ventosae molae

«Защити Ёнин любой ценой». Таковы были последние слова короля, но насколько хороший защитник был из Сону на самом-то деле? Ничего общего с тем, кто по-настоящему требовался этой стране — он не имел, ведь… Пошёл на что-то безумное. После случившегося Сону самому хотелось бы себя казнить, но единственным оправданием оставалась мысль о том, что попыткой помочь командующему Анахана Ким выступает за сторону Ёнина; потому что, всё-таки, от его нахождения здесь только поднимался уровень риска. Подумаешь, Сону послушался своего мнения, а не всеобщего приказа? В его обстоятельствах пришлось, тем более, место такому поведению он выделил лишь на один раз. Этого не повторится никогда и никак, раз анаханца больше здесь нет — нет и проблем, правильно? Скорее есть ещё одна куча — просто других. Лекарю срочно стоит придумать, как с ними побороться быстрее, чем они поборются с ним и его присутствием в живых. Защитить Ёнин любой ценой, поскольку таким образом отдаешь ему долг за спасение и приют, — но что именно король имел в виду под этими словами и можно ли вообще трактовать их однобоко, как передачу престола? Сону не знает и знать не хочет, но служанки, которые присутствовали при его кончине и всё слышали — похоже, посчитали, как посчитали. Сказал ли умирающий отче Эсэ всё именно так на смертном одре или девушки, присутствовавшие в его покоях на момент происходящего, добавили чего от себя, приукрасив? Сону растирает по оставшейся от царапины линии ровный слой желтоватой с бежевыми вкраплениями мази. Из мискантуса сделать её получается только потому, что так посоветовал тот самый покинувший темницу асеец. Ана. Обычно-то в этих краях мискантус используют для создания бумаги, и, поскольку он мало ценится, никто не смотрит на него, как на возможность создать ценную смесь, но Сону, что-то намешав, сделал довольно хорошую. Сейчас это последнее, что напоминает о произошедшем, показавшемся скорее сном на следующий день, по пробуждению — а скоро Сону забудет и о сказанном на том поле веерника, и об увиденном там же: словно не было никаких двусмысленных взглядов, которые можно трактовать по-разному, ни прощаний, бывших совершенно неуместными, ведь они словно давали обещание о предстоящей тоске по денькам, когда Сону приходил в темницу и они с ним виделись. Нет-нет, по-любому проще будет думать, что тебе всё привиделось — у Сону в преддверии коронации иного рода рисков и головной боли достаточно. Вот он и забудет его, затолкнув изготовленную по совету анаханца мазь на самую дальнюю полку. На самом деле, Сону не настолько глупый малый, и есть кое что, о чем он догадывается — по той причине и удивился, когда Хисын его наградил. Дело в том, что… Столь просто создать мазь, исцеляющую всё — разве реально? После использования мискантуса его кожа в месте заживающей раны становится бледнее с каждой минутой, давая эффект не сразу. Ким специально смывает её в воде из тазика, чтобы тут же заметить — она остается на коже и после, как природный краситель. Мазь для Сона дала похожий эффект, если посудить, но не с ранами, а симптомами. Это случилось мгновенно, из-за чего Ким ненароком будто бы всех обманул, не имевший такой цели. Та якобы волшебная мазь не исцеляет, а скрывает восполнения, как скрывали бы кремы для дамских лиц. Возможно, здорово помогает в залечивании видимых ран, но лучше кого либо другого Ким понимает, что быть совсем универсальной она не может; что бы там ни казалось наградившему его Хисыну. И если не продолжать её использование — новые высыпания на коже командующего, по предположениям лекаря, продолжат появляться. Поэтому дальше придется работать без устали, даже имея за собой опыт создания чего-то «целебного». Подумать, что можно сделать для победы над самими болезнями, а не их проявлениями. Но даже если Сону когда-нибудь изобретёт исцеляющее всё средство — против душевных ран оно вряд ли сработает. А приближающая к ним коронация только добавит хлопот и переживаний: ничего не будет как прежде, но Сону и не просит. Ему бы только знать, какие вещи, бывшие выбитыми из колеи, сколько он себя помнит — встанут на свои места, а какие наоборот, разрушатся навсегда. Будет ли он в числе последних?.. Если Сону умрет в течении ближайший нескольких месяцев, он посчитает, что это заслуженно — перед Ёнином и отправившимся на тот свет королём совестно. Лекарь, по большому счёту, столько всего должен ему и его сыну, собирающемуся взойти на престол… До такой степени, что в конечном счете не смог выбрать между ними двоими, зная, что более длительное правление короля помешают править Хисыну, но продолжаться, как было до — тоже больше не могло. Люди, которые не видели, каким Сону был до, с каким трудом он добрался до настоящего места (хоть и никогда не имел цели: сюда, во дворец, намеренно не стремился), через сколько трудностей прошёл, просто в попытке выжить — поняли бы корни этой преданности и пришедших вместе с ней сожалений; чего-то, что привязало мальчишку к здешним местам сильнее, чем могло бы к собственной родине, которая не смогла подарить ем достаточно заботы. Деревня не смогла дать мальчику достаточно тепла, поэтому он решил согреться от пламени, в котором она горела? Верно. А ради Ёнина мог бы сгореть он сам, разве нет? Только бы не в пламени — Сону никогда не перестанет его бояться. Но как вообще случилось так, что, после поджога деревни, Ким как-то сюда попал, если шёл в совершенно противоположную от Ёнина сторону? Как случилось так, что он обязался защищать ценой собственной жизни всё, что здесь было, если был обречен скитаться никому не принадлежавшим после потери дома? После поджога деревни и того ужаса, который он пережил на публичной казни, что так и не сумели довести до конца — любое новое место показалось бы раем; а дорога в Ёнин — спасением, ибо там можно было начать новую жизнь. Ещё и с учетом того, что матушка при жизни допускала вариант переезда и попытки отстроить новую реальность именно там. Но, увы — первым Сону дошёл совсем не до Ёнина.

годы назад, после поджога деревни.

Дорога по выжженному смертью лесу была длинной, но в надежде, что рано или поздно выйдет на не тронутую этой заразой, ещё живую землю — поджегший все дома в округе, на свои босые ноги Ким надел стоявшие снаружи мамины валенки, которые не успели сгореть; чтобы не разнести свой дар, о правильном управлении которым ничего не знал, ещё дальше. Предположение о босых ногах оказалось верным, и ему удалось сдержать заразу в своем теле, стоило лишь прикрыть голую кожу на ногах. Сону понятия не имел, куда держит путь, но идти туда, куда глядят глаза, казалось одной из лучших идеей. Он думал, что успеет забрести достаточно далеко от пожара, и, когда закончилась нелёгкая неделя, каждый день которой состоял из перетаскивания трупов — сжёгший целое поселение, он устремился в путь по беспросветному лесу, утонувшему в его собственной тьме. Однако у судьбы были другие планы, а и без того израненный жестокостью некогда близких к себе людей, мальчик так и не сумел уйти далеко от своей родины, пристанища ныне мертвых белых лисиц. — Смотри, Сонкан, дым стал только гуще, — поводит рукой в сторону рассыпающегося по небу столба чёрной мглы, что наверняка исходит из очага продолжительного пожара, мужчина; оделся он, как будто собрался в пеший ход по леднику. Здесь было, мягко говоря, холодно — даже весной. Мужчина в начале строя тормозит лошадь и медленно оборачивается, чтобы посмотреть в ту точку неба. Чем ближе они подходят к месту, в котором, согласно указаниям на карте, было никому не принадлежавшее людское поселение без подписей — тем сильнее тянет гарью и странным запахом смерти. Трудно описать, как именно это пахнет, потому что даже не кровью и не разлагающимися телами, а чем-то другим. Едва ли уловимым, но безумно напрягающим беспокойный разум разведгруппы Ёнина. — Думаете, что на границах того поселения кто-то мог совершить нападение? — предполагает один из напарников помладше званием. Их небольшая разведочная группа состоит из порядка пяти-семи человек, которые вышли разнюхивать обстановку и добрели гораздо дальше Инанна: даже нейтральные территории за ним, не принадлежащие Ёнину, было бы неплохо контролировать или по крайне мере иметь в виду то, что там происходит. А так далеко они зашли только потому, что с северной стороны подозрительно потянуло дымом. Конечно же они сразу подумали, что здесь что-то случилось, и не смогли пройти мимо, не узнавшие, что именно. — Пойдем в обход, чтобы не заходить на территорию пожара? — совсем некстати предложил один из молодых парней в конце строя, прося старшего передумать; у него было не особо приятное предчувствие, как и у всех присутствующих. У главного в строю оно тоже имелось, вот только возникала совершенно другая реакция, из серии: — Наоборот, я за то, чтобы пойти туда и посмотреть, — отрицательно крутит головой мужчина. — Что, если случился налёт и там теперь прячутся варвары, напавшие на людей? Едят их еду и спят в их кроватях? В таком случае мы должны помочь им, в первую очередь соблюдая интересы своей безопасности, ты так не считаешь? — он звучит, будто говорит с издевкой и легким раздражением, но не спускается к прямым оскорблениям трусливых напарников; хотя очень хочется. — Но варвары никогда не заходили столь далеко в западные леса, они плохо там ориентируются и… — Раньше не заходили, а теперь зашли! Не ориентировались, но научились. — Я согласен с Саном, — поджимает губы второй рядовой, — местность не наша, поэтому и дело тоже… — Все, что ничейное и близкое к нам — рассматривается, как потенциально наше, запомни, если желаешь сохранить честь и называть себя патриотом, ты, жалкий огрызок! Сам подумай: эта местность близка к нашим границам, так что в наших же интересах контролировать и её. В деревне могут оставаться живые раненные. Король бы хотел, чтобы мы их игнорировали?! Он бы хотел, чтобы мы подбирали всё, что можно использовать, как бесплатную рабочую силу! В голосе мужчины явно слышно некоторое пренебрежение ко всему, чем он занимается, да он и сам не шибко стремится идти навстречу потенциальной опасности, но всё-таки сохранить лицо перед составом, будучи самым старшим, и потащить их туда — обязан. Жутко муторно отклоняться от изначально заданного маршрута из-за какого-то горения вдалеке, подвергать себя опасности, разумеется, однако действовать по уставу и выдвинуться не от пожара, а к нему поближе — приходится. Рано или поздно как минимум инаннцы, с территорий которых столь сильный дым отлично себе виден, развяжут себе язык, и король всё равно узнает, что что-то со стороны восточного леса горело, поэтому придётся установить причины. А если там прячется кто-то вроде будущих захватчиков, а их следующая цель — принадлежащий Ёнину Инанн? Все будет спокойнее, если солдаты точно убедятся в происходящем. И они идут. Однако, чем дальше армейцы заходят вглубь леса, тем больше странностей замечают. — Надо же, — цокает языком солдат сбоку, осматривая начинающий медленно чернеть лес, — как странно… Здесь всё погибло как после смертельного смерча. — Сонкан прав, — поддерживает его едущий рядом напарник, — с нашей стороны всё цвело, а здесь увядшее, как будто по земле голыми ногами прошёлся страшный мор… И чем дальше — тем серьезнее повреждения. — Или сама смерть, — подхватывает начавшую распаляться истерику ещё один солдат, и терпение главного не выдерживает: — Прекратите пороть всякую чушь и придумывать новые городские легенды, — рявкает он, — и нести прочий бред. Думаете, нам это поможет в работе? — Я понимаю, господин, но вы уверены, что нам надо идти дальше… Что, если причина становления леса таким всё ещё в деревне, к которой мы приближаемся? Надо ли нам это… — Конечно надо. По крайней мере за тем, чтобы показать вам, придуркам, что ничего такого страшного нет, — сплевывает в сторону раздраженный старший, чуть ли не попадая слюной в идущих позади; не то чтобы это было прям настолько случайно. — По вашему что, в мире не случается пожаров, не появившихся от войн или сглаза? Трава, бывает, горит сама по себе, сухие поля загораются от лучей солнца, и на их месте остается что-то такое. — Но если бы лес загорелся, сам бы он не потух, пока бы не выгорело всё, — отчего-то подчиненные солдаты имеют смелость спорить. Наверное, потому что сами чувствуют скрытое за громкими словами о патриотизме нежелание главного в строю туда идти. — Значит его кто-то потушил, — начинает закипать мужчина. — Но не в столь холодной местности же он загорелся, — спокойно объясняют свою позицию остальные. — Пока у нас во всю бушуют весенние месяцы, здесь царствуют заморозки и… Будто бы на ухо дышит сама смерть. Мужчина только злостно смотрит на самого близкого к нему напарника, готовый целенаправленно войти в деревню, чтобы проверить, что там происходит и убедиться в том, что местные просто не сумели потушить разыгравшееся пламя, а может, наоборот его поддерживали, чтобы согреться в своём более холодном регионе; просто не рассчитали с дымом. Тогда бы, пожаловав туда (им ничего другого и не нужно было), местным солдаты вежливо сказали бы, что дыма слишком много, после чего попросили затушить костёр. — Больше никаких пререканий, иначе пойдете под трибунал за отклонение от выполнения служебных обязанностей! И ни слова больше. Вот ещё увидите, — шипит он себе под нос, посильнее сжимая поводья, — что прийти туда, а не избегать опасностей — лучшее решение в вашей жизни. Первый в строю думает именно так, но, признаться, чем дальше они продвигаются в направлении точки на карте, которую решили не огибать — тем сильнее нарастает чувство тревоги у него самого; он будто начал верить в эти «дурацкие легенды», проникнувшись ощущением некого животного страха. Сами кони, на которых они ехали, тоже были мало спокойны, а тело людей покрывалось мурашками с каждым новым шагом лошадей — трава тем временем выглядела всё более засохшей и потемневшей, словно выгорела и без помощи огня. Отчего же тогда? Может быть, здесь кто-то колдовал? Не то чтобы колдовство было чем-то, во что сильно верили, но кто его знает. От греха подальше простые ёнинцы пытались сторониться даже обычных упоминаний, чего не скажешь о приближенных ко дворцу. Ходили слухи, что пепельноволосые Ли правят так долго за счет шаманизма. Тем не менее, к безымянной деревне за границей это никакого отношения не имело и иметь не должно было. Наконец, они въезжают за линию, с которой начинают виднеться некогда бывшие домами развалины. Почти сразу завидевший подозрительно яркий на фоне грязного снега цвет, спрыгнув с лошади, один из состава группы успевает провести пальцем по красным полосам. Тем самым, что на снегу, и, поднеся палец к носу, слышно всем оценить учуянный смрад: — Это кровь. — А ты что думал, сок из-под клюквы? — надменно хмыкает один из парней, оставшихся на лошадях. — Я же говорил, что нам нужно проверить, что здесь происходит, — слышно только самому себе вздыхает самый старший. — Клюква не цветет так рано, идиот! — огрызается первому солдату оскорбленный парень снизу. — Да знаю я. Вот только откуда здесь столько крови? — вот, в чём вопрос. Но сама по себе кровь не столь страшна, насколько неизвестность её происхождения: чтобы сделать вывод о резне, на улице её недостаточно. Это судя по разводам, что тянутся со стороны некогда площади, но при этом ни одного трупа или хоть какого-нибудь следа, который мог бы остаться на месте ожесточенной битвы или хотя бы захвата. При этом никто не выходит их встречать, даже когда на входе в деревню они громко оповещают о своем присутствии, как о присутствии строя из Ёнина. Так они уже преодолели разметку и табличку с названием деревни на въезде — там, где сейчас стоят, уже середина и площадь неподалеку. Однако здесь только тишина и замершие в воздухе… Крики о помощи, которые помнит местная земля. Или же это разум дорисовывает страшные картинки из-за эффекта зловещей долины? Маленькое поселение словно исчезло по щелчку пальца — некогда полные крестьян и охотников улицы опустели, словно после страшной чумы. Где остатки тех, кто здесь когда-то жил, если все они действительно умерли? — Как может быть такое, что сгорело абсолютно всё… — продолжает осматривать мужчина издалека обугленные дома, от которых во всех смыслах не осталась ничего живого. — Здесь наверняка творится какая-то чертовщина, — кривится другой, затыкая нос ладонью от трупной вони, которую учуял вместе с порывом ветра, изменившего свое течение и перенаправившегося на их строй; такое ощущение, что неделями в не оттаявшем снегу лежали останки всего населения, а в какой-то момент их будто куда-то спрятали. Впрочем, их предположения не далеки от правды. Лес вокруг повял, деревня превратилась в пепел — да что за мистика? Огонь продолжает тлеть на месте каждого дома, но самый худший сладковатый «аромат», почему-то, исходит от крайней хижины. Лошади фыркают, словно отказываются идти дальше, поэтому, привязав их к перегородкам и заборам, кто куда — все солдаты оказываются на ногах, в испачканном грязью и кровью снегу. — Кто-то попробует туда сходить? Но, судя по ответной тишине, — никто особо не хотел бы соваться ни в одно из развалившихся после пожара зданий. Особенно при виде длиннющих красных разводов, ведущих к крайнему в деревне. — Это был приказ, а не просьба, олухи! Немедленно встали и пошли проверять, что осталось в домах! — На месте пепла, господин?.. — Да хоть где! Найдите мне хоть намёк на то, что здесь кто-то жил. Горело недавно, но, может, уже давно было пустым? — Здесь пусто! — мигом отчитываются активизировавшиеся солдаты, стоит их только подогнать. — И в другом доме тоже! Потому что если здесь и правда не было ни души — кто тогда всё это подпалил? Однако вышедший из другого дома мужчина, ужасаясь, говорит: — Это выглядит, как жертвоприношение или самое настоящее… Колдовство! — Что случилось? — Здесь точно погуляли бесы… Крайняя хижина в деревне, там… — Да что?! Говори уже! — Там куча обугленных трупов… Словно за один раз умещена целая деревня. Да и ко всему прочему — все остальные дома тоже сгорели, пусть и были абсолютно пустыми, поэтому вояка делает неутешительный вывод: — Всё выглядит так, словно их перетащили туда специально. Посмотрите на эти разводы, — указывает он на красные линии, ведущие к хижине. Вот только кто? Чьих это рук дело? Но не успевает шокированный главный в строю хоть что-то ответить на это, как позади слышится испуганный (видимо, при звучании слова «жертвоприношение»), голос напарника: — А вы не видели Ильхо? — неожиданно громко и паникующе спрашивает солдат в конце строя. — Он отстал в лесу, а до сюда так и не доехал… Мужчина кривит бровями, когда слышит, как в далеке кто-то кричит. Спустя пару минут состав видит перед собой не только отбившегося напарника, но и причину, которая заставила его притормозить при въезде в охотничье поселение ещё с десяток минут назад; до того, как начались все их споры по поводу «ехать или нет». Совсем скоро становится ясно, что на коне к ним приближается не так давно потерявшийся Ильхо, однако ему даже не надо объясняться перед старшиной — достаточно показать, почему так случилось. Эту причину своего недолгого отлучения он и бросает к копытам лошадей — прямо в центр круга, иллюзорно созданного носками военных сапог. — Это ещё что такое? — приподнимает одну верхнюю бровь главный, после чего бесцеремонно хватает сброшенного с высоты коня паренька, болезненного приземлившегося на подтаявший лёд коленками, за грудки — края одежды. Мальчик висит в его ладонях, как пугало, не доставая до земли ногами в больших ему размером валенках, с лицом мало радующимся встрече с солдатами, но и не оказывая никакого сопротивления. — Нашёл его на углу перед въездом, когда он меня увидел — начал убегать, вот я и погнался следом… — объясняет отставший от строя. Наверное, идущий позади, он с легкостью заметил мальчишку на фоне черного леса. Ах… Если бы только Сону не подпаливал все хижины, солдаты бы не заподозрили ничего неладного при виде дыма и не стали бы заходить на территорию Ёуу — проверить, что там произошло. Если бы Сону только не вернулся назад за мамиными валенками в попытке ограничить контакт босых пяток с землей, защитив зелень той от ещё большего мора — он бы успел уйти гораздо дальше. Они бы с солдатами не разминулись, и удалось бы не попасться им в руки. Тогда бы не пришлось сталкиваться глазами с конем из королевского загона и его всадником. Тогда бы не пришлось, испугавшись, производить тщетные попытки бегства, которые все равно ничем хорошим не обернулись. Однако испугался и пустился в бега Сону совсем не зря. — И на что ты выцепил какого-то лесного дикаря и притащил его сюда? — в полуоборота поворачивается старший, грубо держащий мальчишку, чтобы посмотреть на подчиненного. — Оставил бы там, где взял, зачем он нам здесь? Смотрит на эту ситуацию так, будто солдат подхватил с собой и притащил какого-то лесного жителя, а не живого человека, который вполне себе мог знать, что здесь случилось. Почему-то мысли о том, что Сону может о чем-то знать — они даже близко не допускают. Ребенок на вид и по повадкам, весь дерганый и зажатый, что с него возьмешь? Кима, пожалуй, спас тот факт, что после случившегося он еще неделю ел, мылся и успел переодеться в нормальную одежду, а потому по нему сложно было сказать, что события в деревне его как-то коснулись. Раны на лбу и ключицах не в счет. — Я подумал, мало ли, он какой-то засланный, раз от меня убегал… — оправдывается поймавший его солдат. — Но он… — продолжает с сомнением рассматривать его один из мужчин, вовремя к несчастью мальчишки подмечая, что, — выглядит как типичный житель Ёуу. — А ты откуда знаешь? Много их перевидал? — Достаточно, господин. У них у всех однотипная внешность. — Какая же? — Одним словом — они похожи на лисиц. Что ж, значит, Ильхо и правда подхватил в лесу зверька, притащив сюда, чтобы похвастаться уловом. Мужчина смотрит оценивающе, хотя мальчик больше напоминает собой немого — и глаза у него стеклянные, как будто что-то в глубине души разбито на мелкую пыль, даже не на кусочки: мог ли он быть последним выжившим, свидетелем? Если он действительно похож на жителя Ёуу внешне. В этом старшина очень сомневается: дети обычно умирают первыми, а если это нападение или всё-таки жертвоприношение — он бы умер скорее всех. А ещё дети не могут быть колдунами, так что… Похоже, он откуда-то из другого места — просто заблудился в лесу. — Разве это не местность, где жили охотники? Он на него не особо похож. — Может, он ещё маленький? — Возможно. Детеныш лисицы, если уж следовать изначально заданной логике и обращаться к названию поселения и возрасту пойманного беглеца. От чего же он, интересно, убегал? И что делал в лесу один? Поскольку он не шибко разговорчивый, а то и вовсе немой на вид — задать ему вопросы напрямую не удастся, поэтому долго церемониться мужчины не намерены. Однако, вот не задача — отпускать его тоже никто не собирается. Конечно же, эти солдаты, спустившиеся сюда из самого Ёнина, не смогут себе вообразить, что столь хрупкое и юное создание тринадцати лет от роду было способно на убийство и сожжение тел целой деревни, а потому, сошедшиеся в том, что он ещё слишком мал, чтобы видеть в нем опасность — даже не рассматривают версию о том, что именно он был натворившим дел. Для них тайна падения этого места так и останется неразгаданной, но, как последнего выжившего, они должны придумать, куда его деть: — Мы должны доложить про деревню? — звучит с сомнением, ибо находка погибшего перевалочного пункта затруднит их работу по возвращению; мужчины ведь изначально держали путь в совершенно другом направлении, и не намерены заморачиваться с неожиданными проблемами. Ну сожгли деревню какие-то люди, не оставив после себя и след, и… Всё на этом. Нападавших не видно, а произошедшее больше тянет на колдовство, чем на результат территориального конфликта. — Не будем, — в согласии с этим заключает главный в строю, — не столь велика беда, чтобы отвлекать короля на эти мелочи. Здесь нет варваров, их почерка — и это главное. — А что делать с… Ним? — выдерживает недолгую паузу солдат, державший Сону за шиворот, когда мальчишку передают в его руки, чтобы тот не рыпался и не пытался никуда убежать снова. — Выбросить его просто так будет не самой умной идеей… — возвращается к лошадям глава. — Но и королю с командующим рассказывать нельзя. Это же всего лишь один человек — зачем привлекать к нему столько внимания? Потом ещё доклады размером с этот самый лес писать… — Кан, у меня есть предложение получше, — мужчина наклоняется к уху напарника и тихонечко шепчет: — Он, как видишь, вполне себе симпатичный, и я подумал, что... В настоящем Сону выглядеть куда более спокойным и совсем не таким потерянным, когда тогда, когда висел над землей в чужих руках. Никто не планировал убивать его ни в тот день, ни позже — и когда брали его с собой, закинув на лошадь связанным, тоже. Как выяснилось позже — увы, а не к счастью, потому что вскоре Сону ждало множество событий, во время которых он думал, что лучше бы умер ещё тогда. И даже теперь, как бы он ни убеждал себя в обратном, глупо утверждать, что раны зажили хотя бы отчасти: возможно создать целительную мазь или нет… Ким не верит в то, что существуют вещи, которые будут работать так, как надо человеку. С этими мыслями он лениво и без особого энтузиазма толчёт оставшиеся в каменном чугунке ингредиенты для новой мази, после чего её же, не успев запаковать в баночки, втирает в поврежденную кожу. В ранки, которые находятся на ней уже долгое время от других событий, а не того глупого момента, когда он случайно порезался прутом, которым анаханец делал себе подкопы в земле. Хах… Забавно, как он вообще до этого додумался? А ведь у него получилось. — Он же… Ребёнок, нет? — на пустой площади, снег на которой испачкан в крови, оценивающе пробежавшись глазками по мальчишке, выдает волнение один из солдат. Достаточно только услышать идею, озвученную напарником вслух. Удивительно, но никто здесь ей не противится: все за, и их ничего не смущает в чужих словах. — А что такого? — последний готов изо всех сил стоять на предложенном, лишь бы получить желаемое, каким бы абсурдом оно ни было. И следовало бы напарником к нему прислушаться, если не желают быть изгоями да отщепенцами. — Так даже лучше. То, чему посвятишь всю жизнь, стоит начинать смолоду, чтобы в будущем быть умелым. Это работает и с армией, и с другими вещами. А поскольку король все равно никоим образом об одном человеке не узнает — мы в праве делать с ним всё, что захотим. В настоящем Сону со скрипом закручивает крышку и затягивет ту красной ленточкой: мискантус в их краях добыть легко, поэтому помимо ассоциаций с человеком, которого он проводил по ту сторону границы замка, вряд ли она имеет хоть какую-то ценность — только косметические свойства; пускай на ранке ощущается приятный успокаивающий эффект, в глубине души легче от страха перед будущим не становится. А может всё дело в том, что мазь Сону нужна не на кожу — на душу. Просто потому, что он знает, как бывает. И насколько люди могут быть жестокими без всякой на то причины… Много лет назад, когда все дороги вели в Ёнин — мысль жить там, каким бы спасением ни казалась поначалу, сделала ещё хуже то, что было будто бы невозможно. Наткнувшиеся на Сону по случайному стечению обстоятельств, те ёнинские солдаты подобрали его, о чем-то договорившись без его ведома и разрешения, пока шептались за спиной. В конце получасового спора они всё-таки что-то решили, после чего взяли его с собой, но, к сожалению, не затем, чтобы спасти — вряд ли связанные руки и ноги можно было назвать добрым жестом. Но организм Сону после собственного яда был так сильно ослаблен, что уже просто не сумел ничего им сделать в попытке защиты. Да и семь дней, проведенные за тяжелым физическими трудом, (пока он перетаскивал мертвых односельчан в свою хижину) если его можно таковым назвать — не прошли для его слабого тельца без последствий. Везли, казалось бы, в направлении Ёнина, но так туда и не добрались: его они отдали на полпути, причем даже не на рабский рынок, в попытке избавиться от одной мелкой проблемы, а… В дом особого назначения к на тот момент располагавшемуся в Инанне мужчине, — господину Гю. От него за найденное добро получили хорошее количество золотых монет, и не пришлось тащить паренька за собой далеко, как ненужную обузу; не пришлось получать вопросы о прибавке на границе и докладывать что либо королю с командующим. Никто ни о чем не узнал, а им стало удобно и спокойно. Да, только из чужого эгоизма и собственного невезения оказаться не в том месте, не в то время, попав на глаза не тем людям, Ким Сону… Достаточно долгое время прожил в самом худшем на земле здании (приравнивавшемся к тюремной каторге), попав из деревни, где его всячески притесняли и избегали — в публичный дом, где всё сложилось издевательски наоборот: он резко начал нравиться людям, потому как мало кто мог пройти мимо него. Господин Гю обычно покупал симпатичных мальчиков рабов на аукционах, а Сону достался ему за чисто символическую плату — оказался настоящим подарком в силу возраста и внешности. Да ещё и таким беззащитным. После случившегося в деревне, сила, словно показав язык в отместку за наивность мальчишки, предательски и надолго уснула; как назло впала в спячку, как могут, пожалуй, только медведи по зиме — да в самый нужный момент, когда была по-настоящему важна и полезна. И больше использовать её, как свою защиту, по щелчку пальцев убивая всех направо и налево — Ким не мог. Этого не происходило и по случайности, как раньше. Вяли только цветы и собственная душа — каждый раз, когда приходилось терпеть много чего ужасного. Поэтому Сону привык считать, что даже существующее в человеческой жизни никогда не работает так, как это требуется — сила это доказывала: обижала любимых и не могла защитить от врагов, пока в свои тринадцать Ким понятия не имел, как ею пользоваться, как контролировать. В какие моменты она вольна проявиться, а в какие прячется в глубину. Прежде, чем он научился и понял о ней хоть что-то, пока научился её накапливать и проявлять по щелчку пальцев — прошло время, а до тех пор… Быть якобы обычным беззащитным невольником — первой куклой на выставке тел — и нравиться всем в том самом смысле было отвратительно; оставило на Киме неизгладимый след, и после такого Ёнин и ёнинцев можно было бы только возненавидеть, но. В целом, отбитый от общей территории Инанн внизу каньона не хотелось называть частью Ёнина — они сильно отличались: люди, культура, пение птиц, вода и даже запахи. Но дело даже не в том, что Сону не желал ассоциировать Инанн с Ёнином — среди его «клиентов» были и эсэйцы. В конце концов Вселенная доказала мальчишке, что мир не без хороших людей. Что эта страна, пусть и имеет последних подлецов, среди которых были использовавшие его, издевавшиеся над ним — полна ещё и других: справедливых, совестливых людей. Перед Хисыном вот… Сону всегда испытывал восхищение и благодарность, во многом в связи с тем, что случилось после их первого знакомства. Мальчик, наряженный в самую дорогую одежду, которую работникам борделя только удалось подобрать — тихонечко стоит в углу комнаты для особых гостей, ожидая, пока кто-то из высоких чинов зайдет внутрь и проведет ближайшие несколько часов так, как ему вздумается. Делает смиренное, лишенное эмоций лицо, даже когда внутренности разъедает яд от отвращения, заставляющий лицо непроизвольно кривиться в желании выблювать все, что ночевало в желудке за последнюю неделю; но Сону за это время, пожалуй, следовало привыкнуть. По немилости чертового владельца борделя, за год у Сону было слишком много мужчин. Осветленный тон кожи, измазанные в вишневом соку губы, подобранные отросшие волосы. Выглядит как никогда покладистым — его даже накрасили, явно стараясь похлопотать и сделать образ «товара» как можно лучше для будущего гостя-богача — пускай и славится тем, насколько «буйный». Вот так его частенько называют, когда делают заказ; не утруждаются запоминать его настоящее имя, ведь, по их мнению — на что шлюхе имя? Пускай в Ёнине не помнить имя — это высшее оскорбление... Делает вид, что ему плевать, как пройдет остаток вечера в столь дорогом, тяжелом от украшений наряде; оттенки кричащие, чуть ли не по-королевски красные. Видимо, кому-то не хватает воображения о царских покоях — вот Кима и вырядили, как будущую невесту для принца. На вид он ведет себя идеально — так же покорно, как мог бы кто-то из дворца, войдя в роль, отлично в неё вписавшись. А сам тихонечко сжимает в руке, спрятанной за спиной — маленький раскладной ножик. В этом, наверное, и есть вся соль ситуации, приготовленная для ночного клиента. От буйств в сторону обыкновенных плотников и военных ему ничего не делали, — за царапины и укусы в том числе, ибо кому-то так даже больше нравилось, но, быть может, если Сону всё же осмелится напасть на кого-то из дворца, на кого-то при власти… Его убьют за раз, чтоб не мучился, или же сделают чуть побольнее — изобьют, наконец, до смерти. И страдания закончатся раз и навсегда: Ким уверен, что больнее, чем уже было, когда он только пришёл сюда не по своей воле — вряд ли покажется. Дыхание дрожит, а потому становится куда проще его задержать, остановившись вместе со временем. Издалека слышны шаги, звучание которых отбивается от стен, но они отличаются тем, что почти не тяжелы, словно не имеют цели приходить сюда за чем-то, что нужно отбирать силой. А у всех остальных они обычно куда более властные. Сону частенько подслушивал разговоры и успел сделать пару выводов о сегодняшнем госте еще прежде, чем его увидел — в очередной раз, пока грел уши. Человек явно был наслышан про то, что Сону «с характером», как здесь выражались на мягком языке, но будущий гость был одним из первых, кто не просил связывать мальчика, узнав эту правду. Что ж, за подобную уверенность и халатность по отношению к собственной безопасности незнакомец и поплатится; Ким настолько потерял всякую надежду на лучшее будущее и стимул продолжать честную борьбу, что готов на всё, и не побоится замарать руки, лишь бы это наконец закончилось. Он натерпелся излишне. И с него правда… Достаточно. Принципиально важно, чтобы гость был высокой шишкой — тогда Сону этого ни за что не простят. Но… Кто войдет в спальню специальной комнаты для высокопоставленных лиц? Очередной пузатый старик? Очередной страшный, потный, похотливый мужик? Сумеет Сону поднять руку, не задрожав? Как ему лучше поступить? Прикинуться покладистым и напасть исподтишка или испробовать остатки удачи, которая его не балована — сразу же? Он будет намного выше Кима, или, все же, уступит в габаритах, как пару предыдущих клиентов — и Сону будет проще с ним справиться? Вот бы напороться на нож самому в конце всего… Пока ты жив — ты обречен страдать, а проблема Сону всегда была и остается в том, что он — слишком живучий. Не здесь он мечтал провести годы своего взросления. Не здесь он мечтал лишиться невинности. Не здесь он хотел насладиться последними минутами своей жизни. Но, раз придётся — ничего не поделать. Может быть, в следующей жизни повезёт чуть больше. Вместе со сквозняком открывается дверь, скрипя, и Сону боится поднять голову сразу, потупляя взгляд на носки натертой до блеска военной обуви. Неужели опять какой-то солдат? Командир или что-то вроде того? Значит точно старый. Уголки губ непроизвольно кривятся от того, насколько это приелось: мерзкие старые тела обожают тереться своими о молодые, щупать их, словно куски мяса, которыми желают полакомиться. Постоянно повторяют что-то из серии про то, насколько были голодны — а Сону, мол, единственный, кто способен помочь им утолить многолетний голод. Какая же… Мерзость. Вот по привычке натерпевшийся Сону и ожидает перед собой чего угодно — даже самого худшего. Может, спустя пару минут, когда какой-нибудь старик в форме на него набросится и примется раздевать, при этом слюнявя губы — удастся пырнуть его лезвием. Ким пока ещё не придумал, куда, но надо так, чтобы получилось с первого раза — сначала оценит рост с габаритами, а придумывать будет уже на ходу. Однако, к удивлению Кима, когда мужчина останавливается перед ним и в поле зрения попадает отрывок чужих черт, Сону раскрывает глаза пошире: это молодой человек. Спустя годы его лицо будет помниться размыто, потому что по нему сложно прочитать какие либо эмоции, но одно мальчишка будет знать точно… Оно выглядит неожиданно добрым. Вместо приветствия или попытки раздеть, мужчина говорит вот так сходу: — У меня есть для тебя отличное предложение. И мысли разбегаются в разные стороны — как тараканы — кто куда. Сону переводит испуганные глаза чуть выше, с ужасом понимая, что мужчина не просто молод, а куда крепче него, и победить его столь легко вряд ли удастся. Ким слышит и не отбрасывает сказанное им так сразу; рука с ножом, собиравшаяся встретить чужую плоть и пройти насквозь без оглядки, решает повременить не только из-за несостыковки с внешностью. Сону почему-то хочет дослушать его до конца. Наверное, потому, что у него достаточно располагающий — спокойный голос, а это редкость среди пьяных свиней, которые здесь завсегдатаи. — Прямо сейчас, если не хочешь, чтобы я защищался — выбрось нож, — Сону вздрагивает от этих слов, однако отрицать не силится. Как он так быстро понял, что… Только с опозданием до мальчишки, наконец-то, доходит, что за ним находится зеркальная дверь в купальню (в специальной комнате много удобств: чего только не сделают для богатых и влиятельных — создадут все условия, чтобы они удовлетворили свои фантазии за выделенное на их же монеты время), а от неё много чего отражается. Особенно блестящие вещи, подобные сережкам, растягивающим мочки ушей, или лезвиям, что прячут за спинами смелые мальчики вроде отчаявшегося Ким Сону. — …Переоденься в обычную одежду и пойдем со мной. Потому что я здесь, чтобы раз и навсегда забрать тебя отсюда. Будто бы в подтверждение своим словам незнакомец не злится на настороженность Сону, а напротив — протягивает ему раскрытую, обезоруженную ладонь, предлагая вложить в неё ножик, и в тот момент Киму впервые начинает казаться, что перед ним человек, заслуживающий доверия… В конце концов, у Сону нету других вариантов, но ему хочется верить искренне. В этот момент он не испытывает чего-то похожего на счастье, потому что давно разочаровался и, даже несмотря на чужое обещание, точно не знает, чем все это закончится. В нём полно сомнений. Но пойти вслед за богатым господином, который ещё и окажется за пределами всех шуток — настоящим принцем… Согласится от безысходности. Тогда они с Ли встретились впервые, но это положило начало всему. Как минимум светлой полосе — нормальной жизни, на которую Ким уже и не рассчитывал. У Хисына не было совершенно никаких причин забирать Сону из Ада, в котором он находился, он даже не знал о существовании младшего какое-то время, а уж его силе тем более, но. Он это сделал — помог ему. Когда был последним в очереди на трон отпрыском короля и ни о чём перспективном не задумывался, Хисын спас мальчика, оставшегося от деревни белых лисиц. В дальнейшем он объяснял, почему из всех невольников в борделе выбор вызволить вернуться к свободе пал именно на Кима: Ли рассказывал, что, пока служил в армии, случайно узнал о слухах, которые ходили про разведывательную группу. Про то, как они нашли сгоревшую деревню и последнего выжившего, однако по каким-то причинам не стали докладывать о случившемся — и найденного выжившего мальчика молча сдали в публичный дом. Слухи так же твердили, что на вид он был совсем маленьким. Принца возмутила подобная лживость и несправедливость по отношению к ещё на тот момент ребенку со стороны солдат собственной страны (ибо они хранили все в тайне слишком долго, слава духам хоть, что тщетно), а Сону безумно тронуло то, что спустя столько времени, проведанного среди жестоких людей, нашелся кто-то не равнодушный. Хисын был не первым таким по отношению к нему, но первым, кто смог помочь оттуда уйти. На волне возмущения Ли решил наведаться в Инанн, чтобы убедиться в том, что мальчик реально существует и после трагедии на родине живет в борделе. А когда увидел Сону лично мельком, обратился к владельцу. В то время Хисын не имел столько власти и был вынужден обратиться с просьбой к отцу, чтобы именно тот отдал приказ и заставил Гю отдать им во дворец одного из лучших своих мальчиков. И отец дал добро, согласившись помочь его выкупить — король приютил Сону с просьбы Хисына, а в скором времени принц познакомил их лично. Так Кима и забрали во дворец, подарили сначала свободу наравне с коренными ёнинцами, безопасность, а затем и родной дом: сначала Сону был просто «гостем, а не рабом», совсем не работал, будто бы отдыхая от всех тех дней, когда не мог даже нормально выспаться, а потом… Ныне покойный правитель узнал, что мальчик желает научиться лечить — и организовал ему все условия для обучения, тем самым превратив в своего человека, которого был готов вырастить и помочь усовершенствовать навыки. Преподнес ему гражданство, все права и защиты, которые могли получить рожденные в верхнем Ёнине. Вместе с мальчиком рос дар и его опасность. Изначально корни желаний Сону стать лекарем брали своё начало из мыслей о том, что он хочет не только убивать, но и исцелять, а здесь его столь серьезно поддержали, обеспечив всем необходимым… Разумеется, после подобного Ким не хотел, чтобы этот человек, столько ему подаривший, умирал или страдал от болезней — они были чуть ли не друзьями, играли вместе в шахматы, после чего за распитием чая Ким рассказывал ему, чему научился: правитель не хотел, чтобы его фактически (не родной) сын сдавался или пытался бросить свою мечту. Сону помнит, что сильнее всего удивило его по прибытии во дворец помимо доброты короля — это была такая же, словно передавшаяся по крови, щедрость и теплота его младшего сына. После спасения Сону, Хисын не забыл о его существовании, не охладел и не махнул рукой, как на уже выполненный долг, а напротив — держался как можно ближе довольно долгое время, терпеливо объяснял всё непонятное, вежливо обучал вести себя во дворце, дабы лисёнок не выбивался из общей массы. Стоит помнить, что после пережитого, включая пару лет в борделе — парень выглядел странновато и всячески попадал в неприятности, ко всему прочему ещё и вызывавший огромную волу зависти со стороны окружавших его людей: за свою чистую шелковую кожу, за пушистые светлые волосы, за миловидное личико и фигуру, которую подчеркивали даже мешковатые наряды; вскоре Хисын ещё и задарил его вещами подороже. Он вызывал и многовато ненужного интереса, из-за чего Ли пришлось предупредить всех о главном: если хоть волосина упадает с головы нашего гостя — казнь всем обидчикам обеспечена. Король не стал осуждать приказ сына, потому как это был один из тех редких случаев, когда Хисын вообще решился сделать публичное заявление или кому-либо что-то уверенно наказать. Казалось, что Сону влиял на него положительно, потому как прежде Ли казался слабохарактерным, а тут даже не побоялся заступиться при всех. Хисын в те годы сам казался только-только вступившим в возраст, который принято считать «взрослым» — он наступил позднее, чем у других, в силу воспитания (ведь на него не надеялись, как на наследника, берегли, как зеницу ока, потому как он больше всех напоминал покойную императрицу). Ли всегда ощущался гораздо юнее, чем сейчас, словно на его плечах никогда не выстраивалось гор или какой-то ноши. В те годы во дворце у него было мало обязательств: любимый сын короля, которого растили чуть ли не как девочку среди женщин — в мягкости и подарках, а потом он в какой-то момент решил присоединиться к армии. На волне юношеского протеста, видимо. Для Кима он всё равно делал всё необходимое, став для Сону чуть ли не лучшим другом вплоть до тех пор, пока не решил, что все же смог бы стать еще и правителем для Ёнина. Наверное, эта уверенность пришла вместе с взрослением. Тем не менее, до момента осознания своих способностей и обретения амбиций Хисын всюду держал Кима подле себя, готовый отвечать в первых рядах, какие бы проблемы ни возникали. Снег шел редко, но каждый раз они играли в снежки на заднем дворе, где в теплое время тренировались мечники. К праздникам и фестивалям, когда кухарки готовили специальные блюда, в числе которых были вкусные фруктовые булочки — вместе их воровали; и по ним сложно было сказать о столь большой разнице в возрасте, потому что Хисын был уже давно не ребенком, но к беззаботности возвращался вместе с Сону, не боясь выглядеть глупо. Всё потому, что тогда никто не ждал от него того, что он будет держать лицо — Хисын был свободен, его будущее не было столь сильно предписано, каким оно было у его старших братьев. Разве этого было мало для счастья?.. Вместе они прогуливались по рынку, когда Хисыну ещё не надо было прятать свое лицо под капюшоном, а о его внешности мало кто знал — незачем было отдельно представлять народу последнего сына, как бы его ни любил; ради его же блага, раз уж все решили оставить его далеко от перспективы занять престол. Выбирали наряды, в которые будут переодеваться, притворяясь крестьянами, в следующий раз. Оставляли монетки в фонтанах среднего Ёнина и бегали вниз к каньону. Запрыгивали в телегу к местным из нижнего, чтобы ездить на далекие расстояния втихую. После того, как конкуренция исчезла, словно испарилась в воздухе сама по себе, а на престол метиться Хисын остался один — подобного беспечного времени у них уже не повторялось. Хисын давно не спускался к каньону, не воровал с Сону булочек, не ходил в средний город, не переодевался с ним в простолюдина. Зато он начал дарить ему цветы и ухаживать будто бы… Более серьезно и взросло. Он всегда был старше и взрослее, но прежде к маленькому Сону он относился, как и подобает относиться к детям того возраста, а когда Ким повзрослел — Ли словно в миг повзрослел тоже. Поэтому, объясняя себе это тем, что мужчиной он стал не только годами, но и поведением — долгое время мальчик не чувствовал себя забытым или тем, к кому почувствовали холод. Никогда. Все списывалось исключительно на занятость — просто Сону, наверное, остался прежним, а люди вокруг него изменились. Из-за нелюдимости Кима и всего остального. Он помогал ему привыкнуть к новому и приспособиться, учил письменности, приготовлению чая, вкусно кормил, гулял в королевском саду почти каждый вечер, наведывался в покои посреди ночи, чтобы Киму не было скучно (Хисын знал о его бессоннице), позже вовсе взял в привычку приносить ему цветы каждый новый раз, когда старые вянут… Хисын был похож на мать, самую большую любовь короля — и потому отец оберегал его так сильно, что у юноши не было никаких шансов вырасти сильным характером; уговаривал не идти в армию, пока Ли сам не решил воспротивиться, держал подальше от мечей и сражений, пока парень сам туда не ломанулся. Тем не менее, с малого возраста у него не было фундамента для моральной закалки. Но, придется повториться — он был похож на покойную мать. А стоит ли поднимать архивы и выяснять, как она стала любимой женой короля, пока была жива? От неё Ли перенял не только внешность — с кровью впитался и врожденный талант получать свое. Медленно, тайно, пока никто не видит — не идти напролом, но по итоге царствовать в триумфе; как можно дольше. А Сону этого не учел, потому что для него он был… Лучший друг, ненаглядный член семьи, близкий человек. Это был лучший мужчина на земле, начиная с первой их встречи — так Сону его видел довольно долгое время, пока он не отдалился, став занятым. Его родственники исчезали из жизни один за другим, а Хисын ощущал на себе ношу все больше, поэтому его душа была полна горя и переживаний, но Сону понимал его как никто другой. И жалел, считая, что причина новых изменений его характера кроется в этом. Потому что Ли менялся медленно — настолько же, насколько шел к свое цели; наверное, чтобы никто не пугался резкости перемен и не пытался ему помешать, что-то заметив. И несмотря на предчувствие, Хисын, с которым он столь мило общался, мысленно оставался столько же близким. Вот так, спустя много лет, они и пришли к тому, что Ли попросил помощи в умерщвлении своего отца. Сначала Сону не понимал, что к чему, но у них предстоял серьезный разговор, а Ким не верил в то, что Хисын мог сделать что-то подлое или неправильное… За прошедшие годы преданность лишь нарастала, крепчая, и может именно поэтому —!в итоге Сону не смог ему оказать. Эта просьба была обусловлена временем и местом — Сону понимал, что так нужно, что так правильно в первую очередь для Ёнина. Но все же, просить о таком, будут родным сыном… Почему Сону не позволил себя напрягаться этой просьбе до самого конца? Почему не задался вопросом: а в самом начале их общего пути мог бы тот Хисын, которого он знал… Попросить помочь убить короля? Был ли он таким с самого начала, или Сону что-то не так запомнил? Тем самым любимым сыном своего отца и забытым для дворца, как принц — милым, нежным и спокойным. Но таким — ровно до смерти братьев. Прежде Сону объяснял себе это тем, что так его могло изменить не только взросление и ответственность, к которым он был не готов, а ещё и горе, однако… Теперь что-то не сходится. Сону начинает складывать два плюс два. Люди взрослеют, но ведь со временем происходит не только старение кожи… Прежде, везде и всегда помогавший Хисын не вызывал подозрений, — Сону был ослеплен его святостью, а потому не оставлял ни участка подобным мыслям, но теперь, задумавшись чуть глубже… Лекарь замирает на месте, так и продолжив держать в руках сухую траву для очередной заготовки — с каждой новой мыслью все сильнее сжимает пожухшие растения в пальцах, из-за чего те рассыпаются в пыль. Опадают на пол вместе с рушащимися мостами — надеждой на лучшее будущее. Пазл медленно складывается, являя более очевидную картину и описывая события, запечатленные на ней — четче, чем она была раньше. Хисан, Хисон, Хисоль, Хисоп, Хисо, Хисэ. Столько могил на территории верхнего Ёнина, казалось бы, с виду молодых людей — и это ещё не всё. Все они мертвы, даже некоторые девочки из их рода. Ненастный день, дождевые оползни, погодное утро — солнечный удар, падение с лошади, косоглазый стрелок на охоте, промахнувшийся во время выстрела, отравление на чайной церемонии, камнепад во время похода на соседнее государство. Несчастный случай на несчастном случае, и в том, что они не счастливые — название правильно, однако не такие уж все эти события, быть может, и самостоятельные… Глаза Сону постепенно расширяются, а дыхание замедляется. Он искренне верил ему и никогда, слышите? Никогда не думал о том, что подобное возможно от рук Хисына. Ли оставил себя и свои решения максимально анонимными — сильно хотел выглядеть непричастным, строить свой образ, как справедливого короля. Был змеей в цветнике, чтобы никто не заметил и не заподозрил его. Почему Хисын вдруг так сильно изменился? Что с ним случилось? Местами казался прежним, но. Он ведь был настолько лишен жадности и амбиций — никто бы никогда не подумал на того чистоплотного юношу. Сону знал про планы Хисына на отца, но в них был осведомлен, ведь Ли честно рассказал ему, что так будет лучше для всех, вот только другие… Все его братья, что погибали один за другим — их смерти, растянутые на долгие годы… Хисын становился все ближе и ближе к трону с каждой новой могилой, а Сону был слеп, как последний идиот. Ким, оказывается, так мало понимал о том, с мыслью о ком какое-то время своей жизни просыпался и засыпал каждый божий день. Если это действительно правда, а не попытка рассудка все усугубить от страха — на что Ли способен ещё? Как далеко способен зайти? Лекарю все больше начинает казаться, что почти ставший правителем человек — не так уж и прост. И он не совсем тот, кого Сону знал все эти годы. Пока что, разумеется, из подтвержденного и лично увиденного Ли не сделал ничего такого вопиющего, что могло бы напрямую его в чем либо обвинить, однако предчувствие изо всех сил подсказывает Сону: во дворце отныне небезопасно, подставы будто бы стоит ждать от людей, что прежде обеспечивали защиту — и следовало бы тебе держаться от него подальше. И от дворца, и от самого Хисына. От его трона — уж тем более. Трон… Чёрт подери. Ким крепко прикусывает губу, стоит в очередной раз за последние сутки перекрутить слова короля и понять, что попал в тот еще просак. Если… Если домыслы не обманывают, а Хисын действительно, вопреки всяким устоям морали и семейным ценностям — спустился даже до братоубийства, то… Крыть здесь нечем. Медлить — тоже некогда. Оставив мазь в покое, лекарь срывается с места и выбегает прочь из помещения, забыв закрыть дверь в кладовую с лекарственными травами на ключ; хотя в последнее время почему-то взял себе это в привычку. Он знает одно место, куда ему непременно предстоят показаться и обсудить всё с глазу на глаз. Там же оказывается спустя пару минут активного бега по ступенькам вниз — распахивает дверь со стороны западного крыла, толком без стука. И с облегчением выдыхает, завидев девушку на своем месте. Там, где её могло и не быть. Но, как и думал в согласии с временем суток — все это время она была одна в медицинской каморке. — Юнджин! — Лекарь Ким? — приподнимает она бровь, так и замеревшая с отмеренными бинтами для раненных, явно не ожидавшая, что юноша здесь окажется в такое-то время; Сону редко сюда заносило вопреки тому, что он сам был лекарем, просто девушка обычно ходила за мазями к нему сама, чтобы не отвлекать никого от работы пустыми метаниями по дворцу. Ну и, конечно, чтобы самой не заниматься другой работой, которая могла быть погрязнее. — Ты была единственной, кто слышал последние слова короля? — сразу переходит Сону к сути. Нет времени долго объяснять и выказывать почтение, пускай Ким совсем не из тех, кто, пользуясь своим свежим рангом первого лекаря во дворце, забывает о вежливости с теми, кто его ниже. Сону прошел к ней только потому, что именно от нее узнал напутствие почившего, — не сумел присутствовать в момент отхода правителя в мир иной, ведь, на свою голову, был занят проводами анаханца на родину, а потому все остальное, что он говорил, ему передали из уста в уста… — Да, но почему… — Кто-то ещё слышал о том, о чем говорил король? — Нет, они не успели подойти, а я тогда пыталась сбить жар, — рыжеволосая запоздало пытается понять, в чем причина такой взвинченности и растрепанности Сону, который, по всей видимости, сюда ещё и бежал, — и… — Забудь о том, что услышала, ладно? — А?.. Юнджин совсем не понимает, к чему так истерично носиться по этажам. Казалось бы, подготовка к церемонии коронации только-только началась и у них есть ещё много времени всё успеть, — Сону же надеется, что в это число не войдет его смерть. — Строго-настрого, хорошо? — лекарь в такой ситуации должен звучать как можно жестче, да так и планировал, но выходит лишь что-то жалобное и просящее не сдавать его Хисыну. — Если ты нарушишь обещание или откажешься его давать — случится что-то ужасное, — и дело совсем не в угрозах. — Пообещай мне, что будешь держать рот на замке… — Что именно?! — Ни в коем случае не сообщай никому о том, что король сделал меня своим вторым приемником, — подойдя совсем близко, Ким переходит на шепот, сцепив зубы. — Представь, что тебе это просто послышалось. — Почему ты так напуган?… — Потому что… Потому что трон раз и навсегда принадлежит Ли Хисыну. За эти годы он, пускай и не выдавал своего почерка, расправившись со всеми косвенно и по-разному — давно дал понять, что от своего не отступит ни на шаг. Но не скажет же Сону этого девушке напрямую. Если это действительно Хисын был тем, кто убил всех своих родственников, что преграждали его дорогу к престолу — Сону лучше не рисковать. Ни в коем случае не стоит становиться у него на пути, как у того, кто никаким методом не побрезгует, ни перед кем и ни перед чем не остановится. Вряд ли Хисын завертит живой уроборос и позволит гадюке, сидящей у себя в душе, съесть собственных хвост: он не станет убивать обладающего даром смерти Сону вот так просто и терять подобный ему козырь, будет держать подле до последнего, во чтоб это ни стало. Во всяком случае открыто этого не произойдет — Хисын же не дурак, чтобы бросаться на того, кто тоже может ему навредить. Он, скорее всего, будет до конца делать вид, что всё в порядке — а в один день так и не узнавший о его планах Ким просто не проснется. Отличить его расположение от затаившегося плана мести почти невозможно: своим братьям он тоже улыбался до того, как оплатить работу «косоглазого стрелка» на следующее же утро. Уж не думал Сону, что в конечном итоге придется защищаться от тех, кому доверял больше себя самого… Просто Сону не хочет представлять, какие ещё могут быть варианты: избавится ли он от него так же тихо и незаметно, как от братьев? — Прошу тебя, — безумно тяжело выдыхает лекарь, безотрывно глядя на растерянную девушку, и едва ли сдерживается, чтобы не затрясти ее, когда укладывает руки на чуть приподнятые от неожиданности женские плечи, — если хоть кто-то узнает и те слова дойдут до Хисына — погибнет очень много людей. Можешь поверить, что не только я. А ведь начиналось так красиво… Начиналось с того, что всё, что делал и ради чего был готов жить Сону — была благодарность и особое чувство по отношению к старшему. Не описать словами, насколько сложно осознавать, что это уже давно не актуально… Есть такое слово — «преданный». Вот только Сону не совсем понимает, какое значение оно обретает в его ситуации, а он сам преданный Хисыну или, все же — преданный Хисыном?.. Остаётся только надеяться на то, что рот Юнджин сохранит тишину.