Ревенант

Когда звонит Саске, Сакура уже выплакала все глаза, нос забился, и от того, что ей приходилось вдыхать через рот, сох язык. Или от алкогольного обезвоживания, черт его знает. Она стояла у раковины в ванной, прилегающей к ее комнате, и пила тёплую, невкусную воду из-под крана. В глазах полопались несколько капилляр, белки отдавали нездоровой маковой краснотой, и зеркало напротив казалось мутным, словно покрыто тонким слоем жира. На полу валялись три сморщенных, черно-желтых ватных диска, которыми она стерла с лица косметику. Кожа на правой скуле пылала, как будто ее яростно протерли жестяной губкой. — Алло, — протягивает Сакура, перед этим прочистив горло и сглотнув воду. В квартире жутко жарко, она стоит на голой плитке в трусиках и растянутой майке и все равно потеет. — Ты как? — сходу спрашивает Саске, будто понимает, как ее встретила Мебуки. Хотя, может, действительно. Его голос обычный, трезвый. — Нормально, — хмыкает Сакура, потому что знает, что Саске тоже все знает. А что ей сказать? Я плохо, Саске-кун. Перед тем, как войти в квартиру, я проверила паркинг, надеялась, может, папа дома, он бы смягчил гнев матери и защитил меня. Но парковочное место отца пустовало с тех пор, как тот еще прошлым днем уехал к твоему отцу и до сих пор не вернулся. Поэтому я еле шевелила ключами в замочной скважине, надеялась — а вдруг мама спит? Хотя, конечно, знала, что не спит она и ждет меня. Я увидела ее высокий, пугающий силуэт, как только закрыла за собой дверь. Она стояла в центре коридора, и, клянусь, у меня зачесалась шея, как только она увидела засосы. Сакура, сказала она спокойно. Ага, так спокойно, что в трюмо пошло волнами и буграми стекло. Мам, пропищала я и приготовилась быть храброй, взрослой девушкой, которой мать не указ. Но правда в том, Саске-кун, что я с детства ее побаивалась; не в обычном состоянии, а когда она злилась по-настоящему. Помню, как-то в младшей школе я случайно пролила стакан апельсинового сока на рисунок, который мама нарисовала вместо меня на какой-то урок, изобразительного искусства, наверное. Они с папой поругались, она была без настроения и, когда увидела, что я натворила, треснула меня по спине так сильно, что раздраженный след от ее ладошки проходил еще три дня. Сакура, ты разочаровала меня, сказала мама и подошла ко мне почти вплотную, от нее пахло тестом для пирожков. Вряд ли я их поем, подумала я тогда. Не нужно очаровываться никем, не будет и разочарований, ответила я, когда посмотрела в ее стеклянные, злющие глаза и поняла, что никакие слова и ползание на коленях, образно говоря, мне не помогут. Мы ругались полчаса или около того и в конце так орали друг на друга, что я даже заткнулась и подумала, что соседи наверняка вызвали полицию. Невозможно такое не услышать за фанерными стенами. Мать полила меня ведром дерьма и в конце концов, видя, что я ни капли не чувствую себя виноватой, назвала шлюхой. Стоило мне стать ближе к тебе, Саске-кун, как меня уже минимум дважды назвали этим дурацким, обидным, несправедливым словом на Ш. А кем ты была тогда, когда спала с братом Каруры, ядовито ответила я. Мать застыла, как будто это ее назвали шлюхой, а не меня. Домашний арест, тупая, неблагодарная девчонка. Школа и дом, ни шагу к этому… к этому ублюдку Учи… Иди к чёрту, сказала я. Честно говоря, я могла еще пережить тупую и шлюху, но стоило ей назвать тебя противным, мерзким словом — у меня как будто что-то отключилось в голове. Мама влепила мне пощечину. Вообще-то, не особо больно, но от того еще унизительнее. Ты обожаешь свою семью, Саске-кун, я знаю, ты бы им простил абсолютно все, поэтому не могу сказать, что в тот момент, кажется, ненавидела Мебуки. Она тут же отдёрнула ладонь и отшатнулась, будто испугалась, разинула рот, почти как в «Крике» Мунка, но было уже поздно. — Ты получил мой подарок? — быстро спрашивает Сакура, чтобы у Саске не было возможности задать уточняющие вопросы. — Да, — пауза, — спасибо. — Извини, что не отдала сама, в полночь не до него было, а потом мы все ехали в одной машине, и я все ждала подходящий момент. Не дождалась. — Не извиняйся, — говорит он, и губы ее дергаются в вымученной улыбке. С Саске всегда было так. Не нужно оправдываться, не нужно извиняться. Не нужно кем-то быть или соответствовать чьим-то ожиданиям. Она вдруг осознает, явно и жгуче, как удар по руке оттянутой резинкой, что Саске единственный в ее жизни человек, с которым она такая, какая есть. Что с ним нет напряжения, несмотря на чувства и все ее сложности. С ним свободно, как бы нелогично это ни звучало. — А ты успел открыть подарок? Сакура трет щеку, в которую прилетела ладонь матери, возвращается в комнату, проигнорировав валявшиеся на плитке ватные диски, и открывает окно. В небе брезжит рассвет, бледно-розовый, как молодой лосось. — Нет. Вечеринка еще не закончилась. Я позвонил, чтобы убедиться, что ты жива, — он усмехается, но Сакура по его голосу понимает, что ему не смешно. — Мне завтра не ждать ордер с запретом на приближение к тебе? Она издает странный скрипящий звук, который должен был быть смехом. — Нет, не ждать, но я под домашним арестом. Только в школу можно. — А практика в больнице? Она разве не продолжится вместе с учебой? — Точно! — Сакура всплескивает ладошкой и садится на кровати по-турецки, перед этим стащив с нее покрывало. С окна задувает душный, въедливый ветер, пряди на затылке прилипают к влажной коже. Она одной рукой прижимает к щеке покрывшийся испариной телефон, а второй пытается скрутить волосы в узел на макушке. Ничего не получается, тяжелые пряди падают на спину и плечи. — Боже, как я могла забыть. В понедельник практика возобновится, да. Значит, школа и больница. — Хорошо. Значит, в понедельник увидимся. — Я же сказала, я под домашним, блин, арестом, — она закусывает щеку изнутри, потому что глаза болят от вновь набежавших слез. Ещё и липкая жара, от которой она не знает, куда спрятаться. Стаскивает с себя майку и ищет резинку, чтобы заплести косу. И говорит, хоть и не собиралась: — Мама так сильно против тебя. Я не понимаю ее от слова совсем, раньше она нормально к тебе относилась. Неужели проблема в засосах? Вопрос риторический, но Саске отвечает спокойно. — Вряд ли. Хочешь, я поговорю с Мебуки? — Конечно, нет, но спасибо, что предложил. Я сама разберусь, не хочу тебя втягивать в семейные… дела. — Как скажешь, — у Саске на фоне гремит, стукается, словно ручку двери приложили о стену. Наруто что-то говорит, но слов не разобрать. — Я должен идти, гости ждут. И Сакура. Она не хочет прощаться, но это слишком глупо и по-детски, чтобы говорить. — Да? — Тебя хорошо встретили сегодня? — О чем ты? — Никто ничего тебе не говорил… — он подбирает слово, — неприятного? Мацури, например, или еще кто. Сакура думает секунду, рассказать о подслушанном разговоре Гаары и Канкуро или нет. Но не сейчас же, не в день рождения? — Нет, я ничего такого не слышала. А что? — Любопытно, — Саске говорит таким тоном, что она мгновенно представляет, как он изгибает губы в насмешливой улыбке, как откидывается на спину какого-нибудь покрытого чехлом стула и кладёт свободную руку на согнутое колено. Он часто так сидел. — До понедельника и не плачь там много, все решаемо. И как понял, что я чуть глазницы себе не выплакала? Но Саске уже отключился. Сакура заплетает косу и снова идёт в ванную за водой. Из комнаты выходить она не собирается.

***

Кизаши в воскресенье так и не приехал, но такое периодически происходило: его отправляли по работе в короткие командировки. Сакура весь день провалялась в кровати, взапой смотря детективный сериал по Нетфликсу и переписываясь с подругами. Тен Тен аккуратно спрашивает, что она подарила Саске, Ино вытягивает из нее кучу подробностей (как бассейн, что пили, как секс, есть ли красавчики среди друзей Саске, какой у Гаары дом, а какого бренда браслет, что собираешься делать с матерью), и Сакура под конец чувствует себя, как будто она лимон и из нее только что выжали кислый лимонад. Становится неловко, что она выдала Ино так много деталей из жизни Учиха Саске, но, с другой стороны, она уверена, что самому Саске плевать, кто там что о нем знает, думает и говорит. Его способность игнорировать других людей, как будто на всей планете Земля существует только он и его люди, вдохновляет ее. Сакура открыла, наконец, чат с одноклассниками, назвала их имбецилами и послала на хер, а потом удалила их из друзей в Фейсбуке и почистила подписчиков в Инстаграме. На всякий случай заблокировала почты. Ино звонит почти сразу. — Саку, ты не представляешь, что устроила! — ее голос восторженный, как у ребенка, которому дали коробку мороженого. — Там сейчас тако-о-ое… Они все тебя теперь ненавидят и боятся. — С чего им меня бояться? Это она боялась травли своих одноклассников, хоть и не хотела в этом признаваться. Только чистая, ледяная злость помогла вытеснить страх. И мысль, что Саске не боялся бы и сразу поставил на место их всех. И скорее всего еще заставил бы пожалеть о сказанном. — Ну ты по сути пошла против толпы, — объясняет Ино. — У большинства людей на такое яиц не хватило бы, уж тем более у школьницы. Сакура не чувствует себя такой уж школьницей, по крайней мере не в последние дни, проведенные рядом с Саске. Ино прощается, потому что из месячного круиза вернулись ее родители, и говорит под конец: — Звони, если что, обещаешь? Я приеду, предки поймут, если скажу, что к тебе поеду. — Обязательно, спасибо, — говорит Сакура и душит желание попросить Ино приехать. Не может же она лишать подругу общества только что вернувшихся родителей. Она ведь хочет быть ей таким же другом, как Наруто для Саске. — До завтра тогда. — Целую, люблю! В шесть вечера у Сакуры урчит в животе. За день, кроме проточной воды, в нем побывала только половинка глазированного батончика, который она нашла в боковом кармашке школьной сумки. Батончик был завернут в салфетку, и к шоколадным бокам прилипла бумага. Отодрав испорченные кусочки, она закинула его в рот, поморщилась. Сакура не любила сладкое на голодный желудок. Когда за окном стало темно, а от экрана ноутбука опухли глаза, позвонила Темари. — Поехали в Мак, Сакура, — хрипло говорит она, по голосу понятно, что только проснулась. — Весь день дрыхла. Кушать хочу. — Не могу, я под домашним арестом, — мрачно говорит Сакура, удобнее воткнув в уши наушники, и бездумно листает свой плейлист в Спотифай. Она добавила все известные песни Hollywood Undead пару часов назад. — Даже из комнаты не выхожу, хотя это уже я сама так решила. — Охренеть, это за день рождения Саске? В смысле, за то, что поздно приехала? Хороший вопрос, Сакура им тоже задавалась. — В том числе, — говорит она и ставит песню Black Dahlia. Lion она уже заслушала до дыр и знала наизусть каждое слово. — А можно мне приехать? — почти робко спрашивает Тем. — Конечно, еще спрашиваешь! — Сакура от радости вгрызается в ноготь. Кажется, у нее стало на одну близкую подругу больше. Точнее, в этом коротком списке теперь не только Ино и Тен Тен. — Круто, — уверенно говорит Темари и, судя по звуку, берет стакан с тумбочки или стеклянного столика. — Я захвачу нам кучу вредной еды из Макдональдса. — Ты лучшая, Тем. — Нет, но я умею быть милашкой, — смеется Темари. Она приезжает без десяти восемь. Мебуки провожает ее в комнату Сакуры молча и даже спрашивает, не желает ли Темари чего поесть и попить, хоть и видит в ее руках два коричневых пакета. Тем улыбается ей так же, как делает это со всеми взрослыми, которым нужно понравится, и отрицательно качает головой. В пакетах теплые бургеры, картошка фри с сырным соусом, два стакана кока-колы (Сакура думает про себя, что ела почти то же самое прошлым вечером с Саске, хотя теперь кажется, что с тех пор прошло несколько дней), крылышки в кляре, ванильный коктейль с короткой трубочкой, жареные пирожки с вишней и манго и стаканчик кофе. — Кофе в Маке говно, но мне лень было заезжать в нормальную кофейню, а дома зерна закончились, домработница новенькая, она путается еще и косячит, — говорит Темари, когда они усаживаются на полу и вгрызаются в еду. Из света в комнате только лиловые сумерки за окном и светильник в форме луны. — Прости, тебе наверное такое кажется странным, — виновато добавляет Темари. — Я про домработницу. Не хочу, чтобы ты думала, что я зажравшаяся тупица и не ценю человеческий труд, я еще как его ценю, просто… — Я даже не думала об этом, успокойся, — Сакура закатывает глаза. — Я тоже была бы не против домработницы, знаешь, ненавижу убираться и делать все эти домашние дела. Темари благодарно улыбается, они едят и болтают о незначительных вещах, пока Темари не растягивается на полу, гладит желудок и говорит: — Слушай, это не мое дело и, если не хочешь говорить, можешь сделать вид, что не слышала меня. — (Сакура кивает и думает, что Темари на самом деле очень деликатная). — У тебя на скуле раздражение, маленькие красные точки. Я знаю, откуда они бывают. — О. Ну, так все даже проще. — Ага. Спустя еще несколько часов Сакура понимает окончательно, что Темари далеко не такая, какой кажется на первый взгляд. Она поначалу ассоциировалась с Ино, но теперь стало понятно, что они разные, как сыр и сливочное масло. Там, где Ино напориста, Темари чувствительна. Если Ино самоуверенна и тверда, то Тем заботлива и сомневается. В какой-то момент она открывает крышку с холодным кофе и льет туда семипроцентный мятный ликер с немецким названием. — Теперь ты знаешь, для чего нужен кофе на самом деле, — усмехается Тем. Сакура улыбается в ответ и делает глоток; на вкус — обычный кофе с мятно-спиртовым привкусом. Они развалились на кровати, в летних пижамах и с собранными в неаккуратные хвосты волосами. Темари сняла с пальцев многочисленные золотые кольца и указала мизинцем на браслет на руке Сакуры, на который та старалась не пялиться весь вечер. — Саске подарил? — и, когда Сакура кивнула, добавляет: — Хорошо, что не Картье. Классно. Мама говорит, что у тети Микото лучшие черные бриллианты на всем континенте. Наверно, Саске купил браслет у ее ювелира. — Стоп, бриллианты? — переспрашивает Сакура, поднимает запястье к белесо-желтоватому кружку света от ночника. — Эти черные камни — это бриллианты? — Ну да, — буднично отвечает Тем и забирает стакан с алкогольным кофе. — А ты что, не поняла? — Я не вижу черные бриллианты каждый день, чтобы их сразу узнать. — Да, точно, извини. Не подумала, — Темари звучит расстроенно, и Сакура жалеет о своих словах. Это был всего лишь сарказм, у нее и в мыслях не было ставить Тем в неловкое положение. — Прекращай извиняться за свое богатство, Тем. Это отстой, и так ты нас обеих смущаешь. — Ладно, круто, — Темари смотрит ей в лицо и усмехается. — Ты правда похожа на Наруто в чем-то. Я об этом еще ночью думала. — Лишь бы не волосами, у него на ногах целые джунгли, я вчера заметила, — отшучивается Сакура, все так же смотря на черные камни, оказавшиеся особенными бриллиантами. Интересно, значит ли этот подарок что-то для Саске? Сколько вообще могут стоить бриллианты? Что он дарил Корнелии? — А это нормально… Саске часто делает такие подарки? — Пф, нет, — Темари приподнимает брови, ложится ближе и кладет голову на плечо Сакуры. — Точнее, он не жадный, он щедрый на подарки, но, понимаешь, у нас вообще принято дарить что-то дорогое друг другу… Точнее, это не значит, что он подарил тебе браслет только потому, что так принято, нет, конечно… Господи, я несу чушь, прости. Иногда так сложно говорить, как будто все слова забыла, понимаешь? У Сакуры таких проблем не было, но она кивнула и сжала пальцы Темари. — Понимаю, бывает. Просто я не знала, что это бриллианты, у меня теперь ощущение, что я его как бы недостаточно поблагодарила. Темари ухмыляется очень, очень широко, и от этого у Сакуры краснеют щеки, кончики ушей. — О, я думаю, ты его достаточно поблагодарила. Хотя Саске не такой. Он особо ничего не ждет от близких ему людей, когда делает для них что-то. — Да, я знаю! — горячо отвечает Сакура, потому что действительно так и есть. — Просто… не знаю, я никогда не получала в подарок что-то супер дорогое. Когда на пятнадцать лет он подарил мне цепочку Тиффани, я потом ночью не могла уснуть, без понятия, почему, а мама сказала, что не стоит принимать от парней то, на что не можешь накопить сама. — Но цепочку, я надеюсь, ты оставила? — спрашивает Темари, в ее руке трясется стакан с кофе, на одеяло проливается пара капель. — Черт, прости, — и трет крошечные пятнышки большим пальцем. — Конечно, оставила, дура я что ли? Темари хохочет, и Сакура смеется в ответ. — Слушай, не парься из-за этого. Захотел и сделал, в этом весь Саске, ты сама знаешь. И тебе браслет может казаться ужасно дорогим, но для него это не так, ему он ничего особо не стоил. Не обижайся, — тут же добавляет Темари, когда Сакура оборачивается к ней с нахмуренными бровями. — Я не обижаюсь, но скоро буду делать это, только чтобы тебя подразнить, серьезно. — Ты забавная, — Темари долго смеется. Сакура думает, что она, кажется, единственная, кто находит ее чувство юмора таким уж крутым. Сама Сакура знала, что не мастер смешных шуток. Потом они лежат на животах и листают экран планшета, который Тем выудила из своей спортивной сумки. Обсуждают сериалы, знаки зодиака, будущее феминизма, торговую войну Трампа с Китаем и отравление русских в Солсбери. Темари поддерживает политику протекционизма и говорит, что она необходима для национальной безопасности и будущих поколений, что страна важнее одного человека. Сакура отвечает, что такие вопросы надо рассматривать не только с экономической, но и с философской точки зрения. И что большинство людей не согласятся молча с повышением цен сейчас ради будущего, которое не могут представить. Темари называет Сакуру адвокатом людей и щелкает по носу. Уже засыпая, свалив мешочки от еды в кучу на письменном столике и допив один кофе на двоих, Темари кладет руку на плечо Сакуры и говорит: — А насчет пощечины от мамы. Знаешь, ты могла бы поговорить об этом с Саске. — Ээ, — она почти зависает, — не понимаю зачем. — Их с Итачи тоже наказывали до 14 лет. Ему есть, что рассказать, — Тем зевает и тянется, Сакура с удивлением замечает, что у нее не только большие попа и грудь, но и на талии есть лишняя складка. — Наказывали это в смысле… — Били, да. Дядю Фугаку воспитывал дед, а тот был генералом во время второй мировой, если вдруг ты не знаешь, — (Сакура ничего такого не знала, в гугле о семье Учиха информации был вообще минимум). — И вот Фугаку получал очень жестоко от деда, неудивительно, что он такой вспыльчивый и нервная система у него расшатана. Этого Сакура тоже не знала, Саске редко говорил о семье, уж тем более в негативном контексте. Она слушает молча, впитывая слова, как облезлая губка. — Так что Итачи и Саске тоже получали от отца, не просто пощечины, как ты понимаешь, — продолжает Темари полусонным голосом, будто рассказывает, как ездила за вишневым пирожным в ближайшую кондитерскую. — Однажды Саске сболтнул что-то Джиробе Като, — Сакура кивает, фамилия знакомая, но она не помнит, кто это. — Раньше Джироба был другом Фугаку, но потом они, ну, стали врагами. Саске было тринадцать, он, естественно, не знал ничего, и что-то сказал Като при встрече. Фугаку, когда узнал это, поднял Саске с постели в четыре утра и от злости случайно сломал ему руку, — Тем хмурится и поднимает голову, строго смотрит на Сакуру. — Я рассказываю это, потому что Саске тебе сам никогда не скажет. Да и я все это знаю только из-за того, что мы с Гаарой в детстве часто ночевали у Саске, в ту ночь тоже там были. — Жесть, я не представляю… — Сакуре сложно переварить слова Тем, она подскакивает в кровати. — Жесть, охренеть. — Да, но у нас в семьях такое бывает. Гааре вообще не повезло, — Темари задумчиво жует нижнюю губу, что-то проверяет в золотистом айфоне и гладит Сакуру по спине. — Не переживай из-за этого, ладно? Саске не переживает. Чтобы ты понимала их отношения, дядя Фугаку никогда не просил у него прощения, а Саске ни в чем его не обвинял. — Да не может быть, — Сакура не замечает, как повышает голос, как дрожат связки. Вспотевшая кожа холодеет. — Как можно молча принять такое? Я не верю. Саске-кун, он… он точно не тот, кто терпит плохое. — Ты права, конечно, — Темари садится рядом, когда понимает, что Сакура ложиться не собирается, и подпирает подбородок горячими ладошками. — Саске не терпел, он даже, можно сказать, возненавидел отца в какой-то момент… Ну, там вообще был ужасный скандал после всего. Итачи чуть не ушел с семьи вместе с Саске, тетя Микото почти развелась с дядей Фугаку, но развод это очень долго и дорого, когда разводятся богатые, поэтому все затянулось, и они как-то решили свои вопросы. В любом случае, я знаю, что Саске после этого не наказывали физически. — Еще бы, — глухо говорит Сакура и удивляется той злости, что поднялась внутри нее. Темари строчит что-то своей девушке, обещает познакомить Сакуру с ней как-нибудь. Это как-нибудь звучит так, что Сакура понимает: не в ближайшее время. Утром она просыпается до будильника. В горле снова сухо, мозг выпотрошен, потому что сна почти не было, потому что она не могла перестать думать о маленьком Саске и его сломанной руке. Ее топила жалость и злость, пока не сморил сон с кошмарами. Сакура принимает прохладный душ, пока Тем спит, и закидывает в рот таблетку аспирина, запивает ее водой из-под крана. Голова и поясница раскалываются. Когда Темари просыпается и вяло одевается, жалуясь на то, что занятия в школе начинаются так рано и что ей самой на пары через месяц. Они перекусывают остатками вчерашних крыльев (Сакура идти на кухню отказывается и Темари брать там еду тоже запрещает), запивают все кисло-теплой колой без газа и быстро покидают квартиру, пока в родительской ванной льется вода. У Темари белый Porsche Panamera с рыжим кожаным салоном и разноцветными стразами на панели приборов. Сакура удивленно усмехается, кладет школьную сумку на колени и автоматически поправляет подол темной юбки. — Что? Стразы этом моя тайная страсть. — Я вижу, — Сакура смеется и не думает об одноклассниках, пока машина медленно ползет в утренних пробках. Кажется, она пешком дошла бы быстрее, но с Темари весело и интересно. — Отец хотел купить мне Кайен или Макан, паркетник короче, но я сопротивлялась, как могла, и вот, у меня нормальная легковая малышка. Ненавижу паркетники, такой дурацкий компромисс, не джип и не седан. — Где-то я это уже слышала… Хм, по-моему, от Саске, — дразнит Сакура и в этот момент понимает, что он, очевидно, провел много времени с Тем, Гаарой и Канкуро. Что они не совсем друзья, но почти родственники, какие появляются, когда родители близко общаются и разрешают гостить друг у друга. — Да-да, но знаешь, почему мы все так думаем? — Почему? — Итачи, — Тем сверкает белозубой улыбкой. — Эта мысль ему принадлежит. Гаара и Канкуро поэтому тоже не ездят на паркетниках, хотя Канкуро, по-моему, хотел бы. В школе Сакура первым делом находит Ино и Тен Тен, они встречаются у самого входа, на пыльном крыльце со слабыми следами от подошв. Поначалу все выглядит безобидно, как всегда. Они поднимаются по лестничным пролетам, здороваются со знакомыми, Ино останавливается каждые три шага, чтобы кто-то поцеловал ее в щеку, сделал комплимент, сказал, как соскучился за лето, всучил свое расписание («смотри, у нас тобой экономика вместе!») Сакура и Тен Тен сравнивают свои листки с предметами, заранее зная, что в этом году большинство классов они не разделят. Офигеть, у нас втроем только история вместе, вздыхает Тен. У тебя с Ино хоть много общих предметов, а я почти нигде с вами не попала, говорит Сакура. Они обсуждают домашний арест, Ино говорит, как все это тупо и что ей жалко Сакуру, и замолкает, когда они входят в залитый утренним светом кабинет истории. Половина одноклассников уже за партами, и те, кого Сакура назвала имбецилами, прожигают ее взглядами. — Хорошее лето было, Сакура? — Видел вчера в инсте, что у твоего Саске было день рождение. — (Сакура морщится и думает, что у Рика, видимо, ЗПР, раз он до сих пор не запомнил, что словосочетание это мужского рода, а не среднего). — Хорошо ему пососала? Глотаю-не моргаю, сосу-не кашляю, это про тебя? — спрашивает Кику, обнажая зубы в железных брекетах. У нее сальная коричневая челка, резкий цитрусовый запах дезодоранта, над губой блестит пот и темнеющая дорожка усов. Блузка под подмышками во влажных пятнах, толстое лицо в красноватых вмятинах от выдавленных угрей, которыми она страдала весь прошлый год. Сакура поджимает губы и думает, что зря защищала Кику от злых шуток мальчишек из класса на год младше. Именно с нее и еще нескольких одноклассников началась травля в соцсетях. — Иди на хер и вообще не разговаривай со мной, — отвечает Сакура. — Ой, да ладно, — Кику неестественно смеется. — Начала встречаться с мажором и сразу посылаешь на… — Я сказала, — ледяным тоном говорит Сакура и смотрит прямо на Кику, — не открывай на меня свой поганый рот. Кику затыкается, отворачивается и утыкается жирно блестящим носом в тетрадь. Ино громко смеется, Тен подхватывает, и Сакуре на мгновение становится жаль Кику. От накатившего чувства вины и стыда настроение портится окончательно. Оставшиеся одноклассники молчат. Видимо, травить Сакуру не в интернете, а вживую, когда рядом подруги, оказалось не так легко. После сдвоенной истории они расходятся. Если что просто посылай их, говорит Ино и, поправив сумку на плече, уходит с Тен Тен в кабинет тригонометрии. Сакура кивает, идет по коридору с бледно-персиковыми стенами и чисто вымытыми окнами, слышит злой шепот себе вслед, и ее уверенность сдувается, как проткнутый воздушный шарик. Поясница болит так, будто вот-вот лопнет. Она облизывает губы, наливает в пластиковый стаканчик воду из кулера и делает несколько глотков. Мысли снова возвращаются к словам Темари, на языке от этого всего противно. Тяжелая сумка оттягивает левую руку, между ног больно. Неужели травмировалась с Саске? Кабинет биологии находится на четвертом этаже, среди хозяйственных кладовок, туалета на одного для учителей, каморки уборщиц, спортивного склада, в котором часто зажимаются нетерпеливые парочки, и пыльного стеллажа с кубками школы, он не пополнялся уже лет так десять. Сакура поднимается по короткой лестнице, в белом наушнике играет God's Plan Дрейка, и слышит быстрые шаги позади. Она не успевает обернуться, когда чьи-то липкие руки прижимают ее к холодной, недавно оштукатуренной стенке, в нос бьет запах дешевого одеколона и бутерброда с яйцом из школьной столовой. Она подмечает детали на автомате, пока мозг пытается осознать, что происходит. Ладонь лезет под юбку, хватает за ягодицы, царапая отросшими ногтями, пробирается между дрожащими бедрами. Сакура брыкается, от шока проглатывает язык, другая рука больно бьет по заднице и отпускает. Кто-то пытается стиснуть ее грудь, но она прижата к стене так тесно, что дальше ребер не пробраться, и мерзкие пальцы с синими следами ручки тыкают ее в подреберье, будто пытаются гладить. Она чувствует чей-то мокрый язык у себя под ухом и истерично кричит, но из горла не вырывается ни звука. Руки на ее голых ногах, под юбкой среди трусиков, стискивают плотную ткань рубашки на ребрах и лопатках, язык-червь не отлипает от шеи и уха. Потом ее резко отпускают. — Шлюха! Шлюха! Шлюха! — кричат они и сбегают вниз по лестнице. Сакура разворачивается и сползает по стенке, крепко сжав ноги, истерически стряхивая с одежды грязь. Она уверена, что рубашка порвана, но нет, одежда цела, только местами мято задралась. Пальцы трясутся и прыгают, когда убирает с лица упавшие пряди волос. Она сглатывает медную слюну, по бедрам течет что-то теплое. — Сакура, я… я сейчас, — говорит Кен, садясь рядом. Она даже не заметила, когда он пришел. Его лицо белое и напряженное, как у трупа. — Я отведу тебя в туалет, у тебя месячные, прости, я поздно заметил, блин, прости… — он бормочет невнятно и помогает ей подняться. Сакура ладошкой стирает кровавую дорожку, видную из-под юбки, и отталкивает его руку, которой он пытается придержать ее за плечо. — Купи мне прокладки, я подожду в учительском туалете, — говорит она и поднимается по лестнице на деревянных коленях. Туалет сразу за перилами, она запирает за собой дверь и понимает, что Кен проводил ее до самого входа. Сакура садится на унитаз, спустив окровавленные трусы, прислоняется позвонками к грязно-белому бочку и сдирает с рулона половину бумаги. В коридоре проходят две уборщицы лет тридцати, обсуждая купленную по акции куртку в Zara, и от этого она ревёт.