Что, если оно правда может навредить Хану?
И выберешь мою сторону.
— Почему ты, предлагая подписать мне контракт, не можешь просто сразу дать мне желанное, без всех этих сложностей? Если, в конце пути, я всё равно одинаково за всё это тебе заплачу. Зачем обязательно надо за чем-то гнаться и кого-то подвигать? Зачем стараться? Почему нельзя оставить Ким Сону там, где он есть, и просто позволить мне его обогнать? — А ты считаешь, что у тебя есть, чем мне за это заплатить? Что твоей жалкой жизнёнки мне хватит на мои нужды? А тебе бы хватило пяти золотых, чтобы купить себе дом в верхнем Ёнине? — Даже если так… — Даже если так, — объясняет существо, — никакие вещи в мире не берутся из пустого места, не возникают из воздуха. Твоё место одно в своём роде, и оно уже числится за другим человеком, так и посадить тебя на него нельзя, покуда оно кем-то занято. Но это не значит, что его нельзя сдвинуть, чтобы сесть. Дабы получить тысячи золотых монет, их нужно откуда-то забрать и перенести на новое место; на старом их уже не будет, и там их станут искать. Метафора про золотники, но осуществить перенос Ким Сону с места любимчика в ноги - безопасно. И остаться после этого незамеченным — то, с чем я могу помочь. Без немого мальчишки, Вона, эта задача невозможна, потому что нет у тебя никаких шансов создать исцеляющую всё мазь. — Почему?.. — Потому что таких мазей не бывает и быть не может, идиот. — Так что, получается, Ким Сону соврал? — расширяет глаза Хан. — Ким Сону может и не соврал, но вот тот, кто его наградил — вполне. Возможно, лекарь и сам не знает, что его обманули вместе с толпой. Но это и есть причина, по которой я согласен, что его место получено не заслуженно. И причина, по которой ты нравишься мне больше. Хан как будто вздыхает с облегчением: получается, всё это время Ким Сону ни разу не был талантливее него?! И это… Мама, это даже кто-то признал. Впервые в жизни Хан слышит, чтобы кто-то в открытую признал его талант! — Тогда… Если мазь, на самом деле, нельзя создать… На кой чёрт мне немой раб? — На кончиках своих пальцев он носит твою мечту, исполнение которой в полной мере не доступно Сону, коли у него в друзьях нет этого немолвящего. Немой же может исполнить мечту любого лекаря в мире, Джисон, — вдруг тварь называет Хана по имени, звучания которого после смерти родных он не слышал ни разу почти весь остаток своей жизни. Исцелять любую болезнь — и даже побеждать смерть. Хан потерял своё имя в раннем детстве и прожил безымянным всю молодость. Никто не знал его настоящего, а потому и никогда не произносил его в сознательном возрасте. Никто не называл его Джисоном, потому что это было больше не его имя. Даже Ли Минхо… И тогда, когда в ответ на это обращение, Хан почти что позволяет себе заплакать, ощутив физическую боль в сердце — сомнений в могуществе и всезнании существа больше не остаётся. Так же, как и в его расположенности. — В чём твоя выгода? Он любимец во дворце, он нравится всем и, как мне казалось, даже горным духам, он же сам прибыл из леса, но ты… — только вот до сих пор как-то непривычно понимать, что у такого солнечного, безобидного и нежного человека, как лекарь Ким, могут быть ненавистники. Казалось, что его любит даже трава с ветром, что даже они готовы ласкать его лицо и мягко перебирать волосы. — Моя выгода — в исчезновении Ким Сону, - но неужели всё оказалось не столь очевидно? Тварь говорит, что ему пригодится Вон, потому что именно его руками получится творить желанную истину? И сместить Сону — тоже. Поэтому? — Из дворца? — сам не понимая, насколько же наивно звучит, интересуется Хан. — С лица земли, — отвечает ему тварь. — Он владеет даром, ты же знаешь? И по старой привычке пытается занять место, которое принадлежит мне. — Тебе?.. — Смерть может быть только одна, понимаешь? А он владеет даром, который может быть полезен Хисыну в войне и защите страны. Так нечестно. Его существование порочит моё имя и подменяет понятия. — Твоё имя? — Хан прокашливается, боясь уточнять вот так сходу, ибо не совсем готов услышать ответ. — Нет, я… Уже давно видел его со стороны, когда уходил подальше на поле боя, — мужчина поджимает губы. — Хоть никогда не слышал об этом официально, но. Он владеет чем-то вроде дара смерти, да? Тварь недолго молчит, вздыхая, после чего продолжает: — Совершенно верно. А мне, как её представителю, не нужны конкуренты и контролёры. Человек не должен уподобляться божеству, и если такое уже случилось, значит, здесь он лишний. Духам горы тоже не нравится его присутствие. Никаким. — Тогда как… Я должен тебя называть? — всё же рискует задать вопрос Хан. — Мор. Хан замирает, снова сидя молча. Переводит с чуть искажённого в звучании древнеёнинского, который последний раз использовали первые представители династии пепельноволосых Ли, но не использует впредь. И получает её — смерть. Наверное, существо само является представителем скелета с косой, а потому хочет вернуть часть своей силы, живущей в Ким Сону, себе обратно? Так? И если Хан ему поможет - он станет частью новой легенды? Это событие станет историческим, а Хан обязательно останется частью этой самой истории. Завораживает... Помочь самой смерти, чтобы всё встало на свои места и никто из смертных больше не смог её контролировать, потому как сама смерть возмущена подобным положением дел. Кто Хан такой, чтобы от этого отказываться? Когда это самый огромный и многообещающий шанс в его жизни. — Ты согласен подписать контракт? — Что для этого нужно? — Подыщи острый ритуальный нож и укради со склада ещё того растения. Придётся немного покурить.***
Из-за чего же служанка звала Сатху на помощь?
Вон спокойно наступает на ногу, которая жутко болела и заставляла его хромать полдня назад, но к этому времени она уже почти что проходит — вот и результат того, что долго не пользовался благами силы. Мелкие раны и травмы посерьёзнее — всё уходит бесследно, стоит только немного подождать: можно даже ничем не обрабатывать, как пролитая кровь справляется с собой сама. На его теле нет ни одного шрама или царапины, по крайней мере, они не держатся на коже долго. Заживает меньше, чем за сутки, что и на этот раз даже после падения вместе с цветочным горшком в руках оставило в травмированных дураках только сам горшок, а Вон вышел сухим из воды. Однако обладать даром жизни — не значит быть бессмертным или неуязвимым. Конечно же мысли о собственной смертности заставляют быть осторожным и напрягаться при первом же шорохе, когда мальчишка спускается на нулевой этаж и пытается подступиться к подвалу, через которых улизнёт на улицу. Однако, несмотря на то, что желал бы себе что-то наподобие дара смерти или разрушения, жрец не хотел бы быть бессмертным. Жизнь слишком тяжёлая, чтобы не позволить ей встретить свой конец и упокоиться. Поэтому то, что требуется — здраво оценивать свои возможности и не думать о том, что любая ошибка не будет конечной; она может таковой стать. В конце концов, у Вона тоже есть пределы, и если он использует свою силу через край в рамках одного дня, не успев восстановиться — при серьёзных травмах или сильной потере крови может так же погибнуть, банально не успев себе помочь. Достаточно знать эту систему, чтобы с лёгкостью убить его даже порезом - гвоздём с инфекцией, лишь доведя до истощения запаса энергии до этого момента. Поэтому важность целостности тела и собственного благополучия со здоровьем нельзя переоценить. Они, как и у обычного человека, исчерпаемы. Он защищён от травм, но не от жестокого убийства: обезглавливания или ещё чего-то. К тому же, исцелять других людей Вон способен гораздо лучше, чем самого себя. При определённых обстоятельствах возможно даже воскресить мёртвого солдата. Себе же он может только не дать подступить к границе невозврата, оттащив от края, но когда шансы где-то погибнуть, сгорев или утонув, присутствуют — запросто откинет копыта, как самый обыкновенный человек. Поэтому Вон всегда ходит по тонкому льду, балансируя: он тоже может умереть, и если банально его убить или просто задаться целью навредить — это более чем возможно. Сначала парень, пытаясь побороться с волнением за целостность своей шкуры, двигается по коридору успешно, оглядываясь в сторону поворота за одним из кухонных отделов. А затем, сделав только один шаг, но не успев метнуться мимо, замирает от звука грохота, дёргаясь. Посуда, которая падает в ближайшем помещении не по одной чашке или тарелке — а целой полкой. Вон, бывший на пути к выходу из дворца, в надежде, что сумеет спуститься к каньону и вернуться — на сегодня мысленно прощается со своим планом. Потому что только и успевает, что услышать, как зарождается будущий переполох, мимо которого пройти незамеченным не получится. Вскоре, как и ожидал, множество шагов доносятся из разных сторон, явно в приближении. Они двигаются к нему навстречу, и у Вона резко отрезает всяческие пути отступления — ни вперёд, ни назад. Поэтому он, прочно державшийся за полоску своего подобия сумки, резко откидывает ту в дальний угол, за колонны, чтобы никто ничего не заподозрил. И, не имеющий возможности убежать, ведь служанки мчат на громкие звуки со всех сторон и выходов — бежит в сторону шума сам, не имея другого выбора. Чтобы не выглядеть странно, достаточно направляться туда же, куда бегут остальные, а не давать заднюю. Иначе его ещё успеют в чём-нибудь обвинить… Придётся слиться с подоспевшей толпой, как будто не проходил здесь случайно, а, как и остальные, пытался прийти на помощь. Совсем скоро в этой безлюдной местности дворца становится понятно, что послужило причиной. Вбегая на кухню, где обычно только необыкновенными узорами нарезают и раскладывают на подготовленные позолоченные блюдца фрукты, (и потому именно этот отдел не является основным, а в это время в нём обычно нет людей) — Вон, на входе встречаясь глазами с другими прибежавшими, к своему ужасу обнаруживает это. Полуголого, лежащего в центре кухни, на полу в мелких и крупных осколках — раба.Что это?..
И вдобавок ко всему — слетевшее с петель держало для кучки разбитой ныне посуды. По его коже, наверное, ещё и ударило упавшей древесиной, которая гораздо тяжелее, чем кажется со стороны. И всё же вряд ли тяжелее случившегося — как такое вообще можно пережить морально?.. — Разойдитесь все, сейчас Сатха придёт! — Ты её позвала?! — А что мне было ещё делать?! — говорящие служанки смешиваются с немыми и пищат, как мыши, пытаясь хоть как-то решить общую проблему. Порванная, залитая кровью, (откуда сочащейся — непонятно) бежевая передняя юбка, на которой и жидкость иного характера настолько хороша видна. Сорванные пуговицы на открытой рубахе, которая так-то служила нижним бельем (но сейчас и её больше ничего не держит). Заплаканный слуга с красным, избитым лицом и запястьями, на которых расцветают огромные разводы, коим суждено стать синяками. Вокруг его рта следы; наверняка зажимали крепкой хваткой, справившись одной ладонью с обеими впалыми щеками. Он сидит в осколках, среди битой посуды, которую, как выясняется почти сразу же при одном взгляде на весь бардак — сам же и опрокинул, чтобы хоть как-то позвать на помощь. Потому что не сумел встать без посторонней помощи от жуткой боли, даже когда мучители оставили его одного — не мог издать ни звука. И не может до сих пор, терпя на себе все эти взгляды на грани ни то любопытства, ни то жалости, ни то… Самого худшего — радости других за то, что не оказались на его месте; хотя могли. Молодой мальчик, как становится понятно сразу же — тоже оказывается немым. «Только не это…» — думает Вон, когда за его спиной гремят голоса. Излишне громко, как для ситуации, перешептываются служанки. Всё вместо того, чтобы помочь ему встать или хотя бы отодвинуть ударившие его при падении держала кухонного шкафа, они заняты собой. Он не сумел закричать, а кто-то воспользовался этим. — Наверное, его… Изнасиловали, — шепчутся молодые девушки друг с другом, не скрывая гримас полного ужаса ничем, кроме трясущихся ладоней, но, почему-то, все только стоят кругом. Окружают лежащего на полу и не со зла, но по глупости лишь перекрывают ему кислород. Зато помощь подоспевает с другой стороны. — Что здесь происходит?! А ну все расступились! — по голосу становится понятно, что на всеобщий переполох, наверняка по зову кого-то из девочек, пришла сама Сатха. Она выходит вперёд, заставив толпу сделать шаг назад, чтобы взглянуть на лежащего на полу в позе сломанной куклы. Под её туфлями на приподнятой деревянной подошве в пару слоёв слышится скрип битого, скрипящего под нажимом стекла, когда она приближается. Раба взяли силой, а ему ещё и придётся, голодая, работать вдвое больше остальных - отрабатывать сломанную посуду, которую опрокинул только чтобы хоть как-то привлечь внимание в этом направлении. Вон пересекается глазами с Чэвон, одной из трёх служанок, с которой был знаком ближе остальных. И, узнавший её в толпе, первый подходит ближе, как к единственной знакомой, пытаясь протиснуться сквозь густой лес из тел— и она тоже его узнаёт, из первой линии зевак тут же в ответ на шаг навстречу вытягивая к себе за руку. Получается вглубь, ближе к концу, чтобы он не смотрел на столь жуткую картину так долго; ведь с рабом, перетерпевшим подобный ужас, они с Воном чем-то похожи — как немотой, так и миниатюрностью. Другими словами — невозможностью отбиться. В таком случае взгляд на несчастного приравнивается к фразе «смотри, что может случиться и с тобой в любой момент». А Чэвон ему такое говорить не желает; по крайней мере, столь прямо. Но кто мог сделать такое? «Значит, всё-таки слухи не врали…» — можно было бы подумать так обо всем известном тиране, но Чэвон шепчет на ухо будто на опережение мыслям: — Вот видишь? То, про что мы говорили, сидя в твоей комнате. То, что ты мужчина — не просто тебя не спасает, а делает ещё хуже. Мужчин здесь особо любят, потому как через девушек утвердить власть сложнее. Знаешь, почему?.. Секс с женщиной естественное дело и простая физиология. Женщины, даже если они рабыни, и мужчины на их фоне — в постели условно равны, если речь заходит о Ёнине с его видениями. Потому что женщина в теории способна получить столько же удовольствия, сколько мужчина, по крайней мере будучи ей прийти к этому проще. Я так не думаю, но так считается... А вот у мужчины с мужчиной это уже проявление власти… Доминирование. Потому что одному из них очень, очень больно, пока второму слишком хорошо. — Это какой-то кошмар… — скрипит зубами стоящая рядом с ними служанка, незнакомая Вону, краем уха подслушав разговор; однако он целиком солидарен с озвученным вердиктом. Сатха тем временем жутко злится, потому что всё, что происходит с рабами — её ответственность. Она понимает, что во дворце порой не получается жить иначе, но, тем не менее, с неё самоубийств и страданий юных рабов, которые не доживают даже до следующего сезона от моральных страданий и тяжелой физической работы — достаточно. Мало того, что они трудятся наизнос, так ещё и подвергаются подобным вещам. Их телесных повреждений и плохой телесной формы после таких «актов доминирования» — тоже хватает. И пусть она на стороне дворцовой системы, эту жестокость ей не принять никогда. Мужчины настоящие животные даже в её суровых и равнодушных глазах, а потому ненависть есть даже к хорошо знакомым. — Никому из немых не выходить из своих комнат до завтрашнего дня, слышали? — рявкает Сатха, когда поворачивается на толпу. Уже думает о том, как пойдёт разбираться к ответственным. - Придётся решить несколько вопросов. И их продолжать работать не выпустит, пока старшие ничего с этим не сделают. Не побоится даже собственного увольнения, хотя знает, что её не сместят и не накажут - Сатха пережила всех в этом дворце и проживёт ещё, даже сама будучи не коренной уроженкой Ёнина. Так и думала, что набор немолвящих будет чреват последствиями. К ним руку протянуть проще, чем к тем, кто может попытаться орать и звать на помощь. Увы, не только руку. Судя по повреждениям, оставленным на теле мальчишки, которому она помогает подняться, отдав свою накидку — постарался кто-то из солдат. Они всегда особо жестокие, как будто выраженной на поле боя агрессии и кровожадности показалось мало. Так почему их вообще отпускают с границ? Пусть там живут и перегрызают глотки друг другу, но не трогают её подопечных. Кто-то из здесь присутствующий действительно считает, что это мог сделать пугающий Пак Сон, который вселяет ужас одним своим присутствием в местных коридорах, молча по ним шагая, чуть ли не сам ставший частью мистических легенд. Но вот Сатха-то мыслит яснее и, в отличие от других, прекрасно знает. Мол, кому-то вроде него не до того, чтобы доказывать свою власть, когда и без этих доказательств все вокруг о ней в курсе. Однако Вон, к собственному удивлению, так тоже не считает — о том, будто подобное мог совершить командующий. Он, конечно, мог, но не в этот раз. Не стоит скидывать абсолютно всё зло в одну достаточно тёмную точку. Сколько бы человек ни совершал преступлений, навешивать на него чужие — глупость. Каждый должен отвечать за своё. И уж не ожидал, что в рамках собственной головы когда-нибудь будет его выгораживать, но. У паренька есть как минимум один повод полагать, что это был не командующий, хотя ещё вчера он был готов поклясться, что других вариантов нет. На этот раз у Пака было алиби. Вон встречал его незадолго до случившегося.ранее, в этот же день.
С утра приходится выполнить несколько странную работу. Вон замирает перед видом беспорядка, смотреть на который его отправили в одиночку: работа, мол, лёгкая, и с ней можно справиться меньше, чем за пятнадцать минут. Как бы не так. Мальчишка отнюдь не атлет, и перед ним — целая куча горшков с завядшими цветами, стоящими перед чьими-то покоями, причём на этаже для «приближённых». Велели выбросить содержимое всех до единого. То есть, надо донести с верхнего до нижнего лестничного пролёта штук десять, только вот в две руки влезет разве что по одному. Придётся набегаться, ещё повыгребать невиданно испорченную сухую землю, ставшую подобием куска камня с трещинками. Позднее всё смыть и снова мотаться снизу вверх, но на сей раз таская горшки очищенными от остатков, чтобы вернуть их на место пустыми. Неужели после этого посадят новые, уложив грунт? И опять заставят рабов вроде Вона проворачивать то же самое, когда они завянут? Как понимает юноша, такое активное движение на этаже направлено только от и на одну и ту же комнату. Кто настолько гениальный, что способен угробить живые, не требующие особого ухода растения? У такого человека, наверное, завял бы даже не привередливый анаханский кактус; а если погибает даже нетребовательное растение — крест на его владельце можно ставить сходу, ибо ни черта он не умеет заботиться о природе. Тут не надо быть триста пядей во лбу и владеть какой-то магией, чтобы нормально ухаживать за цветами. Совпадение или нет, но немой слуга примерно может предположить, кому все эти некогда зелёные трупики принадлежат. «Я объявляю Ким Сону почётно награждённым королевским лекарем» — именно ему Ли Хисын подарил целую кучу цветов в виде подарка-похвалы на днях, не так ли? Вон отлично помнит, как выглядела та тележка с уложенными на неё горшками. Похоже, выбрасывать ему придётся содержание тех же самых. Оттуда растения выглядели совсем не так, как сейчас, а как свежецветущие, новые, не сгоревшие под лучами солнца и не измученные жаждой. Сам будущий король вряд ли бы подарил лекарю какую-то переводную дрянь, которая быстро портится. Вон смотрел на дарение со стороны, стоя в коридоре, среди толпы, и ещё тогда подумал: «как можно настолько любить цветы, будучи травником, который постоянно то сжигает, то варит, то перемалывает их в дрябь? Разве это не иронично?» Предельно странное ощущение. И зачем будущему королю было дарить кровожадному травнику такое количество тоже было немного непонятно. Может… Сад внутри личных покоев? Зачем он там нужен? Вону неясно, ведь из-за неконтролируемой части энергии, исходящей из самих кончиков пальцев, в трещинах из каменных стен его комнаты прорастали стебельки, порождающие ещё больший треск, а потому жрец агрессивно их вырывал. А тут у кого-то целый лес в комнате, и то, вянущий. Но почему столь часто обновляется? Ещё раньше, до того, как пришла очередь Вона сюда идти и заниматься привычной для кого-то из коллег-слуг рутиной, он, проходя мимо, видел кучу выставленных за дверь цветочных горшков. Раньше всё было один в один, правда, до широкого подарка Ли Хисына их было поменьше. Или там действительно целая поляна вместо пола, или слишком часто владельцу комнаты надоедает одно и то же, вот он и требует нового. Такой капризный? Что шокирует гораздо больше: как такое количество свежих, молодых ростков, находящихся в самом расцвете сил, могло сникнуть буквально через два дня? Даже если бросить цветы на открытом солнце и не поливать их, в подобное состояние посохшей пыли они вряд ли придут за столь короткое время. Вон хмурится, пытаясь как-то уложить это в своей голове, вот только та имеет привычку всё анализировать, и мальчишке совершенно не нравится то, что в подсказку подкидывает ему разум. Последний буквально мутнеет вихрем, заставив натолкнуться на возможное объяснение. Но ему приходится перестать об этом думать, потратив все силы на работу. Ведь надо ещё послушно подбирать, как и оговаривалось, по одному — каждый горшок. Так а с иссушенной закаменелой землёй они ещё тяжелее, потому приходится ходить с ними наперевес, сильно прогнувшись в пояснице и хрустя позвоночником. Неудивительно, что на шаге третьем-четвертом обе части тела не выдерживают давления, юношу кренит, а затем Вон и вовсе спотыкается о невидимое препятствие. На самом деле это так нога выворачивается сама по себе, и тем самым организует безумно болючее падение. Болючее в первую очередь для горшка с засохшим цветком, что находился у Вона в руках, потому что удержать-то он его удерживает, но вот приземляется он тоже на него. Немного громкий грохот, на который, к счастью, не сбегаются поглазеть — звучит несколько приглушённо, как для разлетевшегося на части керамического сосуда. Это, наверное, земля и ковровое покрытие приглушили удар, но не то что бы Вону от этого стало легче. Самому по-прежнему, мягко говоря, приземляться было больно. Спасибо хоть на том, что не привлёк лишнего внимания к своему позорному падению. Встать всё равно почти невозможно — после того, как к полу притянуло с дополнительно утяжеляющей силой. Да и лежать очень удобно, пускай рабочий день только начался… Рассыпавшаяся земля попадает в ноздри, она же перекрывает обзор. Вон едва успевает зажмуриться в момент жесткой посадки, чтобы та самая почва, напоминающая собой больше глину, ибо чуть влажная (похоже, накануне выброса лекарь пытался полить сдавшиеся растения, интересно…) — не попала в глаза. Но в ней перепачкиваются все длинные ресницы. Они тяжелеют, мешая мгновенно распахнуть веки, и неудачно упавшему Вону требуется ещё какое-то время, чтобы протереть глаза кулачками от грязи. Поднять голову, и… Как-то было не до того, чтобы вслушиваться в чьи-то шаги в коридоре, в котором прежде был один — а зря. — У тебя новое хобби — кататься по полу? Я не просил садиться передо мной на колени, но… Столько раз один и тот же человек ко мне в ноги ещё не падал. Я что, тебе так сильно нравлюсь? Что это ещё за… Вон пытается посмотреть наверх, и единственная реакция, которая выходит у него расписанной на лбу, размазанной вместе с цветочной грязью мольбой: «только не он». Но произошло кое что похуже, потому что поздновато Вон заметил, как, при падении, зацепил руками не только бывшую сухой землю, но и кусок некогда мёртвого растения. Ибо, не столь давно бывшее серым дохляком, оно в миг позеленело. Вон с трудом отрывает лицо, почти что почесавшее пол. Господи, да что за новую моду себе взял — падать на свою физиономию, ни то вспахивать, ни то чесать пол носом, находясь в Ёнине? — Ах, дай-ка угадаю. У тебя нос с прошлого раза уже зажил, вот ты и решил, что можно привнести ему новые испытания? — и всё это перед командующим. Не зря же он припоминает тот момент на площади, когда Вон упал, вцепившись в одежду, так ещё и проехался своим пятаком по пыльной плитке площади: носом надо дышать, а не пытаться использовать его, как ноги. — И как тебе, весело? Голос разносится сверху, а затем перед глазами Вон видит и приставившийся один ко второму сапог. Чуть покачивающуюся после инерции, оставшейся от ходьбы — тёмную ткань накидки над полом. Зрачки выше, чтобы понять, кто это, можно не поднимать. Вон как будто встретил змею, иначе как объяснить попытки не двигаться? На змей это, как правило, действует — они теряет интерес и оминают неподвижный объект. Увы, на командующего то же самое не работает: он стоит, как стоял, перед мальчиком. Тот остаётся до конца упёртым, чтобы не сдвигаться ни на миллиметр. — Что ты, — вздыхает Пак, — падать на пол мне в ноги — хобби, конечно, хорошее, но надо быть осторожнее. Ты мне ещё пригодишься с целыми коленями. Сказанная вслух грязь игнорируется. Больше всего Вон испугался другого — того, что командующий может увидеть ожившее растение, и интуитивно неподвижный корпусом мальчишка максимально незаметно тянется к зелёному кусочку рукой, чтобы прикрыть оторванный живой стебелёк хотя бы ей, но его тут же хватают за руку, как будто не позволяют порезаться об осколки. А в следующую секунду вовсе поднимают над полом, схватив за шкирку (края одежды со стороны затылка), как уличного котёночка, и проговаривают только: — Не порядок. Всё напутал, значит. Зачем ты тащишь выбрасывать здоровое растение, когда было велено разобраться с завядшими? — помогает встать на шатающиеся ноги, на которых Вон стоит не то что бы уверенно, но падать ему никто более не разрешает. Вону на это уже плевать, ибо он мысленно выдыхает с многозначительными: «фух, он не понял». Звучит, как облегчение. Слава Богу, что полководец не видел, каким растение было до момента соприкосновения с руками Вона, а потому подумал на путаницу, а не странное возрождение мёртвого цветка. Тогда бы проблем было не обобраться, но рабу несказанно повезло, и можете до конца дня делать с ним, что угодно, когда от главного пронесло. И всё бы ничего, только вот Сон так и продолжает держать Вона в своей любимой позе хватки за грудки, дабы было удобнее смотреть в лицо, что на уровень ниже собственного. Пак почти что заставляет его пятки оторваться от пола. И до сих пор что-то высматривает. Возможно, Вону и правда не повезло в том, что после встречи в личных покоях командующий его отпустил. Теперь он просто так не оставит его в покое, ведь так? И дело не в падении и не в цветах — ему только дай повод докопаться. Пришёл же не на звук, а следовал за Воном изначально? Ненормальный. Опять будет устраивать ему волны-горки, перекидывая со штиля на шторм, и со дна на гребень волны. — Какого чёрта, — выдаёт командующий, что-то выискивая в терпеливом лике Вона, половина лица которого испачкана в земле, пока глаза жмурятся так сильно, что вокруг них на идеальной коже образуются морщинки. Почему он выглядит так, как будто его вот-вот ударят? Или это он так смущается, пытаясь избежать привычного между ними зрительного контакта? А Сон-то было привык, что мальчишка для такого достаточно наглый и смелый. Только вот Вон о своём забавном перепачканном виде пока что ничего не знает. Пак думает: такие морщинки вокруг глаз могли бы образоваться, если бы он улыбался. В какой-то момент командующему даже становится любопытно, как выглядит улыбка на этом донельзя симпатичном лице. Она не появилась даже когда перед Воном была целая куча еды. Непонятно, чего он хочет? Что ему нужно для того, чтобы быть счастливым и улыбнуться хоть раз? У него столько поводов радоваться! Сам Сон уделяет ему внимание, не обижает, не берёт силой, кормит и подбирает с пола, не испытывая отвращения к тому, чтобы касаться к рабу. Относится, как и говорилось, как к котёночку с ёнинской улицы. Щедро и добродушно. Даже отряхивает его от пыли и кусочков прилипшей к одежде земли. Не благодарный рот, так ни разу не улыбнулся даже из приличия. Царевна несмеяна, тоже ещё. Командующий переходит от интереса и завороженности в желании хоть раз увидеть чужую улыбку до иррационального раздражения от осознания, что не может её столь просто заполучить, и выдаёт наружу только: — Они послали на такое задание подобного тебе червяка? — немного оскорбительно, как будто в своём падении виноват Вон, а не тот идиот, который поручил такому хлюпику, как он, таскать тяжести. Да, бранится полководец обидно, но очень даже по делу. Но затем: — Мало того, что перепутал горшки и чуть не порезался, так ещё и упал. А? Это ещё что такое? Пак ругается, но почему это звучит, как забота? Что происходит? — Надо было взять кого-то покрепче. Ты же не муравей. Куда бы тебя послать работать вместо этого? — после этих слов стоило бы испугаться, но после удара об пол у Вона не осталось никаких сил различать собственные эмоции, а потому он, к собственному удивлению, даже боясь умудряется не дрожать. — Хм… Пусть только не говорит ни про какого господина Гю: Вон может быть спокоен, ведь полководец как минимум обещал, что он должен выполнить какую-то особую работу. Вон ему ещё понадобится во дворце. Пак, конечно, не обещал, а скорее угрожал тем, что Вон обязан ему с чем-то помочь, но лучше уж так. То, что он до сих пор не сообщил, какую просьбу раб ему задолжал — по-прежнему пугает, но слуга как-то переждет, пока не получит ответ. Командующий тянет руку к лицу, заставив Вона испуганно зажмуриться, но. В итоге, мужчина только успевает ослабить хватку и осторожно стереть кусок приставшей к воновой щеке земли, оставшейся от влажной части разбитой вазы. «У него есть ямочки», — в восхищении думается полководцу, который, как и любой скульптор, подмечает любые мелкие детали на человеческом лице. Впадинки у обеих щёк он заметил только сейчас, когда Вон, пусть и не улыбнулся, но сильно напряг физиономию от испуга, морщась. Пусть же… Пусть прекратит его бояться или… Наоборот правильно, и пусть продолжает? Сон застрял между этих двух огней в неопределённости и никак не может признаться себе, чего от него хочет — какой такой реакции на себя? Страха или восхищения? Создания чего вокруг? Комфорта или запугивания? Впервые собственное отношение к человеку ниже по статусу сдаётся мужчине столь неоднозначным. Бросает из крайности в крайность, но равнодушным к нему, почему-то, Сон быть не сумеет как будто никогда в жизни. И хорошо это или плохо - он не знает. Какой бы ни показалась реакция на самого Сона от него, Вона, казалось бы, всякой была особенна и что-то цепляла внутри. Как будто Вон один из тех редких людей, чьё естество целиком и по-настоящему хочется запечатлеть в камне. Мол, даже камень, лишь бы с его выражением, покажется ожившим. Даже если это лишь хобби, вне поля боя любимому занятию Сон отдаёт всю душу. И видит в Воне красивейший материал для… Может, то самое особое задание заключалось в простом: Сон хотел слепить скульптуру по подобию Вона?.. — Иди-ка ты в прачечную, там хотя бы можно умыться. У тебя всё лицо в земле. Увы, этой идее не суждено воплотиться в скульптуре, как бы Сон того ни хотел. Он уже всё решил. Полководец сохраняет рассудок холодным вопреки бушующему эмоциями и восхищением нутру: Пак собирался использовать его, как пушечное мясо — пусть даже выбранное им мясо с очаровательными ямочками, столь красивое. И пусть даже отрицать это почти невозможно, как и забыть о навязчивой мысли. Страна — впереди всей планеты, а другого выбора у порога обмена у Пака нет. А если очень захочет - уж как-то справится. Слепит по памяти. Придётся бросать на чужие мечи именно его, выдавая за исхудавшего и уменьшившегося в росте командующего Анахана. Но к моменту, когда выпрямится перед варварами во весь рост — ёнинцы уже выиграют столь ценное время обмена. — Займись другими делами. Скажу кому-нибудь тебя заменить, — вскидывает бровь Пак, а у Вона нет никаких объяснений. С чего такое благородство? В прошлую их встречу в покоях Сона командующий показался гораздо злее, агрессивнее и хуже себя контролирующим, что же произошло за эти два дня? Аж подобрел. Его настроение что, приходит и уходит, как волны в море? Очень, если честно, напоминает те, которое Вон видел у себя дома. Как-то непривычно видеть такую сторону, но это только больше настораживает… сейчас. Во-первых, после этого командующий ушёл в абсолютно противоположную сторону. Во-вторых, Пак, конечно, способен на многое, но большинство приступов ни то злости, ни то доброты — случаются и зависят исключительно от настроения. Настроение у него сегодня было явно не направленное на разрушение или нанесение кому-то особого вреда: от взгляда, который Вон видел перед разбитым зеркалом в его покоях, на сегодняшний день мало что осталось. Пускай он тоже мог спуститься вниз с другой стороны лестницы и каким-то другим путем до сюда дойти… Но никаким образом он не мог оказаться в этом крыле, изменив свой настрой с такой скоростью, чтобы успеть сначала захотеть, а затем и, прижав, изнасиловать раба, так ещё и уйти никем не замеченным. Вон переводит взволнованный взгляд на ответственную. И по ней, на удивление, не скажешь, что случившееся вызывает равнодушие. Она чертовски зла. О своём высоком положении кричат и выставляют напоказ статус только те, кому не хватает благ и наград. Значит, донося жалобу до более высоких чинов во дворце, Сатха будет уповать на то, что виновника беспредела будут искать среди среднего звена армии, то есть, мелких сошек и кого-то чуть выше рядовых. На кой черт командующему Ёнина нужна такая мелочь, когда большинство людей вокруг сами готовы раздвинуть перед ним ноги? Слухи — бред. Она полагает именно так, ведь общалась с представителями высоких постов чуть ближе забитых и запуганных невольниц, верящим любому слову. Надо же немного думать головой. Вот Сатха и недолюбливает эти глупые, безосновательные сплетни. — Думаю, это мог сделать кто-то вроде командующего… — тихо-тихо шепчет Вону на ухо Чэвон, которая, всё же, склонна думать банально, как все остальные, помимо Сатхи. Рабы ничего не могут сказать ни в жалобу, ни в собственную защиту, но Сатха — может. Потому чито она над ними руководящая власть, и именно ей потом справляться с повреждениями на их теле. Плохой здоровьем раб не сумеет хорошо работать, а набирать каждый раз новых та ещё морока. Это, а не какую-то там жалость, девушка и использует в диалоге с представителями мускулинного беспредела. Конечно, за изнасилование раба никого не накажут, но ответственная по крайней мере уведомит других высокостоящий, что в армии отсутствует порядок, что им необходима встряска, которая отвлечет от плотских удовольствий и потушит норов. Ужесточат тренировки, по крайней мере, и тот, кто сотворил это с бедным рабом — хотя бы переосмыслит своё поведение, прежде чем делать подобное снова. Пусть его загоняют на полигоне до такой степени, что сил на грех уже не останется. А этот пострадавший мальчишка теперь всё время будет жить в страхе, если вообще продолжит после подобного позора. Вон собирался спуститься к каньону, сходить туда и обратно, найдя нужное. Однако по воле случая дальше этой кухни зайти так и не смог: ему помешала находка — плачущий в центре кухни раб, которого избили и изнасиловали. Сатха запретила выходить до завтра, так что весь вонов план теперь просто… — Так мужчины, свободорожденные ёнинцы, а в особенности солдаты, доказывают свою власть. И что изнасиловать рабыню или раба — не преступление и никакой не грех, а то, что в порядке вещей, — продолжает озвучивать ужасы стоящая сбоку от Вона Чэвон, которая чуть выше него. «Секс между мужчинами в Ёнине для гражданина утверждал его силу, подтвержденную на фоне рабов - его мужественность. Маскулинность всегда основывалась на способности управлять собой и другими людьми с более низким статусом не только в войне и политике, но и в таких вот отношениях. Поэтому мальчиков предпочитали даже больше — их можно было по-настоящему унизить, заставив уткнуться лицом в пол и причинить столько боли, чтобы после хвастаться тем, как ловко кого-то себе подчинил, сломав…» — Это не нарушает права тех, кто их вовсе не имеет. Рабы… То есть… Мы…Это просто собственность.
— …С которой можно делать всё, что захочется. «Так умеренный секс с мужчинами-проститутками или рабами не считается ненадлежащим или порочащим мужественность, если мужчина-гражданин играет активную, а не принимающую роль. Как и с вещами, которые принадлежат тебе по праву — с рабами можно делать всё», — раньше Вон полагал, что это просто запугивающие наперёд, ради поддержания дисциплины, слова. Надеялся на это. Но при виде юноши, над которым столь жестоко надругались, что аж пустили кровь — больше так не считает.