Amadeo Pour Un Italiano

28 мая, 2012 год. Антонио действительно не думал, что он может найти его здесь в такое позднее время. Гораздо хуже оказалось то, что его догадки все-таки оправдались. Центральный парк в два часа ночи выглядел угрюмо и непривлекательно. Любой детёныш в страхе попытался бы выбраться отсюда как можно скорее, и найти кого-то из взрослых. Амадей шёл по тёмной неосвещенной аллее так, словно чувствовал себя здесь комфортно. Сейчас с ним не было собаки, которая могла бы защитить, и тем не менее он даже не оборачивался, чтобы убедиться, что за ним никто не идет. Антонио боялся предположить, что мальчишке уже приходилось скитаться в нечто похожих местах, как этот темный, зловещий парк. Возможно, поэтому он шёл так уверенно и без единого намёка на страх. Впереди раскинулась дорога, которая освещалась фонарями, Антонио замер на мгновение, рассматривая парня, который шагнул под яркий фонарный столб. Полоска света выхватила худощавую мальчишескую фигуру в синей клетчатой рубашке и мешковатых джинсах. На голове была копна светлых нерасчесанных волос, которые лежали в полном беспорядке. Антонио показалось, что он стал ещё худее, чем в тот последний раз, когда он его видел. Антонио видел его давно. После того случая на кухне мальчишка перестал появляться в особняке и встречался с Анри только в городе. Иногда они разговаривали по телефону, но мужчина почти никогда не мог понять о чем идёт речь. В том, что он испугал Амадея в тот раз, сомнений не было. Из-за этого он так позорно сбежал, из-за этого Анри начал устраивать сцены, что Антонио не следовало лезть куда не просят. Антонио сам знал, куда ему стоит лезть, а куда нет. И лезть, к несчастью, он предпочитал почти всегда. Амадей резко остановился, Антонио заметил, как быстро у того сжались кулаки, то-ли от злости, то-ли от раздражения. Отойти в тень, чтобы остаться незамеченным, он не успел, мальчишка так же резко начал говорить хриплым, осипшим голосом: — Долго ещё собираешься идти за мной? Я видел как ты зашёл в парк спустя минуту после меня. Шпион из тебя хреновый, Антонио, — его голос отдавал усталостью и злобой одновременно. Мужчина даже не сразу нашёлся с ответом — он не ожидал, что его так быстро обнаружат, да ещё и обвинят в плохой слежке. Он потёр ладони, пока Амадей все ещё оставался на месте. Мальчик даже не думал оборачиваться, прекрасно зная, что он там увидит. — Так и будешь стоять? — снова сказал он хрипло. — Полагаю, ты шёл за мной от самого начала не для того, чтобы сейчас просто пялиться в спину. Ни малейшего намёка на страх в его голосе не было. Антонио был поражён от того насколько уверенно он звучал. Будто бы это не он сейчас несовершеннолетний мальчишка один в парке, ночью, рядом со своим бывшим похитителем, который мог сейчас сделать все, что угодно. И никто бы ему не помешал в этом. Слишком яркий контраст между тем, когда он испугался Антонио на кухне. — Не боишься гулять один так поздно? — с нажимом спросил Антонио. Ему показалось, что спереди раздалась усмешка. Амадей медленно развернулся и стал полуоборотом, так что Антонио увидел, что он действительно улыбался. Улыбался и с вызовом смотрел прямо в глаза. — Не думаю, что кому-то будет настолько же скучно, как тебе, что он станет преследовать подростка в центральном парке в два часа ночи. — Франческо знает о твоих ночных прогулках? — нахмурившись, спросил Антонио, проигнорировав дерзость. Он понятия не имел, почему этот вопрос сейчас интересовал его больше всего. — Франческо мне не отец, чтобы я перед ним отчитывался, — зашипел мальчишка, сверкнув ярко-карими глазами. — Тем не менее ты живёшь у него. — Да, — согласился Амадей более спокойно, — живу. Жаль, не у тебя, да? Антонио фыркнул. Язык у парня был подвешен, что надо. Ещё в начале октября он таким не был. Из его памяти уже давно ушёл тот невинный испуганный мальчик, который боялся выходить из своей комнаты и дрожал каждый раз, когда видел Сальери. Теперь он усмехался, нагло глядя прямо в глаза. Антонио всё никак не мог привыкнуть к тому, что теперь его Амадео будет таким всегда. Хоть его настроение и менялось со скоростью света, мальчик всё равно оставался больше наглым и самоуверенным, чем трясущимся от страха. Это очень раздражало. Они постояли так ещё пару минут в тишине, после чего Амадей снова развернулся и пошёл вперёд, надеясь, что Антонио хватит этого короткого разговора, и он отстанет. В своих предположениях он, однако, ошибся, потому что довольно быстро понял, что мужчина снова идёт за ним. Они поравнялись, и Вольфганг свернул за угол, когда ровная дорожка парка закончилась. Он оперся о ржавую ограду и зашарил рукой по карманам, вытаскивая смятую пачку сигарет. Антонио скептически отреагировал, и на дым, и на зажигалку. — Ты ещё и куришь? По его голосу можно было понять, что он недоволен, и Амадей позволил себе ещё один смешок, перед тем как затянуться. — Ага, — безразлично бросил он. — Можешь нажаловаться на меня Франческо. — Раньше тебе не нравились сигареты, — Антонио хмыкнул и решил присесть рядом с мальчишкой на забор. — Раньше? Раньше моя жизнь не была похожа на ад, — улыбка с лица исчезла, Моцарт выпустил клубок дыма изо рта и уставился в непроглядную темноту. Туда, где они сидели, свет фонарей едва доставал. — Ко всему привыкаешь со временем. Когда-то он так думал, будучи ещё маленьким наивным мальчиком, сидя в тёмной комнате, в которой окна были намертво заколочены, а в воздухе витал запах пыли. Когда-то он был полон надежды, что всё это дерьмо закончится, когда-то он её лишился. Но это утверждение было единственным, что не поменялось с того времени. Ко всему можно привыкнуть. К паническому страху каждый день, к боли, к унижениям, и даже к тому, что всё уже никогда не станет прежним. Сигареты были самым простым пунктом в этом списке. То самое, что спасает и убивает одновременно. Как таблетки, которые мы глотаем, в надежде, что станет лучше, но только делаем хуже себе. Амадей уже давно привык, что для того, чтобы что-то получить, нужно что-то отдать. Счастье познаётся страданиями. Однако он уже почти все отдал этому миру, а в ответ получил лишь пинок под зад. И продолжает его получать с каждым днем. — Но уже все хорошо, — громкий голос Антонио вывел его из раздумий и мальчишка поморщился. Он был таким противным и раздражающим, что хотелось, чтобы Антонио скорее заткнулся. — Ты теперь живёшь нормальной жизнью. Что не так? Зря он это сказал. — Что не так? — мальчик сжал сигарету пальцами чуть больше нужного, табак посыпался ему на ботинки, но он не шелохнулся. — Ты думаешь, меня можно, как игрушку передавать из рук в руки, тыкать в меня иголками, делать дыры в швах, а потом просто зашить и мне будет нормально, да? Антонио молчал. — Думаешь, это так просто начать жизнь сначала после того как тебя разъебали на осколки несколько раз подряд? — Я не… — Я знаю, что ты знаком с таким понятием как насилие на собственном опыте, — Амадей резко вскинул руку, заставляя замолчать, — но никогда, ты слышишь, никогда даже не думай сравнивать это с тем, что ты со мной сделал. Он швырнул сигарету на землю, резко накрыл её носком кроссовка и, одернув рубашку, пошёл вперёд. — Подожди, — Антонио едва успел спрыгнуть с ограды, чтобы схватить его за локоть. — РУКИ УБЕРИ! В кромешной тьме раздался щелчок предохранителя. Амадей круто развернулся, выкинув правую руку вперёд. Его дрожащие бледные пальцы сжимали рукоять пистолета, направленного Антонио прямо в лоб. Сначала его одолел шок, затем на смену ему пришёл и страх, такой же как у мальчишки. Антонио отступил на шаг, подняв руки в примирительном жесте, но его грубо остановили, ткнув оружием вперёд. — Не смей прикасаться ко мне. Никогда, — Моцарт чеканил каждое слово, глаза его выражали полное безумие, — больше не трогай меня. Теперь Антонио видел его — страх в глазах перемешанный с яростью. Страх, который отпечатывался в стеклянных зрачках и кричал о безумии. Страх совершенно дикий и необузданный. Сальери совершенно не знал, чего испугался Вольфганг. Этот мальчишка не боялся гулять один по парку ночью, он не боялся дерзить человеку, который мог его изнасиловать, а потом и убить, но он испугался того, что Антонио взял его за локоть. Это выходило за все рамки понимания. — Амадей, успокойся. Я просто… — Заткнись! Назад! Отойди назад, — голос не слушался, срываясь на крик. Вольфганг чувствовал, что очередной приступ накатывал волной, но успокоиться сейчас у него не получилось бы, даже если бы он очень захотел. А он знал, что не хотел. Антонио под его натиском шагнул назад, а затем ещё раз и ещё, пока не упёрся поясницей в железную ограду из прутьев. Мальчик перед ним остановился, но оружия не опустил. — Если Саманты нет рядом, это не значит, что я не смогу постоять за себя, ясно?! — его глаза метали молнии и светились чистым безумием. Казалось, будто бы в руках он держал безобидную игрушку, а не настоящий пистолет, потому что размахивал он им внушительно. Антонио даже на секунду поверил, что мальчишка может выстрелить. Может ведь. Он выглядел слишком возбужденным для человека, который отдавал отчет своим действиям. — Опусти его, — Сальери говорит тихо и спокойно, боится провоцировать, боится сделать хоть что-то, что заставит парня спустить курок раньше времени. Сдохнуть по неосторожности от рук сумасшедшего подростка здесь, в самом забытом парке Вены, в его планы не входило. Хотелось дотянуться до оружия, чтобы перехватить его, но Моцарт оказался намного увереннее, чем Антонио предполагал. Он умело извернулся и снова ткнул пистолетом вперёд, так будто бы на самом деле собирался стрелять. — Я сказал, назад! — Хочешь убить меня, малыш? Тебе духу не хватит пристрелить живого человека. — Мне духу не хватит? — мальчишка внезапно улыбнулся, улыбка его переросла в хриплый лающий смех. — Ты отдал меня в место, где учат убивать. Неужели ты думаешь, что после такого я не смогу? Знаешь, сколько раз мне приходилось делать это? Антонио смотрел на него стеклянными глазами недоверия и шока. — Поверь мне, я достаточно нестабилен, чтобы пристрелить тебя здесь, как шавку, и никто даже разбираться не будет. Знаешь, сколько Франческо таскал меня по врачам? Сколько всякого дерьма они во мне нашли. Да я… да я даже слов таких не знаю, какими они называли мои диагнозы! Он задумался на мгновение так, будто бы пытался что-то вспомнить. — «Биполярное расстройство»… «Посттравматическое расстройство», «Параноидальная шизофрения», «Дистимия», и это только то, что я помню! Моё настроение скачет изо дня в день со скоростью света, я почти не сплю из-за кошмаров, сижу на таблетках. Думаешь, мне становится легче? Ха! Эти таблетки гребаные вызывают привыкание и потом ты без них не можешь, а ещё у них вагон побочных эффектов. Типа галлюцинаций или приступов паники, которых мне и без того хватает! Я неадекватный, Антонио, я чертов психопат, мне насрать, что будет потом, я хочу тебя пришить здесь, и я это сделаю! Может, ты думаешь, что он не заряжен? Ещё как заряжен! Обезумевший мальчишка отвёл затвор в сторону и спустил курок два раза. Прозвучал оглушительный выстрел, который растворился в тишине ночи. Обе пули исчезли в темноте, с деревьев вспорхнуло несколько птиц, с криком понесшихся прочь. У Антонио зашумело в голове. Он никогда раньше не слышал выстрел из оружия так близко. Сердце ушло куда-то в пятки, когда мальчишка с безумными глазами снова навёл на него прицел и улыбнулся. Улыбался он точно, как тот безумец, и Антонио впервые стало страшно за себя. Этот чёртов придурок не шутил. Он правда мог убить его. — Это всё из-за тебя! Из-за тебя! — Амадей нервно вскрикнул, положил палец на спусковой крючок, и Сальери заметил, что пальцы у него крупно дрожали. — Если бы ты только поднял свою задницу тогда… если бы ты засунул свою гордость подальше и приехал!.. Ты… ты ведь мог забрать меня, но ты ничего не сделал. Ничего. Знаешь, какого мне было?! Знаешь, что такое быть шестнадцатилетним мальчишкой среди кучи ублюдков, которые только и хотят, что трахнуть тебя?! Когда тебя заставляют убивать своих друзей. Заставляют убивать. Он судорожно сглотнул, пытаясь перевести дыхание. Паника накрывала с головой, погружая в воспоминания, но он держался. Реальность ускользала, в голове покалывало. Амадей не помнил, чтобы когда-то ещё ему было настолько плохо. — Мне было шестнадцать, — он всхлипнул, все тело дрожало то ли от холода, то ли от нервов и страха. Голос сел и теперь не был таким истеричным, но Амадей знал, что это ненадолго. — Они были повсюду, они стреляли в нас. Знаешь, что это такое, быть ребёнком в огромном лесу с кучей наёмников и одним только пистолетом в руках, которым ты едва умеешь пользоваться?! — Амадей… — Это, — он сделал очень глубокий вдох, — из-за тебя. Решительность в его глазах показалась Антонио фатальной. Пистолет напротив трясся, упираясь дулом то в горло, то в лоб, то между глаз. Конечно, вполне возможно, что отдача будет такой, что его занесёт в сторону, и пуля пройдёт мимо. Но это был шанс один из миллионов. У этого мальчика хватит сил и смелости даже выпустить несколько патронов следом, чтобы добить. Антонио почему-то не сомневался в этом. Ему было ужасно страшно. — Давай ты успокоишься, — мужчина почти шептал, — и мы спокойно поговорим. Он хотел снова выставить руки вперёд, но боялся пошевелиться. Потому что, абсолютно любое действие могло спровоцировать этого парня на выстрел. Обдуманный или нет, это уже не имело значения. — Я не хочу с тобой разговаривать! У Амадея руки тряслись так, что можно было подумать будто бы он под сильными таблетками. Может быть, это была и правда, а может, он просто перенервничал. От стресса и не такое бывает. Антонио знал, что он просто не в себе, он не хотел стрелять, просто ситуация того вынуждала. У него совершенно не было контроля сейчас. — Я знаю, что ты хочешь мести, но поверь, ты ничего этим не добьёшься. Я знаю, что говорю, потому что, я пробовал. Тебе так сильно хочется заставить своего обидчика страдать и мучиться, так же, как и ты когда-то, что ты готов пойти на совершенно сумасшедшие, необдуманные поступки. Например, как убийство. Или насилие. Мальчишка сглотнул, так сильно и так шумно, что Антонио показалось, будто бы это сделал он сам. — Но это всё иллюзия облегчения. Да, поначалу ты почувствуешь, что тебе легче. Будто бы тяжёлый груз спал с плечей, но потом он ляжет на них с новой силой. Тебе будет тяжело с этим жить. Каждый раз, ты будешь думать о том, что все могло сложиться иначе. Я… мне очень жаль, что тогда я был настолько ублюдком, что позволил себе просто отдать тебя. Если бы у меня была возможность повернуть все вспять, чтобы вычеркнуть тот ужасный день из жизни, я бы никогда не позволил Курту, или кому-нибудь ещё, причинить тебе боль. Я был таким идиотом. И я не могу этого исправить, потому что, продолжаю все портить с каждым днём. Антонио сбивчиво замолчал, в сердце больно защемило горечью. Говорить было сложно; он никогда ещё, черт возьми, не был таким искренним ни с кем. Даже брат не слышал от него ничего подобного за все тридцать два года. Но он просто чувствовал, что если не скажет этого сейчас, то потом больше и вовсе не сможет. Амадей на его искренность, однако, не отреагировал никак. Его зрачки все ещё были очень расширены и сам он сильно часто дышал, будто бы пробежал несколько кроссов за раз. Сальери даже подумал, что он где-то явно не здесь, и вряд-ли слышал все, что ему только что сказали. Пистолет в руке все же замер, рука трястись перестала, хотя едва заметно подрагивала. Антонио надеялся только на два исхода — либо смерть, либо сильное ранение, от которого он не сдохнет и будет корчиться от боли, пока не потеряет сознание. Но потом все равно умрёт, потому что помощи ждать неоткуда. Все таки сейчас где-то между двумя и тремя часами ночи, и они находятся в парке, где ни одной живой души. Говорить о чем-то больше совершенно не хотелось, потому что Антонио чувствовал, что он сам вот-вот заплачет. Его трясло не хуже мальчишки, а может быть и хуже. Руки не слушались, и он сунул их в карманы, чтобы скрыть дрожь, или хоть как-то её унять. Прошло, наверное где-то всего полминуты, которая ощущалась для двоих вечностью. Мальчишка крупно всхлипнул и опустил руку так резко, что Антонио подумал, что он выстрелил и зажмурился. Боли не было, грохота от оружия — тоже. Вместо этого в районе живота растекалось тепло, и ему это показалось странным, потому что Вольфганг вроде бы целился ему в голову? На спине что-то сцепилось, будто бы кто-то его притянул к себе. Открыть глаза было страшно и легко одновременно. Мальчишка беспомощно терся ему о живот и обнимал двумя руками. Он крупно всхлипывал и дрожал, но жался от этого только сильнее. Сухими губами пытался что-то шептать, но единственное, что Антонио услышал — это «прости-прости-прости-прости». — Тш-ш, всё в порядке, — Сальери обнял его так сильно, как только мог, и зарылся тонкими пальцами в спутанные волосы парня. Он гладил его по голове и пытался успокоить, но все было зря. Тогда Антонио просто поднял его на руки, и мальчишка, к его удивлению, совершенно был не против. Пока Сальери вёз его домой, парень свернулся калачиком на заднем сидении и почти успокоился. У него в квартире было мертвенно тихо, наверное, так же, как и у самого Антонио в особняке. Всюду творился беспорядок, в гостиной разбросаны вещи по всем углам, на кухне много грязной посуды, сложенной горой. В комнате, которую Амадей считал своей, было не лучше. Окна намертво закрыты роллетами, а стол завален бумагами. Домашнее задание, ноты, журналы — все это лежало в совершенном хаосе друг на друге. Остались даже некоторые собачьи вещи, которые сразу же бросались в глаза — у двери две миски, одна из них, кажется даже наполнена кормом; в углу, возле кровати лежал поводок, свернутый в несколько раз; на крючке для одежды намордник, хотя Антонио не помнил, чтобы мальчишка использовал его хоть раз. Над столом и кроватью, прямо на стене — фотографии, приклеены то скотчем, то канцелярскими кнопками. На них мальчишка ещё счастливый. С друзьями или собакой, смеющийся, улыбающийся, кажется полностью довольный жизнью. На некоторых из них даже был Франческо. Антонио тут же скривился, увидев его рядом с Амадеем в обнимку на одном из снимков. Кстати, о Франческо. Его присутствие здесь совсем не ощущалось, что было совершенно странным, ведь это все-таки его квартира. Было ощущение, что Вольфганг жил здесь один. Было ощущение, что раньше с ним была собака, но на этом всё. У Франческо, даже, вроде бы, не было кровати. Может быть, поэтому он практически не бывал дома? Хотя Антонио вообще сомневался в том, что он здесь бывал. Амадей, сонный и дрожащий, бросил ключи с размаху на стол и прямо в одежде рухнул на кровать. Он больше не всхлипывал и дышал ровно, так что от его истерики, кажется, ничего не осталось. Антонио замер на пороге, в раздумьях, что ему делать дальше. Уйти было слишком благоразумным решением. Не стоило больше навязываться и доставлять лишних проблем Амадею. Но стоило ли его оставлять в таком состоянии одного? — Здесь так пусто, — сказал внезапно мальчик, и перевернулся на спину. У него были стеклянные, ничего не выражающие, глаза, которые смотрели в потолок. Или сквозь него. — И тихо. Как в морге. Здесь совершенно никого нет… Раньше со мной была Сэм и мы вместе справлялись с этой тишиной, но теперь… Здесь так ужасно тихо. Со стороны было похоже на то, что он несёт совершенный бред. — Франческо никогда нет дома. Он вообще не возвращается, и… вообще никого нет. Антонио? Он повернулся набок, чтобы разглядеть человека, и убедиться в том, что это не какая-то галлюцинация. — Да? — Останься, пожалуйста. Здесь так страшно… особенно ночью. Мальчик задрожал сильнее, и подтянул колени к груди, будто бы хотел свернуться в клубочек. Антонио подошёл ближе, включил лампу у кровати, и присел на её край. Ему сейчас вообще не хотелось уходить, только обнять этого ребёнка и больше никогда не отпускать. Чтобы ничего и никто не мог ранить его сильнее. — Антонио? — он снова позвал его, и Антонио подумал, что его собственное имя из уст Вольфганга звучит по-особенному. — Отдай мой пистолет. Пистолет. Точно. Сальери все-таки забрал его тогда, когда у парня хватка ослабла во время объятий. — Ты серьёзно? Чтобы ты ещё кого-нибудь покалечил? Откуда он вообще у тебя? — Я не помню, — мальчик выглядел задумчивым. — Или остался после той перестрелки, или я стащил у Франческо. Прости, я не хотел… убивать тебя. Я просто испугался, а потом сорвался. Ты надавил на меня. — Я знаю, знаю, — Антонио совершенно был с этим не согласен, однако решил все равно покориться. — Просто будь осторожнее с этим, ладно? О, боже, его ведь едва не пристрелили, а он говорит просто быть осторожнее с этим? Антонио, ты серьёзно? Возможно, он не прав. Возможно, стоило как-то поговорить об этом, но Антонио сейчас не мог давить на него. Чёрт. Он подвинулся ближе и погладил мальчика по голове, чтобы успокоить. Амадей от этого не отдернулся, наоборот — прикрыл глаза и позволил прикасаться к себе. Ему было спокойно. — Просто только с оружием я чувствую себя в безопасности. Теперь даже, когда Саманты нет, это единственное, что может защитить меня. Он болезненно скривился, когда заговорил о Сэм. — Отдашь? — Ладно, — Антонио вздохнул. — Но постарайся не таскать его везде с собой. Например, в колледж. Да? — Да, — повторил Вольфганг спокойно. — Хорошо, Антонио. Можешь прилечь со мной? Сальери подумал, что даже под дулом пистолета не отказался бы от такого. — Хорошо, я только открою окно и вернусь. Амадей проводил его каким-то обречённым взглядом, но быстро успокоился, когда мужчина вернулся. Скрип окна и ночной шум города лишь сильнее расслабили его. Было так спокойно и хорошо. Впервые за все это время. Снова спать с Антонио было странно. Учитывая то, что раньше Вольфганг терпеть не мог, когда Сальери заставлял его делать это. Казалось, нет ничего лучше, чем занять кровать одному и не беспокоиться, что рядом есть кто-то ещё. Было некомфортно. Сейчас же ему было некомфортно от мысли, что он снова будет один. Останется в этой пустой квартире, в такой же пустой кровати, и его снова будут одолевать кошмары. Хреново. Антонио лёг рядом, и так же как и мальчишка, не снял с себя одежды вообще. Сегодня хотелось просто уснуть, безо всяких правил и прочего. Кого волнует, во что ты одет, когда так сильно хочется просто провалиться в царство морфея? Так думал мальчишка, — а может быть, они думали об этом оба? — лёжа на боку и обнимая одной рукой своего бывшего мучителя. Скорее всего, он пожалеет об этом завтра, но сейчас он был счастлив от того, что остался в этой гребаной квартире не один. **** Антонио вернулся домой рано утром, так и не дождавшись пока мальчишка проснется. Разговаривать о вчерашнем совершенно не было ни сил, ни желания. Может быть, так будет даже лучше, оставить его на некоторое время? Может быть, стоит прислушаться к нему и дать ему время. Так твердила совесть, проснувшаяся совершенно неожиданно, однако желание говорило ему оставить все как есть. Антонио оставил пистолет в комнате, и на всякий случай положил его в рюкзак парня. Он знал, что Франческо придёт утром домой, и не хотел, чтобы у Вольфганга были проблемы. Возможно, стоило все-таки забрать этот чертов ствол, но интуиция подсказывала ему, что так будет только хуже. Нужно было сделать перерыв. Оставить свои попытки как-то все исправить, и не портить ещё больше. Потому что, с каждым днем становилось только хуже. Как бы сильно Антонио ни старался, он все портил. 31 мая, 2012 год. — Альберт, что это? Он сидел за своим столом, как обычно заваленным бумагами. В руках у него была чашка, наполненная чем-то горячим. — Ваш кофе. Черный, без сахара. — Это не кофе, — спокойно проговорил мужчина, — это просто коричневая водичка! Чашка резко полетела вниз и столкнувшись с полом, разлетелась на осколки, выплеснув содержимое на ковёр. Альберт едва успел отскочить. — Я просто попросил тебя сделать чертов кофе, но ты даже и этого не смог выполнить! — глаза у Антонио напоминали ядерную бомбу, которая вот вот готова была взорваться. Антонио и сам напоминал бомбу замедленного действия. Альберт даже боялся смотреть ему в глаза в такие моменты. В такие моменты он жалел, что до сих пор не уволился, потому что сносить все закидоны Сальери было уже невыносимо. Не тогда, когда он прикапывается к обычному кофе, черт возьми. — Проваливай! — рявкнул хозяин, громче обычного, заставив встрепенуться и поднять глаза. — И позови кого-нибудь, чтобы убрали! Антонио вдыхает шумно и быстро, словно хищник, который готовится напасть на свою жертву. Альберт тихо шелестит незаметными шагами к двери, и Сальери разворачивается обратно к столу; накрывает руками бумаги, пытается вспомнить, что он вообще собирался сделать, до того, как ему испортил настроение охранник этим кофе. Шаги за спиной, более громкие и шуршащие, возникают совершенно неожиданно и вызывают очередной приступ ярости. Антонио вдыхает глубже обычного, но поворачиваться не спешит. — Я же сказал тебе… — начинает он гневно, но затем осекается, услышав голос говорившего за спиной. — Ты все так же не меняешься, — хмыкают сзади, и садист думает, что так может говорить только Франческо, но Франческо здесь нет, а еще он никогда не произносил эти слова с таким презрением, — ведешь себя, как капризный разбалованный ребенок. Анри выпрямился во весь рост и вошел внутрь, не пугаясь гнева хозяина. Ему было абсолютно все равно в каком настроении сейчас Антонио, он перестал бояться его уже очень давно. — Если я захочу когда-нибудь узнать твое гребаное мнение, я обязательно спрошу, — мужчина сгорбился над столом, впервые так издеваясь над своей идеально прямой осанкой. — Вали отсюда. — Я пришел поговорить с тобой, — совершенно проигнорировав издевку, сообщил Анри, и подошел еще ближе, практически вплотную к столу. Он знал, что если Антонио не захочет повернуться к нему, он этого не сделает, однако, еще Анри знал, что Сальери терпеть не мог, когда кто-то стоял у него за спиной так близко, — чтобы ты больше не лез к Амадею. — А ты мне мамочка, чтобы я прислушивался к тебе?! Спорить с Антонио, когда он в таком состоянии было опасно и безрассудно, но Анри не был бы Анри, если бы не пошел против системы. Выводить Сальери из себя было его любимым хобби. — Саманта исчезла из-за тебя, — внезапно выдал он, так что, Антонио от неожиданности даже перестал пялиться в ноутбук, который он поставил перед собой минуту спустя, просто чтобы отвлечься. Отвлечься не получилось. Черт. Откуда этот выскочка мог знать о собаке? А самое главное, с какой целью он вообще это сказал? Антонио поджал губы, предчувствуя крайне неприятный разговор. Он отвернулся ещё больше и просто сделал вид, будто бы ничего не услышал. Анри это не устроило. Анри прекрасно знал, что этот ублюдок все слышал. Он обошел стол и захлопнул крышку ноутбука с такой силой, что Антонио даже вздрогнул от неожиданности. — Я слышал твой разговор с Альбертом. Я слышал разговор с подставным собаколовом, которого ты нанял! Это сделал ты, и даже не думай отпираться. Антонио молчал. — Саманта любит его, — продолжил парень более спокойно. — А он любит ее. Их нельзя разлучать. — Это просто собака, — выдохнул Антонио осуждающе. Почему все вокруг так парятся из-за обычной собаки? — Друзей не выбирают, — хмыкнул мальчишка. — К тому же, ты никогда не задумывался, что быть может, это твоя вина, раз он был в таком отчаянии, что единственным другом для него стала собака? Антонио пропустил через себя глубокий вдох и сжал губы в тонкую линию ещё больше. Он не хотел говорить на эту тему. И так чувствовал себя слишком виноватым, но до сих пор не имел возможности исправиться. Только все усугублял. И как бы не хотелось огреть Анри чем-то тяжёлым по голове, он понимал, что мальчишка прав. — Саманта спасла ему жизнь несколько раз за все то время, что ты просто сидел здесь и не делал ничего, — с нажимом сказал Анри, не дождавшись ответа. — Где бы он был, если бы тогда она не вступилась за него на границе? С дырой в голове, в каком-нибудь городском морге, или даже хуже — на обочине того сраного леса? Не нужно было об этом. — Ты ходишь за ним, черт возьми, каждый день. Каждый день ты заставляешь его испытывать это липкое, мерзкое чувство под названием страх, даже спустя то, через что он прошел. Саманта вытаскивает его из пучины тьмы и депрессии каждый день, и никто, абсолютно никто, не делает этого кроме неё. Франческо хоть и любит его, но он постоянно занят, а родители в другом городе, и они совершенно никак не помогают. Кроме этой собаки, у него никого нет. Хотелось закрыть глаза и просто оказаться где-нибудь точно не здесь. Каждое слово набатом било в голове и кричало: «это ты виноват!». Все, что он знал о прошлом Амадея в этой школе, это то, что там было откровенно хреново. Подробностей ему никто не рассказывал, лишь тыкая пальцами, приговаривая, что там был словно ад на земле. По правде говоря, Антонио и сам боялся узнать, что там было. Он видел репортаж по телевизору всего один раз, и ему этого хватило, а подойти и спросить у Амадея просто не хватало смелости. Зато всегда хватало смелости надломить ему психику ещё больше, да. Это ведь ты умеешь больше всего делать, чертов ублюдок. — Не говори, что ты не заметил, как он изменился после исчезновения Саманты. Даже не вздумай врать, что нет, — у Анри голос будто бы надломился на этих словах, и Антонио приподнялся, поерзал, потому что сидеть на месте было невозможно. Ему хотелось вырваться из этой душной комнаты и понестись прочь. Подальше от проблем, подальше от чертового мальчишки, который хоть и говорил правильные вещи, но будил внутри чувства, от которых Антонио хотел избавиться ещё в детстве; подальше от пожирающего чувства вины, которое поглощало с каждым днем все больше и больше, стоит лишь на мгновение ослабить бдительность и закрыть глаза. Антонио не мучили кошмары, его мучила реальность, в которой он был виноват во многих смертях и событиях, которые можно было бы избежать. Вернуть уже ничего нельзя было, сожалеть об этом было поздно, оставалось только принять, и жить с этим всю оставшуюся жизнь. А стоит ли ему вообще жить после всего этого? Разве он заслуживает такой милости? Да и кому он нужен? Родителей давно нет. Франческо его ненавидит. Амадео его ненавидит и боится. Вдвойне хуже. Он вздохнул и потёр виски, просто потому что ему нужно было сделать хоть что-то, чтобы окончательно не сойти с ума. Анри все так же стоял рядом и ждал ответа. Антонио заглянул в его глаза, когда все-таки соизволил повернуться, и облокотился о спинку стула боком. Этот мальчишка стоял здесь и смотрел на него. Антонио знал, что он ждал ответа, но не знал зачем. Зачем ему вообще понадобилось разговаривать на эту тему? Анри ведь не глупый, он знает Антонио, кажется, больше всех. Он знает, что на такого человека, как он, невозможно воздействовать простыми разговорами. Или ему не все равно? Как ему может быть не всё равно, это ведь ты испортил ему жизнь от корки до корки. Да чего уж там, ты откровенно добивался его смерти, Антонио. Ему не может быть не все равно на тебя. Он моргнул глазами и опустил их в стол, пытаясь вспомнить о чем его вообще спрашивали. Отвечать совершенно не хотелось, как и делать что-либо вообще. — Я… я заметил, — выдохнул Антонио неуверенно и едва слышно. За это время в горле пересохло и говорить было сложно, но он все равно продолжил, — он стал слишком нервным, агрессивным. И ещё эти его приступы, когда он задыхается. Говорить Анри о той злосчастной встрече в парке не хотелось. Не хотелось упоминать и то, что Антонио был свидетелем тех самых приступов и они его беспокоили. Его вообще очень сильно беспокоило состояние Вольфганга. До этого он просто не знал, что все так серьёзно. До этого казалось, что это всего лишь обычный страх, однако это было самое ужасное заблуждение, которое у него вообще было на этот счёт. Антонио все ещё помнил те яростные глаза мальчишки, его дрожащие тонкие пальцы, которыми он держал пистолет, голос, срывающийся в преддверии истерики. Он говорил слишком быстро и агрессивно. Даже в его словах была эта невменяемость, кричащая о том, что ему нужна помощь. Он плохо помнил все, что говорил Моцарт тогда, но одно в его памяти отпечаталось четко и явно — мальчишка сидел на таблетках, у него были проблемы с самоконтролем и агрессией. Он плохо спал и подвергался многим психическим расстройствам. Названий он не запомнил, ровно как и того, что они означали. Хотя и без этого было понятно, что ничего хорошего. — Панические атаки, — напомнил Анри, будто бы прочитав мысли, — это неконтролируемый приступ паники, который может сопровождаться удушьем, тревогой и ещё много чем. Тебе стоит знать, что Амадей подвергался им постоянно, благодаря тебе. Анри давил на него, постоянно подчёркивая причастность к состоянию Вольфганга. Он давил не для того, чтобы оскорбить или унизить, он давил, чтобы вызвать у Антонио какие-то чувства, какие-то действия, что угодно, лишь бы он задумался об этом, и перестал в дальнейшем так же давить на Моцарта. — Когда Саманта была рядом, она помогала ему с ними справиться, — продолжил он, — но теперь ее нет. Ты забрал у него единственную защиту, поддержку и помощь. — Да хватит отчитывать меня, как ребенка, черт возьми! — вспыхнул Антонио, не выдержав давления. У него сдавали нервы. У него сдавало абсолютно все, что только могло. Казалось, он был таким же нестабильным, как и мальчишка в парке, казалось, что если бы был здесь поблизости пистолет, то он бы тут же направил его на парня, заставив заткнуться. У Антонио сжались пальцы и костяшки побелели. Кажется, ему нужны были сигареты прямо сейчас. — Ты и есть ребёнок, — с нажимом выпалил Анри. — Маленький безответственный ребёнок. Как тебе вообще в голову пришло отдать его в тот ад? Ладно, я. Я нарывался, я доводил тебя, в конце концов, я мог бы за себя постоять, но черт, Вольф, он… он просто ребёнок? Анри замолчал на мгновение и Антонио показалось, что он задыхается. Он совершенно не знал, что ответить. — Они издевались над ним каждый день. И Курт, и его дружки. Я не помню дня, чтобы я не находил его в истерике в самом углу комнаты. Он постоянно хотел что-то сделать с собой, но вовремя одергивал, и в его глазах было желание жить дальше. Курт не любил его больше всех. Точнее, скорее всего он был его любимчиком, которого хотелось больше всего мучить. Как и у тебя. Антонио поморщился от этого сравнения. Он никогда сильно не издевался над своими любимчиками, наоборот — им доставалось меньше. У Курта же было всё иначе. — Я помню как он приходил весь в слезах и судорожно рассказывал, что с ним делал этот ублюдок. Даже ты не делал ничего столь ужасного со мной, и я не буду перечислять, что это было. Знаешь, я ведь не мог его защитить, черт возьми, я был таким же ребёнком. Никто не мог защитить нас. Всем было плевать. Слова повисли в воздухе, растворяясь в тишине комнаты, которую никто не нарушал уже минут пять. Антонио уже не смотрел на парня рядом с собой, он снова отвернулся и уткнулся руками в виски. В горле было сухо и очень хотелось пить, и это было бы хорошим поводом, чтобы уйти, но он так и не сдвинулся с места. Слишком трусливо было уходить от разговора, который давно напрашивался. Слишком позорно и неловко было убегать от ситуации, в которой виноват напрямую. Зубы хотелось сжать так, чтобы они треснули и раскрошились. Антонио не помнил, чтобы он злился на кого-то так сильно, как на Курта сейчас. Да, может быть, Сальери был ублюдком, но он никогда не позволял себе обращаться с Амадеем именно так. Он до сих пор не мог понять как он вообще относился к этому мальчишке. Первое чувство, которое он испытал, как только Вольфганг оказался в особняке, это — власть, превосходство и сильное желание обладать. Он был таким хрупким и маленьким, что лишний раз даже не хотелось пугать его или причинять боль. Это была одна из причин, почему Антонио относился к нему иначе. Никто из его жертв никогда не интересовался Сальери как человеком, и уж тем более, никто не хотел ему помочь. Амадей почему-то видел в нем хорошее. Даже несмотря на то, что Антонио издевался над ним. Он все равно приходил, доставал со своими разговорами, порой обнимал и говорил совершенно искренние слова. Было непривычно. За столько лет Антонио совсем отвык от того, что кто-то может относиться к нему так. Особенно мальчишка, которого он мучил всеми возможными способами. Вселенная просто не могла сыграть с ним такую злую шутку. Именно злую, потому что Антонио совершенно точно знал, что не сможет ответить на эту искренность чем-то хорошим. Разве он может быть каким-то таким? Он не хороший человек. — Когда Вольфганг нашёл Саманту, все стало намного лучше, — Анри всегда начинал говорить в самый неподходящий момент. От его голоса хотелось закрыться руками и нырнуть под толстый слой тёплого пледа. Антонио уже просто не мог слушать то, что он говорил. Это было невыносимо. — Я не знаю, как и почему она оказалась на заднем дворе школы, но она там была. Её тискали все дети, играли с ней, гладили, но никто никогда не кормил её. Амадей таскал со столовой почти целые порции. Он сам недоедал, но делился с ней. Саманта тогда была тощей, маленькой, ужасно бледной. И она платила ему в ответ своей любовью. Я тогда ещё не видел, как Амадей улыбается. Никто не видел. А он улыбался. Только ей и только так искренне и солнечно. А ещё смеялся. И он всегда повторял, что это она его спасла. — Ладно, — выдохнул садист чуть более нервно, чем он хотел, — ладно. Чего ты хочешь от меня? Чего?! — Чтобы ты понял. — Чтобы я понял что?! — взвыл он. — Ты думаешь, мне легко с этим жить?! Ты думаешь, я не понимаю? Я не могу. Я срываюсь каждый раз, когда я вижу его. Я пытаюсь вести себя нормально, но ты же видишь, что выходит. — Саманту нужно вернуть Амадею, — ловко сменил тему Анри. — Без неё он пропадёт. — Знаю, — неожиданно отозвался мужчина. — Но я не могу. Она сбежала. Как ты представляешь себе найти её в таком огромном городе? Да она может быть и не жива уже. — Тогда я расскажу ему об этом. Он имеет право знать. — Да ты издеваешься! Он не захочет после этого вообще со мной разговаривать. Не говори ему, я прошу тебя. Я знаю, что я поступил, как мудак, но, блять, я же пытаюсь как-то все наладить. Я не знал, что из-за этой псины он так загнется. — Найди её, или я всё расскажу, — у Анри голос был похож на угрожающий. — Если он тебе действительно не безразличен. Только Саманта может помочь ему. Знаешь, говорят, что собаки самые лучшие антидепрессанты. Амадей любит её больше всего на свете, и дорожит ею, как никем другим. Верни её. Эти слова, наверное, Антонио запомнит надолго и будет неоднократно возвращаться к ним. Что должно было случиться с человеком, чтобы он считал собаку своим самым дорогим другом? Он был не уверен в том, что хотел знать это. Саманту все же, он так и не начал искать. Возможно, потому что знал, что это совершенно бесполезно. Может быть, стоило купить другую собаку, но Антонио прекрасно понимал, что Амадей не признает её. А ещё невозможно было найти такого же самого ретривера, с завивающейся шерстью и огромным ростом. В этом была её уникальность. Но как бы там ни было, собака в итоге не нашлась. Как Антонио и предполагал, она либо потерялась, либо была уже мертва. И сейчас он действительно жалел о том, что тогда бросил её в другом конце города. 6 июня, 2012 год. Найти его во второй раз на окраине города было несложно. За этот месяц плотного преследования, Антонио понял, что мальчика очень любил парки. Он таскался по ним днями, иногда даже сбегал с занятий, чтобы посидеть где-то в неоживленной части в тишине и покое. Он, то просто сидел там и наблюдал за спокойной ничем не примечательной жизнью парка, то записывал что-то в свой блокнот, устроившись, то под деревом в душистой траве, то на лавке вдоль аллеи. Однажды Антонио даже нашёл его на большом рослом дереве. Мальчишка забрался на него, скорее всего по веткам, и сидел на одной из них — самой большой и крепкой. В ушах у него были наушники и, кажется он дремал. Иногда его пальцы отстукивали ритм неизвестной песни. Нередко можно было наткнуться на него в собачьем парке. Антонио знал, почему он туда ходил. Знал и чувствовал себя ужасно. В глазах у мальчишки была бездонная грусть и отчаяние, когда он рассматривал счастливым собак, носившихся по парку вместе со своими хозяевами. Он всегда сидел в самом углу под забором и просто смотрел. Антонио сжимал губы в тонкую линию и боялся подходить к нему. После того разговора с Анри, ему было вдвойне стыдно. За тот инцидент на кухне, за ту перепалку в парке. Он просто не мог снова смотреть ему в глаза. Сальери вздохнул, открыл окно в машине, потому что было просто нечем дышать. Лето только начинало свое правление, а на улице уже стояла духота. Или он снова просто нервничает. За последний месяц он слишком часто нервничает. И слишком часто курит. Щелчок зажигалки словно пробуждает какие-то чувства. Антонио швыряет пачку обратно в бардачок и на мгновение замирает. Ошейник Саманты приветствует его блеском и горечью во рту. Воспоминания всегда так действуют на мозг или это просто сигареты? Он выбрасывает окурок в окно, сжимает тонкими пальцами ошейник и долго смотрит на жетон, снова и снова читая его содержимое. Кличка и адрес. Адрес и кличка. Ничего особенного, кроме того, что этот ошейник принадлежит уже, наверное, мёртвой собаке. А её хозяин сидит в парке с пустыми глазами. Амадей встряхивается на секунду, берет рюкзак и собирается уходить. Антонио думает, что ему пора ехать, но мальчишка внезапно останавливается. Он улыбается уголками губ, и улыбка эта кажется настолько усталой и обречённой. К нему бежит белый лабрадор. Даже Антонио видит, что шерсть у него намного короче, чем у Саманты, да и сам он ниже, меньше. Лабрадор бежит вперёд. Амадей замирает и вытягивает руку, захватывая пальцами коричневый ошейник. Его хозяйка, — девочка со светлыми волосами лет десяти, — бежит следом, очень сильно размахивая поводком. Она очень часто повторяет его имя, но Антонио не может разобрать. Они вместе говорят о чем-то, пока мальчишка помогает ей пристегнуть поводок к ошейнику, и затем быстро расходятся. Антонио видит какой грустью наполнены глаза Моцарта, когда он толкает тяжёлую калитку и сворачивает за угол. Антонио сжимает ошейник Саманты до боли в пальцах, и швыряет его обратно в бардачок. Иногда Вольфганг появлялся в дверях особняка, но очень быстро оттуда уходил. Они встречались с Анри буквально на пороге, и обмениваясь парой фраз, расходились. Антонио даже не пытался выйти из комнаты, чтобы встретиться с ним. Антонио теперь вообще старался с ним не сталкиваться. Анри его нещадные попытки как-то все наладить видел. Видел и молчал. Но только поначалу. Признаться честно, он вообще первый раз видел Сальери таким. Ужасно виноватым?.. Провинившимся? Анри видел, что своим разговором что-то сломал. Да, Антонио больше не доставал Вольфганга. От силы, совсем, они даже не виделись. Но радости и облегчения это как-то не принесло. — Он тебе нравится, — Анри опять был здесь. Антонио опять сидел за столом к нему спиной. Опять этот неловкий разговор. Больше не хотелось никаких разговоров. — Тебе кажется, — Сальери не рычал, но его голос сильно хрипел. То ли от сигарет, то ли ещё от чего-то. Иногда ему казалось, что он уже никогда не сможет петь вновь. — Нравится, — Анри был ужасно упрямым. — Пойди и поговори с ним. — Кажется, ты хотел, чтобы я отвалил от него, — оскалился Антонио грубо. Он смял лист на столе и метко запустил его в урну. — Я хотел, чтобы ты просто перестал обращаться с ним так, будто бы он твоя игрушка, — напомнил мальчишка. — И он тебе нравится. — Хватит повторять это! Кулак сильно стукнул по столу, что даже Анри вздрогнул. Однако не испугался. — Тогда признай, что это правда. На его лице была лукавая улыбка. — Ладно, окей, — Антонио выпрямился, встал из-за стола и повернулся к парню, оперевшись о стул, — он мне нравится. Это хотел услышать? Может быть, вызвать у Сальери какие-то эмоции и было сложно, но Анри отчётливо сейчас видел, что он смутился. Не хватало только румянца на щеках и неловкого взгляда в пол. Но Антонио смотрел бесстрашно и уверенно, пытаясь скрыть свои настоящие эмоции, как и всегда. Анри видел, что он старается выглядеть непринуждённо, но этого было недостаточно. — Примерно, — выпалил он почти сразу же, — Поговори с ним. — Merde, ты думаешь, я не пытался? Он не хочет меня слушать. Тем более, после такого. — Да ладно. — Я пробовал, ясно? Антонио всем видом показывал, что не хотел продолжать разговор, но мальчишка видел, что он просто боится. Потому что, на такие откровенные темы он вообще вряд-ли с кем говорил. — Ты должен извиниться перед ним, — сказал он, — и потом снова поговорить. — Да ты просто Шерлок! — в сердцах воскликнул садист. — Он не хочет меня слушать, черт возьми! Наверное, Анри не нужно было говорить о том, что он уже пытался извиниться. — Значит, сделай так, чтобы захотел. Без своих масок и притворств. Будь с ним самим собой, Антонио. Не конченым ублюдком, а собой. У Антонио язык чесался сказать, что он и есть конченый ублюдок, но мальчика, черт бы его побрал, просто вышел из комнаты, оборвав разговор. Сальери агрессивно отодвинул от себя бумаги и швырнул их на пол. Тонкие пальцы легли на спинку стула и сжали обивку. Как же ему нужны были сигареты прямо сейчас. **** Парк на Ривер Стрит, находившийся недалеко от шоссе уже много лет считался заброшенным. Его разворотили в начале 2010 года, но здесь все ещё были места, где можно было посидеть и отдохнуть от городской суеты. Главной его особенностью было то, что здесь совершенно не было людей и живности. Даже птицы пролетали редко. В самом центре был фонтан. Он не работал и вода в нем зацвела. Вокруг разбросаны лавочки, среди которых всего несколько полностью целые. Асфальт тоже пострадал — во многих местах он был потрескавшимся. Встретить здесь мальчику было не новостью. Антонио знал его страсть к паркам, особенно к одиноким заброшенным местам. Казалось, он должен был избегать подобного после того страшного случая, но это наоборот, словно влекло его. Он сидел около сломанного фонтана и водил рукой по грязной воде. Рюкзак лежал рядом и подпирал фундамент. Другой рукой он держал провод от наушников и играл им, наматывая на указательный палец. Когда Антонио подошёл, воздух словно бы загустел и сделался тяжёлым. Мальчишка не шелохнулся, так и замер, не вынув руку из воды, однако, наушники спрятал. Он сел полуоборотом и ещё больше сгорбился, показывая, что разговаривать не настроен. — Здесь спокойно, — первым начал Антонио, и тяжело вздохнув, присел рядом. — Да? Амадей только больше отодвинулся от него. — Что ты хочешь? — усталым и сникшим голосом пробормотал он. Антонио не видел его таким давно. Точнее, именно таким, когда они разговаривали или как-либо взаимодействовали. Обычно мальчишка то дерзил, то агрессивно отвечал, прося оставить его в покое. Сейчас он был таким… уставшим от жизни? Сдавшимся? — Я… — Антонио даже не нашёлся, что сказать. Он вообще не знал о чем с ним говорить. Зачем он вообще пришёл? — Я хотел извиниться. Сказать это оказалось намного проще, чем он себе представлял. В ответ послышался усталый вздох, и мальчишка повернулся к нему лицом. Антонио он показался ещё более худым, чем до этого. Под глазами залегли мешки, которые под светом луны переливались в красивые фиолетовые синяки. Губы сжаты в тонкую линию, щеки исчезли, вместо них теперь были ярко выраженные скулы, которые смотрелись на нем эстетично. Казалось, что он вообще не ел. Казалось, что он и не спал. Выглядел как живой мертвец, едва выкарабкавшийся из могилы. Антонио это пугало до ужаса. Потому что, Антонио на самом деле боялся, что когда-нибудь Амадей превратится в мёртвого мертвеца. Самого настоящего. Который будет лежать под землёй, в толстом деревянном гробу. Который будет мертвым. — Я в общем-то тоже, — Антонио широко открыл глаза и моргнул, потому что живой мертвец все ещё сидел перед ним и разговаривал. — Я… эм… я угрожал тебе пистолетом. И кричал. И… едва тебя не убил, наговорил лишнего. Прости. Он поднял свои янтарно-карие глаза, и они показались Антонио настолько живыми, что он даже попытался улыбнуться. Вообще-то, Амадей уже говорил похожие слова тогда, на квартире, но видимо, ему было настолько жаль, что он решил извиниться ещё раз. Или он просто не помнил? Антонио не злился на него. Да и мог он злиться после того, как сам наломал дров похлеще? Более того, он считал, что заслужил получить пулю в лоб. Жаль, мальчик тогда так и не решился на это. — Тебе не пришлось бы, если бы я тебя не преследовал. — Возможно, — мальчик вздохнул ещё раз. Кажется, это был уже третий раз за сегодня. — Я просто слишком нестабилен в последнее время. Саманта раньше меня… приводила в чувство. Теперь её нет. Он слышал, как голос у Амадея надломился, будто бы его кто-то очень больно ударил. Он шмыгнул носом, кажется всхлипнул, и сделал очень глубокий вдох. Антонио почувствовал себя полным идиотом. Хотелось сказать, что возможно собака вернётся, но затем он вспомнил, что мальчишка не знает о том, что Саманта сбежала. И лучше ему знать не стоит. — Ты не думал завести другую собаку? Антонио выпалил это совершенно не подумав, но мальчишка не отреагировал на это никак. Он говорил все так же спокойно и тихо. — Мне не нужна собака. Сэм была моим другом. Я не могу купить нового друга. — Тем не менее, ты не проводишь времени со своими друзьями так, как раньше. Этот вопрос, кажется, застал его врасплох. Амадей даже выпрямился, и поджав губы, все же ответил: — Сэм была особым другом. — Вот как? И каким же? На самом деле, Сальери знал каким. Знал ещё с того самого разговора с Анри, но хотел услышать это лично от Моцарта. — Думаю, ты все равно не поймёшь, — сказал Амадей, склонив голову. — Ты не любишь собак. Что правда, то правда. Трогательная история о дружбе мальчика и собаки, не помогла ему проникнуться любовью к этим существам. Антонио все так же терпеть не мог собак. Однако, сейчас он видел как страдал Моцарт и хотел, чтобы Саманта была с ним. Пусть она агрессивная и точно бы не подпустила Антонио к парню, но зато его состояние улучшилось бы. Раньше Амадей улыбался хотя бы Саманте. Сейчас он перестал улыбаться совсем. Они оба замолчали. Разговор больше не шёл и ни один из них не пытался его возобновить. Возможно, действительно не было подходящей темы, а возможно так было легче. Кругом было тихо, даже Антонио молчал. На небе появилась луна, мутным пятном отражающаяся в грязной воде фонтана. Небо потемнело и напоминало большое махровое покрывало. Начинали появляться первые звезды. Сумерки на улице давно переросли в настоящую тьму, и теперь, чтобы увидеть лица друг друга им пришлось бы очень долго присматриваться. Вольфганга такой расклад устраивал, потому что он вообще не хотел, чтобы его кто-то видел. Всё, чего он хотел в последнее время, это чтобы его просто оставили в покое… Амадей глубоко вдохнул и лёг прямо на огромный выступ фонтана, чтобы было видно яркие огоньки. Выступ был широким и имел квадратную форму, поэтому лежать здесь было удобно и хорошо. Ещё лучше отсюда было наблюдать за звёздным небом. Оно было огромным. Казалось, что если будешь долго смотреть на него, то тебя поглотит эта тьма, а звёзды дотла сожгут тело. Будет больно, наверное. Хотя Амадей уже давно обжег свои белоснежные крылья, которые могли унести его отсюда далеко. Теперь их края были обуглены чернотой и пеплом. Теперь они не могли летать. Как и он. …На Антонио, будь то просьба или приказ, это в любом случае не распространялось. Антонио ходил за ним по пятам и ворошил старые шрамы. Будил потайные страхи и с каждым разом ломал все сильнее. Куда бы Вольфганг не сунулся, Антонио следовал за ним. Казалось даже, что в собственной квартире, пока он спит, за ним наблюдала пара темно-карих глаз. При таком раскладе вообще сложно было жить нормально. Точнее, попытаться вернуться к жизни. Вернуться не получалось. Всё это осталось позади — суетливые школьные дни, прогулки с друзьями, ночные вылазки с Маэвой, пока родители спят. Было так весело и свободно, что аж слишком. Можно было с утра и до ночи бегать по улицам, смеяться и разговаривать о всякой ерунде. Можно прогуливать занятия и оставаться ночевать друг у друга; сидеть где-то в поле с гитарой до тех пор, пока полностью не стемнеет и родители не начнут разрывать телефон; есть мороженое, обсуждать глупые фильмы или играть в приставку. Амадей хорошо помнил свое детство в Зальцбурге, и мог с уверенностью сказать, что это было самое лучшее время. Пусть были частые ссоры с отцом. Пусть он сто раз запирался в комнате и со слезами на глазах обещал себе уехать. Это было счастливое время. Была школа, были друзья, была Маэва. В конце концов, была свобода. Вена окончательно отобрала у него надежду на счастье и разбила её в осколки. Здесь по прежнему была его мечта, и колледж, но жизнь здесь напоминала скорее огромную золотую клетку. Когда все это успело дойти до того, что он имеет сейчас? Он думал об этом постоянно. И иногда казалось, что всё это похоже на глупый сон. Дурацкий и совершенно неправдивый. Амадей был разбит на осколки, и каждый раз пытаясь собрать себя в кучу, только больше трескался и ломался. Вена отняла у него все, что только можно было отнять — свободу, друзей, какую-то очень важную часть себя, которую он уже не мог вернуть назад. Не могли вернуть назад и таблетки, без которых он теперь и дня спокойно не мог прожить. Он лишился даже Саманты, и с каждым днем, когда становилось все хуже, он спрашивал себя, а стоит ли вообще это продолжать? Он закрыл глаза, и повернул голову набок. Это место было таким разбитым и мёртвым. Как и он сам. — Франческо все ещё не знает, что ты шляешься по таким местам ночью? Антонио не хотел портить умиротворение ночи, но вопрос вертелся на языке, кажется, с самого первого момента, что он увидел Амадея здесь. Он выглядел как оборванец, сбежавший из дома, который скитался по улице, в поисках еды и ночлега. Он никогда не боялся ночи. Наоборот, казалось, что только в это время он начинал по настоящему жить. — Франческо работает. Кому какая разница? — мальчишка сжимает губы в тонкую полоску, потому что он прекрасно помнит, как Франческо строго настрого ему грозил не гулять так поздно. Возможно, в чем-то он был прав, но сидеть одному в тёмной квартире ночью, было выше его сил. Раньше, когда была Саманта, так одиноко не было, но сейчас эта тишина его просто съедала. На улице было спокойнее. На улице хотя бы был шум ветра и автомобильных колёс. Здесь можно было забыть обо всем и просто жить. — Тебе всего шестнадцать и ты лазишь по паркам в такую темень, — Сальери чем-то напоминал ему сейчас строгого отца, и он даже не мог понять, смешно ему или страшно. — О, а ты заботишься обо мне? — Антонио услышал в свою сторону брошенный смешок. — Мне уже семнадцать, милый. И я могу ходить везде, где захочу. Моим родителям плевать на меня, а Франческо мне даже не родственник. Как и ты. Никто не может запретить мне этого. Он свернулся калачиком и попытался повернуться набок полностью, но вышло не особо удачно. Хотелось просто как можно дальше отодвинуться от Антонио. А Антонио поймал себя на мысли, что ему хотелось бы притянуть этого мальчика к себе и обнять. Без намёков, без притворства. Просто обхватить руками худое тельце, запустить пальцы в волосы и крепко-крепко обнять. По крайней мере, он делал так, когда Антонио было плохо. Словно чувствовал, когда именно нужно было объятие, чтобы подойти и дать его. Сальери же, по непонятным причинам, этого сделать не мог. Может быть, боялся, что его отвергнут, а может быть, что парнишка сам испугается и сбежит. Как и всегда. Подумать только, он был совсем один со своими проблемами. Родители не помогали ему. Хотя лично зная отца Вольфганга, Антонио был совсем не удивлён. Но мать и сестра, вроде бы, его любили. Почему тогда? Франческо, оказывается только и делал, что жил на работе. Типичный Франческо. Собаки не было, и судя по тому, насколько мальчишка был с ней близок, это очень плохо на него повлияло. Может быть, собака это и плохо, но она хотя бы помогала справляться с одиночеством. Будь Антонио один на один со своими проблемами, он бы уже давно свихнулся, а этот мальчишка как-то жил. У неё ещё было много отклонений в плане психики. Кстати, об этом… — Что говорит твой психотерапевт? Амадей лениво моргнул, не ожидая подобного вопроса. — Что мне становится хуже, — выпалил он без сарказма. — Я пью таблетки, и от них много побочных эффектов, а без таблеток мне хреново. Если не учитывать приступов агрессии и паники, я вполне себе живу неплохо. До одного прекрасного момента. Он замолчал. — До какого? — Пока я не сорвусь от чего-то. Как тогда, в парке. Я же… да я мог тебе башню снести. Серьёзно. Это не первый раз. Я просто не контролирую, ни себя, ни ситуацию. — Тебе не нужно носить пистолет с собой, если ты боишься, что может произойти что-то такое. — Не могу, — Амадей закусил губу. — Я так чувствую себя в безопасности, я же говорил. После того… после леса. Он снова закрыл глаза и сунул руки в карманы. Где-то совсем рядом завыл тихий ветерок и мальчик понял, что его одолевает сонливость. Домой возвращаться все равно не хотелось. Там пусто, там темно и одиноко. И ещё очень страшно. Наверное, стыдно было признаваться в этом сейчас, но он ужасно боялся темноты. Раньше нет, но после того, как он провел целую ночь в тёмном лесу, находясь в состоянии животной паники, детский страх вернулся. Хотя можно ли было его снова называть детским? Вряд ли. Амадей последний раз взглянул на звёздное небо и поднялся на ноги, перед этим ещё сев на фонтан. На улице действительно было достаточно темно, и он бы не добрался до выхода один, без сопровождения панического страха, не будь рядом Антонио. А уж в том, что садист будет опять следовать за ним, он не сомневался. Нужно было просто добраться до освещенной части улицы, может быть, ещё погулять, если позволит усталость. Главное, чтобы его не поймали. Все-таки, он несовершеннолетний, а Франческо явно не переживёт, если к нему вдруг заявятся люди из органов. — Слушай, по поводу леса… по поводу вообще всего, что произошло… по моей вине, — услышать голос Антонио вновь оказалось неожиданностью. Амадей даже забыл о чем они говорили. Было видно, что Антонио слова давались с трудом, но мальчишка тут же оборвал его, не давая продолжить. — Не надо сейчас об этом, пожалуйста, — Тихо. попросил он, перекидывая рюкзак через плечо. — В другой раз. О каком другом разе шла речь, он и сам не знал. Сказал просто, чтобы Антонио отвалил, хотя разговаривать на эту тему он вообще не хотел. Воспоминания в его голове были слишком свежими. Настолько, что иногда он даже чувствовал запах свежей крови и горечь во рту. Спокойно. Только не думать об этом. Они вышли на оживленную улицу где-то в начале одиннадцатого. Шоссе даже в такое позднее время не пустовало, изредка по нему проносилось две-три машины. Фонари на обочине горели яркими огнями и слепили привыкшие к темноте глаза. Амадей сощурился и шагнул вперёд, собираясь перейти дорогу. Всё внутри у него сжалось, когда он почувствовал, что Антонио все ещё стоит за спиной. Черт. Нет. Пусть он уйдёт. Пусть он уйдёт. Пусть он уйдёт. — Я могу подвезти тебя до дома. Да блять! Было ощущение, что Вселенная издевается над ним. Ха-ха. Совсем не смешно. — Я дойду сам. Хочу пройтись, — у Амадея голос дрогнул, когда он сказал это. Почему-то мысль, что придётся сидеть в одной машине вместе с Сальери вызывала у него неконтролируемый приступ паники. Нет, он ведь не заставит его. Если мальчишка захочет, он уйдёт. Тем более, что здесь была оживленная часть города, и запихать его в машину и увезти, будет не так легко. — Ты выглядишь измотанным, Амадей, — садист наклонил голову набок; выглядел он совершенно непринуждённо. — Я клянусь, что не трону тебя и пальцем. Пойдём. Ладно, может быть, не такой уж он и опасный. Может быть. По крайней мере, не изнасилует же он его прямо в машине? Зачем ему это нужно? Тогда бы Антонио не ходил за ним по пятам и не интересовался его здоровьем. Нет, он хотел явно не этого. В салоне было тепло и спокойно. Вольфганг вспомнил, что раньше на этой машине ездил Альберт. Это был тот самый мерседес. Тот самый, на котором его забирали из колледжа, и тот самый, который возил его в Зальцбург на каникулах. Это тогда Амадей первый раз пытался сбежать, как оказалось потом, напрасно. Ему казалось, что именно в тот день он испытал очень сильный приступ страха. Он думал, что Сальери его попросту убьёт. Но нет, Антонио никогда не делал ему ничего настолько ужасного. Если так подумать, то все, что мог сделать с ним садист — это трахнуть или выпороть. Курт, наверное, прострелил бы ему ногу за побег, и оставил бы истекать кровью, пока он не сдохнет. А в самый последний момент откачал бы, чтобы не казалось, будто бы смерть может спасти его от страданий. Антонио такого никогда бы не сделал. Антонио заботился о нем, как бы смешно это ни звучало. Но это именно он отправил его к Курту, а значит его можно было справедливо обвинить во всем, что делал последний. Интересно, что он хотел сказать тогда, когда заговорил «обо всем, что произошло по его вине»? Хотел извиниться? Может быть, не стоило его прерывать? Хотя, он уже пытался извиниться тогда. Амадей плохо помнил тот вечер. Только пистолет, перепуганные глаза Антонио, и… и ничего? Ключ повернулся в зажигании и мотор рычаще завыл. Вольфганг откинулся на сиденье и отвернулся, уставившись в окно. Наверное, стоило садиться на заднее сидение. Так хотя бы не пришлось вспоминать, что он сидит в машине со своим бывшим насильником. Антонио был вроде бы спокойным. Даже слишком. От него не исходило опасности совсем. Он лениво держал одной рукой руль и смотрел на дорогу. Амадей сказал бы даже, что он выглядел грустным. Что его терзало? О, кажется, он откровенно смотрит на этого ублюдка. Проклятье. Хотя… не был он сейчас похож на ублюдка, скорее на уставшего от жизни человека. Амадей повернулся лицом к лобовому стеклу и попытался не думать совсем ни о чем. Мысли его сожрут рано или поздно, если только перед этим не свалит с ног сонливость. Спать хотелось неимоверно. Уснуть здесь, в машине у Сальери будет очень эпично. Сильный рывок резко оборвал весь поток мыслей и мальчишка ударился щекой о стекло. Он выругался и тихо зашипел от боли. Сон как рукой сняло. Машина резко затормозила на светофоре, открылся бардачок, хлопнув крышкой, и из него посыпалась мелочь. — Прости, — Антонио выглядел виноватым, — я задумался. Мальчишка фыркнул, сложив руки на груди. Щека, конечно неприятно ныла, но это не смертельно. Он наклонился, чтобы собрать мелочь, потому что нужно было себя занять хоть чем-то. Абсолютно все равно чем, главное отвлечься и не думать. Не думать совершенно ни о чем. На светофоре было семьдесят восемь секунд, когда мальчик закончил, и собрав мелочь в кулак, сунул её обратно в бардачок. Изнутри что-то приветливо блеснуло. Сначала ему показалось, что это была какая-нибудь драгоценность, вроде кольца или ожерелья, но присмотревшись он понял, что это круглый медальон. Точнее, жетон, продетый через кольцо в ошейник. Нет. Ошейник Саманты. Он схватил его всей пятерней, и сжал так, что кости в пальцах могли бы с хрустом лопнуть. Ошейник остался таким же, как и до того, как Саманту забрали. На нем все ещё, наверное был её запах, а на темно-коричневой коже осталась пара белых шерстинок. Амадей почувствовал, как грудь сдавило чем-то тяжёлым. — Откуда у тебя это? — почти прорычал он, практически не разжимая зубов. Жетон звякнул под давлением пальцев, и мальчик сжал в ладонь и его. Антонио молчал, напрасно растягивая время. Зря он оставил у себя эту полоску кожи, нужно было выбросить в ближайшую урну, как только он избавился от собаки. Черт. Проклятье! — Откуда у тебя её ошейник? — мальчишка шумно вдохнул, так будто бы задыхался. — Что ты с ней, черт возьми, сделал?! — Я… — Говори! Щелк. Антонио уже где-то слышал этот звук. И уж точно не желал того, что за ним последует. Мальчишка взрыкнул, резко вынув из кармана пистолет. На этот раз расстояния между ними почти не было, поэтому оружие уперлось Антонио точно в кадык. Он даже почувствовал холод дула, которое прикасалось к коже, чувствовал, как оно дрожит, потому что у Вольфганга тряслись руки. — Эй, эй, тише, малыш. Спокойно. Зато у Антонио дрожал голос. Так будто бы, он собирался сейчас расплакаться. Уже второй раз этот чертов психопат пытается его убить сраным пистолетом. Он может воткнуть ему в глотку миллиметровую гильзу, или чем там заряжен этот ствол. Не важно. Важно то, что он может сдохнуть прямо сейчас. На оживленной улице, прямо на дороге, в собственной машине. А все из-за чёртовой собаки! Снова! — Опусти его, серьёзно. Мы стоим на светофоре, на дороге, которая полна машин и свидетелей. Ты уверен, что хочешь размазать мне мозги именно здесь? На дороге было совсем немного — всего три машины, но и этого бы хватило, чтобы услышать оглушительный выстрел где-то рядом. Моцарт задрожал всем телом и всхлипнул. На светофоре было десять секунд, и он совсем не хотел стрелять. Он просто… он всего лишь хотел, чтобы Саманта была рядом. Его славная девочка… как же хотелось снова зарыться пальцами в её шерсть, зная, что больше ничего тебе не угрожает. — Где моя собака? Где? Где она? — его голос дрожал и сбивался. Он чувствовал, что уже плачет, но оружия убрать просто не мог. Будто бы руки затвердели и совсем отказывались слушаться. — Скажи, что она жива. Я прошу, пожалуйста… Она ведь в порядке? Антонио хотелось взвыть как ночному зверю. Зачем он только избавился от этой собаки?! Только хуже стало. Он не мог сказать правду Вольфгангу, просто не мог. — Франческо попросил меня забрать её из приюта, — начал он неуверенно, пытаясь унять дрожь в голосе. — Я… она была слишком беспокойной. Рвалась с поводка и грызла его. Мы вышли на улицу… в общем, Альберт не смог удержать её. На мгновение наступила полнейшая тишина. У мальчишки глаза потемнели, как у самого дьявола, и Антонио подумал, что сейчас он точно выстрелит. Даже не потому что, захочет, а просто поддастся эмоциям. Дрогнет рука или схватит судорога. Он ведь на таблетках, он же нестабилен. Невменяемый. — Понятно, — только и выдохнул Амадей и тут же отнял пистолет от чужого горла. Антонио хотел выхватить его, но мальчишка быстро убрал оружие за пазуху. — Я сам дойду, — он всхлипнул ещё раз, вытер слезы рукавом, и рванул прочь, толкнув дверцу машины. — Нет, подожди! — голос Антонио растворился в шуме колёс. Он зажмурился и несколько раз ударил рукой по рулю. Черт возьми. Обязательно нужно было все испортить. Гребаная Саманта. Антонио откинулся на сиденье и заглянул в открытый бардачок. Ошейника там больше не было. Его машина осталась единственной стоять на светофоре.