Amadeo Pour Un Italiano

Изначально, план, который придумал Антонио, казался идеальным. Не было недочётов и осечек, не было рисков; смысл оставался идеально прост — всего лишь разлучить мальчика и собаку. Никто даже не заподозрил, что в этом деле как-то замешан бывший похититель юного Вольфганга. Да, Антонио оказывал в его сторону ненужное внимание; да, порой преследовал и мог показаться угрожающим, а самое главное — невзлюбил Саманту с самой первой встречи, но ведь это не повод отнимать её у мальчика и сдавать в приют, обрекая на смерть? Так вероятнее всего, подумал бы сам Амадей, хотя наученный горьким опытом, он знал на что способен этот человек; и всё же подозрения обошли его стороной. Возможно, виной тому стал инцидент в парке, который перетянул все внимание на себя. Антонио не знал об этом. Да и знать было не обязательно, ведь всё сложилось именно так, как он хотел. Подставной собаколов просто забрал эту чёртову собаку и запер её в клетку. Забрал единственную защиту у Вольфганга. Сделал его уязвимым. Антонио вряд ли когда-то задумывался о том, что значит Саманта для мальчишки. Обычная огромная слюнявая псина. Такая неуклюжая и злобная ко всем, кто только попробует приблизиться к её хозяину хоть на шаг. Острые когти и клыки Антонио уже испробовал на себе и повторять этот инцидент не хотел. Саманта ему не нравилась, что пожалуй, было абсолютно взаимным между ними. Ему вообще не нравились собаки. Собаки — это животные. Собаки — потомки хищников. Никогда точно не знаешь, что у них на уме. Антонио помнил тот яростный взгляд, направленный прямо на него; горящие злостью глаза; когти, что готовы были разорвать. Ещё он помнил её морду, обагренную кровью, когда они все заявились в особняк в грязи и пыли. Саманта была выкрашена в темно-багровый цвет, будто бы кто-то специально взял и толкнул её в чан с краской. Антонио не хотел знать при каких обстоятельствах так вышло. Саманта была вся в крови, и отчего-то мужчина сомневался в том, что это была ее кровь. Но он никогда не мог понять, почему Амадей так таскался с этой дворнягой. Она вроде бы нужна была ему не только для защиты. Он еще и тискал ее, обнимал, выводил на улицу чаще обычного, будто бы они были старыми приятелями. Антонио не знал, что Саманта стала для него спасением в том страшном месте, и что именно Саманта была ему ближе всех. Тот день, когда он обнаружил ее на заднем дворе школы стал особенным. Потому что, именно тогда, он обрел смысл своей никчемной жизни. Тогда у него появилась цель — каждый день дожить до вечера, вытерпеть все унижения и боль, чтобы потом спуститься вниз и накормить белоснежного щенка с забавными ушами. Саманта была единственным лучом света в той непроглядной тьме, под названием Черный Ноль. Только она заставляла улыбаться, когда хотелось плакать; она слизывала слезы с глаз и забавно гонялась за хвостом, когда мальчишка был на грани. Возможно, именно благодаря ей, он был все еще жив. Хотя бы, потому что Саманта спасла ему жизнь в том проклятом лесу раза три точно. Ей было, наверное, чуть меньше года, когда она впервые вонзила свои острые клыки в человеческую плоть. Амадей готов был поклясться, что никогда не видел такого ярого желания защищать. Оно было настолько сильным, что очень скоро стало граничить с животными инстинктами, что и погубило ее в конце концов. Вольфганг точно знал, что она не виновата. Мальчишка, которого она покусала учился в параллельной группе с Моцартом и часто подтрунивал над ним. Еще тогда, несколько месяцев назад, когда хулиганы затащили его на задний двор колледжа и избили, этот парнишка был среди них. Амадей хорошо помнил его. И еще он отлично помнил, что вечером в парке, он первый полез в драку и заслуженно получил по заслугам. Саманта хоть и обошлась с ним жестоко, иначе не могла. Да и нужно было? Если бы не собака, не известно чем бы все закончилось. И после этого они ее забрали. Лишили его единственного луча света в жизни. Амадей сильно изменился после того, как их разлучили. Он все меньше рвался в общество и часто оставался дома, редко встречался с Маэвой, не писал Анри; ходил до дома перебежками или вовсе просил приехать Франческо, рыдая в трубку от подступившей паники. Панические атаки у него участились. Раньше, когда у него была Саманта, он всюду таскался с ней и чувствовал себя в безопасности, будь то Антонио, преследующий его, или просто подозрительные молодые люди на улице, вовсю гремящие фейерверками. Панические атаки всегда хватали неожиданно и быстро, не давая опомниться; из-за чего гулять в одиночку стало практически невозможно, а искать компанию не было желания; не было желания и разговаривать. Франческо знал, что ему нужна помощь, но мальчишка не позволял помочь. К психотерапевту он идти отказывался напрочь, заводить нового щенка тоже. Задушевные разговоры помогали редко, и частенько даже делали хуже. Франческо видел, что Вольфганг становится куда агрессивнее и часто теряет контроль. На самом деле, он был таким с самого начала, как только попал в Черный Ноль, просто Саманта как-то сглаживала эти приступы и часто успокаивала его. Теперь Саманты не было. Франческо казалось, что без нее мальчишка окончательно пропадет, хоть он и понимал, что это просто собака. Однако просто собака смогла вывести его из состояния депрессии и паники буквально за неделю, чего Франческо не смог исправить совсем. Если и можно было вернуть собаку, то нужно было делать это как можно скорее, пока собаколов не ввел ей эвтаназию и не отправил в мир иной. И Франческо знал только один способ как сделать это. **** Когда Антонио начал получать первые звонки о помощи от нерадивого брата, ему хотелось только выключить чертов телефон навсегда и выбросить его в урну. Франческо был назойливым. Франческо давил на жалость и призывал к совести. Ведь только Антонио может помочь, только у Антонио есть связи, только у него есть деньги и возможности. Антонио это бесило до скрежета зубов, однако душераздирательные рассказы о том, как мальчишка страдает возымели эффект. Может быть, не в самую правильную сторону, потому что, Сальери подумал, что если он вернет собаку Моцарту, то сможет наладить с ним контакт. Совесть у него однако всё так же молчала, потому что он просто не мог понять, как между животным и человеком может быть такая связь. Но главным было то, что собака поможет ему подобраться к мальчику ближе. Когда он подъехал вместе с Альбертом к зданию собачьего приюта, был уже вечер. Внутри пахло псиной, сыростью и пылью. Саманта, наверное, назвала бы этот запах одним словом — это был запах смерти. Холодный, как пальцы мертвецов, тошнотворный до кончиков костей, да так, что хотелось чем-то закрыть нос и выбежать отсюда поскорее. Наверное, так пахло в городском морге, и признаться честно, это место ничем от него не отличалось. Собаки отсюда живыми выходили редко. Антонио, который шел по узкому коридору, этого не замечал. Антонио видел только собак, скребущих прутья своих клеток и ужасно громко лающих. Собаки были повсюду. Он старался не выискивать взглядом Саманту, но поймал себя на мысли, что все равно делает это. Слишком хотелось убедиться в том, что ее здесь нет, что с ней уже разобрались, что она мертва. Антонио меньше всего хотел забирать ее обратно. Глаза слезились, от чего постоянно хотелось их закрыть. Внутри была всего лишь одна единственная лампочка из освещения, а все это помещение напоминало тюремный подвал, нежели, хоть и самый дешевый, но приют для собак. Антонио не знал, что всего недавно в точно таком же месте оказался и мальчишка, которого он продал своему старому знакомому. Его тошнило от мрака и пыли и он щурился, пытаясь найти хоть маленький источник света в этом до ужаса мрачном месте. Эти собаки напоминали тех же пленников, которых держали здесь как в тюрьме. Брошенных и никому не нужных, которых ждала впереди только боль, разочарование и смерть. Антонио толкнул тяжелую дверь, ведущую в другую комнату и зажмурился от света, резко ударившего в глаза. Здесь было куда уютнее, здесь было светлее и пахло печеньем. Но самое главное, здесь не было собак. Это была маленькая комната, обставленная лишь рабочим столом, шкафом и креслом в углу. Из окон лился свет, под ногами лежал старый грязный ковер, но это все равно было лучше, чем тот могильный подвал, где держали собак. — Я хочу эту чертову псину обратно, — без приветствия грубо бросил Антонио, сложив руки на груди. Человек, сидящий напротив за столом, удивленно на него взглянул. Сейчас на нем не было рабочей кепки и удавки в руках, но Антонио все равно с трудом узнал в нем герра Гетлифа, с которым он договаривался о ловле Саманты. — Герр Сальери, очень неожиданно видеть вас здесь, — мужчина выделил последнее слово, и Антонио захотелось поморщиться. Он и сам не хотел здесь находиться. — Без этих лишних предисловий, — фыркнул он и положил одну руку на стол, склонившись над ним. — Мне. Нужна. Собака. — Которая? У меня здесь много собак, — изогнул бровь человек, будто бы в недоумении. Антонио-то знал, что он прекрасно понимает, о чем он. Сложно забыть человека, который отвалил тебе столько зеленых за какую-то дворнягу. — Не прикидывайся, — сверкнул глазами садист. Его терпение заканчивалось. — Саманта. Бешеная псина, за которую я тебе дохрена заплатил. — Тот белый ретривер? Вы хотели, чтобы я усыпил его в кратчайшие сроки. — Именно, а теперь я хочу его обратно. Если… — Антонио замялся, его голос начал звучать куда тише и довольнее, — если он, конечно, все еще жив. Его брала непонятная радость от мысли, что собака уже мертва. Да, мерзко, но это такая мелочь, после того, что он уже совершал в этой жизни. Собака — сущий пустяк. К тому же, такая агрессивная и неуправляемая, которая стояла у него на пути. — Она все еще жива, я собирался заняться ею сегодня вечером, так что вы очень даже вовремя. Собаколов улыбнулся уголками губ и откинулся на спинку стула. Антонио был слишком близко, Антонио смотрел слишком страшно, чтобы находиться так рядом. Этот человек мог сломать выдержку любого. — Прекрасно, тогда просто приведи ее, — у него дрогнул голос. Эта сучка жива. Проклятье. — Вы уверены? Вы очень хотели ее кончины еще накануне, а теперь… — Я передумал! Пальцы сжались на воротнике формы, глаза сощурились от злости. Антонио зарычал как цепной пес и крепче сжал чужой воротник, приблизившись почти вплотную. — Я хочу эту собаку обратно! Не важно какая причина! Просто приведи ее сюда, черт возьми! — Уберите руки, господин, — прозвучало так вежливо, что садиста даже передернуло. Он разжал пальцы, и отступил на шаг, клацнув зубами. — сорок пять евро и она ваша. — Чего?! — Сальери весь оскалился от такого предложения. — После того, сколько я тебе отвалил за нее, ты ещё смеешь что-то тявкать, щенок?! — Вы заплатили мне за отлов и за эвтаназию. Сейчас ваши планы поменялись, герр. Это шикарный ретривер, с хорошими задатками защитника. И он стоит денег. Антонио сжал кулаки. — Где ты видел ретриверов таких размеров? У нее шерсть завивается как у спаниеля, она агрессивная как чертов ротвейлер. Это не ретривер, а обычная дворняга! — Если не вам, я продам ее кому-то другому, мне без разницы, — человек пожал плечами в притворстве, всем своим видом говоря, что не заинтересован в родословной Саманты. — Это моя собака, — процедил сквозь зубы садист, настолько сложно это было выговорить. — Но вы отказались от нее, — мужчина напротив выразительно взглянул на него, сложив руки на столе, — и продали мне. Уже сейчас Антонио понимал, насколько плохо совершать необдуманные поступки. Легко избавиться, но трудно потом вернуть назад. Он отдал Амадея и до сих пор не может найти способ, чтобы вернуть его. Он избавился от Саманты и теперь вынужден дорого платить за это. — Да подавись, — зло выплюнул он в конце концов, и швырнул бумажную купюру на стол. — Приведи собаку. Саманта за это время совсем не изменилась. Антонио понял это, когда увидел прежнюю ярость в ее глазах. Едва она только увидела его, то разразилась лаем и бросилась вперед. Поводок не дал ей наброситься на человека и разорвать его, но Антонио подсознательно знал, что если бы была ее воля, она бы просто растерзала его. Взять поводок в руки и вывести ее на улицу у него так не хватило смелости. Он позвал Альберта, дожидавшегося в машине, и велел повести собаку ему. Саманта была равнодушна к Альберту, да и Антонио очень скоро тоже потерял для нее интерес. Она рвалась вперед и хотела вывернуться из ошейника. Антонио знал, для чего. Снаружи было темно и на улицах загорались первые фонари. В той части города, где они находились, их было немного, но и этого хватало. Антонио остановился возле машины и оперся о бампер, доставая из внутреннего кармана сигареты. Саманта не успокоилась, и от запаха дыма залаяла еще громче. Сальери хотел пристрелить ее. Попросить у Альберта пистолет и просто размазать ей мозги по стенке. Он вспоминал, как мальчишка обнимал ее, и не мог понять, как можно любить настолько агрессивное животное. Больше всего, он не мог понять, почему он вообще пошел на это; потому что, если еще в приюте он готов был отдать ее мальчику обратно, то сейчас он понял, что ни за что не повезет эту сумасшедшую псину назад. Как бы ни было хреново Амадею, он переживет это. Купит себе другого щенка, заведет подружку, отвлечется. А вот Антонио явно не переживет такой проблемы в виде Сэм; агрессивной и невменяемой, которая может перегрызть ему глотку, если он подойдет к мальчишке на лишний метр. Саманта — это крайне неприятная проблема, от нее нужно просто избавиться. — Сними ошейник, — бросил он Альберту, делая последнюю затяжку. Альберт посмотрел с долей удивления, хотя и рад был избавиться от такой ноши. Даже его сильные руки уже болели от рывков сумасшедшей собаки. — Вы уверены? — все еще с сомнением протянул он. — Да, — голос Антонио был бесцветным и спокойным. — Она убежит, — предупредил Альберт. — Именно, — его хозяин бросил окурок на асфальт и затушил его ботинком, — она убежит. Знаешь, что она попытается сделать? Найти мальчика. Он усмехнулся. — Вена большая. Это другой конец города, думаешь, она найдет его? О, нет. Она потеряется. Сдохнет от голода или угодит под колеса. В конце концов, ее поймают другие собаколовы, а там всего одна дорога. Антонио спрятал маленькую коробочку с сигаретами обратно в карман. — Она не найдет его. — Но Франческо… — Скажешь ему, что это несчастный случай. Скажешь, что она вывернулась из ошейника и сбежала. Он слишком наивный, чтобы поверить в это. Сальери улыбнулся сам себе, смотря куда-то сквозь Альберта. Эта собака не вернется, она не найдет дорогу домой. Все сложилось куда лучше, чем он планировал до этого. Ошейник соскользнул с шеи легко и быстро. Сэм помчалась вперед, и выпрыгнула на дорогу, как только поводок перестал удерживать ее на месте. Лапы горели, глаза метались из стороны в сторону, не зная, куда податься. За спиной раздался оглушительный сигнал автомобиля, она развернулась, и в глаза тут же ударил свет фар. Грузовик, а это был он, помчался вперед с бешеной скоростью. Саманта, напуганная и растерянная, бросилась к обочине, впервые чувствуя себя настолько беспомощно. — Вот видишь, — Антонио усмехнулся, глядя на дорогу. Белоснежный хвост собаки слился со светом фар и скрылся на противоположной стороне дороги. — Ей конец. Ошейник, вместе с красной банданой остался в руках у Альберта. Он скрутил поводок и протянул его садисту. — Нет, нет, оставь себе. А вот это давай мне. На память, — он взял в руки кожаный ошейник и развернул его. Со внутренней стороны заблестел жетон и он снова с удовольствием прочитал его содержимое:

«Samantha Wien, Musterstr.123»

**** — Антонио, ради всего святого, оставь меня в покое! Антонио не видел его уже пару дней. Небольшой промежуток времени за который не могло произойти ничего существенного, но садист чувствовал, что с мальчишкой было что-то не так. Намного больше не так, чем было до этого. После того, как собака сбежала, он стал ещё больше раздражительным и агрессивным. Антонио думал, что как только он избавится от Саманты всё пойдёт легче, но он ошибался. Этот мальчик стал ещё больше не контактным и не участливым. Теперь он ходил почти что перебежками, даже когда Антонио не было рядом; мало разговаривал и всюду таскался один. Могло показаться на первый взгляд, что он чего-то боялся, и Антонио знал, чего именно, но когда он с ним разговаривал, в его голосе было столько уверенности и злости, что трудно было сказать, что дело в страхе. Он не боялся. Вопреки тому, что теперь у Моцарта не было защиты в виде собаки, он отметал все намёки на страх. Прятал его под толстым слоем агрессии и никогда не обнажал наружу. Антонио не знал, где пряталась причина подобной уверенности. Возможно, это был ощутимый толчок от жизни, что теперь он сам за себя. Ни собака, ни Франческо его теперь не защитят, а значит нужно выкручиваться самому. И вопреки этому, так быстро оправиться после всего случившегося и избавиться от страха не представлялось возможным. Антонио не знал, что движет Вольфгангом и его это настораживало. Он менялся на глазах. Исхудал, кожа на лице стала бледной, под глазами залегли синяки. Казалось, что он стал ещё меньше, чем когда Антонио видел его в первый раз. Амадей не выглядел на свой возраст, он одевался в закрытую одежду и всегда прятал глаза в пол. Быть похожим на себя в начале октября он уже давно перестал. — Где же твоя собачка? — Антонио не знал как заставить его остановиться. Мальчишка бежал от него от самого колледжа и ни разу не обернулся. Но эта фраза, кажется, вывернула его всего на изнанку. Антонио видел как он резко остановился, замер на месте, будто бы на невидимую стену наткнулся. Кулаки его сжались, ногти впились в сжатые ладошки, от чего пальцы побелели. — Она дома, — выдохнул он со злостью, и Антонио был уверен в том, что в глазах мальчика на минуту проскочил страх. Потому что, голос у него дрогнул, и дрогнул ощутимо. Нет, он боялся, и страх этот скрывал очень глубоко в себе. Это всё ещё было странным, но теперь не настолько. Теперь Антонио хотя бы знал, что он все ещё боится. — Она больше не встречает тебя, — сказал мужчина, склонив голову набок. Мальчишка все ещё стоял на месте, в нескольких шагах от него. Антонио боялся подойти, потому что думал, что Моцарт снова побежит вперёд, стоит ему хоть с места сдвинуться. — С ней всё хорошо? Антонио знал, что Франческо вряд ли рассказал мальчику хоть что-то. Никто из них не знал, что в пропаже Саманты виноват именно Сальери. От начала и до конца. И тем было лучше. Антонио не хотел проблем ни от брата, ни от Моцарта. — Это не ТВОЁ дело, ясно?! Амадей зарычал так, как, наверное, рычала бы Саманта. Он резко обернулся к садисту, на глаза упали отросшие светлые волосы, но Сальери все равно успел заметить в них ярость вместе со страхом. Голос стал хриплым и мальчишка тут же закашлялся, опустил голову. А затем опять резко сорвался с места и пошёл вдоль аллеи быстрым шагом. Антонио догнал его, когда аллея почти закончилась и начала переходить в маленький сквер. Он понятия не имел, куда бежал безумный мальчишка, но все ещё не терял надежды поговорить с ним. Впереди раскинулась просторная дорожка, окруженная с обеих сторон коврами зелёной травы и лавочками. Антонио успел схватить беглеца за шиворот и вжать в кирпичную стену прежде чем они вышли на оживленную местность сквера. Мальчик зашипел от боли и неожиданности и резко затрепыхался, но Антонио держал его крепко. Он увидел как глаза Моцарта начала застилать паника и усмехнулся сам себе. Всё таки, хорошо, что собаки здесь не было. — Пусти меня, твою мать! — Амадей ещё раз дернулся и попытался заехать садисту кулаком в челюсть, но Антонио поймал его руку и опустил вниз, сильно навалившись своим телом. Пути к побегу были отрезаны, осознание этого било в голову сильнее боли. Паника накатывала мощной волной и не отпускала. Амадей понял, что если сейчас его накроет приступ, то убежать не представится возможным совсем. Без Саманты ему было сложнее справляться с паническими атаками, которые случались все чаще после её исчезновения. Иногда рядом с ним была Маэва, иногда Франческо. Но никто из них не мог привести его в чувство так же быстро как собака. Мальчик не знал причины, хотя быть может она крылась в том, что его организм просто привык. Все таки собака и человек могли помочь разными способами, в этом была разница. Сейчас он старался дышать глубоко и как можно скорее успокоиться. Черт с тем, что сбежать не получится, главное предотвратить приступ. Всё хорошо. Антонио ничего ему не сделает, он не сможет причинить ему вреда. Да даже если он и заберёт его, даже если запрет у себя в особняке и наденет цепь, Франческо всё равно найдёт его. Франческо расскажет всё полиции, нихрена он ему не сделает. Уже всё не так как раньше. Сейчас он не пленник. В голове шумело так будто бы на улице стреляли из пистолета. Он знал, что это не по настоящему, но все равно боялся. Нужно только подождать пока отпустит, чёрт. Дышать становилось все труднее и мальчишка приоткрыл рот, чтобы вдохнуть глубже. Антонио не насторожило его частое дыхание, это всё просто походило на обычный страх. Амадей моргнул два раза и попытался отодвинуться в сторону, потому что лицо садиста было слишком близко. — Отпусти… пожалуйста, — тихо попросил он, накрыв чужую ладонь своей. Руку от воротника убрали и он едва не рухнул на землю на подогнувшихся ногах. Антонио поймал его за плечи и попытался снова поставить на ноги, мальчик ухватился рукой за стену, чтобы снова не упасть, и на этот раз выстоял. — Ты в порядке? Воды дать? Мир вокруг был расплывчатым и мутным, но Моцарт всё равно увидел перед собой лицо Антонио, о котором он уже успел забыть. Он удивился заботе в голосе, но согласился. Хоть сейчас больше хотелось, чтобы воду плеснули на лицо, а не вовнутрь. Антонио достал откуда-то бутылку, — именно откуда-то, ведь у не было ни сумки, ни карманов, так ведь? Или были?.. — и Вольфганг несмело взял её в руку. Он попил, вытер губы рукой и тихо прошептал: — Спасибо. — Тебе помочь? — заботливо отозвалось сбоку и мальчишка усмехнулся. — Нормально уже. Отпустило. Забей. К нему вернулся былой настрой и он снова надел маску сарказма и агрессии. Приступы были хоть и внезапными, но всегда так же внезапно и отпускали. Он был благодарен за это хотя бы потому что, сейчас мог спокойно уйти. — Подожди, Амадео. Вольфганг резко замер на месте, клацнул зубами и повернулся. Нет. Только не Амадео. Только не снова. — Да чего ты хочешь? Чего?! — его ярко-карие глаза вспыхнули яростью. — Ты таскаешься за мной почти каждый день! Что тебе надо? Затолкать меня в свой мерседес, снова запереть в особняке, надеть ошейник? Этого ты хочешь? Антонио видел как часто меняется его настроение и никак не мог понять с чем это связано. Не похоже, чтобы раньше он был таким. За эти пятнадцать минут преследования он видел как Амадей злился, дерзил, а затем испугался, когда его прижали к стене. А сейчас он снова злится, от страха не осталось и следа. И ещё этот его странный приступ. С ним точно было что-то не так. Антонио выпрямился во весь рост и покачал головой, потому что ответить что-то надо было. Хотел ли он хоть что-то из того, что перечислил Амадей? Определённо, нет. Сейчас всё его желание владеть было оттиснуто виной и раскаянием. Потому что, если бы Антонио знал, куда, он бы никогда не отдал своего мальчика на такие муки. — Я просто хочу поговорить с тобой, — выдохнул он устало, надеясь что не придётся снова бежать. — Оставь меня в покое. Пожалуйста, — Амадей вздохнул, в его глазах теперь плескалась грусть и мольба. — Я хочу вернуться к нормальной жизни. Хотя бы немного. Я хочу забыть тебя, и то, что произошло. Я хочу ходить спокойно по улицам и не бояться чертового шума машин. Знать, что из-за любого угла на меня не набросятся, что я в безопасности. Ты думаешь, мне легко? Он сглотнул. — Я просто хочу ходить на занятия, видеться с друзьями, гулять, как все нормальные дети в моем возрасте делают. Почему ты не можешь оставить меня в покое? Разве я, блять, не заслуживаю этого после всего этого?! Антонио хотелось сказать, что, «да, заслуживаешь», но мальчишка быстро сорвался с места, и на этот раз действительно побежал. Мужчина возле сквера так и остался стоять, и внезапно он понял — отобрав у Моцарта собаку, он не оставил его беззащитным, он только больше его озлобил. И тем не менее, он внял просьбе Амадея и оставил его. Хотя бы на некоторое время. Мальчишка этому был несказанно рад, но всё ещё оглядывался по сторонам по дороге до дома. Иногда с ним ходила девочка, Маэва, иногда Франческо встречал его прямо под колледжем. А потом он сам начал приходить в особняк. Конечно, Антонио знал, что мальчишка приходил не к нему, а к Анри, но всё же. Сначала Моцарт просто заходил за ним, и они вдвоём куда-то уходили до вечера. Альберт встречал его без усмешки и злобы, Анри говорил, что всё в порядке, что здесь безопасно, но Моцарт всё ещё неуютно оглядывался, осматривая особняк. Потом он привык. Обжился, стал заходить чаще. Антонио слышал как они вдвоём смеются, сидя на диване в гостиной, как они резво что-то обсуждают и смотрят телевизор. Ему казалось, что он ещё никогда не слышал настолько искренний смех Вольфганга, хотя по сути он не слышал, чтобы Моцарт смеялся в принципе. Стало интересно, как выглядела его искренняя улыбка, но Антонио так и не решился выйти посмотреть. Его ждала работа. Они с Анри всё делали вместе. Вместе смеялись, вместе ели хлопья с молоком на кухне, вместе обсуждали глупые фильмы и играли в приставку. Антонио вообще не знал, что у него была приставка. Анри нашёл её где-то в недрах второго этажа, а позже мужчина вспомнил, что кажется, это был подарок Франческо на его восемнадцатилетие. Жаль, он так её и не открыл, тогда его интересовала только музыка и он всецело посвящал себя ей. Зато сейчас двое мальчишек с весёлым смехом резво играли в дурацкие игры и громко обсуждали каждое свое действие. Сначала Антонио это раздражало, но потом он привык. Эти двое приносили в его мертвый особняк какую-то жизнь, смех и радость, чего здесь не было уже очень давно. К тому же, иногда за ними было очень даже интересно наблюдать. Однажды Амадей принёс с собой настольную игру, и Антонио был очень удивлён, когда застал двоих друзей серьёзными и сосредоточенными перед бумажной картой на столе. Они играли абсолютно во все, словно маленькие беззаботные дети. Носились по особняку, прятались, устраивали бои на улице с водяными пистолетами, ели мороженое на кухне, заставляя бедного Альберта ходить по нескольку раз в магазин. Иногда Антонио думал, что этим несчастным идиотам просто не хватило ребячества в детстве. По сути, так оно и было. Анри очень быстро повзрослел из-за смерти родителей, а Вольфганга, наверное не баловали, если вспомнить, каким был его отец. Тем более, если ещё и вспомнить все, что они пережили за последнее время. И все же, мужчине они никогда не мешали, если не учитывать беспрестанного смеха и громкого телевизора. Временами Вольфганг оставался ночевать и под вечер ходил по дому в забавной пижаме с супергероями. Они спали в комнате у Анри на большой кровати, и перед сном рассказывали друг другу страшные истории. Порой Антонио натыкался на Амадея в коридоре, но они никогда не перекидывались даже парой слов, хотя садисту очень хотелось. Он просто хотел расставить все точки над «и» в их отношениях, но не давил, спокойно выжидая. Мальчишка на его глазах раскрывался, становился менее агрессивным, больше улыбался, разговаривал. Антонио не хотел ломать его заново, Антонио хотел сказать, что ему жаль, но его никто не слушал. И он понимал, что заслужил это. Но, когда он слишком долго пытался наладить контакт и не получал взаимности, ему надоедало строить из себя хорошего парня. Антонио знал, что он далеко не хороший, хоть и мальчишка когда-то упорно пытался ему это доказать. Наверное, у мужчины все-таки получилось разубедить его, раз парнишка больше не докапывался к нему, пытаясь вытащить наружу добрую часть Антонио. Вольфганг вообще обходил его стороной. Антонио бы не смог себе признаться в том, что он скучает по его психологическим выносам мозга. Просто слишком давно никто не говорил ему что-то хорошее. Поэтому Антонио отвык делать хорошие вещи. Не было подходящего настроения, которое менялось слишком быстро; как и у Вольфганга. Он был не трусливым, уверенно передвигался по особняку, и садист был убежден в том, что при этом он не испытывал больше ощущения того, что он здесь пленник. Нет, мальчишка наверняка считал себя здесь хозяином, даже вопреки тому, что собаки теперь у него не было. Но зато был Анри, и был Франческо, которому стоило сказать хоть слово — и мирной жизни Антонио пришел бы конец. Нет, он не боялся своего брата так сильно как раньше, можно было сказать, он не боялся его вообще, но просто не хотелось портить налаженную обстановку. Франческо вероятно заберет Амадея и будет его сопровождать, может быть, купит ему другую собаку. Антонио знал, что ему это не нужно. Ему нужен был мальчик, который теперь приходил сюда добровольно. Гулял на заднем дворе, спал в комнате у Анри, ел блинчики с творогом на кухне. Он уже достаточно обжился для того, чтобы сидеть здесь в одиночку. Он осмелел настолько, что даже не поднимал глаз от тарелки, когда Антонио подходил слишком близко. Этот мальчик просто делал вид, будто бы все так и должно быть. Сальери это раздражало. Ему нужен был страх в глазах, ему нужно было знать, что его боятся, знать, что он все здесь контролирует. — Ты стал слишком наглым, Амадео, — садист скалится, как хищник обходит стол по кругу. Останавливается с той стороны, где сидит мальчишка и смотрит. Смотрит пронизывающе и страшно, силясь заглянуть в глаза, вытащить потайные страхи, которые как он уверен, мальчик прячет глубоко в себе. — Я не помню, чтобы я разрешал тебе заходить на кухню и трогать продукты. Аккуратная ладонь с изящными пальцами ложится на стол, совсем рядом с тарелкой. Вместо того, чтобы отпрянуть назад или хотя бы поднять глаза, Амадей берет последний блинчик, свернутый трубочкой, и откусывает от него кусочек; а затем поднимает голову, встречаясь с потемневшими глазами садиста, и лишь, прожевав пищу, произносит: — А я не помню, с каких пор ты мне указываешь, будто бы я твоя вещь, — мальчик смотрит лукаво, с вызовом и хитринкой, а потом снова погружает в рот следующий кусочек снеди. Антонио уверен, что нет в его глазах и намека на то, что ему хоть как-то страшно. Не цепляет его и эта кличка, от которой раньше мальчик просто выходил из себя. Такое ощущение, что он просто под таблетками, потому что нельзя, просто нельзя быть настолько равнодушным ко всему, что делает садист. Его кристальные ярко-карие глаза блестят под лучами солнца и выражают радость. Может быть, Вольфганг и не улыбался, но мужчина нутром чувствовал, что ему смешно. Он жует не спеша, проглатывает вкуснейшие блинчики с творогом и кладет одну руку на пустую тарелку, а другой обхватывает чужое запястье, сжимая почти до боли. — Не смей говорить мне, что делать. Ни твое долбаное положение, ни то, что я в твоем особняке, не делает меня твоей игрушкой, — он говорит спокойно, но едва в этом голосе можно различить нотки злости. — Я пришел точно не к тебе. Запястье грубо толкают, и пятерня пальцев больно проезжается по столу. Антонио шипит от боли, на мгновение его зрачки темнеют точно до беспросветной тьмы и он едва заметно рычит, хватая наглеца за ворот футболки. Амадей не знает, когда именно все начинает лететь в тартары. Искаженное злобой лицо Антонио оказывается слишком близко, а его пальцы едва не касаются горла, сжимая воротник. Ему кажется, что он может так же сжать и его шею до треска самих позвонков. Выдержка трещит по швам, и кажется, окончательно трескается, когда Антонио начинает говорить. — Щенок! Ты забыл, кто я, и что я могу сделать с тобой? — глаза у него точно черного оттенка, как у демона или того хуже — самого Сатаны. Он не кричит, но стискивает зубы, от чего голос становится рычащим, как у зверя. Амадей инстинктивно сжимается, упираясь в спинку кухонного диванчика и моргает. Он прекрасно знает, что Антонио может сделать. Слишком хорошо знает и проверять на себе не желает. — Убери… — он сглатывает, пытаясь собрать себя в кучу и не звучать так испуганно, но получается плохо, — убери свои руки. Антонио скалится настолько, что кажется, ему позавидует любая собака. Но он оказывается прав — этот парень, наконец теряет всю свою выдержку и наглость, обнажая наружу страх. Липкий, панический, такой же, как и тогда, на одинокой аллее за углом. Правда, тогда было что-то похлеще простого страха, Антонио знает точно. И возможно, у него получится повторить это снова. Мальчик накрывает его руки своими, потому что ему, кажется, слишком давит на горло. Он не кашляет, но его глаза слезятся, моргают и смотрят куда-то в пол. Куда угодно, но лишь бы не на самого Антонио. — Смотри на меня, — жестко чеканит ублюдок, сжимая двумя пальцами подбородок и челюсть. Амадей хочет сказать, что ему больно, но не успевает — его голову грубо вздергивают вверх и глаза встречаются с безумными глазами Сальери. — Ты стал таким непослушным. Антонио ставит ему колено между ног, фиксируя, хотя сомневается, что мальчишка решится вскочить на ноги и побежать. Он пальцами скользит от воротника до шеи, и сжимает ее — несильно, но ощутимо. У Моцарта в глазах темнеет; он чувствует, что еще немного и его накроет приступ. Пути к побегу напрочь отрезаны, хотя он знает, что в гостиной у телевизора его все еще дожидается Анри. Но Саманты нет, его девочки нет. Осознание этого бьет сильнее ножа, и хочется кричать. Она мертва. Они убили ее. Ее больше нет. И больше никто его не защитит. Амадей вдыхает шумно, и это больше похоже на всхлип. У него кружится голова от подступившей паники, и картинка перед глазами двоится. Он чувствует, как Антонио проводит рукой вдоль его впалого живота, и цепляет шрам, забираясь под одежду. Чужие прикосновения обжигают кожу, вызывая воспоминания, к сожалению, не самые приятные. Хотя здесь он мог сколько угодно проводить параллели и все равно пришел бы к одному выводу — так, как вел себя с ним Антонио, не вел себя никто. У Антонио были теплые нежные руки и они приятно ложились на кожу, поглаживая и успокаивая. Никто из ублюдков Черного Нуля никогда даже не пытался гладить его. Вместо этого были только удары, кнутом или рукой, были укусы и грубость, была боль и слезы. Антонио, даже если и хотел изнасиловать, всегда делал это спокойно и безболезненно. Он мог подолгу целовать, расстегивая пуговицы на рубашке; мог долго и терпеливо растягивать; мог поглаживать этими тонкими пальцами, вызывая дрожь и мурашки по коже. Даже если Антонио и порол его, то всегда потом обрабатывал раны и разрешал отлежаться, пока тело не привыкнет и перестанет болеть. Думая об этом, мальчишка понимал, что Сальери был последним, кого стоило бояться всерьез. Пожалуй, Амадей был единственным в этом особняке, кто знал его настолько хорошо. Но даже ему было сложно понять причину такого поведения. Было очевидно, что садист заботился о нем, даже когда хотел навредить. Но… причины мальчик не находил. — Убери свои чертовы руки, кретин! — он распахивает глаза, словно просыпаясь от страшного кошмара, и толкает что силы, толкает как только может, но Антонио держит его крепко. — Уйди! В теории можно было назвать это вторым дыханием, новым приливом сил или выбросом адреналина. Первые признаки панической атаки отступили и Амадей почувствовал себя чуточку увереннее. — А то, что будет? Позовешь свою собачку? Ее здесь нет, — усмешка у Антонио злая и агрессивная, но он все равно не перегибает палку, запугивая только словами, не действиями. Упоминание о Саманте слишком больно режет по ушам; Вольфганг трепыхается сильнее обычного, но садист фиксирует его руки, отнимая ладонь от живота. Момент, когда его язык скользит внутрь чужого рта, Амадей благополучно пропускает. Он лишь чувствует влагу на губах, и жесткий укус, который заставляет ответить. Язык не слушается, не желает подчиняться, поэтому Антонио кусает его еще раз, отпускает чужие руки, и уже намного смелее забирается пальцами под футболку мальчишки. Ладони у садиста нежными перестают казаться, как только он проводит ногтями по груди, спускаясь вниз — к животу и бокам. Мальчик не видит, но знает, что там наверняка останутся длинные красные полосы царапин, которые будут напоминать об этом инциденте, до конца этого дня точно. Оттолкнуть Сальери не получается никак, поэтому Вольфганг послушно прогибается в спине и отвечает на поцелуй, надеясь, что получив желаемое, Антонио отвалит сам. Его цепкие пальцы исчезают лишь через полторы минуты. — Хороший мальчик, — выдыхает он прямо в губы, захватывая правой рукой волосы на затылке Моцарта. Хочет, чтобы мальчишка выгнулся еще, подчинился, но тот лишь ахает от боли, жмурясь. — Отпусти теперь. Чего ты еще хочешь? — Чтобы ты попросил меня, — у садиста в глазах теперь не сверкают огоньки ярости, а сами они больше не напоминают черные демонические зрачки. — А если я не хочу, — Амадей стиснул зубы, то ли от боли, то ли от отчаяния. Антонио ему начал напоминать того Антонио, который игрался с ним, когда мальчишка был еще пленником. Вся эта ситуация будто бы вернула его в прошлое на несколько месяцев назад. — Ты же знаешь, что я заставлю, — волосы на затылке сжали сильнее. Моцарт хотел послать его куда подальше, но понимал, что без лишней помощи, он не сможет дать отпор Антонио еще один раз. О еще одном таком разе даже думать не хотелось. — Не смей его трогать, ты сволочь, отойди! Шаги сзади никто из них не услышал. Вольфганг вдохнул с облегчением, когда чужие руки полностью отнялись от его тела, а тяжелая туша больше не давила своим весом. Анри, ловко схвативший Антонио за локоть, оттащил его в сторону, и еще раз для верности толкнул в грудь. Сальери ответил что-то, но Амадей не услышал слов. Едва его только перестали удерживать, он рванул к выходу из кухни, и выскочил на улицу сквозь дверь, ведущую в сад. Ему срочно нужно было куда-то сбежать из этого особняка. Это проклятое место ломает его уже не первый раз. На улице было свежо и пахло свежей травой. Мальчишка пронесся мимо клумб, к воротам, и трясущимися пальцами едва открыл их. Кажется, вдогонку ему бежал Анри, но он уже не смог остановиться — свернул за угол сразу же за участком, и бросился вперед, к оживленной дороге. Бегать быстро его научил лес и наемники, поэтому он точно не помнил за сколько добрался до первой автобусной остановки. По настоящему спокойно стало только дома. Франческо не было, как и всегда. Но может быть, это и к лучшему. Никто не будет мешать ему, и задавать глупые вопросы. Он сбросил обувь, оставил ключи на столе и упал на кровать, устраивая на животе ноутбук. Наверное, нужно было сходить в душ, чтобы смыть с себя мерзкие прикосновения садиста, но тело совершенно не слушалось, кроме того, одышка не до конца прошла. Мальчишка написал Анри и извинился, что не получится досмотреть фильм, который они начали смотреть только утром. Его друг был достаточно умным, поэтому не доставал с расспросами, что произошло. Они договорились встретиться завтра после обеда где-то поблизости квартиры Амадея и на этом распрощались. Все таки, стоило сходить в душ, и избавиться от воспоминаний, которыми Антонио щедро наградил его тело.