Amadeo Pour Un Italiano

Франческо потушил свет во всём доме и вышел на улицу после разговора с Амадеем. Он прошелся вдоль сада и остановился возле небольшой террасы, которая вела к крыльцу дома с другой стороны. Пальцы скользнули во внутренний карман куртки, извлекая новую пачку сигарет. Курить вредно, но разве есть другой выход, когда ты постоянно испытываешь какие-то стрессы? На самом деле, стрессов не было, и давно, остались только воспоминания, едкие, противные, которыми, казалось, пропитанная вся кожа насквозь, волосы, одежда. Франческо помнил этот особняк сначала, с самого первого момента, как он появился здесь, как он впервые после долгой разлуки встретил Антонио просто вот так, на улице и он предложил ему работу здесь. Хорошая оплата, прекрасный дом, еда и самое главное — рядом брат, по которому Франческо так соскучился за то долгое время, что они жили порознь. Но за этой красивой, блестящей оберткой скрывалась ужасная начинка. Улыбчивые слуги, снующие туда сюда, теперь казались грустными, смех Антонио, который всегда казался искренним, стал злобной усмешкой, а улыбка — оскалом. Франческо не помнил точно, когда закончилась эта красивая сказка жизни здесь, и когда начался самый настоящий ад. Десятки детей, которых приводили в наручниках, несчастные взгляды, крики, стоны о помощи. Каждую ночь одно и то же, он пытался уснуть, уверяя себя в том, что он поступает правильно, что это всего лишь работа, а он должен просто выполнять её, не влезая в планы своего брата, который теперь стал всего лишь его хозяином. Он платит, говорит, что делать, а Ческо, без лишних вопросов, просто выполняет. Ему не давали слишком грязной работы, не просили убивать или причинять боль, он просто следил за домом и всюду таскался за братом, сопровождая его на всех встречах и личных поездках. Но то, что творилось здесь, заставляло морально убиваться, чувствовать вину и собственную беспомощность. Он никогда не думал, что этот маленький, милый мальчик Тонио, который всё время был его братом, станет таким… жестоким садистом, злым, ненавистливым, любящим причинять боль и самое главное издеваться над столь слабыми существами. Ему казалось, что это его вина, как старшего брата, который где-то не уследил, что-то не дал в детстве и позволил превратиться в такое существо. Родители не всегда могли уделить внимание братьям, но Франческо почти всегда был рядом. Они росли в мире и понимании, почти никогда не ссорились и даже сейчас остались в хороших отношениях. Антонио всегда интересовался музыкой, как и его старший брат, который впоследствии стал его хорошим учителем. Маленький итальянец много играл, сочинял что-то своё и всегда бежал к старшему, чтобы тот послушал и предложил, как сделать лучше. Франческо любил его, заменял мальчику отца, которого практически не было в их жизни из-за работы. Денег не хватало и Ческо первый начал работать, забросив учебу и музыку, но смерть родителей практически навсегда стерла улыбку с лица маленького Антонио. Франческо разговаривал с ним, вечерами слушал, как брат играет на гитаре, тихо что-то напевая, и не знал, чем помочь ему. Их давно уже забрали к себе очень хорошие друзья семьи, давно заменили хоть часть той родительской любви, стали чем-то большим, но если старший брат кое-как приспособился к жизни без родителей в силу своего возраста, то младший — нет. Прошло несколько лет, прежде чем Антонио смог полноценно встать на ноги, но почти сразу братья разъехались. Антонио — учиться, Франческо — работать. После этого они не виделись, пока однажды Ческо не выловил из толпы такого знакомого, черноволосого, родного итальянца, который даже не сразу узнал его. Последовали братские объятия, долгие разговоры, и вот Тонио предлагает ему работу. Всего лишь находиться рядом, выполнять работу личного телохранителя и водителя. Тогда Франческо понятия не имел, зачем брату нужна охрана, и доселе он не понимал, что за странная паранойя у младшего, который всегда просил закрывать каждую щелочку в доме. Не понимал он и того, почему нельзя упоминать кому-то о их родстве, что так и осталось тайной для всех, и главное, он не понимал, почему Антонио стал таким. Он слабо напоминал того тихого, скромного и такого милого мальчика с чистой душой. Здешний Антонио был жестоким, моральным садистом, извращенцем и больше того, педофилом. Детей к нему водили по одному, все одного и того же возраста — от шестнадцати до семнадцати, все мальчики, чаще разной национальности. По какой-то причине все они не нравились Антонио, и от этого он бесился ещё больше. Франческо часто слышал забитые стоны, детские мольбы, тихий плач. Он знал, что не должен лезть, хотя бы потому, что не хотел, чтобы до его брата добралась какая-то правоохранительная служба. Но он пытался помочь, хоть как-то облегчить страдания этих невинных существ и поэтому часто разговаривал с ними, пытался утешить, успокоить. Они, почти всегда были молчаливы, запуганы, с большими несчастными глазами, но потом появился Амадей. Совсем не такой как все, с виду смелый, но внутри смиренный, тихий. Франческо никогда не видел, чтобы его брат относился к кому-то подобно этому мальчику. Он не морил его голодом, он разрешал ему выходить на улицу, не бил и не причинял боли. Это было странно видеть, но внутри Ческо был просто счастлив, что этому парню повезло больше остальных и что, хоть на время, но Антонио остановится в своих злодеяниях, а то и больше, вдруг Вольфганг сможет как-то исправить его брата? Ведь он такой нежный и добрый мальчик, совсем другой, как не от мира сего, старательный. Телохранитель сразу же охотно начал с ним говорить, чтобы тому не было так страшно и одиноко, но парень начал проявлять к охраннику такое доверие, детскую наивность, что невольно начал напоминать ему маленького Антонио в детстве. Франческо возился с ним, давал советы, чтобы не попасть под горячую руку младшему, разговаривал на общие темы, водил на кухню, когда австриец боялся выйти. У старшего Сальери было чувство будто это тот самый Тонио, так много лет назад, который сейчас превратился в какое-то чудовище. Быть может этот парень так нравится брату, потому что напоминает ему самого себя? Как знать… Итальянец бросил окурок на землю, затушив его носком ботинка, и двинулся по направлению к дому. Сон давно перестал его радовать, поэтому мужчина даже не пытался уснуть, снуя по всему особняку в такой поздний час. Он слышал стоны своего брата и догадывался, что он может делать с несчастным Амадеем, но сделать что-либо он просто не посмел бы. Он мог бы отвлечь Антонио какой-то мелочью, сказать, что у него важный звонок, но это всё равно ничего бы не изменило. Он вернулся бы на следующий день, и продолжил бы это наказание. Брат никогда не отступался от своих целей. Вздохнув, Франческо прошел мимо комнаты младшего и вошел к себе.

***

Юный Вольфганг, всего этажом ниже, никак не мог уснуть, ворочаясь в постели, которую приходилось делить с Сальери. Едва заметная тошнота усиливалась, мешая спать, а ещё Антонио, лежащий так близко. Моцарту было неуютно находиться с ним в одной кровати, хоть садист его и не трогал. Мысль, что он лежит рядом со взрослым, незнакомым мужчиной в одной постели, не давала успокоиться. Он крутился почти два с половиной часа, часто вставал и ходил на кухню за водой, но легче не становилось. Несколько часов Амадей просто сидел на кровати, рассматривая спокойное лицо своего мучителя. Было интересно, почему такой, с виду, симпатичный мужчина был таким моральным уродом? Вздохнув, Амадей снова лег на кровать и повернулся лицом к Антонио. Не такой уж он и страшный, скорее наоборот, милый и безобидный. Жаль, что он бывает таким только в спящем состоянии. Глаза начали сами закрываться…

***

Под утро удалось немного поспать и отдохнуть от этой мутящей тошноты, которая выворачивала наизнанку. Вольф хотел прочистить себе желудок, но все попытки были тщетны, его просто сильно мутило и болело горло. Часам к семи австриец почувствовал не сильный толчок в бок и слабо приоткрыл глаза. Перед ним лежал уже проснувшийся Антонио и слабо тормошил его за плечо. — Амадей, вставай, — итальянец скрестил руки на груди, взглянув на мальчишку, забившегося в угол. Вольфганг с трудом поднял тяжелые веки, и первое, что захотелось сделать — это отодвинуться от мужчины, который положил свою руку ему на плечо. Сил не было совсем, мальчик только тихо застонал и снова закрыл глаза. — Я никуда не пойду. Мне плохо… — он тихо выдохнул, посильнее натянув одеяло до подбородка. Антонио на эти слова лишь удивленно приподнял брови. — Плохо? Даже не знаю, насколько тебе должно быть плохо, чтобы ты решился остаться здесь, — итальянец безучастно пожал плечами. — Сам не в восторге, но мне действительно лучше остаться, чем идти в таком состоянии туда. — И что у тебя болит? — Будто тебя интересует это… Тошнит после того, как ты заставил меня проглотить эту дрянь. Так плохо мне ещё никогда не было, — он тихо пробормотал в подушку, даже не шевельнувшись. — От минета ещё никто не умирал, привыкнешь, — Сальери хмыкнул, испустив смешок. Неужели организм этого мальчика настолько слаб, что ему тошнит просто от того, что он проглотил сперму? — Да пошел ты… — из-за подушки донеслось невнятное бормотание. — Ладно, так уж и быть, можешь остаться сегодня дома, но если узнаю, что ты соврал мне… — зрачки похитителя недобро сузились. — Не узнаешь. А теперь оставь меня в покое, если ты хочешь, чтобы я скорее пришел в себя, и со мной можно было играться, как раньше, — Амадей даже не поднял головы. Он сделал глубокий вдох, и снова закрыл глаза, пытаясь отделаться от чувства мутящей тошноты. Антонио не ответил, привычно улыбнувшись. Он откинул одеяло и поднялся. Сегодня нужно было продолжить работу, поэтому он незамедлительно накинул на себя халат и, захватив ноты, вышел из комнаты, даже не глядя на своего пленника. Раньше ему не доводилось наблюдать за тем, как кто-то из его клиентов болеет. Отчасти он просто не замечал этого, потому что, сам доводил их до такого состояния. Но Антонио было полностью плевать, он даже не заморачивался по этому поводу, а Моцарт… Его почему-то было жалко, но такой, как Сальери этого никогда не признает. Хотя не очень хотелось, чтобы с его игрушкой что-то случилось, поэтому ближе к обеду он послал к нему Франческо. Амадей даже немного поспал. Тошнота притупилась на общем фоне, но мальчик так и не решился встать с кровати. Сил не было совсем, отчасти потому, что он ничего не ел, а отчасти из-за ноющей слабости. Когда вошел Франческо, он лежал на кровати, рассматривая потолок. — Ты не спишь? — раздалось над ухом. — Нет, пытаюсь заставить себя встать, — Вольфганг тихо просипел, слабо переворачиваясь на бок. — Я принес тебе молока. От тошноты не поможет, но согреет горло, и ты почувствуешь себя лучше. — Ты такой заботливый, прям, как мамочка. Сальери подослал? — Амадей фыркнул, подавая руку Франческо, чтобы тот помог ему сесть на кровати. — Да, — честно признался итальянец. — А у него самого руки отвалятся, если он придет? — Ну… Хозяин не занимается такими делами. Для этого есть слуги, — Франческо пожал плечами. — Как издеваться надо мной, то это всегда пожалуйста, а как помочь и исправить то, что он же сделал, так он не занимается такими делами. Франческо по-доброму усмехнулся, присев рядом с парнем, и протянул ему чашку с теплым молоком. Амадей почти сразу начал осторожно пить, чувствуя, как горло успокаивается от боли, и даже голос его звучит как-то мягче после этого. — И всё же, спасибо. Мне намного лучше, может быть, я даже схожу поем, — австриец благодарно улыбнулся, возвращая пустую посудину итальянцу. — Я мог бы принести тебе сюда, если ты всё ещё слишком слаб… — Франческо не договорил, услышав, как щелкнула дверь. Амадей выглянул из-за массивный фигуры охранника, вглядываясь в лицо Сальери, стоящего на пороге. Его определенно что-то раздражало, и мальчик сразу же нырнул обратно за мужчину, который практически закрывал его своим телом. — Я тебе, кажется, сказал напоить его молоком, а не болтать, — Сальери недовольно блеснул глазами. Его голос хрипел от злости. — Иди работать, а не прохлаждайся тут. Франческо виновато потупил взгляд. — Но я… — Иди. И не подходи к нему без надобности, — рыкнул Антонио, скрещивая руки на груди. Охранник, не медля, встал и, забрав чашку из-под молока, прошествовал к двери. Антонио с каким-то раздражением провел его взглядом, плюхнувшись на кресло рядом. — Чего уставился, малыш? — Ничего. Ты такой ревнивый и страстный, — насмешливо протянул Амадей, довольно прикрыв глаза. — Я не ревнивый, я не люблю, когда моя прислуга шляется без дела. — Сальери недовольно фыркнул, откидываясь на спинку кресла. — И поэтому ты в который раз так злишься, когда мы с Франческо разговариваем? — брови мальчика поползли вверх, но впрочем, он не отказался от издевательской улыбки, которая была всегда присуща его мучителю. — Это не твое дело, — итальянец недовольно зарычал, давая понять, что если продолжать этот разговор, то будут весьма неприятные последствия. Амадей только фыркнул и понимающе уставился за окно. Так хотелось скорее выбраться из этого особняка на улицу, на свободу. «Франческо говорил, что кроме меня никого не выпускали за пределы дома. Даже представить не могу, как можно сидеть так долго взаперти. Может из-за этого эти несчастные дети долго не выдерживали?» — он тихо вздохнул, и поднялся на ноги, придерживаясь за бортик кровати. Нужно было сходить на кухню, чтобы хоть что-то поесть. Слабость появлялась уже просто от того, что в организме не было еды. Амадей рассеянно посмотрел на итальянца, который внимательно его рассматривал, и поднял свои вещи с соседнего стула. — Можно вопрос? В комнате повисла неловкая пауза. Антонио несколько секунд просто смотрел в глаза Вольфгангу, и только затем хрипло ответил: — Можно. — Я могу покидать особняк на выходных? Хотя бы под присмотром Франческо, — австриец заметил, как об упоминании о последнем, зрачки Сальери недобро сузились. «Точно ревнует». — Амадей едва сдержал смешок. — Это зависит от того, насколько хорошо ты себя вел на протяжении всей недели. Если всё в порядке, то можешь идти на все четыре стороны, до семи вечера включительно. Опоздаешь — твои проблемы. Ну, а если плохо… тогда будешь сидеть здесь все выходные, — бесцветным голосом проговорил мужчина. — А если плохо, но очень надо? — мальчик дернул себя за рукав футболки, но затем подумал, что лучше переодеться, когда Сальери выйдет. — Если очень надо, то… — его губы тронула улыбка. — Придется договариваться. Вольфганг недовольно отвернулся, понимая, что без этого здесь не обойтись. Чтобы получить свободу, нужно платить телом. По-другому никак. Это заметно напрягало. — Куда тебе нужно? — Антонио с долей интереса поддался вперед. — Просто… хотел погулять. — С кем? — С подругой. — С девочкой? — Эм, да… но мы только друзья. — Нет. — Но, Антонио! Всего на пару часов, я клянусь, между нами ничего нет, мы дружим с детства! — Я сказал, нет. Итальянец горделиво поднялся со своего места и прошествовал к двери, даже не взглянув на расстроенного Амадея.

***

Вольфганг сделал себе омлет на ужин, всего первый раз собираясь поесть. Антонио больше не подходил к нему, что было странным, но парень особо не отчаивался. Наконец-то у него есть свое личное пространство и его никто не трогает. Франческо тоже не было, австриец даже хотел отправиться на поиски его комнаты, но потом отложил эту идею, решив все-таки поужинать. Становилось так же интересно, чем же питается сам Сальери, потому что на кухне итальянца никогда не было видно. Может он вообще не нуждается в еде? Моцарт вздохнул, жуя омлет и заедая его салатом из свежих овощей. Настроения делать что-то совсем не было, ему так и не удалось упросить Антонио отпустить его на выходных всего на пару часов. Он напрочь отказывался что-либо слышать, и Амадей уже проклинал его ревность. Ему всего лишь нужно было провести немного времени с Маэвой, они и так почти не виделись, хотя были очень близки раньше. Раньше… ещё до того, как он оказался в этом месте. Время неумолимо близилось к ночи…

***

— Я могу сегодня спать один? — тихая просьба. Моцарт поднимает смущенные глаза на садиста, который собирал ноты в одну стопку. Антонио отвлекается от своего занятия, смотрит холодно и презрительно, сжимая губы в тонкую линию, но затем всё же произносит: — Можешь. Иди, Амадео. Вольфганг даже не посмотрел ему в глаза, на ходу доставая телефон и отправляя сообщение Маэве: «Давай встретимся сегодня ночью? На нашем месте». Он уже давно все решил, давно продумал свой план до мелочей и теперь только дожидался, пока Сальери забудется сном. Ему нужно было всего пара часов, а к утру он вернется, и его мучитель даже ничего не заметит. Время тянулось мучительно медленно, но, кажется, ближе к полуночи шаги и лишняя возня в комнате композитора затихли. Моцарт осторожной походкой спустился на первый этаж и захватил свою куртку, торопливо двигаясь к двери. На улице было слишком тихо, кроме урчания сверчков, которые нарушали эту идиллию. Вольфганг подошел к главным воротам, нетерпеливо снимая защелку с замка. Странно, что у такого человека, как Сальери не было особой системы защиты, и даже калитка не была оснащена сверх-хитрым замком. Но сейчас это было только на руку. Парень легко выдохнул, толкая тяжелую дверь вперед. За спиной послышалось чужое дыхание. — Куда это ты собрался? Тяжелая рука легла на плечо, заставляя вздрогнуть от страха. Моцарт боязливо зажмурился, готовясь к самому худшему. Всё. Он проиграл.