Пожиратель на полставки

      Звёздное небо сейчас было особенно прекрасно. С чёрного купола, усыпанного мириадами бриллиантов, срывались яркие маленькие кусочки света, кружась в причудливом танце. Один такой кусочек шмякнулся на моё лицо, разнося по коже морозную прохладу.       Контроль над телом постепенно возвращался, и вместе с ним обострялись чувства: леденящий мороз «ненавязчиво» давал о себе знать, а правую руку пронизывала жуткая боль. Каждый вдох давался с огромным усилием, будто лёгкие намертво привязали к позвоночнику, а наливающиеся свинцом веки всё норовили закрыться, чтобы скрыть от меня красоту ночного неба.       Шевельнув головой, я обнаружила на себе огромные деревянные балки, придавившие меня к полу. Разрази меня Мерлин! Это же крыша… точнее, была крышей когда-то.       Кое-как скинув с себя тяжёлый груз, я осторожно села, осматривая руку. Кисть болталась словно «неродная», алая кровь струилась из раны, стекая по запястью на штаны, а белая кость, прорвавшая сухожилия и мышцы, неестественно выпирала.       Паника неприятным комом подступила к горлу, и в голове суматошным беспорядком закружилось множество вопросов. Как?! Почему?! Зачем?!       Вдох… выдох… Изо рта вырвалось густое облако пара вместе со вскриком, растворившемся в мёртвой тишине. Так, Амелия, ты вроде как жива и помнишь своё имя. Прогресс на лицо. Нужно сделать что-то с рукой, иначе умрёшь от потери крови или ещё какой-нибудь заразы.       Осторожно поднявшись на ноги, я осмотрелась. Кажется, это полуразрушенный дом… Повсюду валялись обломки крыши, какие-то игрушки, разломанная мебель, а многолетний слой пыли скрывал свежевыпавший снег.       Найдя ткань, служившую ранее шторами, и недлинную доску, я наложила шину.       Надо… надо выбираться отсюда. Перешагивая через препятствия, я вышла в подобие коридора. Внутренние стены были разрушены почти до самых оснований, а прогнившие двери еле-еле держались на нижних ржавых петлях.       Я спустилась по скрипучей лестнице и, очутившись в затуманивающей глаза кромешной темноте, тотчас врезалась во что-то смутно напоминающее диван. Нащупав ориентир в виде стены, я в неведении вышла из злополучного дома и обомлела.       Память начала возвращаться обрывками, глаза наполнились влагой, а кожу стали обжигать горькие слёзы. Стоял последний июльский день, жара была настолько невыносимой, что хотелось наколдовать спасительный дождь, проходил скромный семейный ужин, а потом… Потом была лишь тьма.       Вот почему я ориентировалась в пространстве, вот почему смогла выйти по кромешной темноте наружу! Это мои родные просторы! Годрикова впадина — место, где я родилась, где провела всё детство и где… И где…       От былой простодушной атмосферы, царившей в фамильном доме Поттеров, не осталось и следа: деревянная крыша обвалилась под нещадным напором времени, стёкла во всех окнах разбились вдребезги, серая штукатурка полопалась и в некоторых местах даже отвалилась целыми кусками — в общем, остался лишь каркас здания.       Крохотная деревушка, отпечатавшаяся в памяти как доброе поселение, где издавна бок о бок жили маглы и волшебники, истощилась. Свет в окнах однообразных домов не горел, из старинного бара не доносились повеселевшие от алкоголя разговоры — не было ни одного упоминания, что здесь остался хоть кто-то. Единственными заблудшими гостями были лишь большие хлопья снега, падающие плотной стеной и хоть как-то оживляющие наводящую тоску обстановку.       Ноги сами принесли меня на главную площадь к высокой каменной стеле, которой на моей памяти здесь никогда не было. Как только я подошла достаточно близко, резкие очертания обелиска растворились, и моему взору предстал памятник.       Каменные изваяния в точности повторяли черты членов моей семьи: отец, я и мать, сидя на небольшом камне, склонились над младшим братом.       Смахнув с железной таблички нанесённый бушующей пургой снег, я прочла приписку:       «Светлой памяти Лили, Джеймса и Амелии Поттер, трагически погибших в ночь 31 июля 1981 года от руки тёмного волшебника.»       Значит, я и моя семья погибли?! Но… но… Но я же жива?! Рука сломана уж очень правдоподобно, дрожь от морозного холода сводит скулы так, что зуб на зуб не попадает. Я не прохожу сквозь предметы, как привидения в Хогвартсе, не свечусь призрачным светом, да и тело имеет вполне целостную оболочку.       Чтобы подтвердить или, наоборот, опровергнуть свои опасения, я побрела к местному кладбищу. Проходя меж могильных плит, местами расставленных в хаотичном порядке, местами — в ряды, за прикладбещенской церквушкой я нашла то, что, собственно, и искала. Рядом с могилой деда по папиной линии появились ещё две, датированные одним и тем же злополучным днём — родительская и… моя. Причём моя могила была более-менее ухожена, по сравнению с остальными: сугробы снега расчищены, памятник стоит ровно и не потрескался от времени.       Ноги подкосились, я упала на колени, а поперёк горла встал немыслимый ужас, как застревает ненароком проглоченная рыбная кость, что ни вытащить, ни прокашляться. Так не бывает… Так не может быть. Мозг отказывался верить в происходящее, подсовывая ложные догадки.       К надгробной плите с моим именем был прислонён небольшой венок с алыми розами, присыпанный снегом, но ещё сохранивший свою свежесть из-за морозного воздуха. Надо же, кто-то оплакивает мою смерть… Но кто?       И что теперь? Что делать теперь? Меня… не существует? Что, чёрт возьми, мне теперь делать?!       Так… так… спокойно, Амелия. Это какая-то вопиющая ошибка или несмешной розыгрыш. Нельзя поддаваться панике. Но как не поддаваться, когда я стою у своей собственной могилы?!       Кровь пульсировала в висках, а зубы стучали друг о друга как сумасшедшие: мне больше нельзя оставаться на улице, иначе умру, видимо, во второй раз и теперь уже от холода, а куда идти — я понятия не имею.       Почему-то сразу подумалось о дядюшкином доме, в котором мне всегда были рады, и, утерев слёзы и взяв себя в руки, чтобы не расщепиться и не потерять по дороге ещё и здоровую руку, я перенеслась к дому номер двенадцать, находившемуся на Площади Гриммо.       Пятиэтажный дом ни капли не изменился с моего последнего визита: всё так же был темен, пылен и казался как всегда пустующим.       Здоровой рукой я потянулась к серебряному молоточку в виде извивающейся змеи, и от одного удара выкрашенная в чёрный цвет дверь отворилась с противным скрипом.       — Сириус! — проскальзывая внутрь, позвала я крёстного, но голос осип и на деле казался мышиным писком. — Сириус!       Из царившей в доме темноты никто не ответил, но я отчётливо слышала приближающиеся мелкие шажочки со стороны лестницы, а потом в меня полетели железные предметы, чем-то смахивающие на столовые приборы.       — Эй, больно! — я потёрла ушибленный лоб, который заболел от удара, кажется, вилки и начал пульсировать.       — Я говорил госпоже, что это не конец, — проговорил скрипучий голос откуда-то снизу и продолжил невнятно причитать дальше.       — Узнаю знакомое брюзжание, — я нервно усмехнулась. — Кикимер, почему тут так темно? Включи свет.       Пробурчав ругательства, существо зажгло все оставшиеся в доме свечи по щелчку пальцев. Стараясь не смотреть на старого домового эльфа, я прошла в столовую.       Просторной комнатой, в которой раньше собирался Орден Феникса, будто не пользовались целую вечность. Повсюду валялись дохлые насекомые, пауки оплели паутиной все углы, и я уже молчу про количество плесени и пыли.       Да, этот дом при Сириусе не славился чистотой, потому что домовик специально ничего не чистил, даже под прицелом волшебной палочки. Но в некоторых «нужных» комнатах всё-таки поддерживалась какая-никакая чистота, дабы создать видимость обжитости и, конечно же, ради комфортного времяпрепровождения в этом доме.       — Где Сириус, Кикимер? — спросила я, плюхаясь на более-менее чистый стул.       Согнувшийся в три погибели эльф залез на стол и принялся расхаживать взад-вперёд, бурча что-то себе под нос и оставляя пыльные следы от своих лапок на деревянной крышке стола.       — Кикимер?       — Если бы госпожа узнала, что её дом снова осквернили предатели крови, — он начал верещать, а длинные уши встали на дыбы от злости, — госпожа бы высекла бедного Кикимера.       — Кикимер, — я нахмурилась, осторожно кладя сломанную руку на покрытый пылью стол, — где Сириус?       — Мерзкий выродок разбил родной матери сердце, — домовик продолжал нудить и нести откровенную чушь. — Хозяин был глуп, за это и поплатился.       — Кикимер, где Сириус? — повторила я настойчивее.       — Противная девчонка тоже должна быть мертва, но она сейчас здесь, — протянул он по-сумасшедшему, — если бы моя бедная госпожа знала, что…       — Почему я должна быть мертва? — я подскочила с места и начала одной рукой трясти старого эльфа.       — Потому что мерзкая полукровка должна быть со своей мерзкой полукровной семьёй, — злобно выпалил он, брызжа слюной, но потом смягчился. — Если бы моя госпожа знала, что её дом снова оскверняют, она бы засунула Кикимера в глубокий колодец.       Я выпустила эльфа и растерянно осела на стул, вспоминая, что в подобной манере Кикимер общался и с дядей: нахамит и нагрубит, попутно исполняя приказы.       — Почему ты меня слушаешься? — удивилась я.       — Потому что Кикимер призван служить благородному дому Блэков всю жизнь, — он выпучил свои и так огромные красноватые глаза, и его длинный нос задёргался в беспокойствии. — Если бы моя госпожа знала, кому сейчас обязан прислуживать Кикимер…       Я тяжело вздохнула, понимая, что никакой ценной информации из домовика выудить не удастся, но тот почему-то, хоть и нехотя, выполняет мои приказы.       — Кикимер, ты можешь вылечить мою руку? — устало спросила я, и эльф подпрыгнул от подобной «непозволительной» просьбы. — Пожалуйста, Кикимер, срасти кости на моей правой руке.       — Если бы старая госпожа знала, какой грязной полукровке помогает Кикимер, она бы привязала Кикимера к метле и пролетела бы с Кикимиром по всему миру, — эльф всё-таки вылечил мою руку, хоть и сопровождал лечение своим бесконечным брюзжанием.       Когда кости с неприятным хрустом срослись, я сняла смоченные кровью и снегом самодельные бинты и оценила работу:       — Спасибо, — домовик послал полный брезгливости взгляд и продолжил бормотать гадости про меня. — Кикимер, ещё одна просьба: достань мне волшебную палочку, пожалуйста.       — Ох, бедная моя госпожа… — на этих словах, превратившись в туман, эльф-домовик растворился.       Наконец я вздохнула спокойно, хоть всё равно и не понимала, как Сириус мог ненавидеть этого домовика. Он просто старый обезумевший эльф, проживший в одиночестве много лет, выполняя приказы своей «госпожи» с портрета. Сам дядя сбежал от своей матушки, так ещё и был не доволен, что она промыла его домовику мозги.       — Кикимер стащил у грязного простофили палочку и принёс мерзкой полукровке, — эльф появился словно из ниоткуда и бросил передо мной волшебную палочку.       — Что ты сделал?! — удивлённо воскликнула я, а эльф даже ухом не повёл. — Ты её украл?!       — Неблагодарная девчонка! — оскорбился он. — Полукровка приказала бедному старому Кикимеру найти палочку. Кикимер принёс, а предательница крови ещё и нос воротит.       Устав от бесконечных ругательств домовика, я схватилась руками за голову и, стараясь заглушить мыслями дребезжание эльфа, стала думать, что делать дальше.       Ладно, какая-никакая, но палочка есть, смогу колдовать… Наверно.       Как бы тяжело ни было осознавать, но, кажется, меня считают мёртвой. Но я не видела могилы брата, значит, он жив? И как мне его найти?       Дамблдор! Мне нужен Дамблдор! Только он сможет объяснить мне всё, что случилось.       — Кикимер, пожалуйста, перенеси меня в Хогвартс, — попросила я, забирая украденную домовиком палочку со стола.       На удивление, Кикимер не начал противиться и говорить гадости, а ухватился своей дряблой сморщенной рукой за мою и в тот же миг перенёс меня в загаданное место, испарившись сразу же, как только земля почувствовалась под моей пятой точкой, упавшей тяжеленным грузом на холодный пол.       — Люмос, — наколдовала я на конце палочки небольшой сгусток света и поднялась на ноги.       Мне показалось «слегка» странным, что ночью в коридорах школы не горел свет ни от одной свечи. С каких пор Хогвартс экономит парафин? А если кто-то ненароком сломает себе что-нибудь, кто за это отвечать будет?       Удивляясь своим мыслям, я подбрела прямо по коридору, в котором меня бросил Кикимер. Я даже понятия не имела, где находилась, но почему-то была уверена, что шла в верном направлении.       Пока я плутала по бескрайним коридорам, моему взору не встретилось ни единой души: ни студентов, ни профессоров, ни призраков и даже живых картин не было и в помине.       — Отбой только для избранных что ли? — на весь коридор прогремел скрипучий голос, разносясь эхом, кажется, по всей школе.       Пока шаги медленно приближались ко мне, я стояла на месте как вкопанная, будто меня действительно словили на чём-то противозаконном, а скромный огонёк на конце моей палочки в панике потух.       — Ещё и без формы! — светя старым ржавым фонарём мне в лицо, проговорил мужчина, которого я бы меньше всего хотела увидеть одним из первых. — Какой факультет?!       — Гриффиндор, — вырвалось у меня, а губы завхоза Хогвартса скривились в недружественном оскале.       Филч подошёл ближе и, согнувшись надо мной, сделал глубокий вдох, словно вкушая весь спектр страха, что я сейчас испытывала.       — Жаль, что все провинившиеся отправляются к директору, — выдохнул он мне в лицо свой гнилой запах изо рта и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, зашагал вперёд. — За мной! — рявкнул он через спину, и я побежала за ним, еле поспевая за его размашистыми шагами.       Всю дорогу до директорской башни Филч, блестя впереди лысыми проплешинами на голове, что-то причитал про учеников, мол, какие все бездари и совсем распоясались. Впрочем, ничего нового я от него не услышала.       Наконец, дальнейший путь преградила уродливая каменная горгулья, гордо охраняющая вход.       — Асфодель, — назвал Филч волшебный пароль, и стена раздвинулась, открывая проход.       Я была поражена, что Дамблдор в кои-то веки поставил паролем не любимую сладость, а растение.       — Долго ещё будешь стоять? — поторапливал мужчина, толкая меня на движущуюся винтовую лестницу.       Вскоре мы поднялись на самый верх, и Филч с довольным видом, что поймал «наглого» ученика, постучал серебряным молотом по тяжёлой деревянной двери, которая сразу отворилась.       Всё в директорском кабинете с моего последнего визита сюда разительно отличалось от прошлого убранства: здесь больше не пахло сладостями, которые всегда любезно предлагал великий волшебник, на полках не стояло всяких интересных научных штук, выпускающих дым и издающих странные звуки, на положенном месте не следил за каждым шагом важный страж Фоукс, портреты бывших директоров и директрис не висели на стенах, а также освещавших кабинет свеч было вдвое меньше.       Здесь больше не было домашнего уюта, не было той изюминки, только при одном взгляде заставлявшей понять, что здесь живёт немного странный волшебник. Всё было в точности наоборот. Повсюду главенствовал порядок, граничащий с дотошностью; разноцветные склянки на полках, казалось, были расставлены по линейке, книги рассортированы по размеру и алфавиту.       — Вот, очередной нарушитель спокойствия, — с раздуто-гордым видом уведомил Филч и с силой толкнул меня вперёд так, что я чуть не распласталась по полу, — гриффиндорцы всё никак не успокоятся.       За громадным письменным столом на когтистых лапах, напоминающих львиные, не поднимая головы сидел мужчина, чёркающий пером что-то на пергаменте с особой занятостью.       — Вы свободны мистер Филч, — проговорил он устало, продолжая усердно писать.       Завхоз Хогвартса буркнул что-то невнятное и удалился, а я продолжила с интересом рассматривать мужчину.       Конечно же, это был не Дамблдор. Не было длинной седой бороды, не было искрящихся добротой мягких глаз, как и не было ни одного напоминания о великом волшебнике.       Чёрные как смоль волосы спадали почти до плеч, прикрытые глаза бегали по бумаге, а губы бесшумно проговаривали слова, которые мужчина записывал. Чёрный сюртук со множеством пуговиц был застёгнут до самой последней, вплоть до самого горла.       Черты лица были мне знакомы, но я не могла вспомнить, где могла его ранее увидеть. Но когда мужчина поднял изучающий взгляд чёрных глаз, озарение всё-таки снизошло:       — Северус?!