Муза в уборе весны

      Осень ушла, раскидав шуршащие листья, сквозь которые светили тусклые лучи уходящего солнца, скрыв звёзды за серыми печальными тучами, оросив изголодавшуюся землю дождём. Осень уходила красиво — деревья зажглись красным, а трава желтым, и в лужах отражались огни засыпающего города. Осень уходила красиво — прямо как мы.       Ворон говорил, что за Прихожей всегда был вечер — лиловые сумерки, светло-синее небо, темная тень травы, стрекотание цикад и белые цветы, скрытые в мокрой листве. Земля еще хранила остатки тепла, а вот по углам затаился холод вечной зимы.       Я не видела вечера — я видела утро. Песнь соловья, первые, еще сонные лучи, прорезающие ночную тьму, бриллианты росинок, запах высохшей травы, полевых цветов и теплого хлеба, черные стрижи на фоне ярко-голубого неба.       В одном мы сходились: это было лето. Это была граница между ночью и днём, надежда и преддверие, сладостное ожидание.       Тут бесконечность обращалась в момент, секунды растягивались на столетия. Мы прожили тысячи жизней — и в то же время всегда и везде оставались собой. Мы исходили бессчетное количество путей и стерли все железные сапоги, сжевали все железные хлеба. Мы открыли все двери, до которых могли дотянуться. Одни были старыми, деревянными, набухшими от сырости, с проросшим мхом и лишайниками, но вели в оранжереи с множеством растений и созвездиями, светящими сквозь прозрачный купол крыши, библиотеки с бесконечным множеством этажей и непрочитанных книг, зал из белого мрамора со старым пыльным пианино в центре, на которое мягко опускался дневной свет. Какие-то были богато украшены, из крепкого металла, с витыми ручками, но ведущие в заплесневелый чулан, в котором нет ничего, кроме сырых свитков и черствого хлеба.       Когда мы пришли в сад Мелодии, то увидели, как по-прежнему весело и бодро журчит фонтан, брызгая на светло-розовые цветы, как поют в кронах вековых деревьев невиданные пташки, а дорожки покрыты листьями и лепестками. Сад продолжает жить, даже когда хозяйка навсегда его покинула.       — Надо присмотреть за ним, — сказала я.       — Грустно? — спросил Ворон, — Мелодия-то ушла. Навсегда ушла. Грань отпустила её, хоть и с большой неохотой.       — Немногим удается вырваться, — сказала я, — Иные платят слишком большую цену.       — Так что мы с тобой еще легко отделались, — рассмеялся Ворон, — Ну, не грусти. Хочешь, мы навестим её? Только разговаривать с ней нельзя.       Она шла по пляжу, её белое в горошек платье развевалось, как и её светлые, золотистые волосы, в которые была вплетена заколка в виде ветки. Босые ноги погружались в гальку, сизые волны гладили кромку берега, вторя ветру, резвящемуся вокруг. У скал кричали чайки, вдали мелькал в тумане корабль. На вершине утеса стоял далекий дом, гостеприимно мелькающий огнями, рядом летал воздушный змей и тянулась полоса дыма от костра. Там играла громкая музыка, а здесь был только океан, ветер да чайки.       Она шла навстречу мне, и её лицо было безмятежно. На секунду мне показалось, что она заметила меня, на секунду мне захотелось окликнуть её, но я тут же отбросила эти мысли. От неё пахло сдобой, медом и морской солью. Она прошла дальше и остановилась, повернувшись лицом к океану. Подошла ближе, погрузив ноги в прохладную воду, расставила руки, закрыла глаза и вдохнула полной грудью. Я встала рядом, притворившись, будто мы просто вместе стоим и вместе молчим, как подруги.       — Мари! Мари! Ты тут!       К нам подбежал мальчуган с виду младше неё, с дырками в бриджах на месте коленок и остренькими локтями.       — Я же просила не называть меня так, Мио. Я Мариам.       У неё даже голос повзрослел. Она ушла два месяца назад, но мне показалось, что прошло 10 лет.       — Что такое, Мари? Тебе грустно?       — Нет… Я счастлива.       По щеке скатилась слеза. Соленая, как этот океан.       — Она выбрала море, а ты выбрала тропинки. Если бы она осталась, то была несчастна. Если бы ты последовала за ней, то была бы несчастна уже ты. Очевидно, что это самый лучший исход.       — Я понимаю, но всё равно… — я вытерла слезы, — Почему я так привязалась к ней? Мы были знакомы всего-то несколько недель…       — Тут дело не во времени, просто так получилось, — сказал Ворон, — Бедная Поступь, я бы обнял тебя, но нам нельзя касаться друг друга.       Он вдруг вскочил и побежал куда-то.       — Не оглядывайся! — крикнул он, — Сиди здесь.       Я сидела на скамейке, которая вся была в остреньких листьях продолговатой формы, чертила ботинками какие-то рисунки на песке, смешанном с галькой, смотрела на центральную клумбу, залитую солнечным светом. Это вечное лето больше не приносило мне успокоение — оно плавило сердце.       На мою голову осторожно опустился венок. Я почувствовала нежный запах сирени. Ещё давно я небрежно оборонила, что это мои любимые цветы. Неужели он запомнил?       — Цветы, конечно, не такие яркие, да и половина недозревшие или перезревшие, но надеюсь, это хоть немного утешит тебя, — то ли весело, то ли грустно сказал он.       Да… Букет был не самым красивым, но мне действительно полегчало, я была счастлива, словно глупая маленькая девочка, которую впервые сводили в планетарий.       — Странный ты. Или это я странная? Вроде утешил меня, а вроде ещё хуже стало. Хуже от того, что мне грустно здесь.       Он сел рядом со мной так, чтобы я не видела его лица.       — Тебе… Плохо здесь?       Я не решилась ответить, потому что только сейчас до меня дошло, насколько он одинок. Если я уйду, то кто у него останется? Друзья либо покинули его, либо стали теми, кем лучше не становиться. Родители перестали его навещать, как только сдали его сюда. Для Халатов он безнадежный случай, набор диагнозов в медицинской карте. Днями и ночами он сидел наедине со своими монстрами в тесной Клетке, вцепившись руками в прутья решетки и глядя на лоскут неба, опасаясь, что если отведет взор, то всё исчезнет. А потом монстры ушли, как ушел и страх, и наступила тишина, стирающая границу между выдумкой и реальностью, ним и остальным миром. Его спасением и отдушиной стала ледяная пустыня, и та вскоре исчезла. А потом пришла я, веселая болтушка-хохотушка, которая все время несла какую-то бессвязную чушь и растормошила его. Болтушка, которая делилась с ним приятными снами, разбавляя вереницу кошмаров.       — Мне кажется, что я не имел право так поступать. Я создан для такого — путешествия, новые секреты, оторванные корни и мокрое оперение. А ты скорее садовая роза. Если вырвать тебя, ты завянешь.       Его голос задрожал, но он тут же совладал с собой.       — Должен был ли я отрывать тебя от друзей и посиделок на крыльце? Должен ли был я превращать весну в вечность? Этого ли я хотел? Создал я или разрушил? В конце концов, я сделал только хуже. Все, чего я хочу — это чтобы ты была счастлива. Я надеялся, что смогу сделать тебя счастливой, смогу поделиться своим светом, но мой свет черен.       И он глухо рассмеялся, и в этом смехе чувствовалась невыносимая боль и треск разбитого сердца.       — Это не твой свет черен, это тьма в тебе черна, — сказала я.       Он замер.       — И эта тьма — часть меня. Глупая девчонка, ты поверила сладким речам черной вороны, и теперь ты пропала.       Он повернулся ко мне, и его лицо исказилось кривой усмешкой.       — Ты говоришь, что Мама тебя назвала Вороном? Нет, она называла тебя не так!       — Чего?!       — Твои перья белы. Это тьма окрасила их в черный, это темная кровь поглотила тебя.       Он посмотрел на меня исподлобья, его серые глаза  налились кровью. Венок у меня на голове завял, птицы замолкли, небо заволокло тучами. Стало холодно, словно осенью, поднялся колючий ветер. Я съежилась, обхватив туловище руками. Венок сорвало с моей головы и понесло в сторону фонтана. Он скрылся в потемневших водах.       — Да что ты вообще знаешь, муза?! — вскричал Ворон.       Небо стало черным, вода в фонтане превратилась в кровь. Пение птиц обратилось в визги, деревья, словно когтистые лапы ястреба, потянулись ко мне. Меня словно пригвоздили к скамейке, хотя я в глубине души понимала, что надо бежать.       На мои колени опустилась веревка.       — Хватайся, девочка, чего сидишь?!       Я автоматически схватилась за неё, и обладатель ласкового, и в то же время резкого голоса так резко дернул, что я едва не упала.       Мы побежали прочь из потемневшего сада и оставшегося в одиночестве Ворона, а я так и не решалась задать вопрос: куда?       — Да не «от», — нетерпеливо объяснила смутно знакомая женщина, — А «к». Точнее, в центр. Прыгай!       Земля так резко ушла из-под моих ног, что я завизжала, как в фильме ужасов.       — Мне потрудятся объяснить, что тут происходит?! Обычно милый мальчик вдруг взбесился, сад потемнел, какая-то тетка поволокла меня неизвестно куда, а тут ещё и это!       — Поступь, иногда ты хорошо соображаешь, а иногда можешь быть такой недогадливой! Забыла, что ты только что про кровь говорила?       — Да я сама не знала, что несу! Слова как-то сами возникли!       — Просто рот у тебя работает быстрее головы. Муза, что ещё сказать? Хотя ты сейчас Тень. Но муза всегда останется музой, даже если превратится в бабуина.       Мы всё еще падали в кромешной тьме, пахло сыростью, плесенью и… канализацией?       — О, прости, что вспылила. Я такая импульсивная! Нетрудно догадаться, кто я.       — А мне трудно, — буркнула я, — Кто ты вообще такая и откуда столько знаешь про нас?       — Ну, знаю я только про Ворона, ведь это я открыла ему его имя.       — Разве не нарекла?       — Нет, наречь именем нельзя…  Я открыла ему его имя. И ты права, изначально его звали не Вороном, а Лебедем. Когда я встретила его, его перья уже были серы. Но в нем еще оставались силы. Он хотел стать Тенью, но для этого ему нужно было найти тебя. Он искал в толпе, на перронах, в кафе, на дискотеках. Он искал тебя везде и готов был отправиться на край мира. На что я ему сказала, что ты сама его найдешь, когда понадобиться. Вы встретитесь там, где вы свободны. Там, где общались ещё с самого детства. Мальчишка долго голову ломал, где это…       Она с умилением рассмеялась.       — Мы думали, что став Тенью, он освободится. Но от тьмы не убежать, её можно только победить.       — Ну, я уже побеждала её…       — Не-не-не. Ты её прогнала на время. У тебя нет такой власти, чтобы победить её.       Она горько вздохнула.       — Один юноша, чистый, как горный родник, смог победить тьму в той, кого любил больше всего на свете. Но для этого ему пришлось отдать своё сердце. Оно разбилось — так красиво разлетелись хрустальные осколки… Кто бы мог подумать, что такая красота окажется столь хрупка?       — Ага, кажется я знаю, ради кого он его отдал, — я широко улыбнулась, но тут же осеклась, увидев её строгий взгляд.       — Сейчас ты приземлишься. Я дам тебе клубок, один конец которого буду держать. Ты иди и разматывай его, и не вздумай отпускать, иначе никогда отсюда не выберешься.       — Что я буду должна делать?       — Ну, смотри по обстоятельствам…       — Че?! Хорошая инструкция, нечего сказать! Прямо как наш химик перед лабораторной!       — Может, тебе придется вонзить нож ему в сердце. А может, в своё… Я не могу сказать, что тебя ждет.       — Помнится, когда я ныряла за Клэр, меня спасли…       — У Клэр не настолько всё плохо… Так, всё, бери клубок и топай вперед.       Она протянула мне красный клубок.       Я опустилась на пол канализации. В стороне журчала черная кровь, с потолка слезала слизь и краска, по трубам сновали крысы. Воняло так, что уж лучше совсем не дышать.       — Это что, твой внутренний мир, Ворон? — нервно рассмеялась я, — Очень мило! Прямо как лофт Джо, местные художники бы застрелились от зависти. Ой, то такая жуть была! А всем понравилось… Хотя Пепе сказал, что его сортир выглядит лучше. Ха-ха! Смешной был мальчик. Ну и пусть идёт лесом!       Я говорила, чтобы не сойти с ума от подступающего со всех сторон дикого ужаса. Мои слова отзывались гулким эхом, отражающимся от грязных влажных стен. Крысы согласно попискивали. Вместе мы хоть как-то пытались заглушить гнетущую тишину. Я принялась петь надоедливую песню, которую одно время все время крутили по телеку и радио. А потом пела «Лестницу в небо» и «Путь в Ад». А потом Селену Гомез и Бритни Спирс. А потом пересказывала сюжет «Ханы Монтаны». А потом цитировала смешную историчку, над шутками которой ржала вся школа. А потом цитировала директора, который не шутил, но над ним тоже смеялись. Потом пародировала Зои, Клариссу, Саймона, Грега, Эрика, Клэр. Нитка почти закончилась, но пейзаж не менялся: всё та же канализация и те же крысы.       — Эй, давайте уже что-нибудь друго…       Договорить я не успела, потому что обомлела. Он сидел, прижавшись спиной к стене. О да, я это помню. Сны менялись, исчезали старые, появлялись новые, но этот оставался неизменным.       — Знаешь, ты ведь в какой-то степени застрял здесь, в этом тоннеле.       Ворон удивленно посмотрел на меня.       — Что ты вообще знаешь? Этой мой сон, а не твой. Это мои страхи.       — Ты больше не один. Пойдем домой.       — Ты знаешь, почему именно тоннель?       — Потому что… Ты в нем застрял в детстве?       — А ты догадливая… Однажды ребята решили подшутить. Они заперли меня здесь и ушли… Я тогда был слишком мал и ничего не понимал.       Его лицо исказилось страхом и болью.       — Я искал выход, пока не свалился от усталости. Я лежал на грязном полу в нечистотах, вдыхая запах гнили, и по мне ползали крысы, кусая меня. Они так громко пищали, что я не мог уснуть. Я чувствовал их коготки и голые хвосты через одежду. Они кусали мои пальцы, а я не мог даже пошевелиться, чтобы прогнать их.       — Сколько дней ты там пробыл?       — Мне показалось, что сто лет. Но мне сказали, что 4 дня. Я думал, что потом все закончится, но ночью все мои кошмары оживали. И тогда я понял, что остался здесь навсегда. Поэтому я прошу вновь и вновь черную кровь забрать меня. Но даже на то, чтобы утопиться здесь, у меня не хватает сил.       —  Пойдем домой, Ворон… Я знаю, где выход из тоннеля. Скоро все закончится.       Мы пошли вперед, шаркая по грязному покрытию. Вскоре мы увидели железную ржавую дверь. Она послушно отворилась, издав душераздирающий скрип. Свет ударил по глазам…       Я услышала звон разбитого стекла. Всё покрылось трещинами: и грязные стены, и слизистые потолки, и холодные трубы, и безмятежное летнее небо, и высокая трава, и мутная вонючая вода.       Самый главный кошмар разбился вдребезги и растворился, забрав с собой все остальные.       Но что-то еще разбилось, верно?       — Что бы вы делали без меня, ребята?       Мама стояла вдали, махая нам рукой, а в её груди на месте сердце зияла дыра.       — Мама! — хором крикнули мы.       — Ты бы не смогла, муза. И ты, мальчишка, тоже. А вот я всегда хотела уйти красиво. А это разве не красиво?       — Красиво… — прошептал Ворон, и по его щеке скатились две слезинки, — Очень красиво, Мама.       Мы помахали ей рукой. Она улыбнулась, отвернулась и ушла, растаяв на горизонте.       И теперь оперение Ворона стало белоснежным. Нет… Он больше не Ворон. Он Лебедь.       Я очнулась лежа на скамейке в саду, заботливо укрытая клетчатым пледом. Он сидел рядом, читая книжку. Тень листвы опускалась на белые страницы.       — Вау, Лебедь, ты сейчас похож на умного человека! — воскликнула я, — Тебе бы очки и костюм. И причесаться…       — Какая ты всё-таки противная, Поступь, — фыркнул Лебедь.       Я рассмеялась.       — Ты вообще понимаешь, что натворила? — мрачно спросил он.       — Что? — испугалась я.       — Ты спасла мою жизнь! — воскликнул он.       — Какой ужас. Как я посмела, — усмехнулась я, но тут же погрустнела, — А Мама приняла за меня жертву. Она и вправду настоящая мама.       — Да, — улыбаясь, сказал он, — Нежная, строгая, насмешливая, отважная. Она правильно поступила и никогда не пожалеет о своем решении. Так что и мы должны уважать её выбор.       — Но… Мне так грустно.       — Мне тоже, Элли. Мне тоже…