***
Учиха Саске вернулся в город, оповестил Карин, но больше не отвечал на звонки и письма, поэтому Карин Узумаки ждала его у входа в его дом. Она видела его вживую неоднократно — достаточно, чтобы понять, почему женщины этой страны чуть ли не боготворили его. Физически ему было чем похвастать, но в остальном… Вопрос сложный. Карин иронично фыркнула и сжала в пальцах стаканчик со сладким американо из ближайшего к ее квартире кофе-бара. Стояло раннее утро понедельника, почти семь, всю ночь лил дождь, и прохлада теперь стояла не летняя, а почти осенняя. Карин плотнее запахнула пиджак на груди и поправила очки. Саске нередко первым искал с ней встреч, особенно раньше, когда у нее знаний о ситуации с его семьей было больше, но сейчас ситуация немного изменилась. Сейчас Карин нужен Саксе для дела, и она не отстанет от Учихи, пока тот не соизволит поговорить с ней о событиях трехлетней давности. Это практически его гражданский и семейный долг. Жильцы иногда показывались из соседних пентхаусов, какая-то пожилая дама вышла погулять с чихуахуа, он был одет теплее и, кажется, дороже, чем сама Карин. Небо стягивало тучами, кофейный стаканчик полетел в мусорку, охранник косился на Карин, несмотря на то, что она предоставила ему свои документы (спецагент государственного комитета общественной безопасности), Учихи Саске все не было. Дело о его семье пусть и было закрыто, но о теракте — нет. Карин уже три года бьется толовой об стену, периодически пробивая какие-то трещины, но они постоянно оказываются либо муляжом, либо ни к чему не ведут. У Карин ощущение, будто она идет за ариадниными нитями, концы которых обрезаны. Карин достала мобильник, чтобы проверить время, когда, — ну неужели, — во дворе показался Учиха Саске. Собственной персоной, — язвительно подумала Карин. И немного удивилась, когда заметила рядом с ним девушку. Черт, так банально. Богатый красавчик обязательно коротает ночь в постели с очередной красоткой. На девушке была явно мужская футболка, вчерашняя юбка, мятая, как из жопы, лодочки на высоковатом каблуке и пиджак Учихи. У девушки были странные волосы — на вкус Карин, слишком необычные. По многочисленным беседам с Учиха она предполагала, что ему ближе консерватизм, уж явно не бледно-розовые волосы с золотистым отливом, длиннющие, как у ведьмы. Девушка была не накрашена и выглядела лет на восемнадцать. Карин решила, что такие, как Саске, вполне могут увлекаться с сексом с теми, кто едва перестал относиться к группе подростков. Доступ к всевозможным благам, деньгам, развлечениям — развращает. Карин часто сталкивалась с подобным на работе, хотя к Саске относилась… лучше, чем к остальным представителям его круга. Саске вел девушку к автомобилю, ее рука комфортно, почти с безразличной расслабленностью покоилась у него в сгибе локтя, словно ей привычно идти с ним вот так — словно у нее есть право быть справа от него в семь утра понедельника. У девушки было спокойное, красивое лицо — несправедливо-красивое, по мнению Карин, учитывая то, что ничего особенного в нем не было. Симметричные глаза, верхние уголки по-эльфийски подняты вверх, цвет болотно-зеленый, чуть ли не мутный, кожа как кожа — у нее на губе была даже трещинка и какая-то неровность на щеке, может, след от царапины или подросткового прыщика, на тонком каблуке виднелся засохший след вчерашней дождевой грязи, не говоря уже о следах от засосов (Карин выморозило от одного этого вида). Карин знала Саске уже почти три года и успела прийти кое к каким выводам. Карин была уверена, что он не ищет девушек с кукольной, фарфоровой оберткой, что, если такие в его кругу и появляются, то точно не остаются на ночь. Карин была уверена, что ему нравятся девушки, от которых есть польза и толк. Девушки умные, прагматичные, знающие себе цену. Эта девушка, идущая рядом с ним со вселенским безразличием на лице, пока он говорил по телефону, выглядящая как та самая пластиковая, но вылощенная до витринного блеска кукла, расшила уверенность Карин на нитки и бросила их к ее ногам, как бы говоря, «ты ничего не знаешь». — Учиха, — позвала Карин, приблизившись к ним. Они не отреагировали. — Саске! Стой. Саске обернулся, продолжая разговор. Девушка мазнула по Карин взглядом, мимолетно, как на тумбочку посмотрела, и отвернулась. Саске помог ей забраться на пассажирское, как-то заботливо поправил съехавший с плеча пиджак и захлопнул за ней дверь. По какой-то неведомой причине Карин стало легче, когда лицо девушки наконец-то исчезло из поля ее зрения. — Не спится, Карин? — спросил Саске, усмехнувшись уголками губ с четким карандашным контуром. Красивый, дьявол. Хотя глаз улыбка не коснулась, они как были, так и остались ледяными, будто арктику растопили и влили ему в радужку, смешав с нефтяными мазутом. Не очень-то жизнеспособно. — Я по делу, — Карин закатила глаза, прядка огненно-рыжих волос упала на очки. Волосы она считала одной из лучших своих черт, после острого ума, профессионализма и здорового чувства собственного достоинства. Карин в принципе сама себе нравилась. — Ты не отвечал на звонки. — Не то чтобы я обязан, — протянул Саске. — Я не звоню просто так, ты же знаешь. — Ты звонила поздно вечером и ожидала, что я сразу перезвоню? Карин глянула ему за спину, на черный зад джипа. Девушку отсюда не видно, но Карин быстро вспомнила ее субтильный, какой-то эфемерный видок. — Ну-ну, я вижу, почему ты не перезвонил. Не похоже на тебя, — Карин сморщилась, когда Саске достал сигарету и закурил, смяв в длинных светлых пальцах бумажный кончик. Выглядела эта сигарета как недельные траты Узумаки. При том, что Карин не бедна, далеко нет. — Так уверенно утверждаешь, что похоже на меня, а что нет? — насмешливый изгиб брови, сигаретный дым в утреннем тумане. — Обычно ты сразу перезваниваешь, ну да ладно, я не лезу в твои дела с… — Карин усмехнулась, — со всякими девочками. Хотя в этот раз ты меня удивил. Саске сощурил глаза — почти раздраженно, — и не отреагировал. Это Карин в нем и нравилось, и раздражало одновременно. Его способность оставаться светонепроницаемым, абсолютно недоступным постороннему взгляду. С одной стороны она считала эту его способность (или черту характера) полезной, сексуальной, с другой — это работало и против Карин. — Так что ты хотела сообщить? — Твой потенциальный контракт с Кизаши Харуно привлек внимание спецслужб. Держать все в секрете не выйд… Ооо! — Карин саркастично выпучила глаза и рассмеялась, внезапно вспомнив. — Слушай, я только сейчас поняла, кто выходил с тобой из дома. А ты не брезгуешь любыми способами для получения желаемого, м? — Карин развеселилась, проигнорировав облегчение, которое испытала, Саске невпечатленно поднял бровь. — Жаркая ночка с дочерью Харуно, чтобы точно закрепить позицию? — По кому из своих знакомых ты судишь, что решила, что мне необходимо трахать кого-то для подписи на бумажке? — Саске хмыкнул, сигарета стлела наполовину. Карин почувствовала, как его слова впиваются ей в кожу скул и оставляют надрезы, как скальпелем, вырезая буквы с привкусом безжалостности — тон, который она хорошо знала благодаря Саске. Карин стряхнула с себя его слова и решила, что все равно права, просто Саске как всегда не соглашается, но и не отрицает ведь. — Не будь таким агрессивным, Учиха, — фыркнула она. — Я долго тебя ждала, мне уже пора на работу. Если что приезжай после восьми ко мне в офис, к тому моменту подготовлю все, что знаю. Но и с тебя причитается информация. — Идет, — Саске слегка кивнул и, затушив сигарету, развернулся к машине. Он даже сел в нее с непосредственной грацией анаконды. И не спросил, подвезти ли ее до работы. У Карин была собственная машина, она обычно отказывалась, но все же… Карин закусила кончик наманикюренного ногтя и, пристегнувшись, завела двигатель, мерно, монотонно заурчал мотор, в лобовое прилетел сухой летний листик, подсвеченный поднимающимся солнцем, улица медленно отсвечивала в заливах полупрозрачного, прохладного света. Саске не предложил подвезти ее, потому что знал, что она на машине — или из-за того, что был не один? Вопрос, ответ на который она вряд ли узнает в ближайшее время, крюком въелся ей в глотку и потащил вниз, сдирая стенки пищевода, заполняя ранки кровью, заставляя Карин напряженно нахмуриться.***
Все было в лужах электрического света, точки пыли взметнулись вверх, когда я свалился на кожаный диван, сжав в руке телефон. Я вспомнил, как еще несколько дней назад сидел на этом же диване с Сакурой, она снова сказала, что любит, и стало… забавно. Забавно то, как она с легкой руки выводила меня на пик эмоций — то самое дно, острый ил гвоздями продирает колени, вскрывая кости; то самый верх, где экстаз такой сильный, что близок к метафизическому. Она была так уверена, что вся власть у меня, что не замечала, как, все с той же легкой руки насрав на мое личное пространство, приближалась недопустимо близко, забивала легкие своим сладковатым дыханием (в тот раз с привкусом виски) и долго, медленно, мучительно снимала с меня кройку кожи, не зная, что делает. Конечно, знать она и не могла, не то чтобы я был откровенен с ней по-настоящему хоть секунду с момента нашей встречи, но. Но. Я прикрыл глаза ладонью, закурил, притушил свет. У меня был план, я его придерживался, все фигуры расставлены по местам, и все готово к моей финальной партии, такому вот своеобразному моему magnum opus. Сунь Цзы писал, что все предсказать невозможно, особенно на войне. Ты можешь столкнуть камень с горы, но дальше в твоей власти лишь наблюдать за последствиями и принимать решения на месте. Ты не отвечаешь за траекторию, по которой покатится камень, сколько валунов он разобьет на пути, ты не знаешь, куда полетит стая птиц, встревоженная камнепадом, кто вообще решит вмешаться в твое кидание камней с горы. Сунь Цзы, понятное дело, выражался поэтичнее — древние китайцы вообще были почти так же поэтичны, как японцы в свои лучшие времена. Только для нас лучшие времена прошли, мир катился в беспросветную жопу. Впервые я ощутил это в двадцать, когда похоронил семью, мысль осела в сознании с холодным, ясным, самоубийственным спокойствием — нет спасения, нет кнопки «reverse», все — баста. Ушли люди, которые высвечивали мне мир. Казалось, я сам запустил обесчеловечивающий процесс, когда сам себя лишал того куска души, что отвечает за человечность, сострадание, стыд. Я с детства не склонен к этим эмоциям, да. Мир для меня был — интересный, нелогичный процесс бесконечного размножения, развития и смерти, люди гуляют, смеются, учатся, трахаются, страдают — и все ради чего? Чтобы сдохнуть, скормить самих себя червям или крематорию, и непонятно еще, что из этого хуже, недостойнее. Меня с детства не волновали условности общества, социальные нормы и законы беспокоят до тех пор, пока могут меня контролировать, наказывать, ограничивать. Но я всегда знал, что рано или поздно изменю это, вырвусь из дантевского круга рабства, ограниченности, слабости. Мне было четырнадцать, когда эти идеи пустили щупальца в мозг, той неоформленной кашей, которая возникает, когда удается ухватить большую, важную идею, но еще не хватает ни опыта, ни умственной широты, чтобы эту идею оформить в четкую, научно-выверенную мысль. Мне помогла гибель семьи, в этом я могу признаться. Сводящая с ума жестокость не только их ухода, но и мира, в котором я оказался, провела по всем этапам духовного катарсиса. Говорят, катарсис предшествует дзену, самая темная ночь перед рассветом, вся эта хуйня. Я с ней согласен, но не в том смысле, к которому привыкло общество. Катарсис и ужасы нового мира привели меня к просветлению. Но просветление мое как-то слишком похоже на социальный антагонизм, на желание выпотрошить этот мир от адонайского основания до эфемерной евы. В конфликте, в первозданном хаосе и вызове мне все равно комфортнее, чем в спокойствии за белым заборчиком, чем в стабильности и простых радостях (родись, вырасти, работай, роди, посади дерево, служи, сдохни). Ни дерево у дома, ни уж тем более служение человечеству меня не интересует. Мои желания и желания продолжающей жить внутри меня семьи — единственный путеводитель. Поэтому я слегка удивился, когда увидел ее (девочку? девушку? женщину?) и тут же нарушил собственный же план. Все должно было быть по-другому: быть с Сакурой таким, к какому Саске она более-менее привыкла, вести ее по гладким шахматным клеткам, уготованным для нее, держать на том милипиздрическом расстоянии, чтобы совершенно точно получить то, что она может дать, как дочь Харуно, как Карин и сказала. Она все равно не простит меня после всего, что будет после, так какой смысл сдерживаться? Если уж я собирался использовать ее, то следовало делать это без остатка, без компромиссов, до полного погружения в ее чистую, дрожащую, как голый нерв, ненависть. Вместо этого я, кажется, сжал пальцами оголенную психику Сакуры и чувствовал, как она пульсирует под ладонью, слишком доверяющая мне, чтобы защититься, готовая раскрошиться стекольной резью в любой момент, загнав осколки и себе, и мне. Я предполагал, что моей милостью она ходит босиком по раскаленным гвоздям. С тех пор, как я прислал ей в подарок кинжал Брута. Но есть ведь что-то, чего я о ней совсем не знаю.***
Сакура запила белую таблетку ледяным кофе и засмеялась. Ино и Тен Тен рядом спорили: должно быть искусство упрощено или нет, должно ли заставлять людей рефлексировать на пределе возможностей или нет. Тен Тен утверждала, что все это муть, Ино говорила, что она просто не понимает ни Бэнкси (на инсталляцию которого они пришли), ни Херста. Одна эта фамилия, — Херст, — заставила Сакуру замереть, сжать холодный стакан. Ничего особенно, всего лишь известнейший современный художник — но именно он был первым, кого Сакура увидела в оригинале, в частной коллекции, у Саске в прошлой квартире. Эта картина (панелька Херста расхлябано валяется у бассейна, как брошенный детский рисунок) засела под черепной стенкой так плотно, будто это было вчера. — Как думаешь, Тен, Сакура долго еще будет делать вид, будто ничего не происходит? — спросила Ино, пока они переходили в следующий зал и искусственный свет разрезал полы тенями. — Не знаю, — сказала Тен Тен. — Может, она думает, мы реально пришли с ней на эту дурацкую выставку, чтобы поглазеть на инсталляции будущего? — Не такая же она дура, — Ино хмуро щелкнула языком, поправила высокий хвост. — Хотя… — Эй, я все слышу. — Ну тогда хватит отмалчиваться и болтать на ничего не значащие темы, мы сюда не за этим пришли, — сказала Тен Тен. — Лично я пришла на выставку, зачем вы откликнулись на приглашение — уже не мое дело, — Сакура хмыкнула, спрятав улыбку. Ино и Тен Тен были той самой константой ее жизни, пригвождающей к, собственно, жизни. Сакура не уверена, выплыла бы она из своего внутреннего сломанного городка, если бы не они. Да и — выплыла ли она? — Саку, не томи, — выдохнула Тен Тен ей прямо на ухо, они были почти одно роста и они остановились у инсталляции, критикующей повсеместные камеры наблюдения. Сакура здесь с Бэнкси согласна — она была против вечного наблюдения за человечеством, подающегося на блюдечке с симпатичной госэтикеткой «ради безопасности общества». — С чем? — спросила Сакура, хотя, конечно, знала, что им интересно. — Ты виделась с Саске с того мероприятия в субботу? Сегодня уже среда! — Не ори, блин, ТеТе, — строго одернула Ино. Склонилась к Сакуре: — Но да, нам очень интересно. Радуйся, что эти дни мы жалели тебя и не атаковали в мессенджере. — Лучше бы там спрашивали, я бы просто не ответила, — сказала Сакура и насупилась, когда Ино шлепнула ее по заднице. — Боже, Ино, ты уверена, что мне не стоит переживать за нашу платоническую дружбу? — Если у тебя так никто и не появится, то вполне возможно я лишусь своей гей-девственности с тобой, — надменно хмыкнула Ино. — Эй-эй, успокойтесь! — шикнула Тен Тен и аж покраснела, Сакура снова рассмеялась. — Ну? Видела ты его или нет? Он с тобой вообще связывался или… ну, все?.. Сакура подумала, что девочки должны быть уверены, что Саске и правда с ней связался, раз так настаивают на ответе. Будь ситуация обратной — молчали бы, боясь расстроить ее еще больше. — Как бы это сказать… — Сакура закусила губу, уставившись на картину перед ней: от нее веяло советскими постерами, призывами трудиться на благо Родины-Матери, слабеньким чаем с ложкой сахара, изображен мужчина, задержанный силовиками за вандализм и краску на стене. Надпись красной краской на стене: Я боролся с законом и победил. Надпись, которую расположил рядом сам Бэнкси: Мне нужен кто-то, чтобы защитить меня от всех мер, которые они принимают, чтобы защитить меня. Сакура нахмурилась. — Ну? — нетерпеливый вздох Тен Тен, Ино посмотрела на стену. — Он сам со мной не связывался, но мы пересеклись в воскресенье по работе в офисе. — Иииии? И случилось что-то такое, что Сакура до сих пор смущалась вспоминать. Она посмотрела на девчонок и почувствовала, как розовеют скулы. — Так-так-так, — сощурилась Ино. — Интересненько, навевает воспоминания… — Что интересного? Что было после, Саку? Вы хоть поболтали? — Ну, немного, — пробормотала Сакура, вспоминая их короткий разговор. Они были в офисе, Саске выглядел очень по-деловому, контактируя с ее отцом, к нему липла Хелен (ничего удивительного), Саске предложил подвезти ее и… повез к себе, не дожидаясь ее согласия. Это можно назвать абьюзом? А если нет, то их секс точно имел тонкий, незаметный абьюзивный оттенок, но у Сакуры, видимо, что-то было поломано в психике, растянуто, как пластиковая игрушка, ибо ей-то понравилось. 3 оргазма, наверное, ярчайшее тому доказательство, раньше у нее такого не было, даже в лучшие их времена. — Я тебя скоро ударю, если не скажешь нормально, клянусь, — сказала Тен Тен, и это рассмешило Сакуру, она в принципе часто смеялась эти дни, хотя Саске, надо сказать, с ней больше не связывался. — И пойдемте в кафе, что ли, я хочу коктейльчик и у меня мозг кровит от всего этого искусства, оно не для меня. Они вышли вышли из здания и окунулись в марево спадающей жары, пух лип к волосам, Сакура надела очки и отодрала от поясницы волосы. Возможно, стоило их собрать, учитывая градус на улице, даже асфальт сочился паром и некоторые девушки гуляли под полупрозрачными зонтиками, машины ползли по улочке, террасы в кафешках обрызгивались водой. — Да что тут говорить, — сказала Ино, когда они устроились в ее любимом ресторанчике, специализирующемся на кофе, традиционном саке и моти. — У Сакуры наконец-то закончился трехлетний целибат. — Я не помню, что такое целибат. — Другими словами, Тен… — Ааа, я поняла, поняла, Ками-сама, Саку, СЕРЬЕЗНО ВЫ С УЧИХОЙ ПЕРЕСПАЛИ?! СЛИШКОМ. ГРОМКО. Будто Тен Тен в голосовые связки вшили капслок, Сакура поморщилась и прикрыла лицо рукой. Она бы сделала это волосами, не будь они собраны шелковой лентой-платком на манер ободка. Молодые женщины, парочки, даже дедуля с собачкой обернулись, стоял нежный лилово-розоватый миг, который наступал перед сумерками. — Тен, потише, — сказала Сакура, ей принесли ледяной мартини-тоник, Ино белое сухое, Тен Тен коктейль, безалкогольный, молочный. — Прости-прости! Ну так?.. — Ты же не ждешь подробности? — фыркнула Сакура, Ино изогнула бровь. — Как сказать, милая, раньше мы все фишечки от тебя узнавали. — Ну, теперь вы взрослые девочки. — Я и сейчас хочу фишечки, — Тен Тен вздохнула и отломила вафельную трубочку. — Я, конечно, не жалуюсь, но… — У тебя был только один парень, ты, считай, вообще монашечка среди нас, — сказала Ино, ухмыльнулась. — У Саку тоже был один, это не… — У Саку был один, но он стоил десятерых, — уточнила Ино, Сакура прыснула, ей стало и смешно, и правдиво, и чуточку неловко. — Это как минимум. — Очень польщен такой лестной характеристикой, — насмешливо сказал Саске. Сказал. Саске. Саске сказал. Саске Здесь Сакура пожалела, что не может полностью закрыться волосами, их было так много, что хватило бы на целую армию, но она какого-то черта решила покрасоваться, быть нежной, ласково-интровертной тургеневской девушкой (длинные локоны, светлая кожа, блестящие губы, поддёрнутые дымкой глаза), хотя ее одежда, наверное, подходила не до конца (корсетный винтажный топ, расшитый кристаллами, сверху тонкий короткий кардиган с цветами и спущенными плечами, короткие шорты, строгие массивные кроссовки, длинные полупрозрачные носочки, куча серебряных колец на пальцах). — Поверить не могу… — прошептала она, пока Тен Тен вовсю здоровалась с Саске, как до этого с Гаарой, будто знает его всю жизнь, Ино с интересом поприветствовала Саске и пригласила сесть с ними. — Сейчас вынужден отказать, к сожалению, — сказал он, улыбнувшись так, как никто другой и не умел: вроде слабо, а вроде и так, что даже соседний столик засмотрелся. — Но мы ведь так и не познакомились, как следует, верно? Приглашаю вас в пятницу в «1954», клуб моего друга, Гаары, вы виделись на благотворительном ужине. — О, мы согласны! — выпалила Тен Тен и улыбнулась, блеснув белыми крупными зубами. — Гаара нам тоже очень приглянулся. — Говори за себя, — Ино закатила глаза. — Но мы придем, спасибо за приглашение. Я давно искала возможность там побывать. — Чудно, — сказал Саске. — Программа намечается весьма интересная, — он выделил это слово и посмотрел на Сакуру. Сакура невольно отвела взгляд, быстренько отпила из бокала в ледяных потеках. — Сакура, у тебя есть планы на сегодняшний вечер? Он издевается, серьезно. Это звучало буквально как «Сакура, не желаешь, чтобы я тебя потрахал сегодняшним вечером?» На глазах у девчонок и бог знает кого еще. — У нее нет планов, — сказала Тен Тен, сияя, пародируя медный таз. — Тен, — Сакура попыталась одернуть подругу, но… — Ты же сама спрашивала, что мы делаем сегодня, Саку, сказала, что хотела пойти с нами за теми туфлями Amina Muaddi, — мило сказала Тен Тен. Так мило, что Сакура мысленно приговорила ее к казни. — Даа, — добавила Ино, растягивая буквы, ее Сакура тоже казнила. Дважды за следующие слова: — Но мы обе не можем, дела, все такое. Так что наша Сакура свободна, — и быстрый, лукавый взгляд на Саске. — Какое совпадение, — он усмехнулся, Сакура подумала, что ей пора прикрыть глаза, ну почему он был такой… такой даже в своей футболке и слаксах. — Я за тобой заеду? Какой вежливый джентльмен, ядовито подумала Сакура про себя. А ведь по его поведению и манерам и не скажешь, что этот джентльмен невозмутимо кончил ей на застежку лифчика и сказал позже, что «зачем тебе этот предмет гардероба? ты и без него охуенная». — Заезжай, — Сакура сдержанно улыбнулась, покачивая бокал в пальцах. — К 7? — К 7. Он кивнул девочкам и ушел, стягивая на себя взгляды окружающих, как гравитация, женщины рядом с ним приосанивались, даже как-то на автоматизме, и к слову о женщинах — Сакура видела, как он вышел из ресторанчика вместе с красно-рыжей девушкой, державшей в бумажной таре четыре стакана кофе. Они сели в машину Саске (он открыл ей дверь, Сакура сказала себе забить на гвоздик, воткнувшийся под кожу от этого вида) и уехали. — Ну что, Сакура, не зря ты на прошлых выходных купила себе тот, как ты сказала, шлюховатый комплект белья? — Ино засмеялась и попросила официанта принести лед. — Вы меня раздражаете, — сказала Сакура. — Ну что ты, не злись, — улыбнулась Тен Тен. — Саске стал даже красивее, не знала, что в реальной жизни и правда существует кто-то такой секси. — Взрослый возраст идет ему, — прокомментировала Ино. — Раньше-то он был, ну, двадцатилетний пацан по сути. — Нам двадцать один, — сказала Тен. — Да, но все знают, что девушки раньше взрослеют, Саске сейчас как раз входит в возраст, наверное, своего полного расцвета, а, Сакура? Улыбка у Ино была жуликовато-хитрющая, весь вид — гедония и удовольствие, очеловеченные ее лицом. — Короче, мы ждем новые фишечки, — с серьезным лицом сказала Тен Тен, и Сакура решила, что ей пора собираться. Время было почти 6.***
Саске Учиха 2, 19:00: я здесь. 2 обозначала новый номер, старый не работал, но Сакура не хотела его удалять. Подумав, она удалила цифру 2, приписала старому номеру пометку старый. А еще это сообщение от него — я здесь — всколыхнуло такой вал воспоминаний, отрикошетило с прошлого в нынешнее так сильно, будто удар оттянутой резинкой по голой коже. Как много раз он писал это раньше, как много раз она выбегала к нему с похожим праздничным настроем и смущалась под его голодным взглядом, когда садилась к нему в машину — Саске мог быть жутко нетерпеливым, когда его, как он говорил, припирало. Сакура Харуно, 19:00: иду-иду :) Она спустилась в парадную в 19:16, что поделать, с пунктуальностью у нее всю жизнь проблемы. Саске Сакура замечает мгновенно, въедливая детская привычка, — выхватывать из толпы его силуэт (высокий, худовато-поджарый, аристократичная лощеность черного ягуара), — стоит поперек горла острой костью. Саске Учиха, — главный-антагонист-в-жизни-Сакуры и человек, к которому она прикована, кажется, ментально или как-то по-нездоровому. Саске стоял у входа, глядя куда-то вбок, засунув одну руку в карман брюк, ворот двубортного платинового пиджака был приподнят, швейцар тушевался от одного его присутствия и как-то неловко переминался с ноги на ногу, явно не зная, с какой стороны подступиться к этому человеку. Что ж, Сакура могла его понять. — Бу, — сказала Сакура, довольно улыбнувшись, подойдя к Саске сбоку. Он обернулся за секунду до ее слов. — Как всегда пугаешь персонал. — Как всегда красивая, — сказал он. Таким тоном, будто не комплимент сделал, а донес факт, типа, Первая Мировая началась в 1914. Саске протянул локоть, Сакура вложила ладонь, и он галантно вывел ее на подъездную дорогу. Черного джипа не было — была какая-то Ауди классически-агрессивного вида, блестяще-серая, как мокрый, облитый дождем асфальт, с хищно вытянутыми боками. Солнце почти село. — Новая девочка? — спросила Сакура, сев на низкое сидение, продемонстрировав чудеса равновесия и грации. Она была на тонких высоких каблуках, черное шелковое платье чуть выше колен, зато верх весь в тысячах узких лент, открытая спина, чашечки идеально обтекают стоячую грудь. Может, размер не ее сильная сторона, а вот форма однозначно да. — Ага, езда на джипе не особо о отличается от езды на негабаритном грузе с полуприцепом. — Мне нравится. — Джип? — фыркнул Саске, выезжая на бульвар. — Новая девочка. — Мне тоже, — сказал он, посмотрев на нее, будто прошив взглядом в ней какой-то оголенный нерв. Видимо, не имея ввиду автомобиль, Сакура неосознанно провела ноготками по шее. Саске будто бы проследил взглядом ее движение, но, когда Сакура посмотрела на него, — его взгляд был прикован к дороге. Они летят на очень-очень высокой скорости, кондиционер холодит кроваво-алый салон. — Куда мы едем, кстати говоря? — За твоими туфлями. — О, хочешь помочь мне с выбором? — невинная улыбка. — Хочу убедиться, что они будут отлично смотреться на тебе голой, — такая же невинная улыбка от Саске. Невинная, как морфин. — Ой, вот как, — Сакура приподняла брови и отвернулась, его слова набатом отдались где-то под ее тем самым шлюховатым бельм. Они купили туфли в Гинзе (Сакура выбрала две пары, Саске оплатил, консультант с ринопластикой улыбалась) и зашли в ближайший ресторан неприметного вида, где не было очереди. Неприметность вывески ни о чем не говорила — у ресторана была почти та же репутация, что и у суши-бара Дзиро, в котором Сакура впервые побывала тоже вместе с Саске. — Мы были у Дзиро? — спросил Саске, когда Сакура сказала об этом. Они устроились у дальнего столика, было тесно и уютно, как в фильмах про Манхэттен, пахло стейками, женскими духами и терпким красным вином. — Да, еще при Ветхом Завете, — сказала Сакура. — Ветхий Завет? — Саске слегка склонил голову вбок, Сакура засмотрелась и улыбнулась. — А, я понял. Ты так называешь период до моего отъезда. — А вы очень догадливы, господин Учиха. — Так вышло, что у меня очень провоцирующая спутница. — Я? Провоцирую? — Сакура засмеялась, глядя в меню, заправляя локон за ухо. Не видя, как Саске съедает взглядом каждое ее микродвижение. — Да нет, никогда. — Ну конечно, — Саске фыркнул. — Серьезно, Саске-кун. — Поговори мне тут. Они прервались, чтобы сделать заказ: стейки на кости слабой прожарки, бутылка красного из старинной французской винодельни, тарелка зеленого салата. Сакура поблагодарила официанта и, почувствовав на себе взгляд Саске, обернулась к нему. — Что? — спросила она, улыбаясь то ли светло, то ли по-расслабленному смущенно, она сама не поняла. — Саске-кун, значит? Она моргнула — и правда, она ведь использовала этот суффикс снова. Сакура пожала плечом, волосы скользнули по коже розовым звездопадом. — Почему бы и нет? — Я-то не против, — протянул Саске, усмехаясь одними глазами, заставляя ее замереть. — Хотя мне нравится без суффикса во время секса. — Прошу, хватит говорить про это в общественных местах, мне хватило сегодня Тен Тен. Сакура сперва сказала, а потом подумала. Черт. Лучше бы не напоминала. Саске по-мальчишески ухмыльнулся и наклонился к ней ближе через стол, фонарный столб высветил его глаза — две сверхмассивные черные дыры, широту-глубину их спектра не заснять ни одним телескопом. — Так значит, ты считаешь, я стою десяти как минимум? — спросил он, растягивая губы. — Это Ино так сказала, — уточнила Сакура и снова поправила волосы. — А ты что думаешь? — Я думаю, что… — она на секунду растерялась от лукавой глумливости в его взгляде. Это выглядело необычно. — что… — Что, Сакура? что, Сакура — его голосом ее имя всегда кровоточит напряженным, властным сексом. — Что тебе стоит позволить Теучи поставить на стол салат, — сказала Сакура, весело улыбнувшись. Саске сузил глаза, но все же сел прямо, чтобы Теучи (официант) поставил салат и разлил им вино, предварительно дав Саске послушать аромат. — Ты теперь спокойнее относишься к красному вину? — Да, — сказала Сакура, он помнит, какой алкоголь я раньше предпочитала. — Я даже не уверена, какое вино мне теперь нравится больше. А я думала, ты не пьешь? — Раз в год, бывает. — Так ты тратишь на меня свой единственный раз в год? — Сакура слегка сощурилась, отпивая. Вкусно, терпко-сладко, жестковато. Описание вина подходит не только вину. — Я его уже потратил, — сказал Саске, тоже отпивая, тоже глядя на нее. — Ты заставляешь меня нарушать правила. — Какая жалость, я очень сожалею. — Правда? — Правда-правда, — она закивала, как китайский болванчик, еле сдерживая смех, скребнув ногтем по теплой ножке бокала. — Ну ничего, не переживай, Сакура, — долгий, отдающий обещанием взгляд по ее шее, по лентам к груди, — у тебя будет возможность извиниться. Его голос отдавал надпредметной, но очень физиологичной связью — той, от которой у Сакуры подкашивались коленки и мама однажды, при Ветхом Завете, сказала ей: Сакура, ты хотя бы проверяй себя на вид, когда домой возвращаешься, у тебя бюстгальтер расстегнут. — Ты ужасный, Саске, — сказала в итоге Сакура, понимая, как убого это прозвучало. Он подпер подбородок ладонью, на пальце у него все то же кольцо с черным бриллиантом Микото. Почему-то именно сейчас оно особенно взволновало Сакуру. — И я нравлюсь тебе таким. Это попахивает мазохизмом, девочка. Девочка. Назови ее так кто-либо другой, Сакура мысленно подстебала бы его. Но вот только это был Саске. — А я? — спросила Сакура. — Ты?.. — подначил Саске. — А я нравлюсь тебе несмотря на то, что заставляю нарушать правила. Это на что похоже? — На зависимость. Сакура закатила глаза, Саске отрезал кусок мяса, и она не поняла, насколько он шутит. Его слова — это 100% шутка или, может, 80процентная?.. Саске расслабленно хрустнул пальцами, когда доел, у Сакуры в тарелке еще оставалась половина порции, зато салат она съела почти соло. — Ну что, поехали? — спросила Сакура. — Не будешь доедать? — Не терпится померить туфли еще раз, — сказала она, улыбнувшись херувимской улыбкой. Саске ее слова, видимо, понравились, он попросил счет.***
Он переехал — первая мысль Сакуры, когда Саске припарковался в приватном подземном паркинге и вызвал им лифт. Вопреки ее ожиданиям, в лифте он ничего не делает, даже не смотрит на нее особо. На нем брюки какого-то классически-миллитаризированного вида, летние ботинки, будоражащий ее двубортный пиджак — потому что под ним она не видела ни рубашки, ни футболки. Пиджак скрывал его торс, но Сакура предполагала, что под ним сантиметры голой кожи поверх вычерченных твердых мускулов. Ух. Когда они вошли в апартаменты (огромная панорамная стена, в стекле горят ночные фосфоресцирующие огни, все холостяцкого, стильного вида), Саске прошел к чему-то вроде обеденного пространства, открыл мини-бар, достал бутылку ледяной воды и сделал несколько жадных глотков. Снова это дурацкое дерганье кадыка, вверх-вниз, будоражит ее крошечными уколами. — У тебя нет кухни, — сказала Сакура, отводя взгляд. — Она мне не нужна. Показать тебе квартиру? — Ты еще спрашиваешь, Саске-кун. Он оценил ее тон и суффикс, судя по недолго вздёрнутому уголку губы. Саске взял пакеты с ее обувью и подозвал за собой, Сакура послушно последовала. — Ничего особенного на самом деле. Здесь гостиная, кинотеатр, но его нужно настроить, там гостевая ванная, здесь должен быть кабинет, — он открыл дверь пустой комнаты, — но он мне не нужен. Они поднялись на второй этаж, Сакура смотрела на стены и думала, что эти апартаменты так сильно отличаются от его старых, тех, что были три года назад. Этим до боли не хватало хоть какого-то намека на бытие. — Моя комната, — Саске открыл перед ней двойные двери, Сакура вошла. Двери за ней щелкнули, будто камера закрылась. Клетка, из которой она все равно не собиралась выходить, даже если все выходы открыты. — Как тебе? — полушепот ей над ушком, от которого она резко выдыхает — ощущает, как ее зрачки расширяются, как разошедшееся болото. Саске хрипло смеется. Его комната была почти такая же как в старой квартире. Та же сине-стальная гамма, высоченные потолки, огромная низкая кровать, стол с навороченным компьютером занимает целую жилую часть, чуть дальше двери в ванную и гардеробную. — Нравится, — тоже полушепотом сказала Сакура. Саске стоял очень близко, по затылку побежал жар. Сакура, отчего-то задохнувшись, отошла, чуть ли не сбегая. Это было слишком… слишком. — Я… — она хмурится и пытается привести в норму взорвавшийся дофамин. Просто от нахождения рядом с ним, боже. Говорит первое, что приходит на ум, лишь бы перевести тему: — Твоя кисть… она, все нормально? Ты носил фиксатор. — Не отвалится. — Могу посмотреть. — Спасибо, откажусь. Иди сюда. Сакура обернулась и увидела, как Саске присел, доставая из первой коробки туфли. — Ты ведь хотела их надеть? — полувопросительно сказал он, проводя прохладными пальцами по подьему ее ноги. — Да, — выдохнула Сакура. Саске бережно надел туфлю, вторую — прозрачную, чуть ли не хрустальную, сказочную, как для принцессы. — Похоже на золушкины туфли, — негромко произнесла Сакура, опираясь о его руку, пока Саске застегнул замочек. — А ты чувствуешь себя золушкой? — Нет, совсем нет. Раньше чувствовала. — Сейчас ты точно не бедная сиротка с проблемами, — хмыкнул Саске, вставая. Он был выше ровно на двадцать сантиметров, каблуки никогда не сравнивали их. — Ты и есть проблема, Сакура. — Не самый действенный способ затащить девушку в постель, Саске-кун. Он вздохнул — подустало, будто она его и правда проблема и его вот-вот стошнит от перегруза. — Знаю. Это мой способ дать тебе уйти. — Зачем? — Так было бы правильно. — А ты поступаешь правильно? — С тобой? — Угу. — Вряд ли. — Ну так зачем делать исключения? — Затем, — он взял в ладонь ее локон и посмотрел на него отсутствующим взглядом, будто сделал это на автоматизме, — что тебе так будет лучше, Сакура. САКУРА. Как кусочек рая на его языке. Луна в окне такая мертвенно-яркая, что обесцвечивает все краски в комнате. — Я сама решу, что мне лучше, — почти раздраженно. Почти будто она не слышала, какой заботой был смазан его голос. — Ты упрямая идиотка. — Попрошу без оскорблений. — Так ты все-таки не включишь мозг и не уйдешь? — он прижался ее к себе вплотную, обхватив горло ладонью, так, чтобы в глотку ей забивался его привкус, он был в душе, использовал какой-то гель или мыло с запахом морозного ментола. — У меня все отлично работает и я никуда не ухожу, — должно было прозвучать раздраженно, но получается… Будто она стиснута его зубами. Клыки в ее шее сзади, за загривок. Он наклонился к ее лицу, будто слышит мысли. Сакура знает: Саске интереснее считывать ее мыслечувства. — Тогда останься со мной, — тихий, соблазнительный голос, глядя ей прямо в глаза. Слова звучат так, будто у них двойное, нет, тройное дно — и это задача Сакуры, понять, что он имеет ввиду на самом деле. И его взгляд, его чувства… Это ощущение могло бы заменить ей солнце. Наступить на горло и перекрыть ей воздух, и она бы не сопротивлялась.