Муза в уборе весны

      Это случилось пасмурным днем, ближе к вечеру. За окном барабанил дождь, так что мы собрались все вместе в палате, думая, что делать. Вода вся выпита, книги прочитаны, стихи рассказаны. Подумав немного, мы поняли, что слова-то и не нужны, и просто лениво лежали по двое, по трое на кровати, глядя в потолок и слушая песнь дождя и ветвей, ударяющихся об окно.       Явился Блейн с дымящейся кружкой горячего шоколада, новыми свитерами и девчонкой.  Представил как Жюли.       О Жюли, Жули! Нежное сердце, кроющееся за массивным телом и отборными ругательствами! О Жюли, вяжущая шарфики и отдающая свои запеканки! О Жюли, у которой всегда есть капли от наскорка и 100 идей для рисунка на носках! Она быстро подружилась с Зои и Клариссой и подселилась к ним в палату.       Но когда мы только познакомились, то мысленно окрестили её Гориллой и Леди Сквернословие. И покатывались со смеху, пока не стемнело. А всё потому, что она через раз вставляла какую-нибудь ругань, причем такую, которую даже Элис не слышала, а она в этом разбиралась. Как объяснил позже Блейн, это был дефект речи.       — Хватит издеваться, — надулся Блейн, — Она очень милая девушка. Глядите, какой клевый шарфик мне связала!       Он выудил из груды принесенных свитеров полосатый шарф с каким-то непонятным орнаментом.       — О, поделишься? — оживилась я, — Как раз осень скоро, а я так легко простужаюсь! Постоянно с сентября до апреля с соплями хожу! А так хоть греться буду.       — Размечталась, — осклабился Блейн, — А ты мне что?       Я задумалась.       — А что я могу дать? Хм, даже не знаю... Вот мои вещи: кусок помады, высохшая шоколадка, ожерелье с фальшивыми янтарями, плеер еще 80-х годов, браслеты «дружба», игрушка-китенок. Их я готова отдать. Выбирай любую. Можешь хоть все забирать! Хотя я не знаю, зачем тебе помада и бижутерия… Ну да ладно!       — Ну, если ты так просишь, — замялся Блейн, — Но шарфик всё-таки не дам!       — Жадина, — я показала ему язык, — С друзьями надо делиться.       И пришло время ужинать. Мы, как угорелые, всей гурьбой понеслись в столовую, где подавали рис и курицу. Пахло так невыносимо приятно, что мой рот наполнился слюнками. Мы жевали, чавкали и мычали под неодобрительные взгляды работников столовой.       Когда мы вернулись в палату Зои и Клариссы, нас ждала… Клэр собственной персоной! Лежала, распластавшись, её бока тяжело вздымались и дорожка из черной крови тянулась от дверей.       — Черная кровь? — задумалась Зои, — Плохой знак.       — А что такое? — опешила я, — С ней что-то случилось? Она умирает? Она в опасности? Она заболела? Она мертва? Она превращается в чудовище?       — Нет-нет, — поспешила меня успокоить Зои, — Просто случилось это.       — Что это? — спросила я.       — Тьма. Опять тьма её одолевает, — объяснила Зои.       — Ворон тоже говорил что-то про тьму, — призадумалась я.       — Ну, у него было немного по-другому, — скривилась Зои, — И более мерзко и отвратительно. Надеюсь, у Клэр до такого не дойдёт.       — Дойдет, если мы сейчас не вмешаемся, — спохватился Блейн.       Мы с ним одновременно посмотрели в окно. Туча заслонила луну и звёзды.       Что с ней было, я так и не поняла, но знала, что это было что-то мерзкое. Эта кровь пахла бензином и железом, плавленной пластмассой и болотом. Черная, черная кровь. Кровь, что окрасила оперение Ворона. Кровь, что пытается сейчас поглотить Ворожею. Её взгляд стал пустым и бессмысленным. Я подумала, что друг Ворона, когда стал чудовищем, также смотрел. Слепая ярость и животное бешенство. Того и гляди истечет слюнями и пеной. Даже на самом дне этих глаз теперь не найти хоть какое-то подобие человеческих чувств — всё скрыла пелена, волной накрыла кровь.       — Сделай хоть что-нибудь! — визжала Буревестник.       — Это вы виноваты! — кричал Кит, — Зачем выпустили?!       — Мы тут причем, тупой ты осёл?! — вопил Вечность.       — Заткнитесь! — рявкнула я, и они, как ни странно, тут же меня послушались.       Ворожея хватает меня за горло и впивается в кожу черными, как сажа, ногтями. Черными не от лака и пыталась что-то прохрипеть. Я наклоняюсь к ней поближе. Не стоило этого делать…       — Поступь, ты забыла, что… — кричит Вечный, но слова его тонут в липкой тишине, охватывающей меня со всех сторон.       А дальше были только тёмные кустарники с острыми шипами. Их кривые ветви, словно руки мертвецов, тянулись ко мне, норовясь разорвать мою плоть. Кустарники скрыли небо, даже свет луны не проникал сквозь плотные заросли. Мертвое, мертвое царство, состоящее из запекшейся черной крови… И черная, черная кровь вместо воды.  Я поплыла, пытаясь протолкнуться, едва не застывая в этой густой жиже, наполнявшей всё существо Ворожеи. Я не плыла наверх, потому что тогда бы застряла там навсегда, наблюдая, как тысячу и один раз гибнет Ворожея. Я не плыла прямо, потому что тогда шипы впились в моё сердце, заставив его почернеть. Я плыла вниз, глубже и глубже… глубже ГЛУБЖЕ Г Л У Б Ж Е       Сейчас достигну самого дна, куда не заплывал никто. Сейчас проникну в ту самую глубину, из которой не выберешься прежней. Проникну через запретную дверь, которую черная кровь заставила открыться, сломав все замки.       Да, в ту самую глубину, где скрючилась Ворожея — щуплый ребенок, беззащитнее и уязвимее котенка.       — Опять я спасаю тонущих, — хотела выдохнуть я, но черная кровь забилась мне в рот.       Я схватила её на руку, и она лихорадочно сжала её. Я потянула, но колючие ветви не хотели её опускать.       — Отпусти её, дрянь, — мысленно сплюнула я, — Не отдам тебе Ворожею. пусти!       Дернула ещё раз.       — Э, нет, так не пойдёт. Нужна жертва, муза.       — Хрен тебе, а не жертва!       Я дернула со всех сил, но Ворожея лишь скорчилась от боли, а шипы ещё глубже впились в её кожу.       — Шляпа… — подумала я.       — Причем тут шляпа?! — тут же мысленно обругала я себя.       Но невольно представила её. Черную, с круглыми полями. Она никогда её не снимала.       — Шляпа!!! — внутренне завопила я, — Она пришла без шляпы! Нужна шляпа! Шляпа!!!       — Ой, как же я ненавижу муз. Умнющие тупицы.       — Эй, кто-нибудь, — подумала я, — Шляпа! Шляпа! Нужна шляпа!       Сверху упала шляпа. Да, та самая, я её узнаю — уж сколько времени на неё пялилась. Всегда аккуратная, чистая, немятая, даже если мы извалялись в грязи или поиграли в мяч. Даже после того, как залезли на дерево. Даже после драки едой. Ворожея её никогда не снимала, и теперь я понимала, почему.       Я надела ей на голову шляпу. И тут же ветви её отпустили.       — Тварь! Ну ничего… Ты уйдёшь — и я заставлю её сбросить шляпу. А пока — живи!       Мы вынырнули, забрызгав стены черной кровью и своей тоже. Кустарники завяли, тьма ушла, забрав с собой мерзкую черную кровь. Та, что на стенах, теперь вреда причинить не могла — теперь она просто зловонная жижа.       Ворожея тяжело и с хрипом дышала, судорожно схватив одной рукой мою, другой шляпу. Она была вся в крови, одежда порвана, глаза едва не выкатились из орбит, рот открылся, обнажив щербатые зубы.       — Ты совсем рехнулась?! — набросился на меня Кит, — А что бы было, если бы я не помог?! Идиотка! Больше не смей влезать в такие авантюры!       Он громко хлопнул себя по лбу.       — Блин, сначала делаешь, а потом думаешь, — пробрюзжал он, — Одно слово: муза.       — Это ты кинул шляпу? — спросила я, — А где ты её нашел? Она же пришла без неё. Только не говори, что ты быстренько сгонял за шляпой к ней домой!       — Вообще-то она уронила её, — он скрестил руки на груди, — Видимо, забыла, что снимать её нельзя. Кстати, поблагодарить своего спасителя не хочешь? Если бы не я, вы бы обе остались там навсегда.       — Да прям уж, — хмыкнул Вечность.       — Я благодарна тебе, Кит, — честно сказала я, — Мне действительно было там так страшно. Я подумала, что эта штука и меня поглотит.       — Так и было бы, — кивнул Кит, — Но я тебя спас. Теперь ты моя должница навеки.       — Значит, я выполню любое твоё желание? — хихикнула я.       — Ага! — просиял Кит, — И моё желание таково: ты станешь моей рабыней навеки. Ха-ха!       — Не шути так, а то согласиться могу, — пригрозила я, и парни покатились со смеху.       Буревестник заботливо вытирала Ворожею.       — Береги себя, — ласково приговаривала она, — Не снимай её больше. Теперь ты понимаешь, что бывает от этого?       — Да, теперь я понимаю, — пристыженно сказала Ворожея, безвольно обмякнув у неё на руках, — Я так слаба… Даже пальцем пошевелить не могу.       — Теперь ещё труднее уходить, — сказала я, — Потому что если меня рядом не будет, кто защитит её?       — Я, — твёрдо сказал Кит, — Не строй из себя героиню, тебе это не идёт… Да ладно, не делай такую обиженную рожу, я же любя… Короче, я защищу её, Поступь. Не забывай, что я один из самых могущественных Знающих здесь.       — Да хрен ты лысый, а не могущественный Знающий, — фыркнул Вечность.       Кит так злобно на него зыркнул, что я бы на месте Вечности намочила штаны от страха, а тот и бровью не повел.       — Окей, окей, могущественный так могущественный! — миролюбиво согласился он.       Я подошла к Киту вплотную.       — Поклянись, что защитишь её, — сказала я, — Пожалуйста, не дай её погибнуть! Пусть она живет счастливо и эта штука даже на миллиметр не приблизит к ней свои гнусные лапы!       — Зачем клясться? Я защищу её, и мы оба это знаем, — сказал Кит, — Доверься мне. Я не бросаю слова на ветер. Сказал, что не прощу — значит не прощу. Сказал, что защищу — значит защищу.       — Защитит, — кивнул Вечность, — Уж я-то его знаю.       — А если не защитит, то я из него жабо сделаю! — прибавила Буревестник.       Эта осень была вообще очень плодородно: много фруктов, ягод, людей… Следом за Жюли появились тощий очкарик и Сандра. С тощим очкариком тут же подружились Блейн и Кларисса, а вот Сандра…       Когда я её в первый раз увидела, то испугалась, приняв за чудовище. Что подулать, сбил с толку тот тип у неё за спиной. Когда она рядом, атмосфера сгущается, воздух тяжелеет, становится холоднее, исчезают все запахи. Даже цветы вянут. Поэтому мы с девчонками думали, что это она принесла с собой холода.       Когда я её увидела, то меня придавило тяжестью и стало трудно дышать. Даже с зеленоволосым парнем не было так трудно. И я сразу же поняла: эту я не спасу, не стоит даже и пытаться. Себя спасти может только она сама.       Ха! Чудовище? Несущая холод? Как бы не так!  Вовсе она не страшная. Она потерянная. Тот тип почти полностью поглотил её. От Сандры почти ничего не осталось, и поэтому то, что я сначала приняла за неё, было им. По ночам я слышала, как он мучает её, воруя её сны и жизнь, нашептывая кошмары.       — Я знаю его, — говорила Кларисса, — Это про него писали в газетах. Что он разбился в Овраге Разбитых Сердец.       Что ж… Это всё объясняет. Объясняет то, что они уродливо срослись, напоминая сиамских близнецов.  Я хотела ей помочь, потому что невыносимо было видеть, как исчезает она в нем, до смерти перепуганная. Но знала, что ничего сделать не смогу, только ещё хуже сделаю.       Однако, как ни странно, именно эта извращенная форма любви помогла мне сделать окончательный выбор. Именно эти откровенные ночи с разговорами украдкой, шепотом, её молчание и порезанные вены. Сандра говорила, что я с самого начала выбрала уйти с ним. Что ж, может, она гораздо проницательней, чем думает?       Та ночь решила всё. Рядом заливались соловьи и цветы испускали прощальный аромат. позади шумно дышала она, а ей в спину дышал тот чувак.       «До смерти влюбленные», — так она называла нас. Говорила, что нам достаточно и решетки, и лоскутного неба, и осторожных прикосновений.       — Вы вместе — это что-то, — как-то признался он, — Когда вы обе рядом, мне то плохо, то хорошо. С одной стороны ты цветешь, с другой она дышит смертью. Просто жуть!       Жизнь и смерть. Прикольно.       — Их связывает недосказанность. Только она знает, в чем солгала. Оставь её: она разрушит эти цепи.       Да, та ночь всё решила. Ночь, когда до смерти влюбленные сказали свой ответ.       — Да, — выкрикнул он.       — Да, — прошептала я.       — Хорошо, — ответила Королева.       И решетка рассыпалась в прах. Мы пошли навстречу друг другу по этому праху, сначала не веря происходящему, и потому робко и застенчиво. А потом всё смелей, напорнее, настойчивей, наглее, мы уже бежали. И остановились, я — пышнобедрая, кудрявая, большеротая, пучеглазая, улыбчивая и пышущая здоровьем, и он — темноволосый, лохматый, тощий, с тонкими чертами болезненного лица.       Остановились. Все преграды пали, слева, справа, спереди и позади были бескрайние просторы и купол неба, усеянного звездами.       — Теперь я знаю, что всё это настоящее, — сказал Ворон, — И небо, и кусты, и роза… И ты. И я.       Мы замерли, робея друг перед другом. Я завороженно смотрела в серые водовороты его глаз, окаймленные прямыми ресницами и синяками. Он в восхищении смотрел в мои, зеленые, цвета лугов и полей.       Поцелуй был прощанием — горький, сладостный, робкий, жадный. Мы были неумелыми детьми и мудрыми стариками, тянущимися друг к другу и робеющими друг от друга. Мы оба знали, что это будет в последний раз — больше мы не коснемся друг друга никогда. Мы прощались — в какой-то степени мы исчезали. Точнее, мы исчезали для всего мира, а мир исчезал для нас.       Мы хотели растянуть вечность в паре секунд, не желая отрываться друг от друга. А когда всё-таки оторвались, то поняли, что поцелуй был недолгим, обрывочным. Первым и последним. Мне стало грустно и в то же время хорошо.       — Пора, — сказала Королева, — Превращение будет долгим, ребята. Наберитесь мужества.