Amadeo Pour Un Italiano

— Я… — Амадей замялся, встревоженно отступив на шаг назад. — Антонио… Слова застряли где-то в горле. Он в смешанных чувствах подался назад, упираясь спиной в дверной косяк. Взгляд Антонио, казалось, был способен прожечь в нем сквозную дыру, и Вольфгангу очень захотелось зажмуриться от страха. Да, было страшно. Страшно видеть этот безумный взгляд, страшно осознавать, что он только что совершил, и самое главное, было страшно смотреть Франческо в глаза, ведь он его подвел. Охранник на свой риск помог ему, помог, черт возьми, прикрыл. И даже сейчас, судя по всему, пытался сделать что-то, чтобы Антонио хоть немного успокоился. — Ты не поставил эту чертову сигнализацию! Да как ты смеешь мне врать?! И сейчас ты будешь говорить, что не прикрываешь его? Что не ты его выпустил? Ты не поставил её, и оставил ворота открытыми, зная, что он вернется. Скажи мне, так или нет? — младший, до этого, спокойно стоящий в углу, начал ходить по комнате, нарочно сыпля вопросами, ответы на которые Франческо попросту давать не хотел. — Нет, — твердо чеканит он, скрещивая руки на груди. Сигнализация действительно работала. Ческо был уверен, что он её ставил и ворота были запертыми. Он совсем не подумал о том, что парень будет возвращаться назад и следовало бы обеспечить ему безопасность в том, что он зайдет полностью не услышанным. Но как тогда он зашел тихо? — я его выпустил, но… — Франческо здесь не причём, — Моцарт тихо выдохнул, подавая голос. Говорить сейчас было страшно, но он просто не мог молчать, когда за его собственные косяки виноватым оказался Ческо. Франческо — этот милый здоровяк, у которого непонятно, что творилось в душе. Он вроде бы был суровым телохранителем, который всегда был на стороне Сальери, но в другое время постоянно болтал с Амадеем, рассказывая всё, чего бы тот не попросил. Он помогал, поддерживал, стал каким-то другом. Вольфганг до сих пор не понял, чего можно от него ожидать, но сейчас этот итальянец точно пытался помочь ему. Защитить от праведного гнева Антонио, чтобы парню не досталось за свою выходку. Почему Франческо пошел против своего хозяина Моцарт не знал, но сейчас его преследовало только жгучее чувство вины. В этом всём виноват только он сам, не охранник. — Я дождался, пока он уйдет в дом и потом сбежал, — продолжил парень несмело, дергая молнию на курточке. — Сигнализация работает и ворота заперты, ты можешь хоть сейчас их проверить. Антонио прищурился. Сейчас он не мог понять, кто из этих двоих виноват, но ясно было одно — они прикрывают друг друга. Этот факт очень сильно разозлил Сальери, ведь доселе Франческо был всегда на его стороне, он всё выполнял и не лез не в своё дело, а сейчас итальянец даже не мог понять, может ли он доверять ему, как и прежде. Если он защищает этого парня, то чего можно от него ожидать? — И как же ты тогда вышел, если ворота были заперты? — Я не выходил, — Амадей нервно усмехнулся, — я перелез через забор, зная, что если начну открывать ворота, то сигнализация сработает. — Ты перелез забор, который раза в три больше тебя самого? — Ну, практически. Если обойти двор, то в торце можно найти забор немного короче того, что ограждает весь особняк. Я перелез через него в соседский и оттуда на улицу, — подытожил парень, внимательно вглядываясь в лицо итальянца, чтобы понять, поверили ему или нет. Антонио сначала молчал, но затем скрипнув зубами вновь повернулся к притихшему Франческо. — Всё равно в этом ты виноват. Ты не уследил за ним. У тебя был приказ стеречь его, ты должен был проследить за тем, чтобы он не вышел за пределы дома в принципе, не говоря уже о дворе! — глаза младшего недобро блеснули, и Франческо тут же склонил голову, сквозь зубы прошептав: — Да, Господин. Простите мне мою оплошность. — Просить прощения ты будешь не у меня, верно, Амадео? Моцарт от неожиданности распахнул глаза, встречаясь с безумной усмешкой Антонио. Мысли смешались в один комок и хотелось только одного — «Бежать. Бежать отсюда, как можно скорее. Подальше от этого садиста, подальше от этого дома, прочь из этого города». Амадей успевает вывернуть только из-за двери. Ноги заплетаются, мешая передвигаться, дыхание сбивается, а глаза только и мечутся из стороны в сторону. У самой лестницы тяжелые руки сжимает его, словно в тисках. Парень упирается спиной в холодную стену, а щеку тут же опаляет пощечина, заставляя зажмуриться. — Я же сказал тебе, — хриплый смех итальянца разрезает тишину, — чтобы ты, черт возьми, слушался. Для твоей же безопасности! Я говорил тебе это?! — ещё одна пощечина. — Я говорил, что нельзя выходить за пределы особняка?! Я говорил, что нельзя ничего делать без моего разрешения?! Я говорил?! — Г-говорил… — сбивчиво шепчет парень, пытаясь сохранять спокойствие. — Ты думаешь, что ты самый умный? Думаешь, тебе всё сойдет с рук, и я ни о чём не узнаю? Знаешь, что случалось с такими, как ты, самоуверенными беглецами, которые всё не теряли надежды выбраться отсюда? Ну же, Франческо, наверняка, рассказывал тебе! — Сальери со злостью выплевывает парню в лицо и заносит руку для нового удара. Амадей чувствует резкую боль в правом боку. Он скулит, закрывает лицо локтями, но Сальери хватает его за запястья, прижимая к стене. Смотреть в искаженное злобой лицо итальянца было страшно. От одного его вида бросало в ужас, в липкий страх, который неприятной змейкой расползался по всему телу. Руки предательски начали трястись, мешая сопротивляться, да и Вольфганг не хотел. Это сделало бы только хуже. — Он ведь рассказывал тебе об Анри? — Антонио скалится, отпускает руки своего пленника и швыряет его в открытую дверь своей комнаты. Моцарт ударяется животом, бедром чувствуя ножку кровати, которая больно врезалась в правый бок. На подгибающихся ногах пытается подняться, но чужие руки сами резко встряхивают его, заставляя вновь посмотреть в безумные глаза своего мучителя. — Он был выродком вроде тебя, — шепчет Сальери злобно, проводит пальцами по волосам мальчика и поддергивает его лицо за подбородок, — постоянно нарывался на что-то, делал всё наперекосяк. Каждый день он зарабатывал себе новые синяки, но потом… — усмешка, — знаешь, я не выдержал. Он был славным парнем, но его характер сам сыграл с ним злую шутку. Я. Просто. Избавился от него. Вот думаю, не сделать того же и с тобой, м, мой дорогой Амадео? — глаза пугающе прищуриваются, но на лице садиста оскал, усмешка, безумная улыбка. Вольфганг просто не может смотреть ему в глаза, он зажмуривается, боязко отворачивает голову, вырываясь из-под длинных пальцев. — Смотри на меня, когда я говорю с тобой! — итальянец рычит, награждает Моцарта ещё одной пощечиной, но в конце концов отпускает его, отстраняется и отходит на пару шагов. — Антонио, я не хотел… Я просто… Мне просто нужно было пойти, понимаешь? Я… — он тихо всхлипнул, прижавшись спиной к кровати, и подтянул к груди колени, — отпусти меня… Думать о чем-то было сложно. мысли просто смешались во что-то безумное и слова итальянца только стучали в голове, не давая успокоится. Что, он, черт возьми, сделал с несчастным Анри? И что теперь сделает с Амадеем? — Заткнись. — Но я… — Я сказал, заткнись! — предупреждение. Вольфганг послушно замолчал, всё ещё с опаской озираясь на садиста, который стоял всего в парах метрах от него. Он знал, что ничего хорошего сейчас не произойдет. Сейчас будет больно, противно, неприятно, обидно. И шанса на спасение практически не было. Точнее, его не было. Дверь осталась не заперта, но Амадей знал, что даже если он сейчас побежит, то это только усугубит ситуацию. — Хороший мальчик… Страх всегда тебя усмирял. Ведь ты на самом деле такой послушный и покладистый, да, Вольфи? Моцарт не различает слов, слышит только этот слащавый тон, который означал только одно. — Не надо, — дыхание учащается до бешеного ритма, предвещая скорую истерику, — пожалуйста, Антонио! Сальери осторожными шагами подходит ближе. Медленно, пугающе, словно хищник, который загнал свою жертву в угол и теперь готовился напасть. — Не надо? Но ты ведь должен понимать, что за плохое поведение ты получаешь наказание, чтобы в следующий раз ты даже не думал совершить подобное, маленький ты гаденыш, — Антонио сжимает тонкие пальцы на краях куртки, заставляя Моцарта подняться на ноги. Вольфганга клонит в сторону, он упирается руками в кровать, но через несколько минут чувствует, как сильные руки забрасывают на нее. Колени подгибаются, парень чувствует тяжелую тушу своего мучителя сверху и его прошибает дрожью от догадки. Кровать жалобно скрипит от внезапной тяжести, скрипит так же, как и скулит сам Амадей, всё ещё слабо пытаясь выбраться. Где-то сверху гремит пряжка ремня, шуршит одежда, которую итальянец лоскутами стягивает со своей жертвы, обнажая слегка загоревшую кожу. Австриец дрожит, чувствует, как медленно остается без защитной ткани. Штаны грубо стаскивают, а рубашка так и остается висеть на нем с несколькими оборванными пуговицами. — Пусти меня, пусти! — из горла вырывается крик, рожденный животным страхом. Осознание, что ты лежишь под телом здорового мужчины просто разрывает на части. Мальчик чувствует, как дышать становится всё тяжелее. Он глотает слезы, приоткрывая рот, жадно глотает воздух, но его катастрофически мало. — Антонио… — жалобный всхлип. — Замолчи, слышишь меня? Иначе всё будет намного хуже, чем ты можешь себе это представить, — ядовитое шипение заставляет притихнуть. Вольфганг чувствует, как в него толкаются сразу два пальца. Скользко, мерзко, противно. Движения резкие и рваные, Сальери хочет поскорее закончить с этим, содрогаясь от нетерпения. Тихий скулеж и всхлипы мальчика только больше заводят его, заставляя рычать. Сильный рывок, — и Моцарт воет от боли, мечется на кровати, но только и может что заходиться в рыданиях, не в силах прекратить всё это. Хочется, чтобы прям сейчас мир перестал существовать. Чтобы его кто-то спас. Чтобы зашел Франческо и оттащил от него этого извращенца. Чтобы произошло, что угодно. Эта пытка не длится слишком долго, но Вольфгангу показалось, что прошла целая вечность. Толчки резкие и грубые, пальцы, сжимающие его бедра до крови, стоны своего мучителя — всё это смешивается в безумный комок ощущений и боли. Моцарт не может понять, когда его перестали насиловать и грубо подтянули к себе, заставляя открыть рот и взять чужой член в рот. Всё как и в прошлый раз — удушье, резкие рывки и теплое семя, которое растекалось по всему горлу. Антонио отталкивает его от себя, словно тряпичную куклу. Моцарт падает на локти, в слабых попытках отдышаться. Всё его естество ныло от боли, унижения и обиды. Горло снова начало саднить, а тошнота подступила к горлу. — Ублюдок… — шепчет он едва слышно, в слабых попытках переворачиваясь на бок. Комната внезапно опустела — Вольфганг больше не слышит ни тяжелых шагов по паркету, ни сбивчивого дыхания своего мучителя. Хочется поскорее убраться из этого места, но ноги всё ещё не слушаются его. Моцарт часто моргает, смахивая слезы, и осторожно прижимается щекой к мягкой перине. — Я же предупреждал тебя… — на макушку ложится теплая ладонь, заставляя парня вздрогнуть. — Франческо? — Ты идиот, Амадей, — охранник фыркает, но в глазах его глубокая грусть. Он садится на край кровати, осторожно прикасаясь к затылку австрийца, который тут же дернулся в сторону. — Прости меня, Ческо… Прости. Я не хотел, — он всхлипывает, неосознанно двигается ближе к теплому телу, жмется, слабо обхватывает руками. Чувствует что-то сродни поддержки. Он не один. С ним Франческо. И Антонио больше не придет.  — Я подставил тебя, я правда идиот. Почему-то с ним было очень хорошо и спокойно, особенно когда пальцы Франческо так мягко касались волос, трогали кожу на шее и плечах, словно успокаивая, давая понять, что Амадей не один. Франческо не причинит ему вреда, Франческо добрый, хороший, искренний. Разве ему… нельзя довериться? — Сильно больно? — мужчина кивает на сведенные колени парня, который при этом прячет смущенный взгляд. — Да, — вздохнул австриец, шмыгнув носом. Задницу немилосердно тянуло, заставляя при малейшем движении жмурится от боли. Новое, совсем неизвестное ощущение, и главное не самое приятное. Но Амадей чувствовал, что могло бы быть и хуже, намного, ведь Сальери трахал его пальцами перед тем, как взять полностью. В некоторой степени эта сволочь даже позаботилась о нем, надо же. Моцарт презрительно отвернулся, спрятав лицо за локтем Франческо. Старший Сальери только ещё раз провел ладонью по спутанным волосам парня и затих. Выглядел он не так плачевно, как другие дети до него, значит… Антонио не сильно истязал его. Но как результат — Вольфганг вздрагивал от боли и чужих прикосновений, всё ещё всхлипывал и так отчаянно жался к итальянцу, словно искал какой-то защиты. Франческо понимал, что это сильное потрясение для шестнадцатилетнего ребенка, но был благодарен брату за то, что он не сделал ничего более ужасного. Подумать только, всего этого можно было бы избежать, если бы не ночная прогулка. Всё таки, Антонио был прав и Франческо действительно был виноват. Это он выпустил Амадея, позволил ему уйти, нарушил приказ и подверг его опасности. Но сейчас это было уже не столь важно. Слабый скрип двери заставляет Моцарта крепче вцепиться в руку охранника. Он даже не поднимает головы, знает, что Антонио уже здесь, знает, и не может заставить себя посмотреть на него. — Франческо, что ты здесь забыл? — его голос звучит уже более спокойнее, но так же недовольно, — проваливай, я тебя не звал. — Я пришел, чтобы отвести мальчика в ванную. Он сам не в состоянии идти, и это не ваша обязанность, — охранник склоняет голову в фальшивом поклоне, осторожно подхватывает дрожащего Моцарта на руки и идет к двери. — Спасибо… — хрипло шепчет Вольфганг, когда дверь комнаты хлопает за спиной, — спасибо, что не оставил меня с ним.