Amadeo Pour Un Italiano

В особняке было тихо. На первый взгляд могло показаться, что дома никого нет, и в глубине души Вольфганг на это надеялся, но он знал, что Антонио просто скрывается в одной из комнат и обязательно пойдет ему навстречу, стоит только сделать шаг. — Он дома? — спросил парень неуверенно. Франческо только склонил голову, слабо улыбнувшись ему: — Да. Амадей сделал над собой усилие, чтобы ступить вглубь коридора. Эта тишина пугала, парень слышал даже собственные шаги, скрип паркета под ногами, и от этого скрежетали зубы. На улице сгущались сумерки и в доме из освещения были только настенные ночники. Они давали малый свет, напоминая свечи в канделябрах, и это придавало особняку готический, жутковатый вид. Вольфганг отчего-то чувствовал себя спокойнее в полумраке, как будто его никто не увидит, чем если бы его освещал яркий свет и скрыться от Сальери было бы совсем невозможно. С горем пополам австриец добрался до своей комнаты, скинул с себя верхнюю одежду и оставил возле стола сумку. Привычка хранить все свои личные вещи в этой комнате появилась, как только он оказался в этом жутковатом особняке, с ещё более жутковатым его хозяином. Даже такие вещи, как пальто, ботинки и головные уборы, австриец относил к себе, чтобы не было лишней надобности покидать тихую, спокойную комнатушку. Потрепанный, избитый вид и саднящие раны вынудили Амадея пойти в душ и обработать ссадины. Здесь он чувствовал себя более чем безопасно, ведь дверь закрывалась на щеколду, но меньше чем за минуту это ощущение пропало, когда парень услышал щелчок замка и звук открывающейся двери. Оставшись в одном только белье, Моцарт схватил пыльные джинсы, и казалось, пытался просто спрятаться за этой ничтожной тканью от пытливых глаз. Сальери даже усмехнулся. Это стеснение вызывало смех. Маленький стеснительный мальчик… — Черт, тебя стучать не учили?! — зарычал австриец, злобно блеснув глазами. Страх перед наказанием ушел и сейчас его переполняла злость и недовольство. Это же ванная, черт возьми, как он может нарушать его личное пространство?! Это уже ни в какие ворота!.. — я же запер дверь! Как ты… — О, у меня есть ключи от всех дверей, не переживай, — Антонио облокотился о дверной косяк. — Набегался, м? — Я не пытался сбежать. По-твоему я похож на идиота? У меня возникли проблемы, — Моцарт сдержанно объяснил, делая над собой усилие, чтобы пинками не вытолкнуть Сальери из комнаты. — Слушай, может потом поговорим, а? Можешь расспросить Франческо о подробностях, если тебе так интересно. — А вы так хорошо спелись с Франческо, мне прям завидно, — Вольфганг заметил, как недобро блеснули глаза итальянца. И чего это он? Ревнует? Какое ему дело до своей прислуги и отношениях пленников с ней? — Ревнуешь? — Нисколько. Что с твоим внешним видом? — Антонио прищурился, только сейчас замечая, что тело австрийца было усыпано синяками и ссадинами. — Долго рассказывать. Всё, проваливай, мне холодно, я хочу принять гребаный душ! — Моцарт ощутимо толкнул опешившего итальянца, захлопывая дверь прям перед его носом. Заливистый смех Франческо по ту сторону двери заставил Антонио сжать зубы от досады. Этот наглый мальчишка выставляет его идиотом. Даже зная, что его ожидает что-то такое, что ему точно не понравится, он всё равно дерзил и не подчинялся. Проклятье. — Что, не по зубам он тебе? Так оскорбительно с тобой ещё никто не обходился, кроме, разве что, Анри, — Ческо окинул взглядом недовольного хозяина и вновь затрясся в приступе смеха. — Не напоминай мне об Анри, — Сальери зло сузил глаза, — не думал, что он так быстро привыкнет… но в этом есть свои плюсы, — он жестом приказывает идти за ним, и испустив легкий смешок, ведет охранника в гостинную. Антонио действительно чувствовал что-то сродни ревности к Амадею. Он не любил делиться своими игрушками с кем-то другим, и даже тот факт, что мальчик нашел в этом здоровом, бесполезном теле собеседника, его злил. Как и то, что он не знал, о чем они разговаривают с Амадеем. — Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда возле моих клиентов ошивается кто-то, вроде тебя, — с нескрываемым раздражением протянул Сальери, опускаясь на мягкий диван. Франческо видел, что он недоволен, но претензии свои итальянец всегда ставил в шуточной форме, привычно одаряя ухмылкой. Да, Ческо знал, что его хозяин был ревнив, однако назвать их с Моцартом даже друзьями было сложно. — Я ведь не посягаю на его тело. К тому же, если он мне доверяет, это не моя вина. Он слишком наивен, — хмыкнул охранник. — О чем вы говорили? — Он просил меня немного рассказать о тебе, — мужчина пожал плечами. — Знаешь, он напуган, но когда ты оказываешься рядом, то срабатывает что-то сродни защитной реакции. Он боится тебя, но не хочет этого показывать. Сальери изогнул губы в некрасивой улыбке. — Именно это мне и нужно. Он отличается этим от всех, такой хорошенький, что я не хочу заранее пробовать его, чтобы не испортить аппетит… — итальянец облизнулся, прикрывая глаза, словно довольный кот. — Проследи за ним завтра, чтобы он никуда не делся из колледжа. — Хорошо. Что ты с ним сделаешь за опоздание? — Хех, думаю, что немного поиграюсь… Глаза Антонио нехорошо блестели, он уже предвкушал себе наказание.

***

Амадей в одном полотенце прошмыгнул мимо гостиной, в которой сидели двое мужчин и закрыл за собой дверь в комнату. Ему донельзя мешал и натирал ошейник, который Сальери нацепил на него в первую встречу, и который никак не снимался. Амадей пытался его разорвать, разрезать, просто стянуть через голову, но ничего не выходило. Этот кусок кожи приходилось прятать под одеждой, но мало того, с ним невозможно было принимать душ и спать, потому что он попросту душил парня. Австриец искренне не понимал, зачем его мучителю понадобилось поступать с ним таким образом? То ли это снова личная прихоть, то ли просто повод для того, чтобы унизить мальчика, но он скорее просто мешал ему, чем доставлял какое-то недовольство или раздражение. Вольфганг прошелся по комнате и достал из шкафа новый комплект одежды. Откинув полотенце в сторону, он присел на кровать, и начал разворачивать вещи на коленях. Тело незамедлительно требовало облачиться во что-то прямо сейчас, ведь неизвестно в какой момент сюда снова заявится Сальери. Амадей даже забыл, что хотел обработать свои синяки каким-то антисептиком. От прикосновения кожи о ткань некоторые ссадины начинали жечь. Но долго наслаждаться спокойствием не пришлось. Антонио, как и всегда «порадовал» австрийца своим визитом, как раз тогда, когда он собирался сесть за уроки. —Так где ты был, Вольфи? — голос итальянца звучал слащаво, в нем плескалось скорее довольство, чем интерес. Вольфганг отодвинул стул, собираясь сесть на него. — Ты долго будешь издеваться над моим именем? — его плечи дрогнули, но он гордо отвернулся, зашелестев на столе нотами. Домашнее задание было выполнено ещё в колледже, но сейчас было просто необходимо создать видимость того, что он что-то делает. — Ну, разве тебе не нравится? — итальянец поджал губы в притворной обиде. — Нет. Вали из моей комнаты. — Ты стал слишком наглым… Значит ли это, что я должен повторить то, что было в тот вечер? Амадей вздрогнул, даже на секунду перестав перебирать бумаги, разбросанные по всему столу. То, что было тогда… Нет, это ужасно, пошло, унизительно! Он готов был, что угодно сделать, лишь бы снова не стоять перед этим извращенцем обнаженным и исполнять его грязные желания. Тем более, что думать совсем не хотелось, что у всего этого может быть какое-то продолжение. — Нет… — выдохнул притихший австриец. — Нет? Тогда ты должен быть хорошим мальчиком и не дерзить мне, — Антонио сорвался на угрожающий шепот. — Тебя ведь ещё ждет наказание. Моцарт сглотнул, опустив глаза. Наказание за его опоздание, которое к тому же воспринималось, как попытка побега. Он совсем забыл об этом и успел столько раз надерзить Сальери, что в душе хотелось просто перестать существовать. Вот почему он был таким довольным, он подсчитывает, насколько хорошо себя ведет парень, а точнее, насколько плохо, чтобы потом в соответствии хорошенько поиздеваться над ним. Но может быть его ещё пронесет? — Ты сегодня не завтракал и не ужинал вчера. Хочешь чтобы на меня повесили твою смерть? — Сальери скрестил руки на груди. Он прекрасно видел, что мальчишка отмалчивается, а поэтому поспешил перевести тему. Ведь к этому разговору они всё равно очень скоро вернуться. — Пфф… Боюсь, что если выйду из комнаты, то ты меня сожрешь, — Амадей нервно усмехнулся, но впрочем он не соврал. Ему действительно было страшно просто выйти из этой комнаты. Здесь хотя бы было меньше вероятности, что он встретится где-то с этим итальянцем в коридоре, на кухне, где угодно. Особняк был просто огромным, но Вольфганг даже толком не видел половины дома. Он был всего лишь в этой комнате, коридоре, ванной и кухне. — Хех, я предпочитаю трахать таких милых мальчиков, как ты, а не есть… Но если ты не поешь, я тебя накормлю сам. Насильно, — последние слова эхом отозвались угрозой в голове парня, и он незамедлительно увидел в них явный намек. Черт. — Ах, да. Зайдешь ко мне перед сном, мне нужно обсудить с тобой кое-какие моменты. Моцарт напрягся всем своим естеством. Что значат эти чёртовы слова? Но спросить об этом итальянца всё равно не удалось бы, он очень быстро покинул комнату. Чтобы не думать о плохом, австриец решил все-таки сходить на кухню и поесть. В прошлый раз он даже встретил там Франческо, может и сейчас повезет, и ему не будет так страшно одному. Этот особняк по прежнему сохранял тишину, даже слуги, которые сновали туда сюда не разбавляли её. Мальчик внезапно вспомнил, что утром с ним разговаривала эта милая девочка — Эвер. Наверное, было бы здорово вновь встретить её, но он даже не знал, где и как найти эту девочку. Здесь было не очень много слуг, но они всегда были непохожи друг на друга, будто постоянно менялись. Это было странно, но в тоже время интересно. Может быть на других этажах есть их комнаты? Или они приходят сюда каждый день, а не живут? Он знал точно, что Франческо постоянно был здесь, его комната, наверное, была наверху. — Ты потерялся или что? За спиной внезапно выросла огромная фигура, а голос очень напоминал Франческо. Парень выдохнул и повернулся к напугавшему его охраннику лицом. — А, это всего лишь ты… — он словно выдохнул с облегчением. — Франческо, эти слуги которые работают здесь… Они постоянны? То есть, как часто они меняются и ночуют ли здесь? Франческо нахмурился, совсем не ожидавший подобного вопроса. — Это зависит от вида работы, который они выполняют. А что? — Просто… утром со мной разговаривала милая девочка — Эвер. Она говорила, что занимается уборкой в комнатах, я хотел бы найти её, но их здесь так много… — Вольфганг растерянно вздохнул. — Да, Эвер наводит порядок в гостевых и приносит стирку из прачечной. Она работает только утром, поэтому не ночует здесь, но у неё есть собственная комната, как и каждого здесь. Понравилась она тебе, да? — итальянец подмигнул парню. — Что? Да нет, я просто ищу тех, с кем можно было бы поговорить, хоть какое-то подобие друзей. А то боюсь сойду с ума от общества Антонио. А ты ведь здесь постоянно? — Да. Прислуга делится на несколько секций. Те кто убирает и готовит, те кто занимается стиркой и наиболее приближенные к хозяину, так сказать его правая рука. Я являюсь одним из них, и следовательно я не покидаю этого особняка без надобности Антонио. Остальные же приходят просто на свою смену. Те кто заступает рано утром, иногда остаются на ночь, чтобы подготовиться с вечера и не опаздывать. — Разве ты не единственный, кто так близок к Антонио? — Амадей вскинул брови в удивлении. — Хех, нет, я всего лишь один из них, но сейчас хозяин пользуется только моими услугами, он… эм, доверяет мне больше остальных. — Почему? — Мы были знакомы до этого, все, хватит вопросов. Ты, кажется, шел на кухню? Пойдем, — Франческо взял Моцарта за руку, а тот, словно маленький ребенок продолжал сыпать вопросами. От этого начинала болеть голова. С одной стороны мужчина понимал любопытство Амадея, но с другой… Антонио запрещал ему много рассказывать. Особенно то, что касалось его отношений с хозяином. Охранник отвел мальчика на кухню. Свет резанул по глазам после всегда темного коридора и Вольф начал жмурится. Удивительно, зачем здесь такие яркие лампы, если в коридоре почти что темно? Моцарт сразу же открыл холодильник, вытаскивая оттуда все, что только под руку попадалось. Он очень долго не ел, даже те деньги, которые давал ему Ческо, он не потратил и оставался голодным. О еде просто некогда было думать, а дома он всё так же боялся выходить один. Хорошо, что хоть иногда Франческо сопровождал его. Здешняя еда не могла сравниться со стряпней общежития, но Амадею было плевать на эту роскошь. Он иногда скучал по вечерним посиделкам в общей комнате, с Маэвой или другими ребятами. Было весело, весело жевать тосты с джемом, весело петь песни перед сном. Один парнишка как-то даже притащил гитару, Вольфганг всегда хотел научиться на ней играть, вот только он не успел попросить этого парня о помощи. Он очень резко оказался здесь, закрытый, отстраненный, запуганный. Свобода стала чем-то запредельным, за что нужно было теперь сражаться, о чем хотелось мечтать, но каждый раз оказываться со связанными руками. — Расскажи мне ещё что-то об этом месте, — тихо попросил австриец, поставив на стол тарелку с салатом и большим куском ветчины. Франческо от этого вопроса замялся ещё больше. Он не хотел, чтобы этот милый, хороший и такой наивный мальчик знал, что происходило в этих стенах. Казалось, что это может пошатнуть его психику, что он сделает хуже, и что Антонио узнает, и сможет что-то сделать. — Слушай, это не то, что ты хотел бы услышать, я… — Франческо, пожалуйста. Я хочу знать, чего от него ожидать, я хочу знать, как он обращался с другими, такими же, как я, что было до того, как я здесь появился, — Моцарт поднял свои большие, жалобные глаза на охранника, умоляя рассказать хоть что-то. Неужели есть что-то такое, что Франческо хотел бы утаить? Тяжкий вздох последнего подтвердил эти догадки, и Амадей ровно сел, приготовившись слушать и поглощать пищу одновременно. — Это место… Антонио нанял меня в качестве телохранителя. Я постоянно ходил везде с ним, выполнял его поручения, позже я стал полностью его второй рукой. Он обустроил этот особняк ещё до того, как я появился здесь и я не знаю, что было до, но… Позже он начал приводить сюда подростков. Точнее их приводили его люди, меня в это не посвящали. Все примерно были твоего возраста, все мальчики, такие же, как и ты. Я заранее знал о его наклонностях и догадывался, что он с ними делает, но я никак не мог прекратить это. Антонио издевался над ними, насиловал, бил, унижал. Это тебе он позволял и дальше посещать свой колледж, и благодаря этому ты выходил на улицу и был в обществе, но остальных… Я не помню, чтобы я кого-то возил так же, как тебя. Он ломал их мечты, запирал здесь, перекрывая все доступы ко внешнему миру. Никто из них не выдерживал слишком долго, но Антонио напрямую никогда не был причастен к их смерти. Он никого не убивал, но почти все эти дети совершали самоубийства или сходили с ума от эмоционального всплеска. Они все ломались, как хрустальные куклы, и ни один не мог удовлетворить Сальери. Из-за этого он относился к ним с особой жестокостью, и… Я тебе соврал. Никого из своих пленников он не отпускал, никто за эти стены не вышел живым. Ни одна душа, — Франческо сделал глубокий вздох и откинулся на спинку стула. Было видно, что ему очень сложно говорить, и даже Амадей притих, больше не звеня ложкой и вилкой. Этот рассказ пронзил его до глубины души, он даже не предполагал, что Сальери может быть настолько ужасным и жестоким. И теперь он точно будет бояться его ещё больше. Выходит, он получал совсем долю того, что доставалось этим несчастным детям. Он почти не пострадал, Антонио даже ни разу не поднял на него руку. Но почему ему так повезло? Неужели он просто сильно нравился этому извращенцу? — Помнишь ты говорил мне, что у него был любимчик? Парень, который бесследно исчез, — Вольфганг отодвинул от себя тарелку и забрался на стул с ногами, от чего-то чувствуя непонятный холодок по всему телу. — Да… Анри. Он был всего на год старше тебя, и он отличался от всех мальчиков, которые тут были. Не знаю, где Антонио его откопал, но он нравился ему больше всех. Анри был французом, он никогда не боялся и всё делал назло. Антонио никак не мог его подчинить, он его пытал болью, насиловал, оставлял на цепи, морил голодом, но ничего не действовало. Анри доводил Антонио до бешенства, — Ческо усмехнулся, вспомнив раздраженное лицо своего хозяина. — Я обожал этого парня, он качественно мстил за всех страдальцев здесь, и удавалось ему это прекрасно. Чего бы с ним не делал Сальери, он только смеялся ему в лицо и отпускал шуточки. Антонио пытался с ним справиться около года, но потом это ему, видимо, надоело, и он что-то сделал с ним. Хозяин никогда не рассказывал, что произошло, но одним вечером я просто вернулся в особняк, и парня там уже не было. Моцарт тоже не сдержал смешка. Какой замечательный парень, довести Сальери до такого, это ведь уметь надо. — Приятно знать, что эта сволочь страдала, — губы мальчика изогнулись в усмешке. — Да, после этого случая Антонио долго сидел на успокоительных, — Франческо весело засмеялся, но потом продолжил: — потом появился ты. Хозяин очень долго наблюдал за тобой, и в один день приказал доставить сюда. Сначала он приглядывался и позволял тебе посещать свой колледж, но если бы ты был таким бунтарем, как Анри, то о свободе ты мог бы только мечтать. Как видишь, его отношение к тебе слишком отличается, в силу того, что ты ему очень нравишься. Анри был слишком наглым, а ты наглый и одновременно тихий, спокойный, испытывающий страх. Антонио нравится в тебе именно это. И мой тебе совет, постарайся сделать так, чтобы он остался доволен. Мне бы не хотелось, чтобы тебя ждала та же участь, что и всех… — Я слишком люблю жизнь, чтобы вот так закончить. Хоть что бы он со мной не сделал, — Амадей твердо заглянул в глаза Франческо. — Ладно… Уже поздно, иди к себе, — охранник устало поднялся со своего места и взглянул на мальчика. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, Ческо. Австриец проводил взглядом уходящего итальянца и почувствовал, что ему снова становится жутковато оставаться одному. Уже было и правда поздно, он должен идти к Сальери… Это событие Амадей откладывал на последний момент, но время с Франческо пролетело быстро. Нужно идти, пока он не схлопотал ещё одно наказание. Юноша не знал, где находится комната Антонио, за всё это время, что он был в этом особняке, он ни разу там не был. Пришлось обойти все гостевые, но как оказалось, Сальери расположился явно не здесь. Его комната нашлась на втором этаже, сюда Амадей ступил первый раз, но приметную дверь нашел сразу. Она была сделана из красного дерева и отличалась от всех, а вот сам этаж был неприметен. Такой же длинный коридор, те же двери по обеим стенам, картины, дорогая мебель, растения. Казалось, что ничего не изменилось. Когда австриец вошел в «чертоги» Сальери, тут же стало неуютно, но он быстро отогнал от себя плохие мысли. Всё будет в порядке, нужно просто со всем соглашаться и не дерзить. Россказни Франческо заметно прибавили тревоги, и Амадей уже откровенно боялся, лишь своя уникальность его успокаивала. Сальери не сделает с ним ничего ужасного, ведь ему ценен сам Амадей, нет смысла ломать его. — Я не сильно опоздал? — юноша смиренно опустил голову, словно извиняясь. Сейчас он был покладистей, чем днем, Антонио сразу заметил это. Он сидел на краю кровати, в руках был зажат нотный лист, и кажется, он вычитывал ноты. — Не особо. Как видишь, у меня сегодня много работы, так что, это даже хорошо, что ты пришел позже, — итальянец убрал лист подальше, напоследок что-то чиркнув в нём ручкой, и теперь со всем вниманием смотрел на австрийца. — Ты… тоже занимаешься музыкой? — парень удивленно приподнял брови. Глаза его даже как-то восторженно заблестели. — Я думал, это очевидно. — Просто в последнее время я стал слишком невнимательным… — Моцарт сделал глубокий вдох. — А чем именно ты занимаешься? Я… — Тшш, поговорим об этом потом. Иди сюда, — Антонио приложил палец к губам, призывая мальчика замолчать, и поманил его к себе жестом. Вольфганг только зажмурился, мелкими шагами приближаясь к кровати. Он уже знал, сейчас начнется что-то такое, что ему не понравится, но он должен быть хорошим мальчиком, чтобы Антонио отпустил его. Итальянец жадно притянул к себе ближе хрупкое тело, мягким движением заставляя сесть к себе на колени. — Ты так и не сказал, почему ты опоздал, — он чувствовал, что Амадей нервничает, чувствовал его страх, который просто до безумия нравился. Руки легли на стройный торс, комкая под пальцами футболку. Австриец едва слышно зашипел от боли, чувствуя, как фаланги пальцев прошлись по свежим синякам, но лишь отодвинулся на миллиметр, позволяя Сальери трогать его. — Подрался с хулиганами, — Вольф тяжело выдохнул, закрывая глаза. — О, вот как, и поэтому опоздал? — Да… — По большей части ты, конечно, не виноват, но… есть правила, которые нужно выполнять, и опоздав, ты их нарушил, так что, — Антонио двусмысленно замолчал. — Справедливо получишь наказание. Колени резко сменились твердым полом под ногами, Амадей небрежно плюхнулся вниз и уткнулся носом в пах Сальери. — Сделаешь мне минет, и я отпущу тебя. Глаза от страха расширились, но парень в надежде посмотрел на итальянца. Ещё было рано, австриец ещё не привык, он не готов, нет, нет, нет… — Я… — слова застряли в горле, смешались в один большой комок, отказываясь формироваться в цельное предложение. — Я не могу, я не умею, я… я… — У тебя есть прекрасная возможность научиться, — Сальери издал смешок, откидываясь назад. — Даю тебе три минуты, чтобы подумать. — А если моё решение тебе не понравится? — Если мне не понравится, то я возьму тебя силой. Австриец шумно выдохнул, обреченно прикрыв глаза. Пальцы неуверенно потянулись к ширинке на штанах Сальери, который лишь призывно раздвинул ноги, притянув Амадея к себе ближе. Сердце безумно колотилось в груди, и парень лишь сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Все нормально. Он просто сделает это, и Сальери отпустит его. Он пойдет в свою комнату и больше не вернется сюда. Нужно только поскорее покончить с этим. Ткань штанов медленно спустилась по бедрам, и Амадей не глядя, обхватил длинными пальцами член своего мучителя. Антонио был уже давно возбужден — это австриец почувствовал ещё с самого начала, когда сидел на чужих коленях. Быть может, Сальери с самого начала даже не планировал такого, но сидящий на коленях Амадей поспособствовал продолжению. Неужели он так сильно заводил итальянца, что хватало всего малейшего прикосновения? Чертов извращенец. — Молодец, — мужчина почти ласково проводит пальцами по спутанным волосам, массируя кожу головы, — давай, Вольфи, продолжай… — его голос начал хрипеть, отдавать сладкими нотами, и «Вольфи» подумал, какие же у него, наверное, сейчас похотливые, но довольные глаза. Лучше не смотреть в них… Лучше вообще не поднимать своего взора на это довольное существо. Язык послушно прошелся по вставшей плоти, заставляя Сальери немного приподнять бедра, чтобы быть ближе к горячему рту, который сейчас сводил с ума. Этот мальчик был восхитительным. Самым лучшим из всех. Таким пугливым, стеснительным, одновременно наглым и таким сладким. Антонио специально оттягивал момент такой близости, дразнил себя и запугивал Амадея, чтобы оставить самое вкусное напоследок. Но это сладкое так соблазняло, манило, что больше не было сил терпеть. И Сальери сорвался, поддавшись этому искушению. Разве можно устоять, когда этот горячий язык, почти что умело ласкал его, дарил удовольствие? Руки Антонио плавно легли на макушку австрийца, медленно, но верно, заставляя его приоткрыть губы и взять член полностью. Вольфгангу было непривычно, противно, но стимул уйти из этой комнаты, как только он закончит, вынуждал засунуть все свои потребности куда подальше и просто качественно отсосать этому моральному уроду. Амадей приловчился, сменяя неуверенные действия на твердые, решительные рывки, стараясь взять плоть, как можно глубже, как можно сильнее, сквозь слезы, но чтобы Сальери скорее кончил. Австриец даже прошелся кончиками пальцев по бедру итальянца, заметив, как при этом тот неестественно выгнулся навстречу. — Мм, да, Вольфи, какой же ты сладенький… — слова перерастали в невнятный скулеж. Антонио даже забыл про свою сдержанность, ещё не один мальчишка не доводил его до такого. Моцарт от этих стонов чувствовал своё превосходство. Стоны — это ведь тоже в какой-то мере унизительно. Было безумно приятно наблюдать, а главное знать, что этот высокомерный итальянец сейчас скулит от его ласк и так откровенно стонет, срываясь на хриплый шепот. Амадей хотел довести его до большего, хотел заставить унижаться, просить. Пальцы начали скользить по гладкой коже на бедрах, вызывая легкую дрожь. Австриец смахивал слезы с уголков глаз, заглатывая горячую плоть до конца, он никогда не делал минет, но помнил, как это делали девушки, с которыми он был. Всего лишь пару-тройку раз, но это помогло. По крайней мере итальянец от этого стонал надрывно. Его руки зарывались в светлые пряди Моцарта, сжимая их, заставляя двигаться, но мальчишка и сам прекрасно все выполнял. — Хороший мальчик, — голос хрипит от возбуждения, Сальери отчаянно сжимает зубы, чтобы не стонать в голос, и закрывает глаза от удовольствия. Вольфганг слишком поздно почувствовал горьковатое семя во рту, слишком быстро, слишком внезапно, чтобы успеть отстранится или отодвинуться. От этого ужасного чувства выворачивает наизнанку, Амадей дергается в сторону, но цепкие руки итальянца не дают отстраниться, пока он всё не проглотит. Как же ужасно, унизительно, так не свойственно для него. Парень закашлялся едва не подавившись собственной слюной вместе со спермой своего мучителя. Его начало сразу же тошнить, а горло неприятно саднило. Его организм совсем не готов к такому обращению, гребаный извращенец, какого черта?! — Ненавижу тебя, — скорее обиженно, чем злобно. Вольфганг упирается руками в кровать, пытаясь подняться на ватных ногах. — Я не отпускал тебя. — Но я же всё сделал! Ты обещал отпустить! — он надрывно вскрикнул, едва ли не всхлипывая. — Всё верно, но это не значит, что ты можешь идти к себе, — итальянец устало объяснил и поднялся с кровати, до конца стягивая с себя штаны. — Переночуешь здесь. — Но почему? — Вольфганг уже срывался на всхлипы. Он искренне не понимал, зачем Сальери так с ним поступает. Он ведь сделал все так, как он хотел, почему он так издевается над ним… — Потому что, я так хочу. Не задавай тупых вопросов, я терпеть этого не могу. Держи, — в руки австрийцу ткнулась длинная футболка из белого хлопка. Амадей шмыгнул носом и молча сел на кровать, отвернувшись от итальянца. Дрожь била так, что казалось, будто он трясется в рыданиях, но мальчик всего лишь не мог побороть собственный страх. Обиду, жалость к самому себе, унижение. Все это заполняло каждую клеточку его тела, а садист, который находился слишком близко, и уже достаточно долго рядом с ним не способствовал успокоению. Вольф затрясся от дрожи ещё больше, когда одежда спала небрежным комком на кровать. Стало холодно. Он дернул плечами, немедленно облачаясь в спасительную футболку. Моцарт очень тихо забрался на кровать и свернулся калачиком у стены, чтобы не смотреть на Сальери. Через некоторое время кровать прогнулась под чужим весом с другой стороны, и австриец беззвучно всхлипнул. Спать с источником своего страха в одной кровати было сложно. Он был почти уверен, что не уснет, хотя Антонио его не трогал. — Спокойной ночи, малыш. — Донеслось сбоку, и Вольфганг только сильнее прижался к холодной стене. Его всё ещё тошнило.