На китовых костях

- Кажется, сегодня погода решила сделать исключение из правил. Еще ни разу на моей памяти месяц Дождя не приходил на остров со свитой солнечных лучей. Обычно он начинался с отвратительной измороси и угрюмых грозовых туч. Корво пришел сам. Он широко распахнул окно, впустив в комнату свежий ветер с тонкими горькими нотками ворвани и табака, которыми город за долгие годы пропах до последнего кирпича, всучил удивленному Даниэлю его праздничное облачение и с характерной ему отцовской нежностью растрепал черные волосы. Мальчик его готовности к тяжелому дню мог только позавидовать: с полчаса назад он еще кутался в теплое одеяло и в сонливой неге перебирал пальцами простыню, даже и не вспоминая о том, какая ответственность должна будет обрушиться на него во время праздника. Сейчас он выглядел, мягко говоря, помятым: едва закончил с ежедневным туалетом, привел в порядок волосы (которые по вине чьей-то массивной лапы теперь пришлось наспех приглаживать ладонями, только бы вихры не топорщились в стороны, как иглы морского ежа), разлепил глаза, и уже был вынужден встретиться с восторженным вихрем в лице лорда-защитника. Радовало только одно. Корво был счастлив. Едва ли часто Даниэлю, даже когда он был Чужим, удавалось увидеть его таким… Живым. Беззаботным его было не назвать, ведь в каждой морщинке на его лучезарном лице читалось осознание огромной ответственности, которую он нес на своих плечах, будучи гордым отцом прекрасной девушки и защитником законной императрицы, но радость, та самая радость, которую может испытать только родитель, наблюдающий за ростом своего любимого дитя, разжигала пламень в его взгляде. Даниэль засматривался, сам того не осознавая, и сердце его наполнялось какой-то глубокой болезненной тоской по чему-то родному, такому же невыразимому, как и любовь отца к дочери, сына к матери, мужчины к женщине, человека к животному. У него ничего из этого не было, а Бездна, вдобавок ко всему, шептала, что никогда и не будет, ведь он был убит не для того, чтобы после смерти обрести покой, а создан – не для того, чтобы, как простой человек, ходящий на двух ногах и смеющийся над босяцкими шутками моряков, заиметь душевную гармонию и единению с кем-то другим. Он… Завидовал Корво, ведь у него был человек, которого он мог любить всем сердцем и получать в ответ столько же истинной любви. Даниэль был рад видеть Корво счастливым, избавленным от тягот жизни под гнетом магии и влиянием Бездны, от одиночества и несправедливого отношения окружающих, но, даже имея за плечами внушительный жизненный опыт, он оставался мальчишкой. Оторванным от мира, обделенным, одиноким комочком слабо теплящейся жизни, состоящей из комплексов, обид и примитивных взглядов на мир. До сих пор (а ему казалось, что прошло уже очень много времени с тех пор, как Дауд назвал его имя, и Билли вытащила его на свет из вечной тьмы) Чужой боролся с Даниэлем, вековая мудрость противопоставлялась детской глупости, вечность – временным распрям с самим собой, уверенность во всем происходящем – страху сделать один неверный шаг и разрушить все, что было создано. Но они сходились в одном: Корво был прекрасен, когда улыбался и говорил о своей дочери. Корво был прекрасен, когда позволял себе смеяться. Корво был прекрасен, когда без предупреждения врывался в комнату. Корво был прекрасен, когда события в городе не заставляли его превращаться в расчетливого, холодного монстра. Корво был прекрасен, когда маска не скрывала его лицо. Корво был прекрасен. - Каким был день, когда Эмили родилась? – из вежливости и какого-то подсознательного любопытства поинтересовался Даниэль, безуспешно пытаясь скрепить серебряными запонками манжеты новой рубашки. Когда он в очередной раз уронил ювелирное изделие, Корво тяжело вздохнул и оказал ему посильную помощь, самостоятельно вдев запонку в петлю манжеты. - Мрачным и тревожным. Точно помню, что на следующий день обнаружилось, что несколько старых деревьев от поднявшегося ветра оказались выкорчеваны из земли. Но нам в ту ночь было не до завывающего ветра и ливня, который бился в окна на протяжении нескольких часов. Роды были слишком тяжелыми, чтобы обращать внимание на такую глупость, как разбушевавшаяся погода. Я всерьез беспокоился и за Джессамину, и за нашего ребенка. - Она выросла прекрасной девушкой, - Даниэль слабо улыбнулся, не понимая, почему продолжает разговор на тему, которая ему самому казалась несколько неловкой. - Выросла? – Корво фыркнул, - Глупости. За двадцать семь лет выросло только ее тело, но в нем, как и прежде, заперта душа маленькой девочки, которая при первом же подвернувшемся случае спрячется от меня где-нибудь на чердаке и, хихикая в ладонь, будет ждать, пока я, разъяренный до белого каления, приму правила игры и буду ее искать. За двадцать семь лет она, вне всякого сомнения, стала выше, сильнее, краше собой, превратилась в девушку, но, глядя на нее, я вижу ребенка, который еще вчера рисовал меня, сидя за столом в «Песьей яме». - Быть может, ты не хочешь, чтобы она взрослела? – осторожно предположил Даниэль, поправляя непослушный воротник. - Возможно, - Корво присел на край кровати, без особого интереса, скорее для того, чтобы занять глаза, наблюдая за юношей, - Оглядываясь на свою юность, вспоминая то, как моя мать боялась отпускать меня дальше садовой ограды, чтобы я, не дай бог, не поранился во время очередной шуточной драки на палках или не упал с дерева, я понимаю, что в те годы я был уверен, что не стану отцом, а если стану, - никогда не буду опекать своего ребенка с таким же ослиным упрямством. Но сейчас все иначе. Опасность представляют уже не деревья и не уличные драки со сверстниками, не сломанные игрушки и разбитые колени. В руках Эмили сосредоточена огромная власть, а я никак не могу перестать видеть в ней маленькую девочку. Я опасаюсь за нее, опасаюсь за империю, поэтому веду себя так, словно не могу до конца доверить дочери такую опасную вещь, как «взросление». Отчасти я действительно хочу, чтобы она никогда не взрослела, ведь все дети таковы: с возрастом они забывают родителей, а вспоминают о них только когда мир от них избавляется. И в этом нет ничего зазорного. Даниэль задумался. Какая-то часть его подсознания игнорировала нить разговора и с надеждой взывала к сердцу, внушая, что такую разговорчивость со стороны Корво могло оправдать только его доверие юноше. Поразмыслив немного, он ответил: - Некоторых людей просто невозможно забыть. Они как… Шепот, навеянный самим временем. Ты можешь не видеть их долгое время, можешь не быть уверенным в том, что чувствуешь к ним, но забыть их – никогда. Это приравнивается к преступлению против совести. Иногда интересуясь их жизнью, присматриваясь к тому, как они преодолевают препятствия, набирают высоту, покоряют новую вершину, изредка позволяя себе напомнить, кем они были в твоей жизни, ты, сам того не ведая, напоминаешь себе об их существовании. Они всегда рядом. - Есть ли у тебя такие люди? Ответ не требовал долгих раздумий, но они и не потребовались. Признание далось легко: - Один из них радушно принял меня в свою семью, Корво. - «Одному из них» не предоставили выбора, - молниеносно отреагировал мужчина, - Я даже при самом большом желании не мог отказать твоему пронзительному взгляду, он покорил меня с первых секунд нашего нового знакомства. Едва ли сердце, что не выточено из камня и не выковано из железа, способно сопротивляться этим глазам. - Я сам им еще не научился сопротивляться. Каждый раз, глядя в зеркало, я никак не могу убедить себя в том, что когда-то они были такими, как сейчас. Впрочем, даже четыре тысячи лет назад никто не мог отказать мне. Не будь у меня этого «пронзительного взгляда», я бы не смог себе и монеты на хлеб заработать. Город в те годы был жесток к дворовым собакам и бездомным детям. - Город жесток ко всем и всегда, - Корво горько усмехнулся, - Поэтому никогда не забывай о своем умении выживать. Кто знает, что может произойти завтра. Ни я, ни ты, ни Эмили не защищены в полной мере до тех пор, пока кроме нас в мире существуют тысячи других людей. Поэтому полагаться нужно только на себя. Даниэль закатил глаза. - Ты вновь начинаешь учить меня жизни, Корво Аттано! Поверь, у меня было много, чудовищно много лет для того, чтобы запомнить эти простые правила. - Я перестану учить тебя жизни ровно в тот момент, когда ты проживешь среди людей хотя бы половину моего возраста. Пока что я могу предложить тебе только терпеть и наматывать на ус все, что ты слышишь. Юноша, признавая свою капитуляцию, поднял ладони. Он обожал Корво, читающего ему долгие нравоучения в попытках втиснуть божество в хрупкое человеческое тело. Он обожал Корво, молча любующегося убаюканным морем, плечом к плечу с ним, таким наивным и таким одиноким. Он обожал Корво пятнадцать лет назад и обожал сейчас. Его сердце испытывало невыносимую боль от этого прекрасного чувства. Его было слишком много, оно было слишком сильным. Как невероятно вкусная тарталетка, попадающая на зуб, подточенный кариесом, оно, сперва радуя, вскоре начинало саднить. Даниэль определенно не понимал чего-то, когда начинал задумываться о специфике человеческих чувств и взаимоотношений, но не мог разобраться, что именно ему кажется странным и непонятным. Говорить с Корво об этом значило расписаться в своей полной жизненной несостоятельности, и пойти на это не позволяла уже гордость. Так он и барахтался в лужице собственных переживаний, пытаясь то ли разобраться в том, почему ему было и плохо, и хорошо рядом с этим человеком, то ли заставить себя поверить, что ничего необычного с ним не происходит. Оба плана были заведомо провальными, но третьего, запасного, у него не было. Оставалось «терпеть и наматывать на ус», как сказал Корво.

***

Впервые Даниэль был глубоко расстроен тем фактом, что умел сносно считать. Пытаясь успокоить себя, он, поодаль ото всех, считал гостей, и с каждым десятком новых лиц ему становилось все хуже и хуже. Он чувствовал себя ни много ни мало миногой в консервной банке, плотно прижатой просоленным брюшком себе подобной рыбешки к одной из ребристых металлических стенок – настолько душно, некомфортно и тесно ему было в переполненном тронном зале. Очень быстро он устал подмечать уникальные черты прибавляющихся людей, его уже не интересовали и тем более не радовали ни повадки симпатичной невысокой леди в белых перчатках и шляпке с лисьими хвостиками, ни родинки, чернильными кляксами неопрятно разбросанные по лицу элитного стража, ни манеры улыбчивых рыжих девочек-близнецов, которых за руки вел длинноногий, стройный мужчина в шейном платке и пенсне. От разноцветной толпы кружилась голова и слегка подташнивало, но он продолжал упорно держаться, то и дело всматриваясь в гущу людских тел, чтобы увидеть Корво, беспристрастно наблюдающего за каждым гостем, как за потенциальным врагом. Жизнь заставила его видеть врагов во всех, кто встречался ему на пути, полагал Даниэль. Он сам, возможно, был косвенно виноват в том, что Корво приобрел это патологическое недоверие. Его некогда крепкий рассудок вполне мог пошатнуться из-за болезнетворного влияния магии, которой его, руководствуясь скукой, наделил некогда бог. Однако, как бы сильно не бросалась в глаза его заслуженная мнительность, от него разило уверенностью в себе. Корво выглядел естественно при дворе, среди богато одетых господ, хлопочущих служанок, восторженных газетчиков, он выглядел естественно в дорогих одеждах и драгоценностях, которые он, тем не менее, никогда не носил, он выглядел так, как надлежало выглядеть настоящему мужчине, когда, взяв Эмили под изящный локоть, под вздохи воодушевленной толпы привел ее в тронный зал. Юноша испытал искреннее удивление, когда, проходя мимо него, Корво прихватил пальцами свободной руки ткань его пиджака чуть выше поясницы. На вопросительный взгляд он предпочел не отвечать, но Эмили, к счастью, на несколько секунд прекратив кивать расступающимся людям, в один голос поздравлявшим ее с праздником, сделала это вместо отца: - Он хочет представить им тебя, - шепнула она мальчишке, которого словно не замечали в толпе, - Как своего племянника и по совместительству члена королевской семьи. Интересоваться, почему вдруг Корво взял на себя такую ответственность в столь важный для его дочери день, а также почему Эмили не возразила, Даниэль не стал. После недолгого шествия они остановились, повернулись лицом к толпе, и Эмили взмахом руки попросила всех присутствующих затихнуть. С ропотом и уважением юноша следил за тем, как каждый гость дергал рядом стоящего за рукав, призывая замолчать, и вскоре со всех сторон их обняла волнительная тишина. - Мои верные подданные, - мягко улыбнувшись замершим людям, Эмили осторожно отстранилась от отца, сделав шаг вперед и в сторону, - Друзья. Те, кого я знаю лично и те, кого я вижу впервые. Те, кто застал правление моей матери, императрицы Джессамины Колдуин Первой, и те, на чьей памяти я была единственной правительницей Островной империи. Я рада видеть вас в своей обители по радостному для меня и моей семьи случаю. Двадцать семь лет назад, второго дня Месяца Дождя, я появилась на свет, чтобы всю свою жизнь защищать честь своей семьи и свой верный народ. За годы моего правления Империя пережила множество трагедий, перечислять которые я не стану, дабы не привносить минорные ноты в празднование. Сейчас мы живем в мирное время, и я сделаю все для того, чтобы вы, ваши родители, дети, братья и сестры, ваши возлюбленные мужья, жены и друзья долгие годы не знали ничего, кроме благополучия. Толпа ответила радостным воплем «Да здравствует императрица Эмили Колдуин», а Даниэль, завороженно прикусив нижнюю губу, не смог оторвать взгляд от девушки. Видел ли он в ней то маленькое существо, которое всхлипами и болезненными стонами реагировало на его редкие визиты в годы своего безрадостного детства? Видел ли девочку, на чьих глазах была убита родная мать? Видел ли ребенка, которым она иногда казалась даже ему? Видел ли императорское дитя, изнеженное ласковыми материнскими руками и вседозволенностью, с которой обязательно сталкивается каждый ребенок, которому хватает денег на все его нужды? Нет. Он видел непоколебимую гордость Корво Аттано и грациозную сдержанность Джессамины Колдуин, самодостаточность одинокого ворона и заботливую внимательность мудрой волчицы, человека, которому хватило сил поднять с колен целую империю, положить конец распрям, создать из останков давно умершего что-то новое, буйно цветущее, невыразимо прекрасное. Он смотрел на нее и гордился, словно она была его родной сестрой, прекрасно понимая, что, увы, не имеет ничего общего с этой прекрасной сильной женщиной. - Однако это далеко не единственная причина, по которой мы собрались в Башне, - Эмили встала рядом с Даниэлем и опустила руку на его плечо, - Я хотела бы представить возможность высказаться лорду-защитнику, моему отцу, Корво Аттано. Корво кивнул. - Полагаю, от некоторых из вас, особенно тех, кто работает при дворе, не смог укрыться тот факт, что чуть больше месяца назад в Башне поселился этот юноша, - он кивнул в сторону Даниэля, и тот, став центром внимания для нескольких десятков глаз, мгновенно почувствовал себя крайне неуютно, - Я долго ждал подходящего случая, чтобы оповестить жителей Дануолла о причине этой резкой перемены, однако, буду честен, прекрасно понимал, что моя жизнь интересует горожан значительно меньше, чем жизнь нашей дорогой императрицы. Однако с ее позволения я все-таки внесу ясность в происходящее: этого молодого человека зовут Даниэль, и он является родным сыном моей пропавшей без вести сестры, поэтому я, будучи его единственным ныне живым родственником, принял решение принять его в семью и позволить ему жить и обучаться в стенах Башни. Его присутствие никоим образом не повлияет ни на деятельность императрицы, ни на мою, но держать народ в неведении таких изменений мы все-таки не могли. - Скажешь что-нибудь моим людям, двоюродный брат? – обратилась Эмили к Даниэлю. - Позволю себе отметить, что я очень рад являться частью семьи и занимать такое почетное место во время празднования, - набравшись сил и вооружившись всем своим красноречием, произнес юноша. Красноречие, как оказалось, и не требовалось. Толпа и так подхватила весть веселым гудением переполненного осиного роя. Скорее всего, им не нужен был какой-то веский повод для того, чтобы чувствовать себя восхитительно и радостно улюлюкать; они пришли сюда не за этим. Они пришли почтить императрицу, выпить, наесться до отвала и растечься податливой массой в горячих руках партнера, когда придет час танцевать. Даниэль плохо их понимал, но даже и не думал про себя возмущаться. В конце концов, чем меньше внимания будет направлено непосредственно на него, тем меньше раз он возжелает уйти из зала и запереться в своей комнате как можно дальше от галдящей толпы. Он даже сдержал желание скривиться, заметив в помещении смотрителей с шарманками. Их присутствие было необходимо на каждом празднестве, ведь, как ни крути, они были достаточно ответственными и дисциплинированными, чтобы держать в узде большие народные массы. «Если Корво и Эмили равнодушны к ним, то, возможно, стоит и мне», - успокаивал себя Даниэль. Всю первую половину празднования он упорно игнорировал существование окружающих людей. Он стоял поодаль, но всегда на шаг ближе к Корво, чем к кому-то еще. Не спуская с него взгляд, юноша таким образом получал все необходимое представление о происходящем: Корво свел брови – кто-то облил соседа шампанским во время активной жестикуляции, Корво улыбнулся – Эмили болтала с кем-то из гостей, Корво усмехнулся в ладонь – маленькая девочка попросилась на руки к императрице, дернув ее за рукав. Корво был индикатором, показателем того, что все идет своим чередом, ничто не предвещает беды, бояться нечего. Даниэль был бы рад не бояться. Был бы рад не чувствовать себя чужим и отрешенным. Но не мог. - Кажется, ты чувствуешь себя не совсем в своей тарелке, - произнес Корво, поглядывая на нервно ломающего пальцы мальчишку, - Что-то случилось? - Нет, - Даниэль помотал головой, но подошел ближе, чтобы чувствовать себя чуть более уверенно, - Просто такое впечатление, что в зале собралась добрая половина города. Дышать нечем. Корво покачал головой и заботливо расстегнул верхнюю пуговицу на его рубашке. - Воздуха здесь хватит на еще одну половину. Ты просто волнуешься. В этом нет ничего дурного, но постарайся не зацикливаться, хорошо? - Они обязательно должны быть здесь? – Даниэль не удержался и все-таки подал рукой в сторону беседующих между собой у главного входа смотрителей, - Такое впечатление, что они повсюду. Заглянешь под камень, и там с десяток найдешь. - Не горячись. Мало кто рад их присутствию, но каждое сборище без их участия негласно приравнивается к шабашу, и особенно это касается всех вечеров, которые дает правящая верхушка. К императрице всегда выше требования и размашистее претензии, когда дело доходит до соблюдения не всегда приятных норм. Поверь, если в их карманах не звенят лишние золотые мешочки, им самим глубоко безразлично, есть ли на подобных встречах еретики. Мы все в безопасности. Тебе, пожалуй, угрожает даже меньшее, чем мне. - Терпеть их не могу, - нахмурившись, искренне признался юноша, - Лицемерные трусы. Сосуды всем порокам островной империи. Корво поддерживающе похлопал его по плечу. - Не нам с тобой считать их пороки, Чужой. Чужой. Не было столь важно, назвал его так Корво по случайности или привычке, с определенным умыслом или без задней мысли, чувство, которое испытал Даниэль, услышав имя, которым его наделила Бездна и которое умерло вместе с ней, было неописуемым. Ему не было мерзко или тошно вспоминать, кем он был чуть больше месяца назад. Ему не было больно, не было жутко. Глубоко в душе ему было приятно слышать, как срывается «Чужой» с этих губ, и, быть может, какая-то потаенная часть его сущности желала, чтобы Корво называл его так немного чаще. Эта же часть его сущности тянулась к магии, презирала неверующих и относила себя к ереси. Эта же часть была мудра, как старый левиафан, и готова поделиться этой мудростью с другими. В нем еще жило что-то темное, демоническое, что находилось за гранью добра, зла и человеческого понимания. Оно уснуло до лучших времен, но Даниэль чувствовал: Корво бесстрашно дергает потустороннюю сущность за усы. - Ворон принес в клюве весточку, - внезапно послышался нежный шепот за левым плечом – Эмили возникла за спиной как из-под земли, - Якобы мой маленький названный брат хотел пригласить меня на танец, но, кажется, он слишком робок, чтобы лично предложить подобное императрице? Даниэль замялся и, прикусив нижнюю губу, расплылся в мягкой улыбке. - Боюсь ударить в грязь лицом, Ваше Высочество. - Передо мной или перед своим учителем? – Эмили пригладила кончиками пальцев воротник Корво. Мужчина притворился, что вторжение в личное пространство прошло для него незамеченным, а Эмили как таковой вообще не существовало. - Перед… - внезапно Даниэль осознал, что девушка была прекрасно осведомлена о его неловких занятиях танцами с Корво, и поэтому кончики его ушей загорелись от смущения, - Перед вами обоими, полагаю. - Не стоит. Никто не запомнит, даже если ты отдавишь мне обе ноги. Мне будет приятен сам факт того, что компанию мне составит божество. - Уже не божество, - шепотом поторопился поправить ее юноша. Эмили смерила его осуждающим взглядом из-под черных ресниц, а затем просто взяла его за руку и повела в центр зала, оставив позади тихо посмеивающегося Корво. Даниэль обернулся на него один раз, чтобы встретить уверенность в глазах старого друга, и, не найдя таковой, обреченно поплелся следом за уверенной девушкой. Все завертелось в радостной, восторженной кутерьме: дамы подхватили своих кавалеров и дам, звякнули хрустальные бокалы, неосторожно брошенные на стол, засверкали натертые до лоска туфли, и толпа замерла в ожидании первой ноты долгожданного вальса. В звенящей тишине то и дело возникали то тут то там тихие шепотки, смешки и вздохи вперемешку со словами: «Воды, воды, от волнения мне становится дурно!». Люди высшего света были нежными. Люди, которые пытались походить на представителей высшего света, были субтильными. Люди сами по себе, даже те, кого воспитывали улицы, а выживать учили разбитые кулаки встречных пьяниц, были хрупкими. Люди были пятнами изысканных напитков на белоснежной скатерти жизни. Грянула музыка. Эмили, поправив спадающую на лицо челку, сделала шаг, вовлекая Даниэля в танец. Про себя он продолжил считать шаги, неосознанно шевеля бледными губами, и всматриваться в глубокие карие глаза, по-доброму смеющиеся над его неуверенностью в себе и своих движениях. Корво был хорошим учителем, но вести, танцуя с ним, как выяснил юноша уже после того, как Аттано вспугнул подсматривающих служанок, могло быть удобно лишь тому, кто был если не выше, то хотя бы одного с ним роста. Будучи вынужденным смотреть снизу-вверх на того, кто во всем полагался на его движения, Даниэль чувствовал давку излишней ответственности и часто оступался, представляя, как, должно быть, нелепо смотрелся их дуэт со стороны. С Эмили было проще. Кроме того, что она была не так длиннонога, как ее отец, ее телу была свойственна уникальная женская гибкость, которая позволяла ей двигаться плавно и грациозно, при этом не упуская из вида движения партнера. Ей не хватало сил на то, чтобы поменять направление танца, но Даниэль без слов понимал, когда стоило сделать шаг чуть меньше, поворот – чуть резче, впиваться пальцами в острые женские лопатки – чуть мягче. - Расслабься, - тихо шепнула Эмили, приблизившись к его уху, - У тебя выходит не так плохо, чтобы бояться. Уверенность не будет лишней. - Я уверен, но больше в тебе, чем в себе. Нельзя было сказать, что вальс оказался своего рода пыткой для Даниэля. Когда он избавился от чувства отрешенности, которое не позволяло ему комфортно чувствовать себя в толпе, ему даже начало казаться, что он входит во вкус, даже несмотря на то, что на фоне Эмили он чувствовал себя неповоротливым буйволом, насильно втиснутым в общество изящных газелей. Он боковым зрением видел, как наступали на ноги своим кавалерам уже несколько захмелевшие дамы, и даже тихонько посмеивался, позволяя их неуклюжести тешить его самолюбие. Но чаще всего он пытался высмотреть Корво, по долгу службы внимательно наблюдающего за дочерью. - Не хочу прозвучать так, словно я не был уверен в тебе, - сказал мужчина уже после танца, когда и Эмили, и Даниэль вернулись к нему, - Но ты хорошо справился. - Ученик превзошел своего учителя, отец? – посмеялась Эмили, не спуская руки с плеча Даниэля, словно опасаясь, что он рассыплется. Он же с меньшей тревогой осматривал гостей, то и дело норовящих приблизиться к королевской семье и пожелать счастья, здоровья, богатства, долгих лет правления и всего, что обычно желают влиятельным людям, не зная их достаточно хорошо. - Исключено. Я не умаляю его заслуг и признаю, что обучаемость у него феноменальная, но мой многолетний опыт – не чета его юношескому пылу. - Если задуматься, я имею все права на то, чтобы называть вас юношей, лорд-защитник, - поддержал шуточный разговор Даниэль, - Вы годитесь мне не только во внуки, но и в самые далекие потомки. - И это тоже абсолютно исключено. Кто же теперь докажет, что тебе больше шестнадцати лет? - И тем не менее, он хотя бы подарил мне танец, - Эмили вновь напомнила о своем существовании, - А не стоял в стороне, выискивая в толпе потенциальных предателей короны. Признаться, я уже почти успела забыть, каково это – танцевать с отцом. Не возникает ли у лорда-защитника желание освежить мои воспоминания? Конечно, ей не нужно было ничего, кроме внимания отца. Как и любой другой ребенок, вне зависимости от возраста и социального статуса, она любила родителей, и, если уж судьба, вложенная в руки Дауда (за что Даниэль глубоко в душе винил не его, а себя), забрала у нее любимую матушку, не было ничего зазорного в том, чтобы просить отцовской любви. И Корво любил ее. Так, как не было дано ни одному мужчине любить ни одну женщину. Взаимодействовать с кем-то кроме Эмили и Корво ему не очень хотелось, еще меньше хотелось стоять посреди зала во время очередной танцевальной волны, поэтому он отошел в сторону, к столам, которые уже не так заметно ломились от всевозможных угощений. Восполняя энергию яствами, там отдыхали те, кто утомился во время первого вальса, и молодежь, которую родители привели «посмотреть на императрицу», и которая, судя по выражению искренней незаинтересованности во всем происходящем, получала крайне мало удовольствия от присутствия. - Красиво здесь, - обратилась к Даниэлю какая-то незнакомая девушка, - Как жаль, что весь этот лоск испарится уже на следующий день. - Разве есть что-то плохое в том, чтобы хорошие вещи заканчивались? – прекрасно отдавая себе отчет в своих убеждениях, поддержал диалог Даниэль, - Будь даже самое приятное вечным, оно быстро наскучит. Девушка взглянула на него с интересом. - Возможно, - признала она, - Но я бы отдала многое, чтобы жизнь моя больше напоминала жизнь императрицы. - Вам симпатичны постоянная угроза жизни, чрезмерная ответственность и полнейшее отсутствие свободного времени? – безо всякого умысла оскорбить собеседницу, поинтересовался Даниэль. Он наконец посмотрел на нее. В отличие от многих людей в зале, черты ее вызывали мало интереса и ничем примечательным не выделялись: она была миловидна, немного смугла, длинные волосы цвета темного каштана были собраны в высокий пучок на затылке, и даже во взгляде не было чего-то уникального или интересного. Такие же темно-синие глаза юноша повсеместно встречал в городе, они же неодобрительно следили за ним во времена его прошлой жизни, они же зияющими дырами в лицах неприкаянных душ терзали его в Бездне. В них не было ни огня, ни искр, ни звезд, ничего в них не было. Девушка была красивой. Но не более того. - Мне симпатична жизнь вне стен своей комнаты. Но, быть может, я просто не знаю, каково приходится членам королевской семьи. - Я тоже не знаю, - признался Даниэль, - Я живу здесь лишь месяц и едва ли позволяю себе достаточно, чтобы чувствовать вседозволенность, которой, по мнению большинства, должен располагать «член королевской семьи». Не сказал бы, что слово «вседозволенность» вообще применимо к нам. Тем более, я всего-навсего, - ему пришлось глубоко вдохнуть и собраться с силами, чтобы правдоподобно солгать, - племянник лорда-защитника. А он никогда не злоупотреблял своим родством с императрицей. - Вы ведь сказали, что всего-навсего месяц в Башне, - девушка удивленно вскинула брови, - Как вы можете быть полностью уверены в том, как вел себя Корво Аттано до вашего прибытия? «Последние пятнадцать лет я провел в омуте его мыслей, видел, каков он в бою, чувствовал, как тоска и траур истязали его душу, мое сердце пережило в унисон с его сердцем столько падений с сияющих вершин в бездонную пропасть, что я, кажется, знаю его наизусть» - обволокла теплом изнутри приятная мысль. Вслух же он сказал иное: - Я знал его, еще будучи ребенком, и за годы он изменился только в лучшую сторону. Будь он плохим человеком, он бы ни за что не взял меня на попечение. Девушка недоверчиво хмыкнула. Служанка, разносящая напитки, остановилась перед ними, и собеседница Даниэля, чье имя он почему-то не хотел узнавать, взяла с сияющего серебряного подноса два бокала, наполненных красным вином, и протянула один юноше. - Выпьете со мной? – она уставилась на него с таким доверием и ожиданием, словно от утвердительного ответа зависела ее жизнь. Музыка, как назло, стала тише, а люди, расслабленно посмеиваясь, вновь вернулись к обсуждению банкета, наполнению животов всяческой снедью и своему обычному человеческому поведению. Даниэль умел отказывать, но что-то ему подсказывало, что справиться со стыдом, который он испытает, разбив девушке сердце, он не сможет. Поэтому, тяжело вздохнув, он взял в руку бокал. - За славную императрицу Эмили Колдуин Первую! – воскликнула собеседница, вскинув руку со сжатым бокалом, что привлекло внимание половины поутихшего зала, - Долгих лет правления ее императорскому высочеству! Толпа поддержала тост радостным гулом, и все отпили из бокалов. Надеясь на то, что Эмили и Корво не успеют заметить его среди остальных, Даниэль последовал их примеру. Напиток тотчас обжег его горло и ударил по вискам тяжестью и головокружением, - он не то чтобы давно не пробовал алкоголь, он пробовал его один раз в жизни. Кажется, когда ему было порядка четырнадцати лет, какой-то пьяный разбойник в одном из кабаков, где мальчику по доброте душевной позволяли отогреться, дал ему глотнуть сладкого яблочного сидра (сидр на островах варили, кажется, всю историю их существования). Даже от одного глотка ему стало чуть веселее, чем должно было быть бродяге, ведь он был худ, подвижен и ничего не ел целыми днями. Теперь же горечь вина, которое было в разы крепче сидра, показалась Даниэлю вовсе невыносимой, но он стерпел, закусив изнутри губу, чтобы не растерять остатки гордости. - Славный вкус настоящего тивианского вина ни с чем не спутать! – девушка, пропуская кого-то к столам, столкнулась плечом с плечом Даниэля и почему-то не посчитала нужным отстраниться, - Вы тоже так считаете? - Признаться… - юноша метался между желанием отойти на шаг вправо, чтобы не соприкасаться с собеседницей, и желанием вообще уйти прочь; к сожалению, ни то, ни другое ему не позволило сделать головокружение, - Я не большой любитель вина и алкоголя как такового. - Значит, ради меня вы сделали исключение? - Выходит, что так… Нет-нет-нет. Звучало настолько неправильно, насколько это вообще было возможно. Даниэль впервые задумался о том, что в Бездне ему было куда уютнее и спокойнее, чем среди людей, особенно среди тех, которые пытались с ним взаимодействовать, да еще и так беспардонно. «Имей я возможность посмотреть на себя со стороны, - подумал он, - я бы нашел эту ситуацию весьма забавной, пусть и абсурдной. Сейчас же мне только стыдно, причем даже не за свое поведение». Слово за слово был осушен бокал, за ним последовал второй, за вторым – третий. Не то чтобы Даниэль не мог остановиться или не знал себе меру, он попросту не обладал достаточным опытом общения с обычными людьми в ординарной обстановке, чтобы отказать девушке, которая словно задалась целью его опоить. Он молча кивал, пропуская мимо ушей какие-то «интересные» истории из жизни, рассматривал блестящие огни люстры, отражающиеся от пола, и никак не мог собрать воедино рассыпавшийся каркас своих мыслей. Скоро притупились и музыка, и голос собеседницы, и прочие голоса, заблудившиеся в вакууме полупустой головы. Все стало как-то… Безынтересно. Скучно. Утомительно. Вновь захотелось вернуться в свою комнату, склониться над очередной «сложной», как любили говорить служанки, книгой, и долго гипнотизировать слезящимися глазами плывущие чернильные символы. - Наслаждаетесь отдыхом, молодые люди? Даниэль поднял голову на знакомый голос и замученно улыбнулся подошедшему Корво. Он попытался что-то ответить, но девушка, зачем-то вцепившись аккуратными ноготками в его локоть, опередила юношу: - Я так счастлива познакомиться с вашим племянником, лорд Корво, - едва слышно промурлыкала она, - Он такой терпеливый слушатель и галантный джентльмен. - Что же, если так, - Корво улыбнулся и с жалостью посмотрел на потерянного Даниэля, который беззвучно открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыбка, - Не буду вам мешать. Юноша уставился на мужчину с такой мольбой во взгляде, что не заметить его отчаяние мог разве что слепой на оба глаза старец. В этот взгляд он вложил все «пожалуйста, Корво, забери меня отсюда», «я не понимаю, что она делает» и «мне неуютно, я хочу уйти» с надеждой, что Аттано каким-то магическим образом прочтет его мысли. Однако не нужно было обладать даром телепатии, чтобы постановить: меньше всего мальчишка наслаждался компанией этой юной особы. - А впрочем… - Корво осторожно прихватил Даниэля за плечо и притянул к себе, вырвав из цепких пальцев юной спутницы, - Торжество подходит к концу. Быть может, леди найдет себе новое увлечение? Девушка потупила взгляд и разочаровано процедила сквозь зубы: - Как пожелаете, лорд Корво. Затем ее и след простыл. Наконец Даниэль смог свободно вдохнуть. - Помочь тебе подняться в комнату? – поинтересовался Корво, наклонившись к приемному сыну. Тот было замотал головой, но, пару раз ею качнув, бессильно ткнулся лбом в плечо мужчины. Перед глазами вспыхнули искры. - Я дождусь окончания. Может быть, мне станет лучше. - Мне показалось, что ты уже чувствуешь себя довольно неплохо. Даниэль обиженно фыркнул. - Корво, это не входило в мои планы… - Я знаю, - мужчина растрепал его волосы, - Не принимай мои слова так близко к сердцу. В компании Корво время протекало значительно быстрее. Они ни о чем не разговаривали, но мальчишеское сердце пело. Ему казалось, что, уткнувшись в плечо этого человека, он может провести целую вечность, ни о чем не волнуясь и не переживая. Вскоре зал начал стремительно пустеть. Когда гости покинули помещение, засуетились служанки, и Эмили, поблагодарив Корво и Даниэля за прекрасный вечер, отправилась в свои покои. Она не стала спрашивать, почему «названный брат» находился в таком пространном состоянии, лишь пожелала ему спокойной ночи и нежно заправила за ухо отросшую челку. Корво не стал интересоваться, может ли Даниэль подняться сам по лестнице, поэтому просто помог ему, придерживая за талию. Кожа чувствовала жар чужой руки даже через одежду, и от тепла, накрывшего выступающие ребра и впалый живот, юноше почти сразу стало спокойно и уютно, как спящей в тесном коконе бабочке. Корво усадил его на кровать, сел на корточки перед ним и похлопал по бледной щеке, приводя в чувство. - Как ты? – поинтересовался он. Голос его был тихим, глубоким, ласково убаюкивающим тяжелую голову Даниэля. - Чувствую себя таким нелепым, - юноша горько усмехнулся и опустил голову, - Таким… Слабым. - Не смог отказать даме? Он опустил ладонь на колено мальчишки в поисках опоры. Не до конца понимая, почему сознание подсказало ему сделать именно это, Даниэль положил руку поверх и принялся обводить указательным пальцем линии спрятанной метки. - Будь на ее месте кто угодно, не смог бы отказать. Не нашел бы слов... - Будь осторожен с такими, как она. Даниэль поднял на Корво глаза. - Ты имеешь в виду… - Я имею в виду, что ни одна из тех, кто повстречается тебе в веселую пору, не сделает тебя счастливым, и уж тем более не будет с тобой честна, - сурово сведя к переносице густые брови, произнес мужчина, - Я видел множество таких: легкомысленных, поверхностных и беззаботных. Жизнь их любит, но они – любить не умеют. Неужели он, человек, учил того, кто был богом, азам отношений? Это было бессмысленно. Бессмысленно и наивно. Но, тем не менее, Даниэль не мог злиться на Корво за поучения. Если бы ему было безразлично его существование, он бы не пытался ничего до него донести. Он же… Переживал? Волновался? Чувствовал свою ответственность за это хрупкое человеческое тело и душу древнего монстра, плещущуюся в нем? - Она ничуть не была приятна мне, - поспешил заверить его юноша, - Не думаю, что такие люди мне… По нраву. Сомневаюсь, что вообще сумею когда-либо… - Сумеешь, - прервал его Корво, не позволив закончить фразу, - Любовь – то чувство, насчет которого никто не может быть уверен. Оно приходит само по себе и порой селится даже в самых жестких сердцах. Против нее бессильно все, что известно человечеству: от холодного научного метода до безграничных способностей черной магии. Поверь, мне довелось это пережить, и если даже я, тот, кто всегда был хмур и угрюм, позволил этой дьявольской бестии меня околдовать, что ей сможет противопоставить мальчик? Даже спорить не хотелось. Даниэль пристально смотрел в его глаза и ему казалось, что с каждым мгновением он пьянеет все больше и больше. Сердце суетилось. Пальцы, оглаживающие грубую мужскую руку, взволнованно подрагивали, обожжённые, словно он ласкал угли в камине. Стальная распорка расширялась, превращалась в огромную металлическую трубу, которая все больше и больше давила его изнутри. Ему было больно по какой-то неведомой причине, и не было этой боли выхода, не было объяснения, и лекарства не существовало. Она терзала его, когда он был в одиночестве, мучила, когда рядом был Корво, она и сейчас пожирала его внутренности, не гнушаясь хрустеть костями и потягивать кровь. Он хотел вспомнить, что такое слезы. Хотел разрыдаться. Хотел воплем оторвать от себя ломоть души, в которой клубилось это ужасное чувство, делающее из него человека. Но он разучился плакать. - Расскажешь мне, каково это? Любить. – зачем-то попросил он Корво. - Моя любовь на твою не похожа, - заверил его Аттано, перехватив запястье блуждающей по тыльной стороне его ладони руку, - Я могу быть уверен лишь в том, что она всегда приходит внезапно и огревает веслом по голове. Больно, ошеломительно, но со временем на смену шоковому состоянию и шквалу странных эмоций приходит чувство… Спокойствия. Душевной гармонии. Глядя на любимого человека в такие моменты, ты понимаешь, что в мире нет большего сокровища, чем его существование. Даниэль долго думал, пытался собраться с силами, найти слова и выстрадать продолжение разговора, чтобы не пришлось прощаться с Корво и ложиться спать, но выходило из рук вон плохо. Все рассыпалось, как Бездна в его последнем кошмаре, а он стоял посреди пропасти на маленьком каменном островке, от которого то и дело откалывались куски, и считал мгновения до падения в пучину. Он сделал глубокий вдох. Страх его не был ничем оправдан. Не было никакой Бездны, не было рассыпающегося на части мира. Был он, Даниэль, Чужой, мальчик, которому сама судьба подарила второй шанс. Был Корво Аттано, лорд-защитник, хороший муж, заботливый отец, лучший друг, сердце его, душа его, мысли его. Шепотом извинившись перед ним, Даниэль закрыл глаза и, подавшись вперед, поцеловал мужчину.