Современность.
С гулким скрипом зубов парень смачно надкусывает яблоко, пока идёт по узкой тропинке. — Ну наконец-то, — говорит он с набитым до пределов ртом, пока пережевывает, хрустя, как кобылка в загоне, — настоящее яблоко, а не ваши дурацкие соки. Между прочим, яблоко ему подарил новый сосед по комнате, за которым он теперь везде следует хвостиком — вот, как просто купить Ян Чонвона. Даже на поле с веерником и камышами занесло следом, а чтоб Чонвон здесь шагал по собственному желанию, а не по принуждению — дорогого стоит. Как минимум яблока, которым его ни то наградили, ни то приманили. Не зря Чонвона прозвали в его группе, как «яблочный рюк» — сходство действительно присутствовало, особенно то, как он ползал по потолку и прыгал, отталкиваясь от стен, когда в его руки попадалось любимое лакомство. Только им заткнуть и можно было, но молчание Яна стоило весьма дорого; не дороже, чем болтовня, что обошлась ему ссылкой в эту дыру. Приятно встретить любимый фрукт, особенно, когда в Корее они нынче настолько дорогие, а в ближайшем радиусе нет не то что бы маркетов, но и рынков, где могли бы сделать скидку по-братски. К ним на днях таки приехал парень, по которому фанател надзиратель. Подаривший яблоко ещё в первый день своего приезда и продолживший задобрять Чонвона дальше, парень вызвал только положительные ассоциации; эффект собаки Павлова работает на глазах, но. Полистав нейвер и википедию, как только удалось узнать имя новоприбывшего, Ян пришёл к неутешительному выводу: «А-а-а-а, так этот приехавший новенький — тот самый ублюдок, из-за которого я здесь оказался?» Он — тот самый, что выловил статую Плачущей Венеры и, как выяснилось позже, ещё и какие-то древние кости, но не из земли, а из воды. Так ещё и научился их сканировать, чтобы воссоздавать внешность — затем он здесь и пригодится, чтобы в этом помочь, потому что команда прораба не справляется с компьютерной частью своих задач. Вторая команда по-прежнему не приехала: ссылались на то, что ещё не закончили с какими-то находками на территории Анахана, что, конечно же, до чёртиков злило чонвоновского надзирателя. Он скрывал это изо всех сил, но паренёк-то был не промах, и прекрасно понимал, что уже на расстоянии прораб недолюбливает будущих коллег «с той стороны пустыни». Первое впечатление обманчиво, это Ян знает как минимум по опыта на новом знакомом. Метр-с-кепкой чудо-недоразумение оказывается не столь простым, каким его показывала не внушающая больших ожиданий внешность. Маленький, щупленький, но в то же время щекастый — он напоминает собой какого-нибудь пушистого вредителя с андонских полей, который грызёт не дозревшую кукурузу и прячется в норах при первом звуке хрустнувшей под подошвой селян травы. Однако мальчик хоть куда — захочет, начнёт держать в страхе всю округу, хотя до сих пор он брал своё только в силу милой внешности: посмотришь на него, и отчего-то хочется дать ему всё; хоть последнюю рубаху с себя содрать. Очарование не прошло и мимо Чонвона — приезжего в одиночку учёного он, почему-то сходу воспринял, как своего. Пускай не в виде спасательного круга, но как кого-то, с кем можно хотя бы общаться неформально, пускай он был довольно уважаемым для своих коллег, причиной столь скорого сближения стало их соседство. И немного близкий друг к другу возраст. Сначала Ян, правда, пускал пузыри по поводу того, что распределение привело кумира надзирателя на один чердак с самим собой — вскоре, при виде его очаровательного персикового окрашивания на пушистых, как сам мискантус, волосах, и пухлые губки, успокоился. Почему-то почувствовал, что вместе с новым соседом они уживутся. Правда, до такой степени, чтобы называть его по имени и «йа»кать Ян не опустился, поэтому просто дал ему прозвище. Он был симпатичен Чонвону гораздо больше издевающегося прораба, вот и получилось так, что айдол, изображая из себя донельзя занятого, сегодня отправился вслед за ним под видом «я здесь уже давно и немного ориентируюсь, поэтому всё здесь покажу и помогу не затеряться в полях». В конце концов, именно по этим полям каждый день возил тачку с инструментами других археологов. Сейчас, наконец, никакой тачки нет и спина не ноет — Чонвон преспокойно шагает вслед за невысоким юношей, пытаясь не терять его из виду, когда обладателю панамки в голову бьёт что-то посерьезнее солнечного удара, и он резко сворачивает с одной тропинки на другую. Трава веерника достаточно высока, чтобы можно было потерять друг друга. Но на поле, слава Богу, они одни. Хоть немного получится побыть в тишине и отвлечься от привычной рутины, пускай сегодня понедельник. Прикинувший примерное расписание тренировок, Чонвон понимает, что сейчас, скорее всего, попадёт на перерыв в компании. Вот и пишет своему одногруппнику к одиннадцати часам. Пока никто за ним не следит и над ним не подтрунивает, Ян осторожно выуживает телефон из кармана и, поскольку в поле на этом отрезке есть маломальский шанс словить связь, переписывается с Таки. Как и думал, тот ничем не занят — валяется в центре тренировочного зала, не в силах подняться, чтобы пойти хотя бы пообедать. Чонвон ему очень завидует, он тоже так хочет. Отдал бы всё, лишь бы снова задраиться в танцевальном зале и повторять связку десять часов подряд, а этот идиот ему только жалуется на столь прекрасную в сравнении с деревенской, жизнь. вонотсюда_чонヽ(°□°)ノ: «это тебе не мужик, которого можно спутать со строителем» такитаки_румба ʕ ᵔᴥᵔ ʔ: «ты про прораба?» вонотсюда_чонヽ(°□°)ノ: «ага» «а новенький очень хорошо за собой ухаживает» «как с иголочки или какого-нибудь подиума» Мальчонка, прямо сейчас идущий перед Янвоном, оказывается чуть старше себя самого, но вдвое моложе прораба, который по нему фанател и с нетерпением ждал приезда. Панамка — так его прозвал Ян за привычку не снимать головной убор в дневное время суток — спец в ориентировке по морскому дну и научился воссоздавать точную внешность на новом уровне. Ян ещё не знает о том, что у него есть только два пути «да» или «да» — а прикипеть к соседу ему неотрватимо придётся. Всё же с первых минут знакомства он показывает себя совершенно не заносчивым, а спокойным и вежливым.вонотсюда_чонヽ(°□°)ノ: «впервые здесь такое вижу, но он очень чистоплотный»
«принимает душ до и после раскопок, ненавидит грязь и прямые лучи солнца, не воняет, кормит меня яблоками»
такитаки_румба ʕ ᵔᴥᵔ ʔ: «не многовато ли ты о нём знаешь за такой короткий период? похоже, он просто купил тебя…»
вонотсюда_чонヽ(°□°)ノ: «я просто чувствую в нём своего»
«ну и яблоки, конечно, вкусные, да. этого не отнимешь»
«но я его чуть с айдолом не спутал в первую встречу»
такитаки_румба ʕ ᵔᴥᵔ ʔ: «в параллельной вселенной коллегами были бы ахха»
Чонвон постоянно наблюдает за идущим впереди парнем, потому как тот имеет привычку периодически оборачиваться — вот и в этот раз это происходит, когда он пытается проверить, чем занят Ян, и не отстает ли от него вообще. В этот момент Чонвон успевает засунуть телефон обратно в карман, наладить зрительный контакт, а когда они продолжают ход — снова высовывает гаджет, чтобы вернуться к переписке с Таки:вонотсюда_чонヽ(°□°)ノ: «как обстоят дела в группе?»
такитаки_румба ʕ ᵔᴥᵔ ʔ: «никак, у нас… проблемы»
вонотсюда_чонヽ(°□°)ノ: «с кем на этот раз?»
такитаки_румба ʕ ᵔᴥᵔ ʔ: «ники решил пойти по твоим стопам»
«наверное, потому, что привык брать пример с хёнов»
«не виноват же ребёнок в том, что его хёны — долбоёбы»
вонотсюда_чонヽ(°□°)ノ: «сам такой»
такитаки_румба ʕ ᵔᴥᵔ ʔ: «а я что, спорю, что я тоже такой?»
вонотсюда_чонヽ(°□°)ノ: «что случилось-то?»
такитаки_румба ʕ ᵔᴥᵔ ʔ: «ничего особенного»
«всего-то очередная ссылка»
вонотсюда_чонヽ(°□°)ノ: «чиво????»
такитаки_румба ʕ ᵔᴥᵔ ʔ: «его попросили прокомментировать твою ситуацию»
«а потом фанаты что-то притянули за уши»
«в общем, мм… он обосрался, пока пытался им ответить»
«жди пополнения»
Чонвон затыкает рот рукой и почти что визжит. — Что случилось? — всё-таки оборачивается к нему панамка, застывший меж двух полос линии роста густого и высокого камыша, когда видит в его руках телефон; по контракту чонвоновой ссылки они так-то запрещены вне общежития. Он уже получил пару штрафных за это. — Н-ничего! — выкрикивает Чонвон и срывается с места, чтобы поспеть за старшим, пока снова прячет свой несчастный iPhone, который уже раз десять треснул от удара об местную сухую землю. Получается, если у его одногруппника, Ники, теперь тоже проблемы — его отправят туда же, куда и Чонвона? Или на другой вид исправительных работ? И почему этот жук, Таки, всё это время молчал? Чонвон не может поверить собственным глазам после прочитанного сообщения, но, чертыхаясь про себя, молча следует за панамкой. Такими темпами от их группы ничего не останется, или же напротив — стоит возрадоваться, что Чонвон не один такой неудачник, что его слили? Теперь точно начнётся охота на ведьм — всех в индустрии станут проверять на знание истории, задавать вопросы с подковыркой. Это как с домино — вслед за Чонвоном уже упал японский коллега. На бывших болотах камыш растёт с такой густотой и упорством, как будто на него начитали заклинание — даже в самый яркий и светлый день, скорее всего, солнцу не удастся пробраться за эти заросли. И панамке, к его счастью, можно будет ненадолго снять свой излюбленный головной убор; солнца, от которого он привык прятаться, уже нет. — А почему ты носишь панамку? — Кожа быстро сгорает. — То-то ты такой бледный. Как вампир. — Может быть. Да, лучше, чем по именам — называть новоприбывшего и надзирателя «панамкой» и «курильщиком». Имя новенького-готовенького, конечно, ему подходит, но Чонвон не считает, что оно описывает его род деятельности и прибавляет серьёзности. Приехавший парень, пусть и тихий — тот ещё милашка, раз не удосужился словить профдеформационную звёздную болезнь, которая здесь была у всех археологов, и проявлялась похлеще, чем могла бы быть у Чонвона, как у айдола: а это и то понятно больше, чем зазнававшиеся рожи копальщиков в земле. Прибывшая звезда в сфере археологии вызывал только симпатию, заставив Яна поверить в положительное отношение к себе, вот паренёк и не терял времени, а вместо своего надзирателя, который только и умел, что читать нотации, выбрал себе нового учителя. Чонвон уже давно начал обо всём расспрашивать новоприбывшего: панамочник, к тому же, рассказывает интересно (уж точно поинтереснее прораба-курильщика), не говорит загадками, не ходит вокруг да около. И он заставляет Яна приобрести реальный интерес ко всему процессу. — Посмотри, как здесь сухо. — Да… И что? — Ты можешь поверить, что раньше здесь была ещё одна река? — нарушая тишину, говорит паренёк, не оборачиваясь. — Но под раньше я не имею в виду два или три года назад. — И как давно, — протяжно вздыхает Ян, потому что порой здесь даже дышать тяжело; и все от сухости воздуха и окружающей среды. Вся земля в трещинах от засушливости их региона, так о каких водоемах может идти речь? — Тысячи лет назад, — с блеском в глазах твердит панамка, мечтательно разведя руками. — Я вот задумался. Может быть, Двуречье… Двуречье стало едино? Нет, подожди, не отвечай, я сам угадаю… Двуречье стало Ханганом?! — очень умное, конечно, предположение, но Чонвон использовал не весь ресурс своего мозга: Ханган расположен намного севернее от Андона, в самом Сеуле, но, тем не менее, это не мешает айдолишке делать предположения, пока за ним не следят осуждающие камерамены и фанаты. — Я где-то читал, что у Хангана тоже два истока, и-… — Нет, Двуречье исчезло насовсем. Полностью. — Но как такое возможно? — хмурится Ян, пытаясь одолеть противника критическим мышлением. — Чтобы, считай трещина в земле, заполненная водой… — Климат, должно быть, постепенно менялся, и вскоре, когда эти края стали гораздо горячее, не осталось ни одной из двух рек. Люди с давних времен жили на водоёмах, это обуславливал быт. В современности отсутствие воды не такая уж катастрофа, однако приятного мало. Если бы здесь был хоть маломальский канал — стало бы уже гораздо свежее. А так пустыня на пустыне, и пустыней погоняет. — А что, если Ёнин мог пасть из-за того, что река покинула берега и всё затопила? Может… Там сместилась береговая линия или что? — Это тебе не Атлантида. — А вдруг! — Тогда куда, по твоему мнению, могла исчезнуть переметнувшаяся вода? В этой части страны её нет вообще. Ушла в море? — озвучивает совсем бредовую версию археолог. — Засохла… — Двуречие не было маленьким озером. Это была огромная река с двумя ветвями и бурным потоком, впадающим в море по обе стороны нашей страны. Предельно широкая. Вряд ли возможно изнищание воды на таком уровне.Вторая группа ведёт раскопки на месте бывшего Анахана, пока их — на территории Ёнина, но складывается впечатление, что панамке известно в целом о всём Двуречии. Чонвон, кажется, примерно понимает, что именно могло послужить неприязни надзирателя к коллегам с другой стороны, которые вот-вот должны были сюда приехать. Тому, кто сделает больше раскопок здесь или там, той стороне, которой быстрее удастся достучаться до истины — все дефирамбы. Если о прошлом побольше узнает сторона Ёнина, но сторона с Анахана будет быстрее в публикации — о них и разольётся куча статей в интернете, на волне именно к ним уйдёт всё финансирование. Второй такой волны не будет, поэтому все спешат быть первее, и недолюбливают друг друга за заслуги, пускай работа одних не мешает другим. Но вот панамка, несмотря на то, что приехал именно на южную сторону Андона, то есть на место бывшего Ёнина — вряд ли хоть на чьей-нибудь стороне, кроме собственной. Его будто бы интересует всё Двуречье целиком. Если так подумать, этот подход самый правильный, ведь задача обеих групп заключается в том, чтобы узнать, что случилось в этой местности, отчего она пришла в упадок и куда делись все люди — с помощью находок разгадать ту стёртую часть истории и их культуру. — Это могли быть войны? — продолжает рассуждения вслух о падении Двуречья Чонвон. — Но даже после войн должны были остаться потомки, — отрицательно крутит головой парень. — Почему тогда в мире не осталось седоволосых? В найденных свитках и рисунках молодых ёнинцев изображали с серыми волосами, а среди корейцев все темноволосые. Ян вздыхает, потому что от объяснений и вопросов нового коллеги путается только сильнее. Что они вообще все от него хотят? Как будто Чонвон знает все эти исторические подробности, включая описания находок, картин и так далее, лучше них. Он же просто предполагает, как наивное дитя, которое спит очень крепко, потому что ни черта не знает. Панамка не просит для себя никакого ответа, а просто ускоряется на пару шагов, отрывая от Вона, пока идёт куда-то на перевал. На гору не похоже, скорее склон, который ведёт вниз, к более густому камышу с илом. Он расправляет руки по обе стороны, пока шагает вглубь широкого поля, полностью забывая о присутствии протоптанной дорожки вдалеке; не стремится протоптать новую — просто хочет стать частью этой местности и её растительности. Ветер вокруг двоих воет, задувая в уши, и Чонвон, следующий за археологом, не в состоянии раскрыть смысл его посланий, но он шепчет одно и то же, что шептали много тысяч лет назад:
«Пусть зарастут травой все твои каналы, пусть они покроются илом»
«На твоих равнинах, где растёт хорошая трава — пусть вырастут камыши».
«Ёнин, пусть течёт солёная мёртвая вода там, где раньше текла пресная».
«Пусть равниной станет каждое твоё возвышение»
— Задумывались ли вы о том, что хотите хотя бы пару дней прожить в том времени и собственными глазами посмотреть на то, как всё было устроено?
— Как в фильме, или так, чтобы можно было участвовать.
— Участвовать.
— Но тогда бы будущее изменилось.
— Но ты только представь себе… Вчера ты смотрел на то, как падал крепость — а сегодня ты находишь картину, на которой изображено это событие.
— Именно поэтому вы так любите раскопки?
— Именно, — усмехается мужчина, — ты, щегол, наверняка не понимаешь всей прелести нашего дела. Если ты вдруг веришь в прошлые жизни…
Только представь…
Так ответил прораб, а что ответит Чонвону панамка? Почему именно та находка? — Она тронула меня сильнее всех, — коротко отвечает археолог, кусая губы (и эту его глубоко эмоциональную реакцию Чонвон не сможет объяснить никак). — На этих территориях всех находили парами или группами, а его —… Нашли одного. Но знал ли панамка о том, что здесь, в земле, недавно тоже нашли одинокий связанный труп? Может, у него какой-то бзик на умерших в одиночку, а не в группе товарищей солдатов или в паре любовников? Типа эмпатия бьет через край и ему их жалко? И он здесь за тем, чтобы снова изучить очередной одинокий труп, такой же, каким был найденный в море, и ему посочувствовать? Или он ищет одиноким скелетам пару? «Главный археолог признался, что поначалу был настроен скептически — по всем вышеизложенным причинам. Даже если кости физически сохранились, шесть тысяч лет на морском дне сводят шансы извлечь ДНК к нулю. Но, почему-то, именно этот скелет поддался». Словно хотел рассказать свою историю сам, потому что за прошедшие шесть тысяч лет больше поведать её было некому. — Судя по состоянию его зубов, он был очень молод. Думаю, ему было до двадцати лет, может, даже меньше. Ещё у найденного юноши были сломаны пальцы. В целом очень травмированы руки, особенно правая была в плачевном состоянии… Не знаю, был ли он простым солдатом или кем-то ещё…***
Древность, шесть тысяч лет назад.
Вон не читаемым взглядом глядит перед собой, пытаясь сложить один плюс один и понять, что произошло битый десяток минут назад. Но перед ним непонятными символами вырисовывается только всё больше дыма из-под свежее заваренного чая. Он клубьями собирается у небольшого лестничного изгиба над головой, в закутке. Пар сваренного из тёмных листков напитка сильно бьёт в нос, но не дурманит и не заглушает мыслительный поток. Скорее отрезвляет раба, заставляя того поскорее очнуться от сна, которому его телу катастрофически не хватило за прошедшие сутки. Он пару раз промаргивается и резко качает головой, приводя себя в состояние полной растрёпанности, стоит только вспомнить, где он находится в данную минуту, а где должен — так уж вышло, что эти два места разные. И далеко не каждое несёт за собой обещание оставить его живым: отправься Вон в пустыню, от него мало бы что осталось, но. Именно сейчас он сидит в удобном помещении, со спасающими от сквозняка, намертво закрытыми ставнями и щеколдой, повёрнутой направо — дверь заперта и сюда не войдут без спроса. Сквозь широкие окна в потолок, с пострескавшиася деревом на ставнях — пробирается рассветное сияние утра, когда улица наконец заполняется блеском, как полный стакан перед Воном постепенно заполняется напитком и отдаёт мерцающим отражением. Пить его, конечно, не будет, а может… В этот раз и сделает исключение, доверившись воле судьбы. Именно она привела его сюда и оставила живым; везение в сотнитысячный раз на его стороне, пускай до конца остаётся сомнительным. Может быть, по-настоящему бы ему повезло, если бы он наконец-то умер. Вон вздрагивает, когда тень перед глазами приобретает очертания обыкновенного человека (им и была всё это время, просто у юноши мутнеет и двоится перед глазами от пережитого напряжения) — знакомого. — Что, поймали тебя, да, несчастье? — обращается к нему на грани издевательского библиотекарь, когда, лениво взгромоздив свой излюбленный мёд в чашу и поставив заварник (по привычке рискованно — возле бумажных стопок), усаживается напротив Вона. За столик, за которым обычно работает и расписывает номера стеллажей. У Вона по-прежнему аллергия на мёд, а потому ни капли тяги к чужой миске с ним он не испытывает. Ещё около получаса назад Вон смиренно ждал рассвета, а вместе с тем и времени, когда за ним придут: как будто позволил бы сделать с собой, что угодно, лишь бы командующий отстал, но. События повернулись слегка неожиданно, если так можно сказать: Вон стоит на полупустом дворике, много раз оглядывается вперёд, назад и по сторонам, но никого так и не приходит. Что странно, ибо вряд ли бы командующий Ёнина нарушил своё обещание — особенно как-то, что звучит «я одарю тебя всем, а затем превращу твою жизнь в Ад». Вообще изначально казалось, что он ринется сюда лично, чтобы не упустить Вона из виду, а принести в назначенное место в назначенное время в своих руках, схватив за шкирку, не позволив удрать. Это обещало случиться с минуты на минуту, но всё никак не доходило: вокруг было подозрительно тихо, а из звуков оставался только вой сквозняка и постоянное сглатывание слюны со стороны одиноко стоящего раба. На рассвете здесь должен был быть хоть кто-нибудь из тех же стражников, хотя в какой-то миг парень сослался на то, что была причина, по которой ему сказали ждать отбытия именно здесь: здесь было пустыннее всего. И потому надо было стоять до конца, даже если бы никто не пришёл. Ждать остаётся только худшего, пока опасения усиливаются пуще прежнего ещё и тогда, когда невольник слышит издалека: — Эй, там. Иди-ка сюда, — мужское и гулкое. Но не успевает Вон стать видным голосящему, как чьи-то рыхлые, как земля на могильнике, пальцы, смыкаются на его тонких кистях и рывком утягивает в глубину коридора. Он чуть не оступается на ступеньке, но его тело отдёргивают назад, позволяя притаиться далеко позади порога, на котором ранее стоял раб; только вот не дают пространства для того, чтобы по крайней мере обернуться и поинтересоваться, кто поймал несчастного юнца на этот раз. Вон замершим в очередном тёмном углу наблюдает за тем, как охранник впереди, держащий в руках пыльный, беспросветный мешок, который предназначался ему и должен был занять место у него на голове, стоит в растерянности. Точно так же крутится, но так и не находит Вона за колонной — явно не ожидал, что раб в последний момент передумает и решит спрятаться; что ж, Вон тоже на такое не рассчитывал, не планировал и подавно. Скорее всего стражник решил, что будущий пленник на место сбора к обмену решил не приходить вообще. — Странно… — нервно почесывает мужчина затылок, — мне казалось, что здесь точно кто-то был… Страж уходит, а юноша наконец медленно разворачивается, чтобы понять, кто не позволил ему уйти вместе с вызванным Соном сопровождением; получилось бы в один конец. И к собственному удивлению сталкивается с обладателем седой бороды и полуприкрытых от морщинистой складки глаз. — Пойдём со мной, — предлагает старик самый безопасный из вариантов, что только сущесвуют. Вон часто-часто моргает, оказавшись перед библиотекарем, который так и не дождался его визита в полночь. Хотелось бы объясниться и раскланяться, покаявшись и упомянув, что получил записку в купе влажного стираного белья и, не взирая на опасения и запреты, по-честному пытался добраться до верхних этажей, где находилась библиотека. Просто у него в итоге не получилось — с кем не бывает? Не виноват же Вон в том, что сначала наткнулся на Сатху с Юнджин, а затем его вовсе поймали в коридоре; а в силу всем известных причин объясниться ему всё равно не удастся. — Если тебе интересно, как я здесь оказался… Был уверен, что ты придёшь в библиотеку на время, которое было указано. Как тебя занесло не туда? — откуда-то этот старик, что еле передвигается от тяжести в теле и стертых костях, но всё равно помогает Вону найти дорогу в безопасное место, знал, когда именно нужно занять собой пространство. И когда следует позвать Вона к себе, не допустив его присутствия в другом месте, в котором его могла бы настигнуть беда. Однако что-то пошло не так, и вот, старцу, способному видеть дальше настоящего мгновения, пришлось вмешаться. Вон испуганно поджимает губы, так и продолжив не моргать, пока библиотекарь продолжает по пути наверх, когда они уже преодолевают ту самую лестницу, до которой раб так и не дошёл ночью, поднимаясь вверх: — У меня были предположения, но до последнего не верилось, что командующий всё-таки проигнорирует свою интуицию и личную симпатию, раз поступит с тобой подобным образом. Но ничего страшного — людям надо прощать ошибки, а я тебя уже спас, значит всё встанет на свои места и будет нормально. Так что пойдем скорее. И только Вон пытается вырвать руку, когда его, судя по всему, тянут куда-то в библиотеку, старец заявляет: — И не стоит возражать со словами, что Пак Сон ждёт тебя. Не дождётся, ну и пусть. Он ведь узнал твой секрет? Пока Вон переставляет ногами только с подачи тащащего за собой вверх по ступеньках библиотекаря, он вздрагивает при звучании вопроса, что даже не требует ответа. «Твой секрет не получится сохранить не раскрытым» — но ведь и это было им прежде предсказано… Говорил ли он о немолвии? — Так и продолжишь молчать? Раз уже молчишь, лучше слушай сюда. Король умер, и сейчас людей нет в этом крыле дворца даже с восходом солнца. Только потому, что они все там — у его покоев. Им явно будет не до меня с тобой в ближайшее время, а потому подслушиванием никто занят не будет. Крысы планируют свои грязные дела, неравнодушные и все те, кого это зацепит, заняты оплакиванием или триумфом, оставшееся семейство спасением собственных жизней, а Ли Хисын — подготовкой к восхождению за престол. Командующий вообще скоро окажется гораздо дальше Ёнина. Поэтому, пока твой ненаглядный не возвратится с линии границы, уж будь трижды любезен — поверь мне и делай то, что я тебе говорю. — Как вы узнали? — смахнув воспоминания вместо с паром от чая, задаёт вопрос парень уже сейчас, и, несмело обхватив держало кружки тонкими пальцами, подносит её ко рту. — Если бы я хотел тебя убить — уже давно бы это сделал, — сам себе кивает старик. — Пожалуй, это то, что тебе стоит знать прежде всего, что я тебе скажу. Вон медленно поднимает глаза, пока ещё достоверно себе не представляя, насколько глубоки и далеки знания проницательного старика, что успел повидать за жизнь гораздо больше, чем его уже наверняка почившие ровесники; выглядит так, словно уже много кого пережил. — Говорят, что матийцы, — внезапно начинает он, чем вызывает у Вона чуть ли не остановку дыхания, — самое древнее население на наших землях. Если морскую полосу подле них, конечно, можно так назвать. А ещё самое плохо выходящее на контакт с внешним миром — у них там междусобойчик. Был. Именно поэтому о них известно столь мало, так? Они, твой народ, появились удивительным способом — не иным, как с помощью магии, ведь откуда на клочке земли посреди густых вод, люди? Названные матийцами оказались на необитаемом, никому не известном и никем не покоренном острове, когда одного кита прибило к берегу. Ты же знаешь, что они вышли из его пасти? Говорят, что кит привился к берегу специально для того, чтобы доставить вышедших из воды детей вод на сушу: впервые за столько лет они уговорили морских духов дать им шанс научиться процветать на земле, а не только под водой. Однако взамен на благосклонность к попыткам и новым начинаниям, матийцы дали морю обещание, что будут верны ему до конца даже став ходящими по земле без воды: либо они живут в пределах острова от начала и до конца лет, предназначенным им судьбой, либо они, становясь морской пеной вновь, возвращаются в водную пучину — туда, откуда вышли. Но никогда не на чужие земли: никаких передвижений, переездов, браков с чужестранцами — никакого смешения крови. Я прав? Верность воде, морскому делу, кораблестроению и морским божествами, с самими собой наедине, в чистоте и порядке — без крови и войн, без придуманных кем-то другим Богов, а только со своими: в мире, дружбе и любви с пяти стихиями. Поэтому матийцы так и не смогли стать пленными даже во время захвата — они бросились в море, чтобы сохранить обещание, данное прородителям, вышедшим из пасти морского чудища. Вон прикусывает губу, как будто сдерживает слёзы — чувство объяснить легко, поскольку только его он и испытывал столько времени, что шёл пешком по пустыне. Глазные яблоки щиплет, разъедает не выплаканными солонистыми водами. Иногда Вону кажется, что внутри него так и остались те самые родные потоки, чисто бьющие на берегах прозрачные ключи, и каждый раз, когда он даёт им волю — они выходят наружу. Бьют по глазам и сердцу, вороша воду прошлого. Но никакой свободы у них, стекать по его юным щекам, не было уже очень давно. Какое дело до слёз, когда впереди ещё столько всего, что нужно пережить, выдержать, выстрадать? — Откуда вы знаете, что я матиец? — единственное, что решается произнести раб, вновь поднимая блестящие от шипения глаза на библиотекаря. — О нас никто не знает. Ни про нашу историю, ни про обычаи… Все только и задаются вопросом, почему весь народ покончил с собой по собственному желанию, когда его загнали в угол, но. Они ничего не знают. Так откуда знаете вы? — Там, где узнал, больше не расскажут, — улыбается мужчина, и почему-то в этом его взгляде не читается никаких признаков старости: несмотря на морщины и старческую седину, на то, как сильно его лицо осунулось и нездоровой зеленистостью напоминало собой лик незадолго до смерти, в нём Вон видел никого иного, как такого же юношу. Этот взгляд и улыбка могли принадлежать будто бы только молодому человеку, но разве это не звучит, как несуразица для возраста библиотекаря? — Но всё-таки, как вы поняли, что я… — никак не унимается раб, потому что не желает повтоярть своих ошибок: на случай, если найдётся кто-то такой же проницательный, как этот старик. — По тебе это видно, — пожимает плечами библиотекарь, а сам вместо того, чтобы подтянуть к себе кружку, нагибается к ней поближе сам, чтобы испить всё до дна и налить себе ещё, добавки. — Классическая внешность детища морского чудища. Посмотри на свою кожу, на невнушительный рост, но мужественно широкие плечи: они вот-вот прорвут шов на ночной рубахе. Разве ты видел такое строение тела где-то ещё? Ты похож на подводного жителя. Посмотри на волосы цветом в осень, на коралловый отлив. Никто не выглядит большим матийцем, чем ты. И может в этом старец прав: но откуда библиотекарь из Ёнина вообще взял информацию о внешности матийцев, коли они были столь закрытой страной? Как он вообще понял, как именно они выглядят, если почти никто в мирное время их так и не видел, а в народе ходят только недостоверные слухи о том, что все матийцы кривые и косые, низкорослые и коренастые, далёкие от красоты? Это всё было неправдой, в которую было удобно верить восхваляющим самих себя местным жителям Ёнина, но старик… Почему-то не был таким же, как они. Возраст сказался на мудрости? Или же что-то ещё? «Морское чудовище» — значит, так Вона он назвал не зря, когда глядел ему вслед в их первую встречу? Потому что узнал о его принадлежности сразу. Вышедшие из кита люди все причислялись к этому самому чудовищу, как дети к матери: их породило его лоно, оно, морское, окутывало и защищало, пока они не захотели начать познавать мир, что в итоге только и сделал, что принёс им боль. Таковой была плата за наивность и веру в лучшее. Поэтому Вон не желает повторять тех ошибок. — Матийцы вышли из пасти китов и обещали вернуться в морскую пучину, когда бы их время закончилось — так оно и случилось, — чуть грустнея, кивает старик. — Здорово, что они были честны до конца и сдержали обещание, но. Один из них всё-таки остался потерянным на суше. Что ж, моя правда — мне тебя жаль. Но предки и духи твоей земли не позволили бы остаться живым именно тебе, если бы считали, что ты не способен свершить справедливость. Говорит ли он о том, что Небеса дают только те испытания, что тебе по силе вынести? Но на что Вону такое? Если даже в глубине души он сильный и выносливый, за что ему это всё? Почему обязательно нужно переживать нечто подобное? Он бы предпочел погибнуть со всеми остальными. А так остался жить под страхом, что некому кроме него будет больше исправить реальность. — Похоже, только ты на неё и был способен. Никто-никто, — совсем не под стать своим словам чуть насмешливо наклоняет голову вбок библиотекарь, — кроме тебя, не выжил. Это непосильная ноша для живого человека, не так ли? Но не для тебя. Может быть, в этом он прав. На самом деле, как живого человека с каким-то будущим и желаниями Вона здесь нет — лишь оболочка от прежнего. Передвигающееся с определенной задачей по земле озлобленное тело, но не более того. Чистый и светлый дух любящего сына, брата и жреца храма уже давно ушел обратно, где ему положено быть: в пасть китов — вслед за своими людьми. — Но почему вы на моей стороне? — Я не на твоей стороне, — объясняет мужчина, — а на стороне справедливости. Понимаешь ли, мальчик… Матия не виновата в том, что пала. Но Вон не согласен. Другие силы принимали участие — как минимум две жадные до крови страны, но даже сам бывший жрец, как матиец, считает, что нет ничего повлиявшего на их падение столь же сильно, как глупость матийского короля — он буквально подтолкнул собственный народ к пропасти (увы, в прямом смысле слова — с нее они и сбросились все разом, поняв, что окажутся неотвратимо захвачены и растасканы по заграничным странам; чего не могли допустить), и здесь уже не до каких не до оправданий. Но библиотекарь стоит на своём, пока Вон по привычке молчит даже перед тем, перед кем можно было бы не притворяться столь усердно: — И можно было бы думать всё, что угодно, говоря: пала бы в любом случае, но это не так. У твоей страны впереди было написано ещё много лет до следующего потенциального захвата, а до тех пор вы бы научились защищаться, владеть оружием, — и от этого горько. Видит старик будущее или нет — какая теперь разница и к чему говорить в сослагательном наклонении? Всё равно ничего не вернёшь и не исправишь, не перепишешь случившееся — на месте пепла там даже столь не по-человечески сильному Вону не удастся всё восстановить. Вон накрепко стискивает челюсти от злости и бессилия, но звук из них всё-таки, наконец-то, выходит даже после столь душещипательного узнавания. — Зря вы думаете, что сильно помогли мне, — пытается он переключить тему на нечто более будничное и приземлённое, ибо ему ещё предстоит разгребать заново навалившиеся проблемы. — Когда командующий вернётся оттуда, куда он ушёл на рассвете без меня — мало мне точно не покажется. — Почему же? На самом деле это к лучшему. Позлится поначалу, но когда доберется обратно во дворец — изменит своё мнение. Знаешь ли, он действительно хотел забрать тебя с собой в худшее место, и оттуда живым бы ты не вернулся. — Меня бы убили? Он говорил о том, что его просьба не из лёгких, но я не до конца понял, что он имел в виду. — Вероятность девять из десяти. Но даже на момент принятого решения командующего мучили сомнения. В этот раз он их проигнорировал, потому как для привязок пока ещё прошло недостаточно времени: вы не столь близки, и он был готов отвезти тебя прочь, использовать в своих интересах… А потом бы обязательно пожалел, но было бы поздно извиняться или пытаться спасти тебя. Видишь? Все повернулось так, как должно было, раз тебя не оказалось в неправильном месте в неправильное время. — Мне нужно, — сам не верит в свои же слова Вон, но почему-то, словно за него говорит кто-то другой, позволяет им, как самым правильным, вывалиться изо рта: — сблизиться с командующим, чтобы он не сомневался, а был полностью на моей стороне? Это может получиться с кем-то вроде него? — А ты разве рассматривал его в последнюю очередь? — ехидно прищуривается старец, и Вон не до конца разумеет, что тот пытается этим сказать. — По-моему, только он и может тебе помочь. — Вы думаете?.. — Просто продолжай верить судьбе. Но на воновой ли она стороне? — Не отказывайся от возможностей, которые она тебе подкидывает — с кем бы не пришлось разделить выгоду. В случае командующего лёд уже тронулся, а если тебя интересует перспектива — с другими такая вряд ли найдётся. У судьбы есть какой-то свой план, и пока что вести тебя вперед в её интересах. По крайней мере, раз я склонен помогать именно тебе. И как это понимать? Получается, что по логике этого оправдания — курсор небесного провидения в любой момент может сместиться, и тогда помогать библиотекарь уже будет далеко не Вону, раз он ориентируется на какие-то необъяснимые установки. Такое же тоже может быть, раз он не ссылается на личные симпатии, а делает, как «надо» по его ощущениям. Какие интересы преследует в конечном итоге? Вон нервно сглатывает, понимая, что к этому времени уже наговорил себе на целую виселицу: слишком рано расслабился, пустив всё на самотёк, стоило только подумать, что уже не жилец, пока стоял перед затыкающим рот командующим на темничных лестничных пролётах? С жизнью попрощался, а заново поздороваться так и не смог. Или всё дело в том, что отрицать что-то перед библиотекарем было бы просто глупо? Старик и так всё знает, ведь видит и слышит гораздо больше вещей, чем обычные люди, и вряд ли дело заложено в наблюдательности — от этого и тревожно — о конвертике преследуемых им целей остаётся только додумывать. Хотя какие цели в его возрасте, когда вот уже — смерть на носу? Просто Вон понимает: люди будут жадными до последнего дня своей жизни, а любой талант можно использовать на благо, а можно во вред. Раз собрался перетаскивать на свою сторону командующего, то нужно сделать так же всё, чтобы сохранить на ней и библиотекаря с его третьим глазом. — А, и ещё кое-что. Не расстраивайся, что выпустил звук перед ним. Думал бы командир, что ты точно немой — вряд ли бы передумал тебя четвертовать сегодня. Ты и твоя история, как говорящего, его заинтересовали, сыграв не последнюю роль в том, что убьёт он тебя ещё не скоро, даже если захочет. Как и смерть короля… — Король умер? — довольно спокойно переспрашивает матиец, хмурясь. — Сегодня на рассвете. Карты выпали хорошие. Поверь мне, в данный момент события складываются тебе на пользу: совсем скоро появится больше шансов быть на много шагов впереди. Пользуйся заминкой, пока можешь. — Раз вы на стороне справедливости, а она, пока что, на моей — вы поможете мне искать книги с информацией? — Помогу. В конце концов, это моя работа, как библиотекаря, и она длится уже десятки лет — вне зависимости от того, на чьей я стороне. — Тогда… Я хочу узнать побольше про госари. Как он появился, о его силе, и о том, как его можно найти. Не думает Вон, что на смерти короля всё закончится: еще прежде всеми процессами управлял Ли Хисын, поэтому все останется на своих местах — просто теперь он будет отдавать приказы от своего имени, а не от отцовского. — Это я тебе и без книги расскажу. По памяти. Уже выучил наизусть. Много ли людей спрашивали его про госари? — Расскажите. — Тогда слушай, — библиотекарь подпирает подбородок обеими морщинистыми ладонями, и начинает рассказ: — Когда-то давно на Небесах началась война. Уж не знаю, кто победил, но доселе известные людям Боги вряд ли были в числе перевесивших: в попытках защитить дорогое, они искали, куда спрятать свою силу, которую у них должны были отобрать другие. Тогда они нашли прибежище гораздо ниже своего уровня. Боги сохранили большую часть своей силы на земле, потому как на верхах за неё шли жестокие бои, и только спрятав её среди безвольных смертных, они чувствовали безопасность — здесь бы никто из таких же могучих существ не стал бы её искать. До конца неясно, но вряд ли Боги рассчитывали на то, что люди что-то прознают и тоже начнут высматривать источник, чтобы завладеть мощью. На тот момент Земля казалась самым безопасным местом: сначала великое могущество прятали в цветах. Но позднее люди их нашли, возжелав не помочь защищать, а обрести божественную силу себе. Цветы находили, загадывая отнюдь не невинные желания: рядовые без роду и племени становились могущественными правителями, равновесие нарушалось, гибли невинные, справедливость терялась все больше, ибо все переворачивалось вверх тормашками. И из-за того, что многие из сорвавших папоротник и загадавших желание поселяли лишь хаос, Боги, будучи не в состоянии перепрятать силу (ибо лучшего места для её хранения не нашлось), решили очистить землю от старых государств-тиранов, которые ею завладели. И… С помощью вулканов (извержение Макхамы в Ёнине ещё до того, как он получил своё название, когда там жили иные племена, от которых ничего не осталось) и поочередных наводнений в притоках обеих рек (двухсотлетнее наводнение от раскола реки) они очистили земли от старого и высвободили силу от нечестных владельцев. Но даже после этого обнуления всё началось заново по старой пьесе, и охота на госари продолжалась. Цветы не могли защитить себя сами, не могли спрятаться и убежать от тех, кто их искал, но. Могли люди. — Боги схитрили. Поэтому, когда многие злыдни, обладавшие украденным у них даром, погибли от вулканов и наводнений вместе со своими потомками, высвобожденная сила начала постепенно распределяться сама, ища себе подходящие сосуды. Даже цветущий папоротник больше не давался кому попало. По этой логике, не факт, что кто-то из предков Вона срывал цветок на острове? Хотя может быть и такое…. Не факт, что эта сила передалась ему по наследству? Что, если она выбрала Вона сама? Такое же тоже могло быть. Но почему его? — Получается, вовсе необязательно срывать госари, чтобы начать обладать силой? — Верно, — расчесывает пальцами свою бороду старик, кивая. — Покидая чужое тело, когда её владелец умирает, она сама выбирает подходящее вместилище, хотя, если ты действительно найдёшь госари, тебе удастся её приручить, хочет она того, или нет. Цветок позволяет пожелать абсолютно всё, что ты только захочешь — никаких ограничений. Вот он и начал прятаться лучше, пока совсем не истратился на людей, в частности на того, кто пожелал слишком много, и исчез. — Тогда, где и как я могу найти цветущий папоротник в настоящем? — А вроде так внимательно меня слушал, — вздыхает мужчина чужой непроходимости и бараньей упёртости. — С чего ты взял, что можешь? — А почему нет? Откуда мы знаем границы и пределы силы? Мало ли, кто и что пожелал… Вряд ли предел чему-то божественному наступает столь быстро. И почему госари стал чем-то вроде легенды в наши дни, когда это по-настоящему? Как Вон может с этим спорить, когда он сам буквально является живым подтверждением реальности всех этих сказаний про магию? Пускай не может полностью взять её под контроль; сила периодически живёт своей жизнью, словно отдельный организм. — Если вы говорили, что сила могла быть растрачена зазря тем, кто пожелали слишком многого… Значит… Это правда, что в настоящем она полностью поделена по разным уголкам мира и кем-то забрана, а потому цветка больше нигде не зацветёт? — Правда. — Но… — Не могу говорить, что в мире есть что-то невозможное, — говорит загадками библиотекарь, — но он не зацветет, потому что вся божественная сила, что в нём скрывалась и заставляла цвести растение, у которого нет никакой предрасположенности к цветению — уже разделена. — Что вы имеете в виду? — Силы существует ограниченное количество, как воды в море: много, но его возможно иссушить. По земле ходят люди, которые носят дар — вне этого круга его больше не существует. Но не потому, что силы мало, а потому, что её обладатели наделены огромным её количеством. А особенные папоротники обычно расцветают, что-то в себе нося, от избытка энергии. Когда кто-то из носителей силы умрет, не имея потомства или родства, к которому мог передаться дар, возможно, остатки силы вновь найдут источник в растении. И госари зацветет снова, но это маловероятно. До сих пор, как я вижу, она передавалась из поколения в поколение. — Обладатели силы не бессмертны? — Чаще всего они такие же простые люди, как и все. Вон понимающе кивает, опустив голову, а сам продолжает активный мыслительный процесс. Получается, что, чтобы спровоцировать повторное цветение госари, нужно высвободить силу из сосуда, который она заняла: найти такого же обладателя дара (каким бы он ни был), как сам Вон — того, кто не имеет потомства, которое могло бы получить дар по наследству, и… Лишить его жизни? Сила высвободится из сосуда, даст импульс и найдёт своё место в каком-нибудь папоротнике, заставив тот цвести. Тогда только один Вон, зная, что легенда и есть реальность, ринется на поиски и сумеет обнаружить растение, а стоит только его найти — сразу же загадает желание: сравнять Ёнин и Анахан с землёй — оба. Значит, без убийств собственными руками во дворце не обойдётся. Осталось только найти сосуд — человека, из которого нужно высвободить эту силу; Вон не станет марать руки зазря. Библиотекарь ненадолго отлучается, чтобы, добрый десяток минут покопавшись у дальнего стеллажа, принести задумавшемуся Вону книгу на одном из древних языков. Несмотря на разность иероглифов, он способен её прочитать, воспринимая буквы чуть искаженными. «Жизнь и смерть». Они вырисованы на картинках, как две луны в одном ночном небе: красная и синяя. — На протяжении вот уже тысячи лет, зная, что не найдут госари — племена выдвигаются в походы на другие племена в поисках тех, кто обладает великой силой. Сначала искали цветок, а потом, в тайне — начали искать людей. Вырезали всех подряд, без исключения — в надежде, что покончат и с обладателями силы, и с их родственниками, чтобы высвободить силу и спровоцировать цветение госари. Вон хмурится, когда видит изображение маленького человека перед огромным, скукоженным существом: оно не напоминает никакое из существующих в природе животных, и оттого своими габаритами и строением жуткого тела вызывает легкое состояние напряженности, нервозности и опасения. — Что это?.. — Силу невозможно увидеть невооруженным глазом, но в более древних племенах считали, что именно так она и выглядит. Как нечто, чего легко испугаться. И только тот, кто поборол бы страх перед чем-то таким, могучим и не самым красивым — сумел бы воспользоваться благами сполна. Но разве нарисованный на древней картинке человек хоть немного выглядит испуганным? Он, напротив, каким бы маленьким ни был — протягивает руку, чтобы прикоснуться к лицу безобразного монстра, склонившегося перед ним, но все равно остающегося втрое больше: одна его голова больше человеческого тела с рисунка. Если бы человек попытался на него напасть, ему бы ни за что не удалось одержать победу, но, вот так, идя мирным путём в попытке приручить это могущество… Юноша с изображения добился благосклонности монстра. Что он, интересно такого, сделал, раз сумел взять его под контроль? — Так и происходит овладение силой — так над ней, спрятанной внутри себя, берут верх, приручая. Потому что, если этого не сделать — сила начнет владеть тобой, разрушая все, что внутри, и всё, что снаружи; твоими же руками. Теперь стоит сесть, перевести дыхание — сейчас как раз как никогда идеальный момент для этого — прикрыть глаза, посчитать простыми цифрами в голове, и. Подумать. Если, по словам библиотекаря, сила поделена на малое количество сосудов, но дана им в огромном количестве, приравниваемая к опасному чудищу, которое надо ещё как-то укротить, то стоит думать широкими категориями. Сомнений в том, что Вон один из таких сосудов — нет никаких, и, если он является обладателем чего-то настолько серьёзного, как «сила жизни», помогающая исцелять от самой смерти, то. Скорее всего, где-то существует антипод — тот, кто способен исцелять от жизни, принося за собой только смерть. А раз у Ёнина есть какой-то там козырь, может ли он быть… Играет золотое правило: без дня нет ночи. А значит, если Вон владеет даром жизни — обязательно где-то есть тот, кто владеет даром смерти. Отныне способные цвести папоротники не росли, а сила оказалась разделена и спрятана в двух сосудах из человеческих тел — этой силой оказалась жизнь и смерть, которая не делала своих обладателей бессмертными, но особенными да, и после их смерти она передавалась дальше случайным способом. Об этих людях знали и их тоже искали, однако они, переживая о своей жизни, прятались и тщательно оберегали свои секреты. Два человека на весь мир, не имеющие шанса на счастье, но создающие гармонию и равновесие. Может, Вселенная по словам библиотекаря, на стороне Вона потому, что преследует те же интересы — заново очистить землю от людской жадности? Чтобы именно этот мальчишка высвободил силу и нашел цветок (коли тот зацветет для него отдельно), чтобы вновь вызвать наводнения и извержения вулканов? — Вы не знаете, не увядал ли за последний десяток лет какой-нибудь лес? — осторожно интересуется раб, пытаясь проверить свою теорию. — Был такой. Говорят, что там вымерло всё население. Вот оно как. Если мыслить логически, сила не может поддаваться полному контролю — она своенравна. Парень судит по себе: хочет Вон того или нет, как бы ни ненавидел Ёнин — под его босыми ногами, на местах с завядшими цветами, с сухими ветками, к которым он ненароком касался во время уборки, да даже из стены, у которой он спит — цветут даже сорняки. Побочный эффект на лицо — сила по-любому, как назойливый росток, найдёт свой выход, место пробиться, даже когда ничего к этому не располагает: её не зовут и не стремятся использовать. Получается, что с кем-то противоположным это должно работать так же, раз он обладает силой того же госари. Дальше остается следовать прежним предположениям Вона, пытаясь найти ответ в ком-то с противоположным даром: мор и любая серьёзная эпидемия (в Ёнине недавно были вспышки болотной лихорадит) — это шлейф, оставленный за собой след, а значит и некий знак, который появился не из пустоты и не из совпадения, а из-за человека, который носит дар даже неосознанно… Поэтому он и спросил библиотекаря про лес и крупные увядания, не свойственные сезонам. Раньше раб уже о таком слышал. И даже видел. К тому же, во дворце бесчисленное количество раз замечал завядшие меньше, чем за день, цветы. Менял к ним горшки по сто раз на дню, и. Разве король не дарит лекарю новые почти через день? Служанки здесь часто болеют, у командующего Ёнина проблемы со здоровьем — король вообще умер сегодня на рассвете от необъяснимой болезни, хотя это скидывают на старость. Что ж… Почему же? — Откуда вы это знаете? Вы… Может это вы были тем, кто сорвал госари тысячу лет назад? — провоцирует старца Вон, чтобы на волне возмущения получить ещё больше информации от мужчины. — Глупое, глупое ты дитя, — цыкает библиотекарь, качая головой, а от вопроса по концовке увиливает. — Если сила передалась по наследству или перешла от сосуда к сосуду — ничего во внешнем мире не подает сигналов, но. Есть способ, по которому ты можешь посудить, как давно был сорван именно госари — это перестановка ландшафта. Сменяются материки, линии на картах: реки и горы появляются там, где их не было, и исчезают там, где они были. Береговая линия смещается, земля сужается или расширяется, приобретая новые очертания и убивая тех, кто не поспевает за её преобразованиями. Судя по тому, как сильно изменились наши земли — последний раз госари срывали лет тысячу назад. Потому что именно тогда Великое Одноречье при трёх государствах разделилось на известное нам ныне Двуречье из Асэ и Эсэ, а между ними разверзлась пустыня, которой раньше не было места. Это был последний раз, когда кто-то забрал госари и всю его силу за один раз. Остатки, скорее всего, раскидало в меньшей степени, поделив надвое. На жизнь и на смерть — значит, всё сходится, а где-то существует третий человек. Речь же идёт о том, кто «откусил» слишком много, верно? О ком-то, кто пожелал чего-то гораздо большего, чем просто возможность умерщвлять или возвращать к жизни обратно. Но что именно он захотел себе в руки? И что именно было столь сильно, что заставило реку разделиться надвое? Во всяком случае, Вона интересует не самый жадный в этой истории, а второй из остатков силы — параллельный своему дару жизни — обладатель дара смерти. — Ты хочешь найти цветок на территории Ёнина и при этом выведать секрет его власти? Но не задумывался ли ты, что сила Ёнина как раз-таки и заключается в том, что… Цветок здесь уже кто-то сорвал? Становится последней каплей. Могло ли это стать причиной перевеса Ёнина против засушливого Анахана, где такие цветы не росли априори, а если и росли, то до тех пор, пока оказались бы найденными — просто не выживали? Но в случае, если кто-то уже сорвал цветок в Ёнине и страна выезжает вперед за счет действующей силы, скорее всего — она управляема, и. Находится совсем рядом, там, где нужнее всего. Во дворце. «Мазь, исцеляющая любую рану», — проносятся в голове строчки из официального награждения, которые насмешили Вона почти до колик в животе, когда удалось застать этот спектакль лично; правда, он в тот момент сдержался, а всё равно не забыл, держа уши востро. После слов библиотекаря еще сильнее юноша задумывается о том, что уже смутило его прежде: за что на самом деле наградили Сону, и почему его так любят, если он обычный лекарь. Почему им так дорожат и пытаются удержать подле себя? Раньше это оставалось на уровне бередящих разум догадок и сомнений, ведь как может быть такое совпадение, чтобы жизнь и смерть встретились совершенно случайно — на территории одного Ёнина в одно и то же время, чуть ли не столкнувшись нос к носу? Иронично до слёз, а главное — мгновенно дает ответы на количество вопросов гораздо большее, чем один. Может, всё дело в том, что лекарь из Ким Сону не такой уж и обычный? Это бы объяснило абсолютно всё. Козырь Ёнина, который достаточно отобрать, чтобы уравновесить силы. Привилегии Ёнина, который уступает анаханцам, очень быстро закончатся. Поэтому на странные ответы библиотекаря о том, что цветок в Ёнине, скорее всего, срывали, и загадали вечную помощь своему государству, поддержку богов, то их козырем вполне может быть человек. Его надо поискать во дворце. К Ким Сону вот, здесь многовато внимания. Но теперь Вон примерно понимает, почему. — Вы говорите так, словно на сбор этой информации могло понадобиться куда больше прожитых вами лет, — матиец ни в коем случае не умоляет чужих заслуг, но… — Я не ёнинец, но появился на свет в этой местности, а наблюдать за изменениями в мире со стороны всегда удобно. А ведь на вопрос про срыв госари он так и не ответил: мало ли, что можно было загадать? Сейчас он говорит с Воном, как тот, кто на протяжении всех этих тысяч лет наблюдал за становлением истории сначала трех государств, а затем и Двуречья — воочию. Но разве это возможно? Девяносто лет не равно тысяче. — Как это? — Я родился, когда Ёнина как страны ещё не существовало. Больше шести сотен лет назад?.. — И вы видели извержение? Говорят же о том, что люди из ниоткуда пришли на эту не обетованную землю и назвали себя ёнинцами уже после того, как Боги пытались вернуть отобранную людьми силу в цветы и вызвали извержения с наводнениями. Что им повезло только потому, что они рискнули единственными из немногих — вот так просто поставили на кон всё, когда сунули на вулканическую почву. Но ведь до этого момента были события, которые напугали или вовсе стерли с лица земли тех, кто был здесь раньше, из-за чего у местности появилось дурная слава, не позволившая другим племенам здесь задержаться? — Видел, — соглашается мужчина, улыбаясь. — Но как оно вам не навредило? При одной мысли об этом хочется повернуть голову в сторону прародителей пепельноволосых. Может ли быть такое, что в Ёнине кто-то срывал цветок гораздо раньше и никак не имеет отношения к лекарю Киму? Это могло бы объяснить то, насколько они, будучи в два раза меньше Анахана, держатся гордо и достойно, только вот что тогда загадал сорвавший? Защиту для страны? Вечность для своей линии правления? Ибо до сих пор, за все это время, никто не сменил династию Ли. Он пожелали себе… Духов на свою сторону? Талантливых воинов? Попросил вулкан не извергаться? Загадал урожай и плодородие почвы? Или попросил… Помощника? — Что бы это ни было, — вздыхает старик, — сила до сих пор на их стороне, раз так долго держатся не покорёнными. В первозданном виде, вместе с болезнью их командующего, долго они бы не выдержали. — Крах был прописан изначально, но им как-то удалось обмануть судьбу. Но почему «им», а не «нам»? — Что тогда есть у Анахана? — Ничего, кроме таланта и стремления выживать. Анаханцы были с небом на «ты» из-за отсутствия растительности, а ёнинцы больше с землей. Раньше, учитывая, сколько лет анаханцы продержались, заработав себе имя древнего народа талантливых воинов — Небеса были на их стороне. Но ровно до тех пор, пока на Землю не ушли все Боги со свое силой: прятались, куда могли. После войны Богов нет на Небесах — они все на земле среди людей, и их сила тоже. И пока она не соединится в одной точке, ничего не встанет на свои места. Пока Боги живы в растениях, Ёнину с густыми лесами и полями не остается ничего, кроме как перевешивать. Словно великая сила покинула Анахан — осталась только засуха. — Лучше скажи мне ты: что собираешься с этим делать? — Вышибать клин клином, что же ещё? Клин клином — это победить силу госари с помощью той же силы госари? Но кто может быть сильнее: жизнь, или же смерть? Старик говорит, что цветка больше не появится самого по себе, ведь сила распределена, но, как считает Вон, даже словам того, кому больше всего доверяешь, не получится слепо следовать. Всё же есть вероятность того, что старик сам не знает о некоторых вещах достоверно — разве такое возможно? Вдобавок к этому, никто не отменяет неожиданностей, которые появляются на ровном месте, нарушая планы судьбы. Вдруг цветок ни с того ни с сего появится вновь? Судьба частенько обманывает себя сама. А даже если всё пойдёт не по плану, если госари не найти здесь заново… Этот Ким Сону, скорее всего, Вону ровня. А значит никакая сила не перевешивает — и высвободить ресурс из него удастся, убив. — Чую я, что тебя часто преследуют умные мысли, но вот еще чаще ты оказываешься их быстрее, — старец вздыхает, делая выводы хотя бы потому, что Вон таки нарвался на неприятности в виде командующего в секторе темниц, когда спрятался не там, где следовало бы. — Ты сомневаешься в кое чем, но чувствуешь правильно, и первая мысль в яблочко, остальные — мимо. Мой тебе совет таков: сделай всё, чтобы перед тем, как вступить в хладнокровный и жестокий бой — очистить сердце от всякого рода тяжести. От вины, даже если пока ещё её не испытываешь; она уже поселилась в твоем сердце, вот только головой ты еще не понял. Лучше будь осторожен с теми чувствами, которым позволяешь задержаться в грудине на начальных этапах, потому что на более поздних они уже не уйдут. И, главное — откажись от ощущения долга перед кем-то кроме своего народа. Убить может только тот, чья рука не дрожит, обхватив орудие; тот, кто не чувствует себя должником. Ничего, кроме чувства вины, не остановит клинок в твоей руке. Ты сильный человек, я это вижу, но… У каждого Ахиллеса своя пята, понимаешь? Никто не отменял человеческую слабость. Потому делай начатое без оглядки, но перед этим закрой все пути назад, которые могли бы отвлечь твоё внимание — чтобы твоя душа не отворачивалась от истинного пути в сторону страданий и желаний перед кем-то извиниться. Сначала хочется запротестовать, сказав, что после случившегося с собственным народом Вон никогда не наденет венец виновности на свою голову, но. Почему-то он сразу же понимает, о чём речь. — А теперь тебе пора идти. — Уже? Но куда?.. — Тебя кое-кто ищет. За разговорами и изучением летописей Вон даже не заметил, как прошло несколько часов, а на улице совсем посветлело. В эти же мгновения, на нижних этажах, мужчина слоняется по комнатам со слугами, и, без стука распахивая все двери подряд, заглядывает в каждое встреченное на пути помещение. Испачканные в молотом песке рифленые подошвы его тяжелых сапог обстукивают каждый порог, оказавшийся под ногами, дыхание сбито, а слишком коротко постриженные чёрные волосы больше не спадают на лицо. Прислушавшись к библиотекарю, Вон покидает книжные стеллажи и, спускаясь по круговороту лестницы, борется с легкой тошнотой. Тревога или предчувствие чего-то не обязательно плохого, но от того не менее пугающего? — Ко Ян! — раздается крик из конца коридора, когда Вон вздрагивает, резко замирая в начале полосы этажа. И видит его издалека — параллельным. Сон замирает тоже, на недолгие секунды — с опущенными по швам, бессильно брошенными руками глядя на маленькую фигуру, которая чудом откликается на непривычное прозвище, ещё не успевшее стать родным, но непременно обещающее это сделать. Расстояние, разделявшее их и ни души между — оказывается преодолено в кратчайшие сроки, когда размашистым шагом командующий направляется к немому рабу, а сам Вон, перебирая пальцы, готовится к худшему. Но в то же время, после разговора с библиотекарем, словно чувствует — оно не настанет. Пока ещё нет. Рано умирать им обоим. Может, именно поэтому сегодня на рассвете Сон одержал победу? Пак долго смотрел на анаханские отрубленные волосы, ту женскую копну в своей руке, думая, что должен принести их с собой на переговоры. Этот раб гений — даже если не в чистом виде, он вдохновитель Пака, открывший глаза на новый взгляд на себя и своих врагов: раньше Сон брезговал любым приближением к ним, но теперь понял, насколько проще напасть исподтишка, когда тебя считают за своего; правая рука анаханской армии даже не успел предпринять никаких мер, и кроме боя один на один ему ничего не оставалось. Пак от результата вне себя, неожиданно, от радости… Командующему Ёнина, вернувшемуся с лучшей бойни за последнее время — есть что сказать Вону, ведь оба они целы; а далеко не всем так повезло в начале сегодняшнего дня.«Дерево, растущее на скале — оно не лучше других. Просто находится наверху с самого начала»
Хотел ли раб таким образом показать, что у пепельноволосого Сона нет никаких личных заслуг в том, что он находится в Ёнине на столь высоком посту? Что ему просто повезло родиться в линии, близкой к королевскому двору? Свои подростковые годы он провел в казарме акрополя, подле дворца. Окно соседнее с королевским, когда Хисын ещё только учился манерам во дворце — окно соседнее с будущим повелителем страны. В самой высокой точке. Но было ли это всё среди его заслуг? Почему-то именно этому рабу хотелось продемонстрировать, что нет. И именно ему хватило на это смелости. Потому, когда человек Пака не нашёл Вона на обещанном месте сбора, Сон принял решение залезть в мешок самостоятельно. И, почему-то, впервые ощутить себя столь по-новому… Было свежо. Победить Нишимуру, который был костью в горле, увидеть в отражении того себя, который не выглядит как некто, пришедший на всё готовое. Может, цвет волос и не смог бы изменить главного, но ведь… Сон никогда не получал ничего просто так, на пустом месте. — Вот видишь? — проговаривает он, сокращая расстояние в направлении Вона, который даже узнаёт его не сразу. — Теперь я обычный человек. И плохо это, или, всё же, хорошо? Вон даже не знает, какую дать оценку этому заявлению: пусть выглядит как впавший в ступор, никуда убегать от старшего не намерен. Сон оскорбился, но в конце концов прислушался к двусмысленным словам далеко не глупого раба (и где он только набрался такой эрудиции?), чтобы перекрасить волосы в тёмный: показать, что он такой же обычный человек, чтобы убрать от себя признак «преобладания» и доказать, что может заслужить всё сам. Без помощи статуса, той самой метафорической скалы. Кто бы мог подумать, что это выльется в ловкий обман анаханской правой руки? При виде Вона по возвращению Пак мог бы сказать всё, что угодно: привычно разозлиться, выкинуть что-то пугающее и внушающее страх, но по нему немой раб успел выучить: командующий Ёнина, как и судьба — оба любят смелых. Поэтому Вону придется таким если не стать, то хорошо притвориться и, не увиливая, позволить… Крепко себя обнять. Глазницы расширяются до пределов, когда нос утыкается в чужое плечо, а на ухо, под ритм гладящей по голове ладони, шепчут: — Это всё благодаря тебе…