Amadeo Pour Un Italiano

Вольфганг проснулся утром от того, что по стеклу снова барабанил дождь, крупными каплями стекая по окну. Такая погода стала уже привычной, но мальчика она раздражала. Во время дождя его преследовало умиротворение — шум осенних капель успокаивал, но после — плохая погода оставляла после себя сырость и холод. Делать что-то в такие дни не хотелось совершенно ничего, а особенно так рано вставать и собираться на учебу. Антонио ещё спал, мальчик не стал его будить, но заметно удивился, ведь обычно Сальери бодрствовал с самого утра. — Сегодня ты долго, кисуля. Сальери знает, что ты опаздываешь? — Альберт по-хозяйски расселся на стуле в кухне, пока мальчик складывал в небольшую коробочку бутерброды. — Если не заткнешься, то он узнает о твоём нездоровом интересе ко мне, — злобно зашипел Вольфганг, даже не повернувшись к новому охраннику. О том, что Альберт часто делал намеки, Моцарт молчал. Не говорил он и о том, что мужчина мог зажать его у стены, поцеловать или облапать в самых интимных местах. Он не хотел жаловаться, выглядеть ещё большей жертвой в глазах Сальери, а потому терпел, старался сам дать отпор наглому извращенцу и посылал того подальше, заранее предупреждая, что если он перейдет черту, то Сальери обо всем узнает, и тогда увольнение — это будет самая малость того, что сможет сделать ревнивый итальянец. — Какой ты грубый, — цокнул языком Альберт, — Сальери совсем не следит за твоим поведением, — он резко притянул мальчика к себе и сомкнул пальцы на его талии, легко забираясь руками под рубашку. — А ты не следишь за своими гребанными руками, — зарычал Амадей, больно заехав извращенцу локтем в живот. — Когда ты уже отвалишь?! Альберт тихо ахнул, разжав пальцы на юношеском теле. Вольфганг сразу же отошел на несколько шагов и положил коробочку с бутербродами в сумку. Охранник угрожающе навис над ним сверху. — Когда ты отсосешь мне, сладкий. — Пошел нахер, придурок, — Моцарт надел через плечо сумку и пошел мимо мужчины в коридор. — За что мне только все эти педофилы, господи. Такие утра Амадей ненавидел. Если раньше он не любил встречаться с Антонио утром, то сейчас наоборот хотелось, чтобы итальянец постоянно находился рядом, лишь бы только не оставаться с Альбертом. Благо, что он видел его только до и после колледжа, а дома телохранитель куда-то девался и мальчик редко когда видел его на кухне или в других частях особняка. В основном Амадей пропадал в своей комнате. Без Франческо он чувствовал себя ещё больше уязвимым, особенно, когда к нему приставали теперь двое мужчин, а не один. Вообще Антонио сейчас его не трогал. Вольфганг очень редко его видел, они встречались изредка на кухне, и то итальянец был очень молчалив. Моцарт иногда пытался с ним заговорить. Он улыбался, спрашивал что-то, иногда даже прикасался и порывался обнять. Но только тогда, когда он чувствовал подходящее настроение мучителя. Сальери он все же боялся. Обходил его стороной, но нехватка общения дала о себе знать. Антонио же совсем не был готов к таким порывам юного австрийца. Он всё ещё находился в какой-то прострации. Вдохновение оставило его, аппетита не было, делать ничего не хотелось. Он даже перестал выходить из дома. Вольфганг, который все чаще начал таскаться за ним, особенно после того дня, вгонял Антонио в замешательство. Мальчишка был слишком наивным, его постоянные разговоры утомляли, но иногда они помогали забыться или успокоиться. Тонио совсем отвык от подобного. Моцарт выворачивал его душу наизнанку, заставлял отвечать взаимностью, реагировать на теплые слова и объятия, быть искренним. — Я подумал, что ты проголодался, — сказал Вольфганг однажды, поставив на письменный стол Антонио блюдце с двумя круассанами и чашкой кофе. — Уже вечер, но ты так ничего и не ел. Сальери, практически весь день ничего не евший и не выходивший из комнаты, заметно удивился. — Ты… сам приготовил? — Антонио отложил ноты, отодвинул их на край стола и посмотрел на маленькое блюдце с круасанами. Поступок юноши просто выбил его из колеи. Чёрт, этот мальчик, что, заботится о нем? Что в голове у этого странного австрийца? Выпечка выглядела аппетитно и так ароматно пахла, что у Тонио свело желудок от голода. Служанки точно не могли такого приготовить, разве что, Вольфганг отдал им приказ. Но… Зачем? Неужели чтобы накормить Сальери? — Да, я в детстве готовил круассаны вместе с сестрой для мамы. Мне тогда было… Мм, может двенадцать, но опыт остался, — улыбнулся Моцарт. Он всё ещё помнил счастливую улыбку матушки. Да, когда-то всё было так просто. — С-спасибо, — только и выдавил из себя Сальери. Эта ситуация до ужаса смутила его потому, что он попросту не знал, как ему реагировать. Это… черт, странно, но безумно приятно. Круасаны были и правда вкусными. Шоколадная начинка просто идеально сочеталась с кофе, а слоеное тесто приятно хрустело на зубах. Антонио ещё долго вспоминал этот случай. Он довольно внимательно наблюдал за поведением мальчика и оно очень его удивляло. Не зря он казался ему необычным, потому что парень действительно был уникальным. Сальери до сих пор не мог разгадать его, понять, узнать, что им движет. — Я хочу, чтобы ты перестал таскаться за мной так, будто мы с тобой друзья, — каждый раз говорил он Вольфгангу. — Почему? — Потому что, я так сказал, — холодно отрезал композитор. — Ты помнишь, что ты должен слушаться меня? — Не строй из себя жестокое чудовище, — довольно искренне сказал мальчик. — Я знаю, что ты на самом деле не такой. Тонио обомлел от такой нежности. Черт, он слишком много позволил себе. Он слишком много позволил этому мальчику. Он больше не боится его. Это неправильно. Так не должно быть. — Откуда ты знаешь, какой я? — Вижу по твоим добрым глазам, которые хотят любви. — Прекрати! — Почему? — Вольфганг отошел на один шаг, но пытливо смотреть не перестал. — Ты боишься открыться потому, что тебя изнасиловал брат в детстве. Тебе не привычно, что я ломаю тебя своим поведением и ты злишься. Ты отвергаешь любовь потому, что не можешь довериться. Скажи, я прав? Антонио стоял, как громом пораженный. Этот мальчик просто читал его, как раскрытую книгу. Говорил то, что он держал в себе столько лет, скрывал ото всех, надевая холодную маску садиста и насильника. Франческо изнасиловал его и он закрылся. Перестал доверять людям, отстранился от них и начал вымещать свою боль и злость на невинных детях. Постепенно эта маска приелась к нему, но Амадей каждый раз пытался её сорвать. Он бил, резал без ножа, пока по ней не пошли трещины и она не начала ломаться. Он заставлял итальянца обнажать себя перед миром, он ломал его выдержку и вытаскивал чувства наружу. Он доставал из недр подсознания Сальери того маленького, напуганного мальчика Тонио, который хотел банальной любви и понимания. Хотел, чтобы его обняли и сказали, как любят. Чтобы он знал, что есть тот, который всегда о нем позаботиться. Но Сальери упорно не давал Вольфгангу полностью сломать его маску. И никогда не даст. — Не прав, — ровным голосом сказал он. — И сейчас ты просто боишься признаться в этом, — с азартом ответил Амадей. — Ты должен отпустить это. — Хватит, — угрожающе процедил Сальери. — Замолчи. — Ты просто должен довериться… Доверься мне, Антонио. — Мальчик смотрел твердо. Смотрел прямо в глаза садисту и знал, что сейчас, возможно, он делает ошибку. Но он почти сломал эту стену между ними. Он хотел помочь своему мучителю, он видел проблему, и видел её даже больше чем сам Сальери, но тот просто не поддавался. «Боится», — подумал австриец. — «Он просто боится. Господи, Франческо, что же ты наделал?» — Я сказал, что мы закрыли эту тему и больше к ней не возвращаемся. Понятно? — тонкие, музыкальные пальцы сжались на вороте рубашки Амадея, резонно потянув вниз. Антонио нащупал ошейник у него под одеждой и сильно сжал, заставляя наклониться вперед. Мальчик почувствовал легкое удушье и сморщился, пытаясь дышать ровно. Его игра закончилась. Он проиграл. — Я очень не люблю, когда ты мне дерзишь. — Я не дерзил! — резко ответил Моцарт и тут же закашлялся. — Ты пререкался. И не послушал меня, когда я сказал тебе остановиться. Скажи мне, сколько раз ты сделал это, м? — Сальери отпустил ошейник, позволяя пленнику вдохнуть воздух и закашляться. Амадей раскрыл рот, безмолвно пытаясь поймать больше воздуха и оперся одной рукой о стол. — Если ты назовешь правильную цифру — я тебя прощу и не буду наказывать. — Закончил Антонио, посмотрев на задыхающегося мальчишку. Тот выпрямился и последний раз кашлянув, посмотрел на садиста с большим сомнением. Свои пререкания он, конечно, не считал. Сальери наклонил голову чуть в бок, ожидая. Он не любил ждать. — Два?.. — Вольфганг неуверенно моргнул. — Три. Не хватило всего немного… — Итак, а это значит, — мужчина с задумчивостью прошелся по комнате, словно размышляя, — хм, что бы такое для тебя придумать… Сходи на кухню, принеси гречку и высыпь её возле кровати, — наконец изрек он. Вольфганг округлил глаза. Нетрудно было догадаться, что это за наказание. Парень уже стоял на гречке когда-то в детстве, и признаться, это было не самое приятное ощущение. Но он повиновался, все же это было лучше чем секс, минет или ещё что-то в этом роде. Мальчик принес новую упаковку крупы, послушно высыпал её на пол возле кровати и принялся ждать. Ждать оказалось недолго. На его шее снова повисла цепь, а Сальери с довольным видом приказал жестом встать на колени. Парень закатил свои джинсы выше колен и выполнил приказ. Было больно. Амадей даже ахнул, когда крупа начала въедаться в обнаженную кожу на коленях. «Черт, как унизительно и больно» — раздалось в голове. — Отлично. Стоишь так ровно три часа, — хладнокровно бросил садист. — Сколько?! — Три пререкания — три часа на гречке. Всё честно, — на лице Антонио явно отразилась усмешка. — Ничего не честно, — буркнул юноша. — Я всего лишь хотел помочь. — Ты всего лишь полез не в своё дело и за это получил справедливое наказание. — У меня почти получилось, — Амадей странно сам себе улыбнулся, посмотрев куда-то сквозь Сальери. — И в следующий раз я заставлю тебя открыться и отпустить это. В карих глазах отразилась уверенность. Много уверенности. Антонио ещё никогда не видел столь много рвения у кого-либо.