, а Ёнин — то уже личные обиды. Сейчас перед Воном полная улица людей, которые никуда не спешат, но. Однажды их же будут резать каждый раз, когда попробуют пробежать мимо, как уже начали в деревне садов — только более крупномасштабно. Такая подсказка на будущее в виде уже случившейся, пусть и мелкой трагедии, была Вону по вкусу. Пускай он не знал, кто совершил нападение и зачем. Осталось придумать, как сделать так, чтобы люди не сумели никуда сбежать в будущем, когда зачинщиком самых больших горений станет сам странник. Заблокировать стены? У столь ничтожного на данный моменты мальчишки это должно однажды получится — привести бы к этому, воспользовавшись чужой помощью. И ни к кому на своём пути Вон не испытает ни сострадания, ни угрызения совести, потому что все они этого заслуживают. Он себе обещает. Он пообещал всей своей стране. — Идём-идём, что ты отстаёшь? — оглядывается девушка через плечо, приводя шатена в себя, чтобы, спустя секунду, побоявшись потерять Вона в толпе — без спроса схватить его за руку. Парень не успевает удивиться, а только приоткрывает рот от неожиданности, когда его с силой тащат вперёд, не боясь толкучки с людьми и их возможного недовольства по этому поводу. Слугам из дворца, по всей видимости, ничего не скажут — их бежевая одежда здесь, в средине страны, является привилегией, а не разрешением над собой поглумиться, как это происходит в верхнем Ёнине. Слово «поглумиться», на удивление, ассоциируется лишь с одним человеком. Ох уж этот глупый библиотекарь, любящий издеваться над немыми рабами как с помощью взгляда, так и дурацких вопросов — до сих пор не выходит из воновой головы, чтоб его. Совсем скоро, с усилием Ынчэ, оба протискиваясь сквозь самую большую и полную людей рыночную линию, они доходят до сектора с торгами, непонаслышке известную Вону площадь Рёхэ, а потом и сворачивают мимо него. Шагающие вдоль стены, по памяти парня, они движутся в сторону въезда в город. Удивительно во всём этом беспрекословном шагании за девушкой — то, что у Вона не появляется особо много сомнений или опасений по поводу того, куда она его ведёт. Перед тем, как спуститься вниз, она говорила загадками, но так и не предупредила, куда и за чем они идут. Пускай Вон по-прежнему не до конца понимает, почему они пришли сюда с верхнего Ёнина, тайно сбежав с рабочей смены, и что Ынчэ, прежде всё своё время послушно проводящей во дворце верхнего Ёнина, понадобилось в средине… Он не переживает и не сомневается в ней. Просто интересно, ради чего же такого особенного брюнетка нарушила правила, не побоявшись самого страшного для любой служанки — гнева ответственной Сатхи? Почему-то с Ынчэ получается немного расслабиться и чуть отпустить настороженность перед мыслью «все вокруг враги», как бы мальчишка ни сопротивлялся сам себе. Она не выглядит той, кто способен навредить сознательно, к тому же, научила столь полезным навыкам выживания во дворце, когда была не обязана делиться своими уникальными умениями. Сообщила короткую дорогу в средний Ёнин, показала ходы во дворце. И это, наверное, расположило к ней столь сильно по сравнению с другими людьми, к которым Вон не помягчел ни на йоту. Но что насчёт Ынчэ? Неужели Вон так сильно откликнулся её сердцу? Или почему она всё это делает? Помогает без оглядки и оказывает прочую помощь, волнуется за него. Неужели она?.. — Мы почти пришли! В этот же момент на другой стороне, у ворот, полным ходом идёт рутинная работа местных жителей. Ну, или, не совсем рутинная — не у всех она такая. Кому-то для выполнения своей нужно куда больше терпения, чем другим. — То есть, я столько дней подряд ходил к тебе и выпытывал всё по крупице, тратя время и силы, — мужчина в длинном плаще с эмблемой ёнинской охраны, пытается сдерживаться, пока разглагольствует активно жестикулируя, но с каждым новым возгласом тон идёт на повышение, потому как никакие нервы не справятся с чужой ни то тупостью, ни то нерасторопностью, ни то непризнанным нежеланием помогать нуждающемуся, — чтобы ты сказал мне, как вспомнил столь важную деталь — только сейчас?! Ты издеваешься надо мной, Кога?! И без столь громких звуков голова какое-то время молча, (как мало необходимая человеческая пристройка) стоящего рядом с «крикуном» парня ломается, раскалывается по частям — жуткая мигрень заставляет щуриться как минимум на один глаз от боли. И выглядеть, как пораженный стрелой, который постоянно хватается за правый висок, будто им обо что-то приложился ранее. Так оно почти и было, а сюда спросонья еле дошёл, толком не успев привести себя в порядок. Зачем Хан вообще здесь? Потому что отказать Минхо бы не получилось, а обещал составить компанию в непростых расспросах — считается? — Тише, тише, — Хану, признаться, после последнего странного вечера только успокаивать Минхо не хватало. А придётся оттаскивать его от Юдая младшего, который на добрую голову повыше и покрупнее телосложением, но ничего против смотрителя башни, коренного ёнинца, сделать не захочет. Как минимум из-за громогласной фамилии «Ли», которую носит Минхо: она в Ёнине, если удастся сохранить при себе, открывает многие дороги. Как минимум ту, которая позволяет не получить по первое число от такого же гражданина. Хан слабо помнит, что происходило с ним вчера, но результат на лицо: чего только стоит наполовину разрушенная комната. Чем-то там занимался в припадке, выпустил из себя драконьи эмоции подстать названию Ёнина, чтобы на утро следующего дня по-настоящему ужаснуться результатам, которые из себя представила комната, но, ничего не успев убрать — тут же рвануть к Минхо в средний Ёнин, будучи крайне помятым и отёкшим после короткого, нервного сна. Восстановиться за его время он, конечно же, не успел, только протрезвел. Увы или ура, но Ли был настолько погружён в свои проблемы, что особо и не обратил внимания на слабость и бледность лекаря подле себя. Ещё бы чуть-чуть, и Хан опоздал бы на назначенное время — тогда бы Минхо точно обратил внимание на нарушение привычной пунктуальности приятеля. «Почему мы здесь снова, если ты ходил спрашивать про одно и то же чуть ли не через день, но так и не получил ответа?» — можно даже не спрашивать, потому что травник и сам прекрасно знает, на чём сосредоточен Минхо, и что не даёт ему нормально спать по ночам уже который день. А не пытаться он не может. — Да… Простите уж, — кланяется Юдай младший с лицом, виноватым только отчасти, потому что всё это время «утаивал» важную деталь не из вредности, а потому, что неправильно оценил, насколько рассказ о том, что он видел, может быть полезным для Минхо и его сопровождения. Сначала это были просто предположения, но с каждым днём Минхо всё больше уверен в том, что кто-то пробрался во дворец, и мог бы решить всё куда быстрее, сняв себя необходимость кого-то искать внутри города — доложить об этом властям. Чтобы устроили официальный розыск с привлечением других страж, но тогда голова Минхо полетит первой. За то, что это произошло в его смену и были свидетели, которые видели, как он пропустил телегу, проявив «халатность». В конце концов это будет его вина, а Ли так не хочет. Сейчас ему немного легче — из Юдая удалось вытянуть хоть какую-то информацию. » — Перестань, парень, у нас ещё много грязной работы впереди. Раскладывать тела на площади, записывать в книжку имена тех, кого узнали, вычеркивать без вести пропавших, и вообще… — Да я вам клянусь! — перебивает в ответ, ни на секунду не тормозя. — Чуть не пополнил ряды мёртвых, когда увидел, как один из них встал и… Просто вышел из той телеги… Словами не передать, как я… Уму не постижимо, не описуемо! — никак не может подобрать слов мальчишка, что ухватился за цель поймать наваждение за хвост, и увидеть там реального человека, а не жуткого призрака одного из погибших на границе солдат. — Быть такого не может, — звучит гораздо спокойнее и флегматичнее со стороны его, по всей видимости, начальника. — Успокойся, Кога. За всю свою жизнь я не слышал даже легенд о таком. — Может! Он просто встал из телеги и… Побежал! Или вы хотите сказать, что меня хватил солнечный удар? — Ну, солнце нынче яркое. — Нет, господин, я уверяю вас. Один из мертвых солдат встал и поше…— и не успевает договорить, как видит в центре рыночной дороги паренька в грязных бедняцких одеждах, занятого увлеченным разглядыванием полок с кистями зелёного вулканического винограда». Почему Кога смолчал, как немая рыба? Старший Юдай же ещё тогда сказал, что это мелочь, на которую не следует затачиваться, и наказал забыть об увиденном. Как бы его племянник сам решился рассказать об этом Минхо, коли его внимание отвернуло? Пускай Кога знает, что ему не могло показаться — от него на полных парах удрали, явно побоявшись преследования. А значит, у вылезшего из телеги был и повод? Не зря же за ним пришла охрана в который раз за месяц. Вот глашатай, сообщающий о мёртвых телах, и набрался смелости наконец поведать о резко ожившем в один день мертвеце среди них. — То есть, ты хочешь сказать, что в тот день видел странное тело, выбежавшее из телеги, полной мёртвых солдат? И что оно напоминало собой призрака? Мол, поэтому ты ни о чём не рассказал? — пытается проявить дипломатичность Хан, говоря вместо Минхо, потому как стражник стены слишком эмоционально потирает переносицу с опущенной головой, молчаливо качая головой в данную минуту. Если тот беглец — реален, то пусть только попадётся ему на глаза. Знал бы Ли, что прямо сейчас он находится буквально в нескольких метрах от него.