***
Постепенно я стала бояться циферблатов. Я вообще много чего боюсь, если не всего. Но часы буквально давили на меня, а тик стал симфонией ужаса. Потому что с каждым движением стрелки приближался роковой час. Забавно, что в детстве я подгоняла время, мечтая, чтобы оно шло хотя бы чуточку побыстрее. А теперь я хочу замедлить его. Хотя бы на секунду. Дни сменяли ночи, каша сменяла запеканки, чай сменял кофе. Все веселились и радовались жизни, прощаясь с летом, гуляли в саду, танцевали, пели, бегали наперегонки, играли в мяч, кормили птиц, рисовали. Жгли костры и пели под гитару, рассказывали сказки и страшилки. Даже зеленоволосый парень улыбался, но Зои говорила, что он улыбался рядом со мной. Иногда к нам присоединялся мальчик с синдромом Котара, который сидел в сторонке, молчал и внимательно слушал, на него не обращали внимание. Я мирила влюбленных и смешила грустных, я помогала справляться со страхом. Я почти со всеми перезнакомилась. Благодаря мне Габриэль стала меньше приставать к людям. Я знаю, что её раны тяжело излечить, но теперь они хотя бы не так саднят. Меня называли сумашедствием с первого вздоха и весенним обострением. Даже Элис, то появляющаяся, то исчезающая, о болезни которой никто ничего не знает, прислушивалась ко мне, хоть и считала меня легкомысленной и глупой. — Элли — моя подруга, — хвастала девушка с пограничным расстройством личности, пострадавшая от не самых лучшим отношений с друзьями, — Она очень хорошая, самая лучшая девушка на свете! Она говорит, что я клевая. А еще ей нравится, как я плету. — Но она моя подруга, — обиделась девушка с социофобией. Когда она только прибыла, на неё было жалко смотреть: шарахалась от одного взгляда на неё. — Нет, она моя подруга! — вспылила первая. — Нет, моя, — вторила ей та. — Успокойтесь обе, она моя, — хмыкнул парень с шизофренией, который при знакомстве со мной плел эпопеи об усатом жителе его дивана, который появляется только по ночам и ворует его дыхание. — Я общая, — вмешалась я, — Я всем принадлежу. Девчонка нарасхват! Берите осколки моего сердца — не жалко! — Кто разбил тебе сердце? — грозно приподнялась девушка с ПРЛ, — Я разобью ему морду. — Да никто не разбил, я пошутила, — вздохнула я, — Просто я хотела сказать, что не нужно из-за меня ссориться. А однажды к нам привели одного парня. Продержался он здесь недолго, пришел так же внезапно, как и ушел. Явился громогласно, опрокидывая стулья и царапаясь длинными ногтями. Халаты тащили его волоком, предварительно разогнав нас по палатам. Но мы всё равно подглядывали, повысовывав любопытные морды из-за углов. Замирали от страха, видя, как пинали его санитары, и вздрагивали, когда он их кусал. Ему по пути случайно попался мой приятель, Седрик, и парень, помедлив секунду, вдруг вырвался и набросился на него, пытаясь задушить. А потом упал без чувств: кажись, транквилизатор подействовал. Позже Седрик рассказывал, что ему казалось, что он встретился взглядом с чудовищем. На дне его жёлтых глаз не осталось ничего, ни человеческого, ни звериного, ни живого, ни мёртвого. Одно неистовство и злость на весь мир. А потом поползли слухи, быстрее, чем мы смогли что-либо узнать от Ласки. То говорили, что он кого-то убил, то говорили, что он над кем-то издевался, то говорили, что над ним издевались, то называли его живодером. Халаты строго-настрого запретили нам с ним общаться, а мы и не пытались в кои-то веки нарушить запрет — все боялись его, даже Ворон. Их палаты распологались не так близко друг к другу, и я в потёмках перепутала окна. Я тогда несла варенье Ворону, несмотря на то, что тот его ненавидел. Я насвистывала одну весёлую мелодию и приближалась к окну, блаженно улыбаясь, и встретилась с горящими в темноте глазами. Я громко ойкнула и всё же предложила ему варенье, а он расхохотался, как ненормальный. — Ты встречаешь посреди ночи психопата, издевавшегося над одноклассниками и едва не задушившего ребёнка, и предлагаешь варенье?! — А почему нет? — пожала я плечами, — Ты тоже худющий. О, и пятна на стенах. Тоже мало кушаешь, да? А надо хорошо питаться, иначе сил не будет и зубы будут шататься. О, должно быть, это ужасно неприятное ощущение, я помню, как в детстве расшатывала молочные зубы. — Да заткнись ты уже! — взревел социопат. — Только если съешь моё варенье, — подмигнула я. — Клубничное? — недоверчиво принюхался он. — Да, — сказала я, протянув ему тёплую банку, — У Ласки выпросила. Хотя, ей его итак девать некуда. Ей тётка с фермы привозит. Или мама. Не помню. Нет, по-моему, всё-таки мама. — Ласка классная тёлка, — сказал он, набивая щеки, — У неё ножки отпад полный. Так бы и затискал. — Она очень хорошая, — с гордостью сказала я. — Жаль. Мне нравятся плохие девчонки. — А я как-то поменяла однокласснику пастами зелёную ручку и синюю. Вот смеху было! — Да ты просто зверь! — ужаснулся парень. Он внезапно улыбнулся, обнажив обломанный клык. Глаза хищно засверкали, отражая кособокую луну. — У Буферов были такие красивые ожоги от сигарет. О да, я любил к ней прикладываться. «Ну и прозвище», — подумала я, содрогаясь. — Боишься? — приблизился ко мне парень. Мы почти соприкоснулись лбами. И я явственно ощутила волны жара, исходящие от него. Жара было так много, что он не мог не делиться им с другими. А другие сгорали. Но я не сгорю. — Нет, — честно сказала я, выдержав его взгляд. — Ты не врёшь. Это хорошо. Я люблю честных. И храбрых тоже. Так и зародилась одна из самых странных дружб. Скалящийся зверь, не подпускающий к себе никого, и болтливая девица, которой ничего не стоит прогуляться в клетке со львами, весело мурлыкая себе под нос песенку. Ночью я приходила поочередно то к нему, то к Ворону. А иногда мы болтали втроём. Ворон говорил тихо, но этот парень всё слышал. Оказалось, его зовут Тарантул, и Ворон долго ржал, упрашивая познакомить его с Бобом Диланом. Впрочем, Тарантул не обижался, несмотря на то, что не очень-то любил эту книгу. Я носила Тарантулу еду, просовывала воду, читала ему «Норвежский лес» и рассказывала о своих друзьях. А он слушал, как-то странно притихнув, ещё немного — и он бы свернулся калачиком на моих коленях, и меня это немного забавляло. — Как ты это делаешь? — шепотом спросил у меня Ворон, когда Тарантул забылся младенческим сном. — Делаю что? — Ты шутишь? Ты усмирила Тарантула. Тарантула, который издевался над одноклассниками и пытался одного зарезать. Тарантула, который кусает и бьёт санитаров даже со шприцом в вене. Он сидит и жрёт твоё варенье, хотя мог бы уже давно запустить в тебя банкой. — Я не знаю, это как-то само собой получается, со всеми легко лажу. Просто мне нравится общаться и дружить, это у меня с детства. Меня за это и за мою болтовню в школе считали легкомысленной дурой. Хотя, наверное, так и есть! Я просто обыкновенная болтушка. — То есть, ты даже не понимаешь, какое влияние оказываешь на людей, — нервно рассмеялся Ворон, — Я даже не знаю, хорошо это или плохо. Из-за ночных посиделок я стала не высыпаться, поэтому спала днём. Халатам это не нравилось, но я буквально валилась с ног от усталости, и потому стала пропускать прогулки, проваливаясь в целебный сон, обволакивающий, завораживающий и утаскивающий в неведомые и непостижимые дали, полные нереальных вещей.***
— Опять почти не приходишь? Ворон встревоженно смотрел на зевающую меня. — Наверное, неправильно с моей стороны просить приходить тебя сюда. Я-то сова, а ты, наверное, жаворонок. — Ворон ты, — устало улыбнулась я, — А не сова. — Почему нет? Он завыл, как филин, чем испугал меня. Я опять оступилась и свалилась вниз, ударившись затылком о землю. — Эй, живая там? — насмешливо спросил Ворон, — Давай, вставай, не пугай меня… — Ну мисс Хелен, ещё 5 минуточек… — я сладко зевнула, закрыв глаза. — Когда это я успел превратиться в мисс Хелен? — опешил Ворон. Я ничего не ответила. — Мисс Что-то-там, а ну вставайте, пора принимать лекарства! — сказал Ворон тонким голосом, — Не стоит так долго дремать по утрам, переспите ведь! Я открыла глаза и издала несколько сдавленных смешков. Потом кое-как приподнялась и снова прислонилась к решетке. — А если без шуток, то ты меня пугаешь, Элли, — обеспокоенно сказал Ворон, — Ты правда так хочешь спать? — Да дело не в этом… Я очень устаю в последнее время. Наверное, это потому, что скоро осень. — Вот сейчас честно скажу тебе, Элли, на тебя без слёз смотреть невозможно. Когда ты пришла ко мне, ты была такой теплой и цветущей, словно сам гимн весне и жизни ступал по льду… А сейчас ты скорее драный веник. Не смотри на меня так злобно, а то я боюсь. Но это правда. Ты выглядишь очень уставшей. Смертельно уставшей. Я бы сказал, начинающей вянуть. — Не знаю… Но ведь все цветы вянут? — Есть цветок, который никогда не завянет. — Раз я завяла, то я не он… — Нет, ты именно вечный цветок. Просто другие берут у тебя аромат и обрывают твои лепестки, но даже не поливают. Все восхищаются твоей красотой и ароматом, но никто не хочет полить тебя хотя бы разочек. Бедный, бедный мой цветочек… Сломать бы эти прутья, и тогда я никогда не отпущу твою руку. И я всегда буду поливать тебя и укрывать от холодов. — Никогда… — Что? — Никогда не отпускай мою руку. Мы соприкоснулись пальцами. — Теплые… — вздрогнул он, — И мягкие. Влажные. — А твои холодные, сухие и жесткие… — пробормотала я.