***
Около трех минут Джастин молчит, а Макензи не решается задавать каких-либо вопросов, ибо до сих пор отходит от такого «приятного» знакомства с какой-то Евой. Не то, чтобы ей обидно, она просто не понимает, как в одном человеке может уместиться столько желчи. Двое бесцельно бродят по коридорам второго этажа, уставленному журнальными стеклянными столиками с вазами на них, креслами, обтянутыми кожаной обивкой, кое-где стоят небольшие стеллажи с книгами (вряд ли у актрис есть время читать). Бибер толкает какую-то дверь, и открывается вид на просторный балкон с ограждением. Отсюда можно увидеть небольшой бассейн, располагающийся во дворе, мангал, пару шезлонгов и множество пожелтевших листьев, плавающих в воде. Осенью здесь немного уныло. Присаживаясь на скамейку, Джастин приглашает Макензи присесть напротив – на соседнюю скамью. Покорно присев, она перекидывает ногу на ногу, отмечая, что даже учитывая что они на балконе, тут не холодно. Девушка понимает, что и тут полы с подогревом. — Эндрю попросил нас заботиться о тебе, — начинает Бибер, сцепив пальцы и смотря куда-то далеко. Макензи хмыкает. После случившегося ей трудно верить в заботу отца. — Мне это не нужно, — говорит она, пожимая плечами. — Нужно, — восклицает режиссер, резко посмотрев на девушку строгим взглядом, — ты не представляешь, как мои актрисы порой изматываются и какие трудности в работе могут возникнуть. Я не хочу, чтобы с тобой случались неприятные ситуации. Сначала Кензи кажется, что он заботится или флиртует, поэтому по её рукам проходит легкая волна дрожи. Сначала ей приятно, что о ней заботится такой привлекательный мужчина, даже ощущает себя какой-то школьницей, получившей свидание от самого красивого парня в школе. Но потом до неё доходит, что это не более, чем его обязанность. Джастин сам говорил, что это его работа – заботиться об актрисах. И от этого, почему-то, она чувствует укол разочарования. — А что, если они случатся? — спрашивает она, подняв голову, — трудности всегда бывают. — Если они случатся, то моей задачей будет их устранить. Макензи опускает взгляд на свои сцепленные пальцы, перебирая их и не находя никаких слов для ответа. Отчасти ей не нравится чувствовать себя ребенком. Может, она и самая младшая среди них всех, но её напрягает такое отношение к себе. Хотя и понимает сама, что не сможет за себя постоять. Особенно в компании той Евы, которая, видимо, не всем здесь нравится. — Когда ты потеряла девственность? — невзначай спрашивает Джастин, чуть склонив голову вбок и откинувшись на спинку скамьи. Уитфорд тяжело сглатывает, решая, что ей послышалось. Она поднимает голову и приоткрывает губы в немом вопросе, но потом решает задать его вслух: — Что? — Я спросил, когда ты потеряла девственность, — уже тверже повторил мужчина, своим настойчивым взглядом вынуждая девушку сказать. Некоторые события, случившиеся в жизни, иногда нужно забыть и не вспоминать о них никогда. Что-то вроде некого табу, которое делает больно каждый раз, когда о нем напоминают. Именно поэтому у Макензи щелкнуло где-то в груди слева. Она тяжело вздохнула, проводя рукой по волосам и убирая их с плеч. Не знает, с чего начать, потому что до этого момента эта тема не поднималась. И слава Богу. Джастин терпеливо ждет ответа, смотря прямо на девушку, которая не может найти себе места. Посмотрев на него один раз, она понимает, что от этого разговора ей не отвертеться. Поэтому, пытаясь сделать так, чтобы голос не дрожал, она начинает свой рассказ.***
— Макензи, дорогая, спускайся, ужин уже готов, — сообщает приятный женский голос за дверью комнаты двенадцатилетней девочки. — Сейчас спущусь, тётя Мия, — отвечает девчушка, снова посмотрев на себя в зеркало. Шаги по ту сторону двери начали отдаляться, давая понять о том, что тётя Мэй спустилась вниз к остальным. Макензи вздохнула, любуясь своим отражением и представляя, что она диснеевская принцесса. На худощавом аккуратном теле девочки надето молочного цвета платье с пышной юбкой и узкой талией. Рюши на плечах и подоле похожи на маленькие облака, вздрагивающие каждый раз, когда Макензи совершает телодвижения. Ей кажется, что она была рождена для этого платья – настолько ей в нем комфортно. Она выглядит великолепно, и она сама не может поверить в свою красоту. Она представляет, что сейчас взмахнет рукой и под её пальцами возникнет волшебная пыльца, творящая волшебство. Кензи улыбается от одной только мысли о том, что она и вправду выглядит, как принцесса или фея, которая живет в большом замке и влюблена в своего принца. Стук в дверь возвращает её в реальный мир, где нет ни пыльцы, ни замков, ни принцев. Один лишь запах индейки, тусклый свет настольной лампы в комнате и запятнанное зеркало. — Тётя Мия, я же сказала, сейчас приду! — громко оповещает Кензи, поправляя лямки платья на плечах. Когда дверь комнаты открывается, девочка бросает взгляд и видит на пороге Дейл – сын тёти Мии. Дейлу четырнадцать, и он в точности копия своего отца – такие же темные короткие волосы, большие черные глаза и синяки под ними. Это не недосып, а наследственность, но Дейла это не портит – он все равно остается красивым. Когда Кензи видит Дейла, она улыбается и раскидывает руки, крутясь в своем платье. Остановившись, она смотрит на мальчика. — Не правда ли оно красиво? — спрашивает она, пытаясь пародировать манеру речи диснеевских принцесс. Дейл закрывает за своей спиной дверь, слабо улыбаясь и смотря на девочку. Его взгляд скользит по всему телу девочки, и это ей льстит – она чувствует себя супер красивой. — Зачем ты закрыл её на замок? — нахмурив брови, спрашивает девочка. — Не люблю, когда мешают, — пожимает плечами Дейл, подходя ближе к девочке. Он сует руки в карманы своих светлых штанов, становясь позади Кензи и смотря на неё в отражении зеркала. Она чувствует его опаляющее дыхание прямо в шею, и какое-то темное и странное чувство наполняет её с ног до головы. Электрический разряд проходит и тогда, когда Дейл наклоняется чуть вперед, к её левому уху, и шепчет: — Ты просто прекрасна. Слабая улыбка на девичьих губах, но легкая тревога не дает мыслить нормально. Кензи не понимает, что происходит, и она не понимает, почему Дейл обвивает руки вокруг её талии, совсем легко её сжимая. Дейл оставляет легкий поцелуй на изгибе девичьей шеи, и Кензи хватает ртом воздух, чувствуя, как его катастрофически не хватает в комнате. Резко температура становится высокой, потому что Дейл совершает какие-то странные и непонятные ей действия. У нее подкашиваются колени и выступает пот на ладонях, и она не может сдвинуться с места. Девочка тяжело выдыхает, когда чувствует, что Дейл расстегивает молнию на её спине, и теплые ладони касаются лопаток. — Что т-ты… делаешь… — отрывисто спрашивает она дрожащими губами. — Никто не узнает, Кензи, — Дейл поднимает голову, прижимаясь к девочке щекой, — мы можем сделать это, и никто не узнает. — Но я.. — Тшш. Расслабься, детка. Кензи замирает, слеза срывается с ресниц и падает на пол. Она смотрит на себя и на происходящее через отражение зеркала, и ей страшно, потому что какие-то новые и жгучие чувства давят на неё изнутри. Она запутывается в себе, и ей ужасно жарко. Даже тогда, когда Дейл полностью стягивает с неё платье. Он толкает её к узкой кровати у стены, выключая свет настольной лампы и ложась сверху. Дейл скидывает с себя клетчатую желтую рубашку, налегая на хрупкое тело своим крепким. Он чувствует, как сильно дрожит грудь и живот Кензи, и его это начинает раздражать. — Расслабься, я сказал, — после этих слов он примыкает к её губам. Но расслабиться не удается. Девочку всю ломает изнутри от захватывающих её чувств, она знает, что такого не должно было случиться. И когда это заканчивается, когда спустя пятнадцать минут Дейл уходит, оставив её лежать в кровати голой, она понимает, что потеряла часть себя. У неё ужасно болит между ног, и она чувствует, как кровь медленно вытекает из неё, а голос, кажется, пропал, и не потому, что она кричала, а потому, что она опустошена. Двенадцатилетняя девочка познала боль, с которой не справляются тридцатилетние. Двенадцатилетняя девочка поняла, что её тело теперь предназначено только для одного, и ей противно от самой себя. Двенадцатилетняя девочка задыхается от слёз. С двенадцати лет Кензи не хочет ничего другого, как простить себя и свое отвратительное оскверненное тело.***
Макензи смахивает ладонями слезы, появившиеся на глазах, и игнорирует взгляд Джастина. Он смотрит пристально, прямо на неё, не желая верить в то, что услышал. Хлопает ресницами, чувствуя внутри какую-то непонятную агрессию. Его кулаки сжимаются, но он с выдохом их разжимает. Эти плечи, эти глаза, эти руки, эта грудь, эти ноги – всё в ней теперь кажется Джастину совсем другим. Он представляет, как она ненавидит каждый участок своего тела, и ему стыдно держать её здесь, но он уже ничего не может сделать. То, что случилось, теперь никогда не изменить, невозможно даже повлиять на это. Макензи приходится справляться с этим в одиночку. — Ты рассказывала кому-нибудь? — спрашивает Бибер совсем тихо. — Нет, никому, — качает головой девушка, шмыгнув носом и тут же вытерев его рукой. — И Эндрю тоже? — Если я сказала «никому», значит я это и имею ввиду, ладно? — Кензи чуть повышает голос, слыша, как в ушах стучит кровь. Господи, как ей стыдно. Ей стыдно даже не за то, что она устраивает истерику, а за то, что пустила абсолютно незнакомого человека в свой разрушенный мир, а он только делает хуже. Зачем она вообще что-то рассказала Джастину? Он намеревается зарабатывать на ней, а она открывает ему душу. Глупая, глупая Макензи. Она быстро проводит руками по волосам и вытирает лицо, поднимая его вверх, чтобы слезы скатились по вискам. Уставившись в тусклое темно-серое небо, она не понимает, как боль из прошлого может ощущаться и в настоящем. Как будто снова на коже чувствуются эти грязные руки, эти отвратительные приглушенные стоны и… Боже, Макензи снова задыхается. Она ненавидит его. Ненавидит себя, ненавидит своего отца, и Джастина она тоже ненавидит, потому что он смотрит на неё взглядом человека, который на улице увидел бездомную собаку. Эти чувства никогда не угаснут, эта боль вечно будет храниться где-то в потаённом уголке сердца Кензи. И ей не нравится, что кто-то просто так ворвался и заставил слабые места снова болеть, с новой и сокрушительной силой. Девушка поднимается со скамьи, намереваясь уйти, но слышит голос Джастина позади: — Стой, Макензи.. — Нет! — она резко разворачивается, глядя на растерявшегося и огорченного этой историей Бибера, — ты мне не психолог и не отец, чтобы я рассказывала тебе что-то подобное, и мне не нужна твоя жалость, понятно? — Ты сама мне рассказала, я не заставлял тебя это делать, — Бибер ненавидит женские истерики. Да, тут она весомая, но беспочвенная. Он ведь и правда не заставлял её рассказывать о таком личном. Могла бы и отказать. Макензи издает что-то вроде рычания, как у обессиленного животного, который старается убежать от хищника. Она и не надеялась, что Джастин её поймет, но мог хотя бы не делать хуже. Просто дать ей уйти от него и успокоиться. Но хочет она того или нет, Бибер не такой человек. И когда девушка снова разворачивается, мужчина догоняет её и хватает за локоть, притягивая к себе. Она врезается в его крепкое напряженное тело, от которого исходит приятный аромат дорогого одеколона. Ей не нужна его жалость, как он не может понять? Она стучит ослабевшими руками по его торсу, желая вырваться из такой хватки, но Бибер обворачивает руки вокруг её плеч и прижимает к себе, терпеливо выжидая, когда эта драма уже закончится. Он слышит всхлипы, ругань и звук совсем слабых ударов по его телу, но ему все равно. Он изучил женщин, и понял, что нужно дать им время остыть, когда такое происходит, но все еще находиться рядом. Макензи сдается, опустив руки и снова начиная неистово рыдать. Боль то ли от прошлого, то ли от настоящего, почему-то решила ударить по ней именно сейчас, и ей так сильно хочется ничего не чувствовать, она бы все отдала за то, чтобы просто уснуть и не проснуться. Поняв, что она перестала предпринимать попытки избить его, Джастин чуть расслабляет руки и просто прижимает к себе девушку, положив подбородок на её макушку. Он прикрывает глаза, гладя её одной рукой по волосам. — Чувствую, сложно с тобой будет, Уитфорд. Она не отрицает этого, потому что ей самой сложно справляться со своим характером и мыслями. Ей нужно убежище, отдых от всех трудностей, ибо она всего лишь подросток с плохим прошлым и, она уверена, таким же будущим, если останется здесь. Но если что-то плохое случается, нельзя уже на это повлиять. Предоставляется лишь возможность повлиять на свою реакцию и мысли, поменять точку зрения. Возможно, если посмотреть на глубокую рану с другой стороны, то можно узнать, что она не так уж и глубока. Но пока Кензи видит всё своими глазами. Глазами той двенадцатилетней девочки, которая навсегда запомнила эти ощущения, стены и потолок той самой комнаты, запомнила вид пятна крови на простыне под своими бедрами. Джастин отпускает её из своих объятий, и она молча вытирает свое лицо и опять поправляет волосы, думая, что выглядит чересчур ужасно перед мужчиной. Он спрашивает: — Полегче? Она кивает один раз головой, понимая, что боль и истерика потихоньку умаляется. Кензи смотрит на Джастина, который говорит «хорошо» и подходит к двери, ведущей в тот же коридор второго этажа. — Спасибо, — приглушенно говорит Макензи, смотря на Джастина. Он поворачивает голову, а потом разворачивается сам. Тяжело вздыхает. Его безмятежный вид придает некого спокойствия Макензи, как будто когда она смотрит на него, ей дышится гораздо легче. Она замечает красивую полу-улыбку, посвященную ей, а потом слышит: — Я позабочусь о том, чтобы ты была в порядке.***
может, ты можешь изменить меня,
может, ты сможешь стать светом, который откроет мне глаза,
исправит все мои ошибки...