С подведенной бровью, с ружьем и дробью

Miliya, спасибо Вам за такие приятные слова. Посвящаю Вам! Хибари всегда удивлялся, как Тсуне удается радоваться элементарным вещам. Простым-простым. Кея не сказал бы, что она — божий одуванчик. Нет. Таким существом Босс Вонголы по определению быть не может. Именно это Хибари и удивляло... Может им она и проиграет в рукопашной, но духовно Тсуна сильнее их всех вместе взятых. Именно поэтому Хибари, придумывая совершенно нелепые, а порой и абсурдные отговорки, старался все время находиться рядом с ней. Это его обязанность как сильнейшего из сильнейших. И он бы никогда не признался себе, что влюбился в это травоядное, которое на самом деле стоит во главе могущественного альянса семей. Влюбился, как подросток... С ней, почему-то, не замечаешь течения времени... С ней не замечаешь, как секунды переходят в минуты, а минуты неумолимо перетекают в часы. С ней он спокоен и уравновешен. Никого не хочется избивать до смерти, не хочется поучать и распыляться нравоучениями. Наверное, желание находиться всегда рядом с ней значительно перевешивало все те "хобби", которыми он занимался с упоением. И неважно, как находиться... Быть немой и невидимой тенью, следующей за Боссом по пятам, охраняя ее душу и тело. Или предстать этой самой невидимой тенью во плоти. Не был Кея романтиком. Никогда. Да и не хотел им быть. Отвратно даже подумать. А она, черт побери, любила в редкие минуты отдыха почитать те самые женские романы. Нет, не бульварные... Но "Грозовой Перевал", "Джейн Эйр", "Гордость и предубеждение", "Эмма" — были ее любимыми. Он знал это. Видел затертые до дыр страницы дряхлые, трухлявые обложки. Савада любила такие книги, предпочитая их новым. С Боссом всегда должен был кто-то находиться. И даже вечерами, когда она была слишком уставшая, засиживаясь до ночи, Хибари находился рядом с ней. И ему было плевать, что завтра ни он, ни она не выспятся. Тсуна порой улыбалась, смотря в потрёпанные страницы. Хотя юмора там, как такового, и нет... От чего улыбалась? Снова неизвестно. — Хибари, — она отвлеклась от чтения и обернулась, в поисках своего Хранителя. На часах было давно за полночь, но и сна ни в одном глазу. — Да? — за сухостью в голосе, сравнимой с засухой в пустыне, отвечает Облако. Голос охрипший, ломкий… Слишком долго молчали. — Ты… ты можешь идти спать, правда. Я тут допоздна. Тем более, надо еще эту тонну макулатуры, принесенную Занзасом, разобрать. А у вас завтра тяжелый день… — Не имею права тебя оставлять одной, а ты знаешь правила, Тсуна. Гокудера Хаято, что смирился с ролью Правой Руки, который не может находиться со своим Боссом двадцать четыре часа в сутки, пообещал Хибари на клочки порвать, если с Десятой что- либо случится… Хибари тогда лишь саркастично вскинул брови. Его? Разорвать? Уж не все ли «голосовали» за Кею, когда выбирали того, кто имеет право находиться с Тсуной все время? На правах Сильнейшего Хибари выиграл эти негласные «выборы». А теперь не жалеет… — Знаю, но… — Никаких но. — Хибари! — Что? — Я здесь буду спать! Он в первый раз это слышит, но на деле… но на деле ему не раз приходилось брать на руки легкую, как пушинку, Тсуну, и относить в спальню. Или накрывать своим пиджаком, когда она, перед тем как заснуть, просто умоляла оставить ее в кабинете. Хибари знал, что ей нравится его одеколон. Она не раз это говорила, покраснев после сказанного. Кея лишь кивал, и они продолжали путь. Когда после задания, она ежилась от пронизывающей насквозь прохлады, Кея точно также снимал пиджак и накидывал его ей на плечи. Она всегда благодарно улыбалась и куталась в него. Думая, что мужчина не видит, всегда поворачивала голову и, прикрывая глаза, вдыхала запах, ставший этаким знаком, что Хибари рядом. — Ну и спи… кто тебе мешает? — сухость в голосе хрустит и трескается. Скоро совсем исчезнет… Тсуна лишь приподняла уголки губ и, вскочив с дивана, подошла к Кее. А потом, встав на цыпочки, так искренне, немного наивно обняла, носом уткнувшись ему в шею. И руки Хибари ложатся ей на талию, притягивая ближе. Она слишком устала. Он уже буквально выдохся… Обоим хочется покоя. Он что-то шепчет на ухо, она лишь кивает… Кабинет остается в гордом одиночестве, с раскрытой книге на диванчике.