Пожиратель на полставки

      Заклинание «Сектумсепмпра» стало моим первым шагом и большим прорывом в Тёмных искусствах. Когда мой окрепший, вкусивший силу мозг понял, что многие уже известные заклятия состоят из латинских слов, я спросил себя: «А чем я, собственно, хуже других заклинателей?». И оказался вполне себе неплохим составителем новых, доселе не придуманных заклинаний.       «Рассечь навсегда» в переводе с забытого языка означало Сектумсемпра. Заклинание рассекало плоть врагов действительно навеки, если те не знали контрзаклинания, а если им не была оказана медпомощь вовремя, то и вовсе имели шанс истечь кровью. За свою жизнь я достаточно насмотрелся на ужасы, сотворённые моим заклинанием, однако интерес Амелии к нему меня настораживал.       Я всё чаще ловил девушку за просмотром некоторых темнейших книг из моей библиотеки, она всё чаще опаздывала ко мне, зачитываясь ими в своих покоях, а однажды я даже застал её с моим заместителем в его кабинете. Лучше бы она мне изменяла, Мерлин меня раздери. Но нет же, оказалось, что она уже несколько дней подряд расспрашивала Капитанова, заимев тем самым личного секретаря по Тёмным искусствам.       Амелия медленно отклонялась от своего закоренелого убеждения о ненависти к Тёмной магии, и впервые в жизни я этому не радовался. Попытки поговорить не увенчались успехами. Она отмахивалась и говорила, заимев безобразную привычку цитировать Дамблдора, что её любопытство вызвано «исключительно академическим интересом».       Может быть, я боялся, что в какой-то момент увижу вырвавшуюся из её палочки зелёную молнию? Или переживал, что тьма не так проста, как кажется, и её светлая душа, соприкоснувшись с моей, могла заразиться этой тёмной скверной? Хотел бы я посмотреть сейчас на своего боггарта, чтобы разобраться, да лишних не имелось.       И в очередной раз, когда она не пришла после отбоя в мой кабинет, я не выдержал, наложил на себя невидимость и наперекор разуму, ведь с Амелией соседствовала МакГонагалл, отправился в её покои.       — Господи, Северус, — шикнула Амелия, закрыв дверь за мной, — с ума сошёл сюда приходить?       Я промолчал, обведя взглядом её кабинет, и рывком отворив вторую дверь, вошёл в спальню. Амелия обставила комнату примерно также, как в доме на Площади Гриммо. Кровать с красным балдахином, шкаф с ручками, имитирующими золочёные головы львов, а под потолком — светящиеся бабочки. Всё такое амелиевское, кроме выделяющегося тёмного пятна на бордовом кресле.       — Что это, Амелия? — спросил я, тряся перед ней книгой, на обложке которой значилось «Тёмные артефакты».       — Книга, — ответила она, подняв одну бровь.       — Не хочешь мне ничего рассказать?       Амелия молчала, злилась и уводила взгляд. Словив её зелёные глаза, я попробовал, совсем чуть-чуть, едва ли надавив, пролезть в её мысли, но был бесцеремонно выдворен за край сознания.       — Разве мы не договорились, что у нас не будет друг от друга секретов? — спросил я разочарованно.       — Я ничего от тебя не скрываю, — сказала она, выдернув книгу у меня из рук. — Я тебе говорила, я изучаю всё это с академическим интересом, чтобы быть подготовленной ко всему.       — К чему? К чему ты готовишься?!       — К победе над Тёмным Лордом, — спокойно сказала она. — Разве не очевидно?       Я сжимал кулаки, чувствуя, как ярость сейчас выплеснется наружу, вытолкнувшись как пробка из взболтанной бутылки шампанского. Я пообещал себе, что больше не сорвусь на ней, я выстою, но у неё всегда получается рушить раз за разом все мои установки и барьеры.       Однако за яростью люди зачастую прятали боль. А моя боль или слабость, называйте как хотите, заключалась в единственной женщине. Мне так хотелось взглянуть однажды под ноги и осознать, что пропасть между нами затянулась в маленькую щёлочку. Но каждый раз, когда я пытался зарыть эту яму, Амелия стояла с лопатой наперевес и только глубже меня закапывала.       — Северус? — позвала Амелия, и я обнаружил, что пытался прийти в нормальное состояние, стоя с закрытыми глазами. — Почему ты злишься?       — Потому что ты снова что-то скрываешь от меня, — ответил я и добавил в её же спокойной манере: — Разве не очевидно?       — Ничего я не скрываю от тебя, — ответила Амелия, нахмурившись. — Это ты не хочешь меня слушать.       — Теперь ты перекладываешь вину на меня?       — Хорошо, я расскажу тебе, чем занималась всё это время, — согласилась Амелия, — но пообещай, что выслушаешь до конца и не назовёшь идиоткой.       — Будет сложно, но я справлюсь, — съязвил я.       Амелия подтолкнула меня сесть на кровать, а сама принялась ходить из стороны в сторону по импровизированной сцене, заложив руки за спину.       — Так вот… — начала Амелия, тяжело вздохнув. — Когда ты наконец решил мне поведать контрзаклинание к Сектумсемпре, не упустив своей выгоды, конечно же, я начала всё больше вспоминать факты из будущего, которые упускала из внимания раньше. Я не могу тебе сказать, какие именно, иначе время на меня разозлится, однако… Мне не даёт покоя одна фраза, которую я принесла с собой из будущего и донесла до Дамблдора. Знаешь, кто мне её сказал? Ты. В общем, не стану упоминать, при каких обстоятельствах ты её сказал, однако звучала она так: «он — крестраж». Поскольку я совсем ничего не знала тогда о крестражах, я посчитала, что «крестраж» — это человек, и предупредила Дамблдора, что, возможно, ему угрожает опасность. Теперь же, когда я знаю, что такое на самом крестражи, мне никак не удаётся связать воедино выстроившуюся картинку.       Амелия остановила своё метание из стороны в сторону, активно жестикулируя:       — Нам уже известно, чтобы создать крестраж нужно убить человека, тем самым расколов душу, и этот отколовшийся кусок души можно поместить в какой-то предмет. Однако в какой именно? Может ли быть этот предмет одушевлённым? Дамблдор предположил, что змея — это ещё один крестраж. Так значит может? Затем я вспомнила пророчество Трелони: «И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой». Так почему Дамблдор уверен, что Гарри должен погибнуть от руки Тёмного Лорда, а не наоборот?       Она замолчала и, набрав дыхание, снова продолжила:       — Северус, беря во внимание все эти факты, можно ли утверждать, что я не ошиблась, когда подумала, что крестраж — это человек, и этим человеком является Гарри? Что если в ту ночь, когда Сам-Знаешь-Кто убил моих родителей, он создал из Гарри крестраж? Если так, то… Как думаешь, может ли бы во мне часть его души? Ведь он забрал в ту ночь две жизни.       Так вот чем она занималась? Разгадывала тайну крестражей?       — Если уж принимать пророчества Трелони за истину… — наконец сказал я. — «Тёмный Лорд отметит его как равного себе, но не будет знать всей его силы…» Он наградил его шрамом, частью своей силы, а вместе с ней и даром к Парселтангу. А ты разве умеешь говорить со змеями?       — Разве что сейчас одна донимает, — не удержала своё остроумие Амелия, скрестив руки на груди. — А вообще, я никогда не пробовала…       Она тотчас же выкинула из палочки живую змею, шипящую и довольно сильно рассерженную.       — Привет, змейка, — сказала Амелия, присев рядом с извивающимся шнуром.       — Эванеско, — прочёл я; и змея как появилась, так и растворилась.       — Ну зачем? — возмутилась Амелия. — Ты даже не дал шанса.       — Ты бы сразу заговорила с ней, как твой братец, — предупредил я. — Нет в тебе ничьих душ.       — А в Гарри?       — А в Поттере… — вздохнул я. — В Поттере, кажется, есть.       Я вспомнил разговор с Дамблдором после того, как Амелия узнала, кто передал пророчество Тёмному Лорду, и назвала меня трусом. Тогда я мог думать лишь о том, что Амелия ушла. Да и слова о том, что мне предстоит убить директора и мальчик должен умереть, перетянули всё одеяло на себя.       — Когда ты была под плащом-невидимкой после нашей ссоры… — тихо произнёс я. — Дамблдор нам ведь сказал, что Поттер — крестраж, только другими словами. Мы были… слишком расстроены другими его словами, чтобы понять это.       — Он сказал… — вспоминая, ответила Амелия. — В ту ночь, когда мама поставила между ними свою жизнь, словно щит, Убивающее заклятие отлетело назад, ударив в Тёмного Лорда, и осколок его души проскользнул в единственное живое существо, уцелевшее в рушащемся здании… В Гарри… Поэтому он должен умереть… Потому что если он будет жить…       — Будет жить и Тёмный Лорд, — закончил я то, что она не решилась сказать.       По моему телу прошлась холодная волна. Я взглянул на Амелию: в её глазах собиралась влага. Мне снова захотелось позлорадствовать, сказать, что знаю её чувства сейчас, я это пережил, когда она сказала, что всё равно умрёт. Жестокие слова, которые не помещаются в сознании. Я знаю, как болит и ноет в груди, что не знаешь, как это пережить, чтобы сердце на клочки не искромсало.       Но я молча подошёл к ней и обнял. И вдруг ощутил, что мы стали ближе. Да, я всё ещё в яме, но теперь Амелия сбросила мне лестницу. Она только-только садилась в этот поезд под названием «жестокая жизнь», только начинала этот путь, только понимала всю несправедливость, только постигала чувства беспомощности, отчаяния, страха, в то время как мой поезд унёс меня далеко, но я мог бы попробовать дождаться её на следующей станции.

***

      На рождественские каникулы в Хогвартсе не осталось ни единого ученика. Кэрроу смылись то ли домой, то ли к Малфою, и из пожирательского состава преподавателей остались лишь я да мой заместитель, а из обычного — МакГонагалл, Слизнорт и «невыгоняемые» Трелони, Флоренц, Филч и Хагрид. Последний как обычно притащил на своём горбу молодые ели, правда не двенадцать, как раньше, а всего лишь четыре. Амелия украсила каждую в цвет факультетов, а потолок заставила сыпаться снежными хлопьями, таящими в воздухе, не долетая до земли.       В вечер сочельника весь наш подстреленный состав ненужных нигде людей поместился за одним столом. Атмосфера, конечно же, была такой, будто делили стол с убийцей. Хотя почему же «будто»…       — Чего кислые такие? — нарушил грустный скрип вилок Капитанов. — Рождество же.       МакГонагалл удостоила юношу уничтожающим взглядом. Хагрид отодрал зубами от куриной ножки кусок и показательно начал пережёвывать.       — В Вашей стране есть какие-то определённые традиции, связанные с праздником, мистер Капитанов? — поинтересовалась Амелия.       Заместитель выпрямился, воодушевлённый, что хоть кто-то издал звук за последние полчаса, и утерев рот салфеткой, поведал:       — Для нас главнее Новый Год. Тридцать первого декабря мы сидим семьёй или добрыми друзьями, стол ломится от яств, и мы ждём полуночи. Ведь именно в эту волшебную ночь исполняются все желания, — он подмигнул; девушка оставила его флирт без внимания: привыкла. — А потом двенадцать, бьют часы, льётся шампанское; маглы начинают запускать фейерверки, и все вываливаются на улицу, чтобы посмотреть, как небо рассекают взрывы цветов.       — У нас ничего подобного нет, — сказала Амелия. — Всё до безобразия скучно.       МакГонагалл толкнула девушку локтем, вполне не двусмысленно намекнув, что такие как они не должны вести беседы с такими как мы. По раздосадованному лицу Амелии можно было прочесть, что она с удовольствием бы послушала ещё историй из-за границы, но декан была настроена решительно.       — Идёмте, друзья, — поднялась из-за стола МакГонагалл, похлопав по плечу Слизнорта и Амелию. — Думаю, мы уже по горло сыты.       Она на каблуках развернулась, устремившись к выходу из Большого зала. Скрипнув стулом, Амелия послала извиняющийся взгляд и бросилась следом за деканом. Слизнорт и Хагрид, не спеша допившие свои кубки с вином, удалились последними.       — Тьфу ты, — выругался заместитель. — Ни себе, ни людям. Может, хоть в «Три Метлы» сходим?       — Не думаю, что там нам будут рады, — предположил я. — Однако у меня имеется бутылка огне-виски в кабинете…       — Не продолжай, — перебил Капитанов, поднявшись из-за стола. — Скорее, мой друг, мне надо утолить мои печали…       Пришли в кабинет. Сдвинув пыхтящие штуки Дамблдора, я вынул бутылку. Капитанов оглядел доску с картой.       — Сидят у МакГонагалл, — сказал он, указав пальцем на четыре точки подписанные Хагридом, Слизнортом, Поттер и стервой, которая украла у меня счастье. — Не одни мы подумали о продолжении. Может, это… Разгоним их?       — Оставь их, — отмахнулся я. — Пусть хоть у кого-то в этом замке будет праздник.       — Золотой души Вы человек, директор.       Заместитель начертал стаканы, я разлил виски. Чокнулись, слава Мерлину, не умом. Выпили. Сели, пялясь перед собой пустыми взглядами.       — Что ты будешь делать, — спросил я, — когда всё закончится?       — В Россию вернусь, возглавлю свой род, — сказал Капитанов, зачесав свои вьющиеся волосы назад. — Для меня всё это — своеобразная проверка моих сил. Все мужчины моего рода в той или иной мере участвовали в войне. Я решил не прерывать эту традицию.       Он ухмыльнулся, обновив в стаканах виски.       — А если выяснится, что ты сын Каркарова? Как отреагируют другие ваши чистокровные?       — А кто разболтает? — он косо на меня взглянул. — Основные чистокровные соединились и теперь веду их я, а на других плевать я хотел. Но главное ведь, ни какая в тебе течёт кровь, а считаешь ли ты себя достойным человеком. Вот ты… считаешь ли ты себя таковым?       Я крутил стакан в руке, глядя, как жидкость переливается на дне янтарными отблесками.       Каждый, кому не лень, ещё с детства видел на моём лице признаки недобрых чувств. Их на самом деле не было, но их всё же находили — и им пришлось появиться. Я говорил правду, а мне не верили, и я научился лгать. Никто никогда не проявлял ко мне ласку, все насмехались — я стал злопамятным. Я был по натуре своей скромен, а меня обвиняли в хитрости — я стал скрытным. Я был угрюмым ребёнком, в то время как другие дети болтали без умолку и веселились; я ставил себя выше них, а они меня принижали — я познал зависть. Я был намерен полюбить весь мир, но над этим насмехались, и мне пришлось научиться его ненавидеть. Я остро различал свет и тьму, пока другие только пытались их разделить. Молодость моя прошла в борьбе с собой и добром, поскольку лучшие чувства я хоронил в себе, опасаясь насмешек; и тьма взяла верх. На долгое-долгое время. Теперь я не уверен даже, что смогу полностью её вытащить. А восстановить отсохший кусок души и подавно.*       — Могу ли я считать себя достойным? — рассуждая, переспросил я. — Наверное, нет.       — Принижаешь ты себя, Снейп, ой как принижаешь, — заметил Капитанов. — Любой бы на твоём месте уже бы сдался, столкнувшись с такими проблемами. На твоей стороне два человека, по ту — сотни ненавидящих. Не каждый в себе найдёт мужество всё это терпеть.       — Мужество? — усмехнулся я. — Здесь, скорее, безумство.       — Иногда проще притвориться безумным чудаком, чем нормальным, — заметил Дамблдор за моей спиной.       — Значит, Вы выбрали самый лёгкий путь? — спросил я.       Дамблдор не удостоил ответом. Опять сгустилось молчание темнейшей тучей. В себе я давно разобрался, а вот в Капитанове начал видеть себя. Зачем ему нужна была эта война? Синдром «большого дяди». Надо поиграть во взрослого, доказать себе, что можешь всё, потому что в тебя никто не верит. Но он хотя бы выбрал правильную сторону.       — Директор Снейп! Директор Снейп! — тишину вспорол выкрик возвращающегося в свою раму Финеаса Блэка. — Мне удалось выяснить, где они разбили палатку! Грязнокровка…       — Я не желаю слышать это слово! — раздражился я.       — В общем… — запыхавшись, продолжил Блэк. — Эта Грейнджер назвала местность, когда открывала сумку, я слышал! Они в лесу Дин!       Я рывком поднялся на ноги, заместитель тоже подскочил со своего места. Печаль, которой мы поддались растворилась словно бы по щелчку пальцев.       — Позову Амелию, — сказал Капитанов, сделавшись воинственным.       — Осторожно, — предупредил я. — Она с преподавателями.       — Знаю, — коротко ответил он и вылетел из кабинета.       Ожидая, я не мог устоять на месте и стал метаться из стороны в сторону. Дамблдор тут же принялся давать наставления:       — Очень хорошо, Северус! Пожалуйста, не забудьте, что меч даётся только истинному гриффиндорцу, лишь самому отважному и только в час крайней нужды! Гарри не должен узнать, что Вы приложите к этому руку!       Я хмуро посмотрел на него. Через пять минут в кабинет ворвалась Амелия, стягивая на ходу плащ-невидимку.       — Северус? В чём дело? Капитанов сказал…       — Финеас Блэк только что выяснил, где они остановились, — перебил я. — Нужно спешить.       Я подошёл к портрету Дамблдора, потянул за него. В стене открылся карман, в который Амелия совсем недавно перенесла настоящий меч из своего тайника. Где она его хранила, она так и не созналась, заверив, что такое проверенное «тайное место» ей ещё пригодится.       — Скорее, — поторопила Амелия. — Нам ещё надо найти их.       Я вручил меч девушке, поскольку никакие чары на настоящий меч Гриффиндора не действовали, в том числе и дезиллюминационные. Я открыл дверь, пропустив Амелию вперёд, и пока мы стояли на двигающихся ступенях, она спряталась под мантией, а вместе с ней исчез и меч.       — Держись меня, ладно? — предупредил я.       Мы шли по пустынным коридорам, но казалось, будто лишь один директор спешил по какому-то очень важному дело. Но я чувствовал присутствие девушки и черпал силы из этой волнующей энергии. Когда мы миновали дубовые двери и вышли на тропинку к главным воротам, откуда могли трансгрессировать, Амелия взяла меня за руку, опалив кожу даже таким простым прикосновением. Я сжал её ладонь крепче, подумав о месте, и навалилась привычная давящая темнота, заснеженная тропа ушла из-под ног, заменившись на промёрзшую почву, покрытую опавшими листьями.       Королевский лес Дин находился намного южнее Хогвартса, однако здесь тоже воздух искрился морозом и, видимо, относительно недавно выпал снег, разлёгшийся на земле тонким слоем. Вокруг стояла такая глубокая, бархатная темень, словно бы трансгрессия не кончилась.       — Слишком темно и холодно, — выразила нашу общую мысль Амелия. — И придётся заметать следы.       Я зажёг Люмос, а Амелия вытянула из-под мантии палочку. Тело тут же обдало прорывным жаром: девушка наколдовала греющие чары. Я накладывал на себя невидимость, пока она зачаровывала наши ноги всеми защитными заклинаниями.       — И как мы их найдём? — спросила она, вновь взяв меня за руку. Только так, наощупь, мы друг друга и чувствовали.       — Не поверишь, — признался я, — но у меня нет идей.       Оба раздосадовано вздохнули.       — Гоменум ревелио, — проговорила Амелия и вдруг сильно сжала мою ладонь.       — Что? — шёпотом спросил я.       — Здесь кто-то есть.       Показавшаяся из-за мантии рука указала направление и тут же исчезла.       — Очень далеко, — пояснила Амелия, — но там кто-то есть. И он один.       — Белка? — предположил я, за что получил локтем в бок.       — Человек.       Я невербально повторил заклинание. Отовсюду хлынули потоки различных энергий, но все они были нечеловеческие, однако в этом запутывающем потоке я всё же ощутил едва чувствующуюся вдалеке энергию волшебника.       — Мало ли сколько здесь прячется от суда чародеев, — сказал я. — Это нам ничего не даёт.       — Но стоит проверить?       Амелия потянула меня за собой, и мы отправились по едва уловимому, безнадёжному следу, вглядываясь в почти непроглядную тьму. В огромном лесу каждый шорох усиливался в тысячу раз. Любой лес полон разной мелкой живности, и лес Дин не был исключением. Нахохлившиеся птицы ёрзали на ветвях, вспарывая тишину хлопками крыльев, и всё время казалось, будто кто-то выглядывал из-за стволов деревьев.       Мы шли, прислушиваясь к треску сучьев и естественным шорохам листьев. Я ещё раз прочёл заклинание и теперь с точностью мог различить энергию волшебника. Вскоре между чёрных стволов деревьев блеснул неяркий свет, как от очень-очень далёкого разведённого на земле огня.       — Я проверю, кто это, — сказала Амелия, но я удержал её.       — Я проверю, а ты стой здесь, — наказал я.       Лишь вздох мне был ответом. Защитившись ещё несколькими чарами, скрывающими присутствие, я зацепился глазами за неяркий проблеск света и двинулся к нему. С каждым шагом свет делался ярче, уводя меня от Амелии всё дальше. Когда я подошёл достаточно близко, чтобы различить очертания лагеря, я остановился за деревом.       У костра, сидя на свалившемся от старости дереве, дрожал Рональд Уизли и грел замёрзшие руки. Идиот обложился всеми заклинаниями, которые вспомнил, кроме основного, скрывающего от глаз. Над головой юноши вздрагивал голубой шарик света, переодически скрываясь в зажигалке, очень похожей на дамблоровскую.       — Там Уизли, — уведомил я, вернувшись к Амелии.       — Рон? — переспросила Амелия; я подтвердил. — Слава Мерлину! Он не струсил! Он их ищет! А если Рон здесь, значит и Гарри с Гермионой где-то рядом!       Она стянула наполовину мешающую мантию, оставив парить в воздухе свою прекрасную голову, и вгляделась в чернеющую чащобу леса.       — Так… — сказала Амелия. — Ревелио Максима!       Девушка зажмурилась от неразборчивых, смутных дуновений различных энергетических потоков, обрушившихся на неё со всей округи леса. Она вытянула руки, вслепую нащупывая, стараясь вытянуть из тысячи нитей, тянущихся от каждого живого предмета, только одну нужную, всего одну подходящую.       — Идём скорее, — поторопила Амелия. — Пока я их не потеряла!       Она рванула только по понятной ей дороге, и мне лишь оставалось кинуться за ней. Снег, перемешавшийся с листьями, скрипел под нашими ботинками, и я едва успевал заметать за нами следы. Амелия бежала, плащ путался у неё под ногами, то раскрывая из невидимости, то снова упекая в темноту.       Послышался треск, и Амелия едва не упала, поскользнувшись на льду.       — Осторожнее, — я схватил её за руку, с которой свалилась мантия и подтянул к себе.       Мы оказались перед маленьким лесным озерцом. Чёрный потрескавшийся лёд блестел в крохотном островке без деревьев.       — Они там, — указала Амелия на другую сторону озера. — В чаще. Что будем делать?       — У меня есть идея, — сказал я. — Дай-ка мне меч.       Амелия передала мне артефакт. Я пробил дыру прямо в центре озерца и осторожно прошёл к ней, укрепив себе ледяную дорогу. С немногословным плюхом меч опустился на дно. Озеро было неглубоким, но, если всё же провалиться под лёд, можно было оказаться в воде по плечи. Закрыв дыру во льду, будто её и не было вовсе, я убедился, что меч расплывчато виден в мутном зеркале воды, и вернулся на берег к Амелии.       — Я приметила там место, — сказала Амелия, указав за мою спину.       Я обернулся. Два дуба росли совсем рядом, даже символично, а между стволами оставался небольшой просвет, как раз на уровне глаз — идеально, чтобы всё видеть, а самому оставаться невидимым. Мы зашли за деревья. Амелия встала передо мной, и я обнял её за невидимую талию.       — Вместе? — спросила она.       — Вместе, — ответил я.       Когда счастье так близко, буквально в моих руках, мне даже не нужно вызывать в голове любимое лицо. Я, вообще, ловлю себя на мысли, что до неё — у меня нет счастливых воспоминаний. А с ней, что ни день, то ворох безумных в своей пьянящей радости мгновений.       Мы подняли палочки, и из них вырвались серебряные крохотные зверьки. Они своим сиянием осветили почти всю лесную чащу вокруг нас. Мы заворожённо наблюдали, как две абсолютно идентичные ласки спрыгнули на землю, сразу же принявшись кружиться у наших ног. Я направил палочку в сторону озера, Амелия — в другую; теперь мы следили, как два длинных тельца на коротких лапках, вдоволь наигравшись друг с другом, разделились. Одна ласка с завидной быстротой пересекла озеро и рванула дальше, другая — ловко перепрыгивая через корни деревьев, скрылась в лесной чаще.       Амелия сильнее сжала мою руку, которой я обнимал её. Мы почти не говорили, только чувствовали друг друга, дополняя молчание красноречивыми прикосновениями. Ждали, ждали, ждали… Пока снова не показался с обеих сторон серебряный свет. Одна ласка выпрыгнула из чащи за нашими спинами, другая — стартовала с другого берега. Они стремглав бежали друг к другу, чтобы вновь воссоединиться, а оказавшись в центре замёрзшего озера, завершить свою миссию и исчезнуть мимолётным видением.       Неужели мы тоже всё это время бежим друг другу навстречу, чтобы воссоединиться, завершить свою миссию и исчезнуть из этого мира? Если так, то я не хочу. В этом случае, я готов до последнего не переходить эту пропасть, оттягивать неизбежность до последнего, конечного, вечного.       Наверное, в этом наше главное с Амелией отличие. В ней всегда была заложена толика этого сумасшедшего героизма, которому только предложи — и она с лёгкостью пожертвует собой ради всего мира. А я… с той же непринуждённой лёгкостью пожертвовал бы весь мир ради неё.       — Гляди, — отвлекла меня от мыслей Амелия.       На противоположном берегу вспыхнул Люмос в руках Поттера. Он оглядывался, резко оборачивался, видимо, страшась, что это ловушка и кто-то выпрыгнет на него из чащи. Он не должен был узнать Патронус Амелии; он видел его всего раз и то мельком. Да даже если бы и узнал его, вряд ли догадался бы, что и мой Патронус — ласка.       Наконец мальчишка увидел меч, упав на колени на лёд. Снова нацелил волшебную палочку на кусты и деревья, высматривая между ними очертания человеческих фигур, но никого, разумеется, не увидел. Мы слишком хорошо были спрятаны за чарами и деревьями. Затем он попытался вытянуть меч притягивающим заклинанием, но подо льдом лежала не подделка, с которой такой фокус, возможно, и сработал бы.       — Что он делает? — сказала Амелия. Поттер, вероятно, не придумав ничего лучше, чем нырнуть, принялся раздеваться. — Он что, идиот?       — Теперь ты видишь, с кем мне приходилось работать? — спросил я.       Уверен, Амелия послала мне уничтожающий взгляд. К счастью, невидимость всё скрыла.       — Только я могу называть своего брата идиотом, — сказала она. — Нет, но он и вправду идиот!       Она порвалась уже пойти к своему братцу на помощь, но я удержал её:       — Если ты сейчас выйдешь, это полностью разрушит наши планы.       Нельзя показываться Поттеру на глаза, ни Амелии, ни тем более мне. Если у мальчишки всё же двусторонняя связь с мыслями Тёмного Лорда, нам вообще не следует с ним контактировать… Ох, чёрт! Не поэтому ли Тёмный Лорд упомянул, что Амелия станет главной и самой действенной приманкой?! Не потому ли, что Амелия переодически общается с братцем по зеркалу?!       — Он собирается нырнуть в это чёртово озеро! — продолжала Амелия, наблюдая, как её братец, раздевшись по пояс, вновь оглядывал округу. — Почему он просто не иссушит всю воду, не наколдует большой сачок или сеть, в конце-то концов!       — Ты, правда, не позволишь назвать мне его идиотом?       — Ты уже несколько раз это сделал, — холодно заметила Амелия. — Чёрт, он в самом деле прыгает в воду!       И действительно, мальчишка, оставшись в одних трусах, разбил лёд. Ледяная корка лопнула с треском, похожим на выстрел, куски льда закачались на тёмной воде. Вдохнув несколько раз, он двинулся в ледяное озеро, позабыв обо всех защитных заклинаниях, которые я честно вбивал в его голову весь прошлый год.       — Мерли-и-ин! — завыла Амелия и, держу пари, закрыла глаза. — Скажи мне, когда он вылезет.       Конечно, Поттер уже имел опыт холодной купели, когда участвовал в Турнире Трёх Волшебников, однако в этот раз для него никто не украл жабросли из моих запасов, но и одно маленькое озерцо не должно было стать для него помехой. Однако, нырнув под воду, его нерадивая голова долгое время не показывалась. Лишь к берегам озера расходились мелкие волны.       Ещё минуту, и нам бы пришлось вмешаться. К счастью, с другой стороны чащи вылез Уизли и, завидев бултыхающегося подо льдом друга, нырнул в озеро за ним.       — Ещё один… — задохнулась возмущением Амелия. — Ну конечно… зачем нам магия, если можно справиться без неё!       — Нам пора, — сказал я, но Амелия не сдвинулась с места, пока не убедилась, что Уизли выбросил тело её братца на берег. — Идём, иначе они нас обнаружат.       Подчистив все следы, что остались от наших ног, мы ушли в противоположную сторону, чтобы никто не услышал хлопок трансгрессии.