«И линии нас держат крепче, чем всегда, Разливая сон на остатки льда. Когда станет пусто, и чувства отпустят, Коснемся губами и просто оставим Глаза полузакрытыми, бокалы недопитыми.» (c.) Лена Темникова. Собери меня.
Елена Темникова — срываюсь внезапно.
17 апреля 2006
***
POV Лена Я люблю наблюдать за Мариной. Кто такая Марина? Иногда я и сама задаюсь подобными вопросами. Иногда мне даже хочется подойти к подруге, остановив поток бесконечной суеты и эмоциональных всплесков, создаваемых блондинкой, и спросить её прямо в лоб: «кто ты такая, Марина Лизоркина?». Но я могу этого не делать. Изучить человека за столько лет дружбы оказалось непросто, но я думаю, что хотя бы с этим я справилась. Буквально предвижу её реакцию. Я знаю, что её брови моментально взлетели бы на лоб, создавая морщинки удивления и насмешливости. Лизоркина бы обязательно потрогала мой лоб, заботливо усадила на ближайшую поверхность, и ласково поглаживая по плечу, участливо спросила бы: «Лен, ты дура?». Смешок вырывается невольно, когда на мои глаза попадается картина Лизоркиной представляющей, как она будет умолять Максима Фадеева не брать третью участницу в наш будущий проект. Марина кривляется, строя из себя «смертельно раненую». Я уже не смотрю на неё, отвлекшись на горизонт за окном номера. Мои глаза чуть щурятся, когда я наблюдаю за тем, как солнце постепенно опускается за горизонт, утопая в крышах. Вокруг чужие дома, в которых живут чужие мне люди, не интересующие совершенно. Не хочется знать ни об их любви, ни их имён, ни их голосов. Красный луч падает на моё колено, разрезая его пополам, словно, очерчивая некую незримую границу. Значимость символов. Есть ли она? Я не знаю. Но я прекрасно знаю, какое значение для меня имеет море. Самый главный символ для меня. Несколько месяцев назад я буквально лечилась им, ныряла под воду, чувствуя, как каждая душевная рана ноет, зудит исцеляясь. Сначала было страшно. Очень страшно было позвонить Марине. Захлебываясь от собственной истерики, попросить помощи. Почти прокричать ненавистное уже имя, причинившее столько страданий. Лизоркина не думала, не искала причин — она просто приехала. Марина была моим морем тогда, волнами тепло обнимая, укутывая меня, пряча от целого враждебного мира, защищая от самой себя. Она говорила. Много, громко, не по делу. Часто замолкала, обрывая саму себя на неизвестных мне темах, но подозреваю, что крайне болезненных для меня. Марина собирала меня по кусочкам, составляла распавшийся по идиотской, не случившейся любви паззл. Подруга не выгребала из меня накопившуюся боль, но помогла сделать её настолько терпимой, настолько фоновой, что больше как боль она и не ощущается. С тёплой грустью вспоминаю, как же хорошо тогда было, с ледяным принятием знаю, как плохо было потом. Неужели так всегда будет? Я снова буду кидаться головой в омут, открывать нараспашку для них всё в себе, отдавать без остатка, так много, что и для себя уже ничего не будет? Неужели всегда так больно будет, когда они будут уходить? Нет, пожалуйста, я не хочу больше такое чувствовать… — Лена, ау! — Лизоркина машет руками перед моим лицом, привлекая рассеянное на мысли внимание. — Как думаешь, такое выражение лица достаточно убедительное? — она хмурит брови, сжимает губы, и упирается кулаками в бока. Кажется, сейчас мой смех услышат все жители отела и его персонал. Лизоркина же, в свою очередь, кажется вообще не понимает, почему я смеюсь, и оттого выглядит ещё суровее. А я чувствую, что к горлу подступает клокочущий жар, готовый вырваться из меня то ли диким хохотом, то ли истеричными всхлипами. И Марина видит это, привыкшая реагировать на малейшее изменение в моем настроении, она тут же оказывается рядом, присаживаясь у моих ног, крепко обхватывая мои колени руками и опустив на них подбородок. Глаза у Лизоркиной добрые, как у добродушного пса. Надёжного. Честного. Сильного. Порой я боюсь, что эта огромная доброта меня задушит своей заботой. Но я бы не выдержала, не смогла бы без неё. Пальцами хватаюсь за плечи, чувствуя мелкую дрожь. Но откуда она? Я ведь совсем не замёрзла. — Леночка, ну ты чего? Опять что-то вспомнила? Так ты забудь. Тебе нельзя, ни сегодня, ни завтра. И вообще больше нельзя, слышишь? Нельзя больше назад, нельзя в прошлое. Как в том тупом анекдоте, развернулась — и вперёд! Лен, Лена… — её ладонь легонько поглаживает мою руку на плече. Я с неохотой поднимаю на нее глаза, готовая вот-вот сказать что-то резкое, от кольнувшей неприязни к самой себе — защититься нападая. Но слышу про идиотский анекдот и не сдержавшись, против своей воли улыбаюсь. — Марина, ты сумасшедшая. Пойдём, покажу тебе платье на банкет. Она всё ещё подозрительно заглядывает мне в глаза, словно спрашивая: «ты точно в порядке? уверена? ну смотри мне». Я не понимаю, откуда вырвался мой нервный смешок, но с деланной искренностью киваю, мол, да, я в порядке. Всё хорошо. Хо-ро-шо всё. Тащу подругу к шкафу, надеясь отвлечь её и отвлечься самой. Платье и правда потрясающее. Белое, невероятной красоты, украшенное золотой и серебряной росписью узоров. По длине достающее до колена, плотно облегающее тело, открывающее взору небольшой разрез на бедре и чуть приоткрытые плечи. Ничего откровенного, ничего лишнего. Марина скептически хмыкает и изображает «суровый взгляд дяди Макса». Не сдержавшись, после секундного понимания, мы обе прыскаем от смеха, прекрасно понимая, к чему эта пародия. Максим Александрович не желает нас видеть «домашними девочками» с правильными принципами. Это неинтересно публике. Я помню, как он первый раз сказал мне это, раскритиковав в пух и прах моё первое интервью. «Ты не должна быть как все, Лена. Я очень многое на тебя ставлю. Ты должна…». Я слишком часто слышу от Максима «ты должна». Кажется, будто он лучше меня знает всё. «Ты не должна заводить публичных отношений, Лена. Ты должна одеваться откровеннее и смеяться громче, Лена. Ты не должна стесняться, Лена. Ты должна окупиться мне, Лена.». Последнее Максим, конечно же, не произносил вслух, но это было так очевидно, так откровенно понятно, что даже не нужно было говорить этих слов, чтобы осознать непреложную теперь истину: я в долгу у Фадеева очень надолго, если даже не навсегда. Должна… Должна… Должна… А теперь Макс и вовсе выдал: нужна группа из трёх девушек. Две уже есть. Нужно искать новую. Меня и Марину эта новость не обрадовала. Слишком мало места в звёздном пантеоне Максима Александровича, чтобы делить его ещё с кем-то третьим. — Марин, как ты думаешь, какая она будет? — нервничаю, почти ненавижу её, новенькую, которой ещё нет даже у нас. Но ведь она будет? И тогда ненависть найдет своего адресата. Найдет того, кому предназначена. Лизоркина почёсывает щёку, и, пожав плечами, хмуро выдаёт: — Я не знаю, Лен, какая она будет. Главное, чтобы с голосом и мозгами. А с остальным смиримся, так или иначе, дружить нам с ней не обязательно, — она вздыхает. — Ты видела эту девочку у Ираклия на подтанцовке? Не знаю, как её зовут, но штучка она горячая, нам бы такую в команду. Она бы уж точно у Максима не вызывала никаких вопросов. Интересно, петь она умеет? — Марина посмеивается над самой идеей брать в группу девочку, которая танцует. И пока Лизоркина насмехается, я отчаянно пытаюсь вспомнить человека, о котором идет речь. Не могу. Не помню. Помню только, что она шатенка. Или рыжая? Чёрт. Закусив губу, смотрю на подругу, мысленно прокручивая концерт, отгремевший несколько часов назад. Я помню только, как мою песню кричали люди. «Беги» стала моим прорывом. Мои криком о помощи, моим обещанием, моей последней точкой в отношениях с человеком, вывернувшим меня наизнанку, моим прощанием. Лизоркина, оборванная пиликанием своего телефона и, выругавшись, не потрудившись ничего объяснить, покидает меня, убежав в свой номер. Что, правда? Я не удивлена ни капли. Это Марина. Она всегда такая.А Боги смеялись всё утро и вечер Смешила их фраза: «Случайная встреча» Они от души, аж до слёз хохотали: Наивные люди! Вам шанс просто дали!
Цветы. Их так много, что если я заберу все букеты, то могу, распотрошив их, подарить по одному цветку каждому встреченному мной на улице человеку. Но я не трогаю их. Ни букеты, ни людей. Натрогалась уже, чувство, словно руки всё ещё грязные, что не отмыла, не очистилась по сей день. И тут даже Лизоркина бессильна, как бы не хотелось обратного. Слишком много людей, слишком много слов. Все они поздравляют меня, желают счастья, любви. Слушаю, улыбаясь, внимательно принимая все знаки внимания, но мыслями пульсирует только: пожалуйста, пожелайте мне сил. или хорошего друга. или сердце изо льда. хватит о любви. прошу вас… Мне кажется, все мое нутро кричит об этом. Но поздравления все льются, однообразные и раздражающие. Любви. Любви. Любви. В какой-то момент ловлю себя на вопросе: если мне так много желают любви, неужели я выгляжу настолько нелюбимой и несчастливой? От мысли этой становится грустно, потому что это — чёртова правда. — Ленаааа, я привёл тебе подарок! — громко кричит Ираклий, приблизившийся откуда-то со стороны и ведущий за руку девушку. Но я не успеваю рассмотреть букет, который он впихнул мне в руки, не успеваю открыть рта и спросить, что он имеет в виду под словами «привёл», не успела отвести взгляд от испуганных карих глаз, не успела сделать шаг назад и спасти своё платье. Красное пятно и потёки уже удобно и навсегда расположились на этом произведении искусства, выплеснувшись прямо из бокала «моего подарка». Сука, да что же такое то… И платье, как оказалось, было последней каплей за сегодняшний день. — Лена, Лена, простите меня! Господи, прошу вас, простите, я не хотела. Чёрт… — девочка лопочет, кажется, и правда раскаиваясь в собственной неуклюжести. — Ничего, мне всё равно это платье не нравилось. Будьте аккуратнее. Я чувствую, как к горлу подкатывает ком, как в уголках глаз начинает предательски пощипывать и понимаю — ещё минута, и я разревусь прямо здесь, как малолетка, брошенная на выпускном мудаком, трахнувшим другую. Но мне не 17. И у меня нет мудака, променявшего меня на мою подругу. Уже нет. Я взрослый человек, популярная молодая артистка, и у меня есть [ты должна сохранять лицо] наставление от Фадеева. Шепнув Лизоркиной, что пойду переоденусь и мне нужна её помощь, покачав головой от накатывающей обиды, покидаю зал, почему-то не выпуская из рук пионы, которые всучил мне Пирцхалава. Проклятый лифт, где ты? И где Марина??? Нервно жму несколько раз на клавишу вызова лифтовой кабины. Но она едет сверху так медленно. Цветы эти такие странные. Пионы. Кто вообще дарит на день рождения пионы? Почему-то, уверена, не Иракли. Он уже преподнёс мне букет полчаса назад. Букет пошлых роз и сомнительных комплиментов. Чувство, словно облапал, а не пожелал любви и большого. мужика рядом. Наконец-то. Двери лифта открываются и я вхожу, в последний момент поднимая глаза к отражению в зеркале на стене лифтовой кабины и разворачиваюсь на сто восемьдесят, встречаясь взглядом с торжествующей виновницей моего провального торжества. Моя бровь взлетает на лоб в немом вопросе: «ты что, серьёзно радуешься сейчас, испортив мне вечер?». Но она, кажется, понимает свою оплошность и тут же опускает глаза. Откуда ты такая взялась, девочка-проблема? В голове всплывают слова Ираклия: «я привёл тебе подарок». О чём он говорил? Внимательно впиваюсь взглядом в её кофейные глаза, пытаясь понять, что такого в ней было, что Ираклий не отпускал её два года, и что в конце концов привёл ко мне. Я вспомнила её. О ней шла речь сегодня в разговоре между мной и Мариной. Смотреть есть на что. Она молодая ещё совсем, лет двадцать ей? Красивая до онемевших кончиков пальцев, яркая. Вслед таким оборачиваются и мужчины, и женщины. Таких, как она, невозможно выбросить из головы, встретив случайно в клубе, на улице, в кино с другим. Но почему, Ираклий? Зачем она мне? На её лице столько искреннего раскаяния, столько чувства вины, столько «извини», что я невольно вздыхаю, ну что за горе луковое. Конечно же я её прощу. Я уже простила. — Вы будете должны помочь мне переодеться. У меня осталось только одно платье с собой, но там такой замок, который я одна буду застёгивать до утра, — она вздрагивает от моего взгляда, как будто от непрошенного, неожиданного прикосновения. Кивает, робко улыбаясь, а я с удивлением отмечаю её открытое декольте, ясные черты лица, она кажется мне похожей на сникерс. Шоколад. Молочный? Тёмный? Не важно. Нуга. Тягучая, атмосферная, тянешь и получаешь некое мазохистское удовольствие от наблюдения за действом. Орехи — фишки? О, умоляю, уверена, их там столько, что ни одна белка в мире с этим не справится. Её тихое «согласна», красные щёки. Она как будто говорит мне «да» на самый главный вопрос в жизни. Если бы мы с ней знали тогда, что по сути так оно и было… Но мы не знали. И потому, переложив цветы на левую руку, протягиваю ей освободившуюся правую, произношу: — Лена. И… Спасибо, — киваю на цветы подбородком. Пожимаю плечами на её удивленный взгляд с немым, но очевидным вопросом: — Я не первый день знаю Ираклия, он не терпит, когда женщина в чём-то его превосходит, будь то музыка, талант или умение выбирать букеты, — чуть улыбаюсь, слыша её смех. Оля, представляется она. Оля. О-ля. Твёрдое, упрямое имя. Живой, искренний, почти счастливый смех. Господи, девочка, ты почему такая… как будто своя? Лифт прерывает наше «аккуратное примирение». В коридоре пусто. Почти хоррор. Но настроение не то. И жанр не тот. Скорее «драма из дешевого порно». Богатый отель. Две женщины. Номер. Испорченное платье. Цыкаю на себя мысленно. Это не то, о чём я должна думать. Не то… — Подожди меня здесь, я сейчас избавлюсь от этого платья, и надев другое, позову тебя — поможешь мне с молнией, раз уж моя лучшая подруга меня прокатила. Она кивает, с интересом рассматривая мой номер. Я на мгновение замираю на пороге спальни, обернувшись и столкнувшись с Олей взглядом. Откуда этот жар, приливший внезапно к щекам? Может, вино ударило, наконец, в голову? Зажмурившись на секунду, беру себя в руки и ныряю в комнату, скрываясь из-под долгого внимательного взгляда Серябкиной, стараясь не думать ни о чём лишнем, кроме платья. Белое падает на пол, перешагиваю через него, оставаясь в туфлях и нижнем белье. В низу живота скручивает пружину ощущение предвкушения. Что-то грядёт. Я чувствую. Я была бы не я — не предприняв хотя бы одной попытки справиться с чёртовым замком самостоятельно. Но, потерпев крах, зову: — Оля? Олечка, подойди. Этот замок меня сейчас просто убьёт, если ты меня не спасёшь. Она оказывается рядом через несколько мгновений. Тихо подходит со спины, аккуратно касается моего плеча, поправляя ткань, выдавая этим прикосновением странную, едва заметную дрожь. — Лена, я хотела сказать тебе… А, к чёрту, я лучше спою… — и она начинает напевать слова.За линейкой снов, отпусти свой взгляд. Там где горизонт, жду тебя назад, жду тебя назад.
Замираю, слыша свои слова, свою песню. Боже, ну и голос… Резко оборачиваюсь, чувствуя, как меня, словно током, прошибло от поражающе прекрасного голоса девочки и. не понимаю, как близко мы. — Ты… Твой голос, Оля! Ты должна сделать мне запись. Слышишь? Почему ты вообще танцуешь с таким голосом? — она краснеет снова, нервно посмеиваясь, а я буквально подпрыгиваю на месте от перевозбуждения, внезапно пронзившего всё моё тело, стоило мне только услышать, как она поет. Я даже не пытаюсь разобраться, к чему она. Не пытаюсь услышать её, упрямо твердя своё «ты должна мне запись». А она, спустя пару восхищённых реплик, просит: — Может, я всё-таки застегну твоё платье? — и опускает глаза, свои тёмные глаза, на мои губы. Жарко. Как же жарко, чёрт. И. слишком близко. Она с трудом отводит взгляд от моих губ, сморгнув, как будто нечто похожее на наваждение, аккуратно разворачивает меня к себе спиной и начинает медленно застёгивать молнию моего платья. Прикрыв глаза, обращаюсь всеми ощущениями к её пальцам на моём плече. Тёплые пальцы. Тёплый голос. Откуда у меня взялась уверенность, что она обязательно оставит поцелуй на шее сзади, после того, как задача будет выполнена? Алкоголь на меня так что ли влияет? Нервно хихикаю, когда она завершает действо и не происходит того, о чём я подумала. — Чего ты смеёшься? — спрашивает она. Не отвечу я тебе, девочка, на это правду. Отвечаю, пряча в улыбке лицо: — Да показалось мне тут всякое. Не обращай внимания. Нам пора возвращаться. Мне петь ещё. В голове возникла идея, совершенно безумная, но кажущаяся мне просто гениальной. Пионы аккуратно ставлю в вазу с водой, замечая довольную улыбку Оли на это действие. Эти цветы я бы не отдала ни прохожим, никому. Эти цветы, я оставлю только себе.Извини, что заставила ждать — Время здесь не песок, а вода. Извини, что заставила ждать, Я скажу тебе тихое «Да».