Amadeo Pour Un Italiano

Сколько миль можно пройти, прежде чем ты рухнешь на землю от изнеможения и усталости, не в силах больше подняться? Это была бы единственная мысль, которая интересовала бы её сейчас, будь Саманта человеком. Дорога плыла перед глазами смытым пятном и проносящимися мимо машинами. За столько времени этот звук так приелся, что уже не воспринимался, как что-то новое. Шоссе казалось бесконечным. Даже учитывая тот факт, что собаки намного быстрее и выносливее людей. Саманта чувствовала, что она больше не может бежать так быстро, как раньше; не может пронзительно лаять на проезжающие машины, не может взять след, потому что запахи расплываются и словно специально уходят от её носа. Будь она человеком, она поняла бы что это называется усталостью, но она была собакой. Всего лишь собакой, отчаянно пытающейся найти своего хозяина. Запах Вольфганга исчез, испарился, растворился, пропал. Хотя, она перестала чувствовать его ещё тогда, когда её забрали из квартиры, и это означало лишь то, что они были очень далеко друг от друга, но это ничего. Она найдет его, рано или поздно, но это неизбежно. Она знает его запах, её шею больше не сдавливает удавка, и она может бежать — этого достаточно. Она не знала, сколько шла вот так. Ее лапы горели, а суставы ныли от тянущей боли. Хвост волочился по земле, отказываясь выражать хоть какие-то эмоции; уши опущены, глаза прищурены. Ей удалось миновать шоссе за один день. Та часть города, в которой она оказалась, заметно отличалась от той, где она жила раньше. Людей здесь было меньше — тем лучше, — машин — больше. Улочки узкие и тесные, застроенные многоэтажками, тротуаров почти нет, вместо них одна сплошная проезжая часть, которую Саманта успела проклянуть уже несколько раз. Как и ее проклинали водители иномарок, чудом не сбившие собаку, ничего не видящую перед собой. Саманта выдохлась к поздней ночи и просто упала под забором заброшенной стройки. Рядом, на обочине стоял огромный билборд, но собака не умела читать, чтобы понять в какой части города находится, хотя ей это было и нужно. Вывески и указатели не приведут ее к дому, вместо них у нее есть нос и запахи, которые были повсюду, вот только не те, что нужно. Её волновало то, что Вольфганга здесь не было. Как и его запаха, как и запаха кого-нибудь, кто мог привести её к нему. Франческо, Анри, Маэва, Антонио — все они исчезли. Будто бы кто-то нарочно выбил их запахи у неё из носа. Ярость вспыхивала в голове яркими вспышками. Они посмели отнять его у неё. Снова. И на этот раз Саманта знала, кто был виновен в этом. Антонио, — так Вольфганг обычно называл этого человека, — высокий, стройный мужчина, одевавшийся во все черное и постоянно пахнущий сигаретами и дорогим одеколоном. Она знала, что из-за него оказалась здесь, что это он виноват в том, что они с Вольфгангом оказались в разных концах города. И когда она найдет его, ему точно не поздоровится. Плевать, что хозяин запрещал ей убивать людей, Саманта была уверена, что Антонио заслужил это. А еще она была уверена, что Вольфганг в опасности, пока ее не было рядом. Поэтому нельзя было медлить. По утрам в городе было тревожно. Возможно, такова была природа людей — постоянно о чем-то тревожиться и убегать. Саманта не могла сказать точно. Ее злила эта суматоха, потому что причины для паники не было, а люди толпились и толкались, загораживая дорогу. Ей хотелось разорвать кого-то из них, чтобы алая кровь запачкала ее морду и все в ужасе разбежались. Саманта знала, что это наводило на людей панику. Но думая об этом, она также поняла, что это ещё больше наведет хаос в городе. Ей приходилось двигаться ночью, а днем отдыхать, просто потому что так было проще. Ночью город был свободен от людей и запахи не путались в один большой ком; трассы тоже были пустыми, никто и ничто не отвлекало её от поисков. Днём собака восстанавливала силы и искала себе пропитание. Ей приходилось учиться утягивать еду с прилавков, и выпрашивать её лаской. Нападать она не рисковала — Вольфганг запрещал ей убивать, а ещё это пагубно бы сказалось на её репутации. Возможно, люди пугаясь и страшась её, могли поднять панику и вызвать службы для отлова животных. Столкнувшись уже однажды с ними, она не хотела рисковать. Убивать нужно тихо и без лишних свидетелей. Этому она научилась ещё в лесу и запомнила на всю жизнь. Однако, без драк Саманта все равно не смогла обойтись. Другие собаки чужих на своей территории не любили, а ещё встречались и те, кто стремился отобрать её часть снеди или место ночлега. Впервые столкнувшись с другими собаками в поединке, Саманта поняла, что она не самая сильная и выносливая. Её тоже могут ранить, силы имеют свойство заканчиваться, а проигрывать очень больно и неприятно. Тогда она усвоила ещё один урок — конфликты лучше всего избегать, а не разжигать их. Хоть на это и не всегда есть возможность, в большинстве случаев у тебя просто не остается выбора. Дни и ночи слились для неё воедино. Жить на улице без помощи человека было равносильно смерти. Она не знала куда ей идти и что делать, для этого всегда был хозяин; он указывал и он направлял. Она особо ярко чувствовала свою потребность в Вольфганге особенно сейчас. Её поиски приводили ее в тупик, и чаще всего Саманта замечала, что она ходит кругами. Рядом не было ни зацепки, ни подсказки. Она была совершенно растеряна. Хотя в один из дней ей все-таки повезло. Это было начало вечера и Саманта отдыхала в тени, ожидая, когда солнце спрячется за горизонтом и люди разбредутся по домам, освободив ей улицу. Было спокойно и тихо. Она доедала кость, которую ей бросила миловидная дамочка ещё днем. Кость была огромная и мясистая, и когда Саманта в очередной раз обгрызала остатки мяса от сладкой и сочной снеди, ее резко ударило неожиданностью. Клыки с силой сжались и кость хрустнула, раскрошившись во рту. Собака выпустила ее из пасти и встряхнулась. В воздухе резко появился знакомый запах. Терпкий одеколон и крепкие сигареты. До этого она уже чувствовала нечто подобное, но этот запах отличался от других тем, что она знала его. Он уже встречался ей раньше. Это был запах Антонио. Он появился из ниоткуда, просто возник словно из воздуха. Она слышала его мягкий хрипловатый голос откуда-то из конца улицы, который переливался оттенками эмоций. Антонио был не один, его запах был перемешан с чем-то крепким, и Саманта могла точно сказать, что где-то уже слышала подобное. Её нос разрывало от ощущений; она поднялась на лапы и вытянула шею, борясь с порывом броситься вперед и быть ведомой ими. Двое мужчин прошли прямо мимо нее. Саманта принюхалась, и затаилась за широким зданием, которое вроде бы, было магазином. Резкий запах Антонио ударил ей в нос, и теперь не осталось никаких сомнений, что это он. Она зарычала, но негромко. Когти впились в землю и начали грести грунт под лапами. Ее всю трясло от нетерпения, но она знала, что нельзя нападать сейчас. Во-первых, это навлечет много шума — на улице достаточно людей, чтобы поднять панику из-за одного убийства, — во-вторых, если она разорвет Антонио здесь, то никогда не найдет мальчика. Тем более, вполне возможно, что человек сможет сбежать. Саманта уже давно не атаковала и не была уверена в себе. Она припала лапами к земле и еще раз принюхалась. Антонио и его приспешник прошли к обочине и остановились возле черного мерседеса. Огромная иномарка была знакома собаке, она точно помнила, что точно такая же была припаркована возле колледжа Вольфганга в один из дней. Даже не в один. Машина появлялась там достаточно часто. Это немного усложняло задачу. Если человек и его приятель поедут на машине, она не сможет взять след, но и попасть в нее тоже не получится — Антонио точно узнает ее. Саманта знала, что он запомнил ее. Очень хорошо запомнил. Мужчины скрылись за дверями машины. Мотор оглушающе взвыл, Сэм навострила уши и выпрямилась. Похоже, у нее не было выбора. Она рванула со всей силы за черной иномаркой, которая бросилась вниз по автостраде. В спину неслись возмущенные вопли людей и сигналы автомобилистов, которые были возмущены столь внезапным появлением собаки на трассе. Ветер взъерошил шерсть, расправил уши. Саманта тряхнула головой, пытаясь не упустить из виду свою цель. Нужная машина никуда не сворачивала и ехала прямо, но она все равно боялась потерять ее. На дороге было с десяток машин, и все они похожи, как одна капля воды. Она бежала вперед, уворачиваясь от несущихся по трассе автомобилистов. Лапы горели огнем, эта гонка напомнила ей перестрелки в лесу, когда действовать нужно было метко и быстро. Шанса на промах не было, как и сейчас. Пусть сейчас не стреляли, и опасность не угрожала, медлить все равно нельзя было. Если Саманта упустит черный мерседес, то найти мальчика, может быть, и не сможет вовсе. Автомобиль Антонио свернул на перекрестке и остановился возле светофора. Собака затормозила, заскочив за другую машину, чтобы не выдать себя. Она открыла пасть и достала язык, чтобы отдышаться. Эта погоня здорово вымотала ее. Все таки, собака от природы не способна была долго гнать автомобиль, стоило признать. На дороге воцарилась тишина, нарушаемая лишь притихшим ревом мотора. Саманта обошла иссиня-черный седан, стоящий справа, чтобы получше рассмотреть ситуацию на дороге. Все было спокойно. Автомобилисты стояли, словно ожидая чего-то, какого-то сигнала. Сэм не знала правил дорожного движения, поэтому ей показалось это абсолютной дикостью. Она подобралась ближе, пытаясь слиться с белым джипом в одно большое пятно, который стоял впереди на один ряд. Что-то было не так. Громкий автомобильный сигнал оглушил ее, обрушившись со всех сторон. Саманта громогласно залаяла и выскочила на дорогу от испуга. Водила красного внедорожника открыл окно, и крикнул: — Пошла к черту, грязная дворняга! Минутная оплошность, которая стала роковой. Ее заметили все автомобилисты. Она встряхнулась и мощно встала на лапы, пытаясь осмотреться. Громкий сигнал будто бы выбил весь воздух из легких. Саманта была полностью дезориентирована. В ушах шумело и лапы дрожали. Нужный автомобиль смешался со всеми остальными, и она не могла дифференцировать его. Ей пришлось заново принюхаться, но она так и не смогла учуять хоть что-то. Запах пластика и горючего был однообразным и принадлежал абсолютно всем. Сбоку мигнул желтый свет светофора. Двигатели завыли с удвоенной силой, приготовившись трогаться с места. Саманта почувствовала себя растерянной как никогда. Она уже готова была принять поражение и сдаться, но повернув голову к светофору, заметила тот самый мерседес. Сейчас он не казался ей чем-то особенным, слившись в толпе таких же машин, но Саманта отчетливо увидела то, что так долго хотела. Взгляд Антонио, ясный и напуганный, был направлен ей прямо в глаза. Бытовало такое мнение, что незнакомой собаке нельзя смотреть глаза в глаза. Это побуждало в ней ярость и желание атаковать, так как взгляд в глаза — это призыв к действиям. Брошенный вызов, если можно было так сказать. Разум и здравые мысли тут же перекрыли животные инстинкты, которые кричали ей разорвать этого человека. С разъяренным лаем она бросилась вперед, игнорируя возмущённые вопли машинистов. Когти заскребли стекло, наткнувшись на преграду в виде окна. Антонио отпрянул от двери, думая, что ярости в глазах Саманты хватит и на то, чтобы разбить окно. — Чего встал, идиот? Поехали быстрее! — Сальери агрессивно толкнул рядом сидящего Альберта в бок, чтобы тот наконец завел двигатель и тронулся с места. Сам он сидел на пассажирском сидении и уже пожалел об этом миллион раз. — Но зеленый свет загорится только через тридцать секунд. Скрежет когтей о металл прошёлся Антонио прямо по нервам. Саманта оставила огромные продолговатые царапины на двери, не теряя надежды попасть внутрь. — Блять, — выругался итальянец, — едь вперед или я пристрелю тебя, я клянусь! Машина резко рванула вниз по трассе. Собака, не ожидавшая такого выпада, была вынуждена отскочить назад, чтобы не угодить под колеса. Черный мерседес скрылся из виду, оставив позади себя легкое облако из выхлопных газов. — Это Саманта? Альберт не оборачивался назад, но ему, наверное достаточно было видеть агрессивное смытое белое пятно, чтобы понять, что это она. — Да, — раздражённо бросил Антонио, — не видишь что ли? Конечно, он узнал ее. Чертова собака теперь, кажется, преследовала его повсюду. Выглядела она неважно, хотя что ещё можно сказать о собаке, которая провела на улице больше двух недель. Шерсть, влажная от грязи и пыли, топорщилась в разные стороны. Ребра просвещались, бока словно прилипли друг другу, что явно говорило о том, что Саманта голодала. На морде несколько царапин, которые все еще кровоточили. Такие же Антонио видел и на спине. Видно было, что беднягу за это время здорово потрепало. Антонио, если честно вообще не думал, что она выживет. Сложно было сказать, что он чувствовал по этому поводу, потому что все поведение Саманты говорило ему о том, что она хотела разорвать его на части. С другой стороны, Антонио ужасно хотел вернуть эту сумасшедшую собаку Вольфгангу, потому что видел, как он страдал без неё. И как он изменился за эти две недели. Ужасно изменился, практически превратившись из живого человека в мертвого. — Черт, как она могла… — Антонио не знал, как она могла вынюхать его. Смешно это было или нет, но сейчас эта сумасшедшая собака дышала ему прямо в затылок. И что-то подсказывало, что встреться Антонио с ней лицом к лицу, ему уж точно не повезет. — Вы же хотели вернуть её, — как можно миролюбивее напомнил Альберт. Он видел, что его хозяин начинал выходить из себя, и старался говорить с ним как можно осторожнее. — Если мы оставим ее здесь, вы не сможете потом отыскать ее снова. — Знаешь, что, умник? — вспыхнул Антонио, пытаясь высмотреть собаку в лобовое зеркало. — Если мы сейчас остановимся, ни от тебя, ни от меня нихера не останется. Она разорвет нас, блять, на части. Едь вперед молча! Антонио раздражало абсолютно все. То, что эта чертова псина появилась из ниоткуда, то что Альберт бесил до скрежета в зубах своими тупыми разговорами и совершенным неумением заткнуться и просто вести машину, и черт возьми, эта собака испортила своими когтями ему всю правую сторону автомобиля. Он не видел, но примерно себе представлял размер этих царапин и их глубину. Когти у этой твари были, что надо. Окно больше всего пострадало, но это ерунда. Он просто заменит стекло на новое, но за покрытие придется отвалить немало зеленых. Чертова. Псина. Мерседес свернул за угол и слился с потоком машин на трассе. Собаки больше не было. Антонио озирался назад каждую секунду, как умалишенный. Если Саманта как-то их и вынюхает, то догнать машину в таком потоке автомобилистов точно не сможет. Хотя Антонио сомневался уже во всём. Саманта была вся как-будто неземная. Она выжила на улице в одиночку, смогла отыскать следы своих обидчиков, и гнала машину в изнеможенном состоянии достаточно долго. Было ощущение, что её организм неуязвим как минимум. Об остальном думать не хотелось. Они остановились возле ближайшей заправки и Антонио настороженно осмотрелся по сторонам, прежде чем выйти из машины. По правде говоря, ему не очень хотелось этого делать, но сидеть на одном месте уже просто не хватало сил. Ему нужно было забыться и покурить, подышать свежим воздухом, обо всём подумать. Альберт будет возиться около десяти минут. За это время вряд ли может что-то произойти. Антонио отчетливо понимал, что если бы собака была где-то рядом, она обязательно себя выдала бы. Невозможно преследовать автомобиль на главной трассе и при этом оставаться незамеченным. Это было просто невозможно. Но сомнения и страх всё равно закрадывались в сознание. — Ты видишь её? — спросил Сальери, осторожно выглядывая из салона. — Хоть что-нибудь подозрительное? — Нет, — Альберт достал бумажник и пересчитал деньги, совершенно не смотря на мужчину. — Ничего необычного. Не переживайте вы так. Он отошёл, чтобы поговорить с сотрудником заправки и заплатить, и Антонио фыркнул. Конечно, Альберта не было тогда, когда Саманта прижала его к земле впервые, он не знает на что способна эта псина. А вот Антонио знает ещё как, и примерно себе представляет, что было бы, если бы мальчик тогда не остановил её. Сэм убила бы его. Загрызла. Разорвала. Перегрызла бы горло. Что угодно. Повторения не хотелось, хотя бы потому что мальчишки здесь не было. Без него эта собака была полностью неуправляемой. Антонио хлопнул дверью со злости признавая, что ему страшно. В глаза тут же бросилась покореженное покрытие и кулаки сами по себе сжались. Окно было украшено тремя длинными царапинами, которые тянулись вниз, плавно переходя на дверь. Краска в месте повреждения слезла. Очертания царапин были яркими и рваными, глубоко засевшими в металле. Они были такой силы, будто бы их в приступе ярости оставил какой-то дикий зверь. Все, что угодно, но только не одомашненная собака. Черт. Антонио боялся думать во сколько ему обойдется ремонт. Видно было, что дверь придется менять полностью. Такие повреждения вряд ли можно будет чем-то замазать или скрыть. Он смял в руке пачку сигарет, которую достал на кануне. Блять. Сраная шавка. Думать ни о чем совершенно не хотелось, но мысли просто атаковали его голову. Антонио хотел вернуть Саманту. Вопреки тому, что уже в который раз убедился в том, что ненавидит её. Вопреки тому, что она испортила его самый любимый мерседес, и вопреки тому, что наверняка и дальше будет мешать ему взаимодействовать с мальчишкой. Он хотел вернуть её. Потому что, черт возьми знал, что Вольфганг её просто обожает. В это трудно было поверить, но очевидно, что между ними была какая-то особая связь. Антонио не понимал этого, но отрицать то, что очевидно не было смысла. И сейчас он снова проебался. Саманта сбежала. Даже не так. Это они сбежали от неё, но сути это не меняло. Антонио чувствовал, что это была его вина. Это он избавился от собаки, и он должен был приложить все усилия для того, чтобы вернуть её назад. Но как это сделать? Саманта разорвет его на части, если он попытается хотя бы подойти к ней. Да она никого к себе не подпустит. Кроме мальчика. Как же они, черт возьми, были похожи. Антонио видел отражение Вольфганга в его собаке. Агрессия, нежелание общаться с незнакомцами, вспыльчивость. Он был уверен в том, что Саманта ведет себя точно так же, как вел себя мальчик, когда Антонио пытался с ним поговорить. У них даже были одинаковые ментальные заболевания. Саманта была спокойной и моментально взрывалась, когда что-то шло не так. Она не переносила на дух кого-то, кого плохо знала и в любой ситуации показывала агрессию. Она была неконтролируемая. Как Вольфганг. Они оба могли убить, даже не задумавшись об этом. Потому что не было контроля. Не было контроля ни над чем. Это было чудовищно. Антонио достал одну сигарету и выбросил помятую пачку в урну, щелкая зажигалкой. Слишком много нервов за один день, ему нужно успокоиться. Он знал, что нужно как-то сказать мальчику, что он видел собаку, и где он видел собаку. Вольфганг наверняка обрадуется и будет ещё очень долго улыбаться после этого. Антонио уже было всё равно на все последствия, он хотел, чтобы собака была у мальчишки, если это сделает его хоть чуточку счастливее. Если она сможет вытянуть его из этой пучины депрессии, боли и агрессии хоть немного. — Ты долго ещё будешь возиться там? — раздраженно бросил он Альберту, который крутился возле бампера мерседеса. В небе громыхнула молния и весь мир будто бы утонул в оттенках серого. Деревья разбушевались под порывами ветра, дорога потемнела, напоминая какой-нибудь жуткий хоррор. Солнце за минуту просто исчезло. Будто бы его и не было никогда. Антонио когда-то смотрел фильм ужасов, который начинался точно так же. — Этого только не хватало, — шумно выдохнул он, отворачиваясь от пыли, которую начал гонять ветер в воздухе. Дождя на удивление не было, хотя все говорило о том, что он вот вот начнется. Застать его не хотелось. Судя по предупреждениям природы, будет как минимум шторм. Антонио выбросил сигарету и затушил ее носком ботинка. Он молча махнул Альберту и развернулся, чтобы вернуться в машину. Рядом что-то хрустнуло. Мужчина, списавший все на ветер, даже не обратил на это внимания. И очень зря. Со стороны дороги послышался шум и цокот когтей об асфальт. Антонио слишком поздно понял, что он означает, чтобы обернуться. Саманта вылетела из-за угла неожиданно и быстро. Её шерсть взъерошилась от возбуждения, а глаза горели огнём. Ударом всех четырёх лап, она повалила Антонио на землю, и сомкнула клыки у него на горле. Сил, чтобы хотя бы закричать не оказалось. Сальери думал, что он сдохнет прямо на месте, потому что буквально почувствовал, как зубы этой твари с громким хрустом вошли ему в плоть. Вместо звука разрываемых артерий раздался металлический звон, и Антонио впервые в жизни почувствовал себя счастливым от того, что на нем был сраный ошейник. Клыки со всей силы сжались ещё раз, но ничего так и не произошло. Металл просто не пускал их к незащищённой плоти. Воспользовавшись замешательством собаки, мужчина нашёл силы в себе оттолкнуть её и привстать на локтях. Дышать было нечем, просто потому что страх душил со всех сторон. Он не мог даже позвать на помощь, потому что слова отказывались складываться в звуки, хотя Альберт наверняка услышал возню потасовки. Услышал ведь? Руки дрожали, отказываясь функционировать как обычно. Саманта исцарапала ему локти, пока пыталась добраться до шеи, так что сейчас их украшали длинные царапины и ссадины. Антонио жалел, что был в одной футболке и джинсах. Одежда могла защитить его от острых зубов и когтей, но думать сейчас об этом было поздно. Он успел только привстать и опереться спиной о машину, когда собака набросилась на него снова. Ее когти были везде. Антонио чувствовал, что живот и бока уже горели огнем от ран. Футболка была изорвана в мясо, как и кожа в некоторых местах. Поняв, что не сможет перегрызть горло, она хотела убить другими способами. Абсолютно любыми. Даже если это и означало буквально разорвать Антонио на части. Запрет Вольфганга на убийства больше не имел такой ценности как раньше. Его не было рядом, чтобы сдержать её. Саманта сама принимала решения. И сейчас растерзать Антонио, как пушечный кусок мяса, казалось ей самой благоразумной идеей. Она схватила его за ошейник, пытаясь разорвать, но клыки снова наткнулись на преграду. Когти, лежащие у него на груди, резко рванули вниз, и Антонио взвыл от боли. Дрожащими руками попытался взять её за морду или загривок, но руки не слушались. Не потому что, не было сил, а потому что Саманта просто была слишком сильной для него. Даже изголодавшая и изнеможенная она была гораздо сильнее и больше человека. Если бы она встала на задние лапы, то определено перевалила бы Антонио в росте. И он чувствовал это. Сейчас, когда она держала и вдавливала его лапами к земле, он не мог выбраться. Сбоку послышались шаги, затем какое-то шарканье. Саманта на мгновение отвлеклась, бросаясь в сторону Альберта, который подошел к ним с огромной дубинкой. Антонио глубоко выдохнул через грудь. Когти исчезли вместе с острыми клыками, которые все еще пытались прокусить ошейник и добраться до горла. Он схватился руками за шею, чтобы убедиться, что в ней нет дыр, и кровь не льется фонтаном. Встать было сложно. Антонио краем глаза видел, как Саманта бросилась вперед и вцепилась пастью в дубинку Альберта. Картинка перед глазами плыла, в голове шумело и он не мог разобрать, что происходит вокруг. Проклятье, кажется он умирает. Дверь, ведущая в спасительную машину находилась буквально под носом, но Антонио просто не мог встать. Он кое-как поднялся и встал на колени, чтобы дотянуться до ручки, но тут все вернулось. Боль стала ярче, ощущения — острее. Саманта схватила его за руку и Антонио буквально почувствовал как клыки глубоко вошли в плоть. Альберт ударил ее палкой по голове, а затем в бок и ниже позвоночника. Собака зарычала громче, но руку не отпустила. Она сжала ее до предела и успокоилась, продолжая рычать. Антонио смог повернуться в таком положении и снова сесть на асфальт. — Убери… её от меня. Я сейчас сдохну, черт возьми, — ему было трудно говорить, потому что каждое слово отзывалось внутри болью. Альберт отбросил палку в сторону и взял Саманту за загривок. Та не отпустила, громко взрыкнув, словно предупреждая. Она сама выдохлась. Человек здорово приложил ее по голове, а перед этим она пробежала наверное сотню миль без еды и отдыха. Борьба с Антонио тоже отняла силы. Сейчас она понимала, что больше сражаться не сможет. Однако сдаться тоже не готова. Либо они сдохнут, либо отдадут ей мальчика, таковы были ее условия. Жаль, она не могла озвучить их. — Давай, сделай что-нибудь, не стой, — рычание Антонио слилось с рычанием Саманты в одно целое. Альберт еще раз сильно рванул собаку на себя, но клыки вошли только глубже, посылая импульсы боли по всему телу. Антонио зажмурился, не позволяя себе плакать. — Блять. Ты оторвёшь мне руку. Возьми и разожми ей челюсти. — Она крепко сжала клыки, не думаю, что у меня получится, — ответил мужчина, попытавшись руками открыть собаке пасть. — Если я сдохну здесь, платить тебе будет некому, — угрожающе протянул Сальери. — Открой ей пасть. — Я могу пристрелить её, — предложил Альберт миролюбиво. — Лучше пристрели меня. — В состоянии аффекта собака может сжать челюсти с такой силой, что разжать их сможет только ветеринар. Специальным инструментом. Читал когда-то про это. — Ты меня обнадёжил, — фыркнул Сальери недружелюбно. — А теперь делай что-нибудь, пока я не пристрелил тебя. Альберт не знал, как сказать Антонио о том, что челюсти Саманты были зажаты намертво. Он весил в несколько раз больше неё, и обладал мышечной массой, которой вполне хватило бы, чтобы открыть пасть собаке. Но этого было недостаточно. Казалось, что у Сэм были просто склеены челюсти. — Я не чувствую своей руки, блять. Есть ещё какой-нибудь способ? — Антонио был в таком отчаянии, что готов был самостоятельно оторвать себе руку. Он находился на грани сознания и чувствовал, что скоро точно не выдержит. — Она может отпустить сама, если захочет. — Эврика. Знаешь что, — сказал Антонио спустя минуту, — позвони мальчику. Она послушает его даже через телефон. — У меня нет его номера, — Альберту было страшно это говорить, потому что взгляд его хозяина стал чудовищным. — Ты издеваешься? Позвони моему брату тогда. — У меня… нет его номера тоже. — Блять. Анри. Позвони Анри. Его номер у тебя есть?! — Д-да. — Слава небесам! Скажешь ему, чтобы Амадео позвонил на мой телефон, как можно скорее. Скажешь, что мы нашли Саманту, — с трудом выговорил Антонио, из всех сил пытаясь не упасть в обморок. **** У Вольфганга было сегодня всего две пары, на которые он — удивительно! — решил прийти, вместо того, чтобы играть с Анри в приставку. Он уже очень долго добросовестно не отсиживал занятия. Даже Маэва была удивлена, когда мальчишка пришел и занял свое место, которое пустовало уже достаточно долго. Из преподавателей ему, однако, никто ничего не сказал, как он и думал. Конечно, Антонио хорошо заплатил за него, к тому же, материал он тоже знал отлично, а значит прикапываться к пропускам смысла не было. К тому же, это была последняя неделя перед каникулами. Экзамены давно были не за горами. Но это было последнее, что волновало его сейчас. Разве экзамены так важны, когда в твоей жизни происходит такой кошмар? Определённо нет. И не стоит переживать. Он ведь отлично все знает. Когда смс от Анри пришло ему на телефон, он благополучно лежал на парте, делая вид, что слушает скучную лекцию преподавателя. Однако то, что он там увидел моментально его взбодрило, и заставило как минимум на сегодня точно забыть обо всех скучных лекциях в колледже. Henry: Позвони Антонио. На этот номер 8-27-83-5-16661 Henry: Это срочно Henry: Они нашли Сэм Вместе с сообщениями было еще два пропущенных, но Вольфганг не обратил на них никакого внимания. Его интересовала только одна заветная строчка. Они нашли Сэм. Они нашли Сэм. Нашли. Нашли Саманту. Он подскочил на месте, как громом поражённый, тут же складывая в свою сумку все конспекты и ручки. — Вольфи, что случилось? — Маэва была обеспокоена. Она отложила тетрадь и уставилась на Моцарта. — Я потом объясню, мне нужно бежать, — быстро сказал он, надевая сумку через плечо. — Но сейчас только середина пары. Вольфганг! — Прости, — он задвинул стул и бросился к выходу, игнорируя возмущенный возглас преподавателя, который велел вернуться на место. К черту. Все к черту. Плевать даже если его и выгонят. Ну и пускай. Пошло все к черту. Он выскочил на улицу и быстро достал телефон, судорожно набирая номер, который Анри прикрепил к сообщению. Гудки долго шли, но потом все-таки кто-то снял трубку. — Да? Голос был хриплый и раздражённый, отдавающий одновременно усталостью и энергией. Он очень необычно звучал, но Амадей определенно узнал его — это был голос Антонио. — Антонио? Ты знаешь где Сэм? — голос Вольфганга срывался от возбуждения и волнения. Он готов был просто разрыдаться прямо сейчас просто от того, что это все могло оказаться какой-то ошибкой. И Антонио скажет, что Саманты нет. — Она сидит прямо передо мной, — сказал мужчина после небольшой паузы. Сердце Моцарта пропустило удар. — Скажешь ей привет? Вольфганг думал, что он тут же осядет на пол. Ноги стали ватными и сердце стучало невероятно быстро. — Д-да… пожалуйста? — неуверенно выдохнул он. В телефонной трубке раздалось шуршание и возня, но затем все снова стихло. Антонио сделал громкую связь и сквозь боль сказал: — Саманта, поздоровайся со своим хозяином. — Саманта? — позвал Амадей тихо, боясь, что не услышит ответа. — Давай, громче. Она слышит тебя, парень, — Антонио было очень трудно говорить, но Вольфганг был слишком встревожен чтобы заметить это. — Сэм! По ту сторону телефона послышался звонкий лай. — Саманта?! О, боже… это правда она! Ты слышишь меня, девочка? Ты в порядке? Я ужасно по тебе соскучился. — Ты можешь приехать? — нагло вклинился в разговор Антонио. — Знаешь, она агрессивная. Я не смогу привезти её к тебе. — Да! — тут же выпалил мальчишка. — Конечно! Где вы? — На заправке, возле «Борсгассе 11», — выдохнул Антонио из последних сил. — Поторопись, на улице настоящий ад. «Вызов завершен». Вольфганг только сейчас заметил, что небо над головой напоминало настоящий Бермудский треугольник. **** Весь мир состоял из боли и ее оттенков. Антонио мог точно сказать, что их было около тысячи, каждый из которых был совершенно разным и непохожим на другой. Боль была абсолютно везде. Он не мог даже определиться, что у него болело больше. Когда Саманта разжала челюсти и ее клыки с противным чавканьем вышли из раны, Антонио не был уверен, что сдержится от крика. Он вообще не чувствовал своей руки. Казалось, что вместо нее теперь был сплошной комок боли. Выглядела она тоже не важно. Локоть весь в ссадинах и царапинах, в центре которого теперь красовались две огромные раны от клыков. Крови было тоже много. Она была просто повсюду. От ее вида и запаха у Антонио кружилась голова. В некоторых местах кожа была разорвана просто в мясо. Он боялся даже смотреть на нее. И на месте укуса наверняка останется уродливый шрам. Еще одна причина, из-за которой он будет помнить, как сильно ненавидит собак, и почему. Как он и сказал ранее, от голоса мальчишки Саманта быстро переключила внимание. Она мгновенно поменялась за эти полторы минуты. Оскал пропал, когти втянулись, хвост из стороны в сторону принялся мотаться, выражая радость. Антонио даже не знал, что она может быть такой. Задорно лая и прыгая, она носилась вокруг телефона, пытаясь понять, наверное, как же достать оттуда Вольфганга. Ничего не получилось, и мальчишка снова куда-то пропал. Саманта сидела около телефона еще пол минуты, а когда обернулась Антонио рядом уже не было. — Вам нужно в больницу, — Альберт повторял это уже больше пяти минут, и у Сальери честно разболелась голова. Телохранитель помог ему забраться обратно в машину и сейчас пытался промыть раны тем, что нашлось в аптечке. — Мы дождёмся, пока он приедет и заберет ее, — твердо сказал хозяин. — Иначе ещё одного раза я точно не переживу. — Все будет в порядке, она не заберётся в машину. — Мы все равно останемся здесь. Я протяну ещё час точно. Ты закончил? — он откинул голову назад и устало взглянул на Альберта. Тот наложил ему тугую повязку на рану и попытался обработать повреждения на боках и животе, но Сальери не позволил ему. У него все тело жгло так, будто бы кто-то пропустил его через мясорубку. Прикосновений к ранам он точно не выдержит. Не сейчас, когда все так пылает. Хотя сдохнуть от заражения крови как-то не очень хотелось. Антонио понимал, что Саманта могла заразить его чем-то серьезным, но все равно не смог пересилить себя, чтобы позволить Альберту продезинфицировать раны. Зато телохранитель нашел обезболивающее, которое на время избавило от боли. Хоть это радовало. На улице загромыхал гром и ветер разросся еще больше. На асфальт, разбрызгивая пыль и грязь, начал капать дождь. Тучи, уже давно переставшие напоминать светлые облака, потемнели еще больше и угрюмо нависли над головой. Антонио поморщился, не желая попадать под шторм в таком состоянии. Саманта за пределами машины встряхнулась, и запрокинув голову, громко завыла. Начинающаяся буря напомнила ей о лесе и о наемниках. О безграничных бегах и опасности, таившейся за каждым поворотом. Она помнила, как в них целились из оружия и как дрожал Вольфганг, поглаживая ее по голове. Как они бежали сломя голову и прятались за деревьями и кустами. Как голодали и спали на холодной земле. От грядущего шторма веяло такой же опасностью, как и от леса. Саманта теперь ненавидела леса. Ненавидела она и черный цвет, и запах оружия. Больше всего она ненавидела людей. Ужасные создания, которые причиняют только боль и страдания. Но были и хорошие люди. Были и те, кто гладили и говорили ласковым голосом. Вольфганг улыбался, глядя на Анри и Маэву. И Саманта просто обожала, когда ее чесали за боками и говорили, что она хорошая девочка. Мир был слишком сложно устроен. Состоявший из противоположностей и выборов, он ужасно пугал её. Ошибившись один раз, ты можешь потерять все. Саманта не послушала однажды Вольфганга и пришел человек, который надел ей на шею петлю, и навсегда забрал от мальчика. Она знала, что эти два события были связаны. Вольфганг никогда до этого так не ругался на нее, как тогда. А ещё он был напуган. Она должна была слушаться его. Возможно, что сейчас она тоже сделала ошибку, напав на Антонио? Но мальчик не запрещал ей кусать его. Она знала, что Антонио был плохим. Она чувствовала это. Он угрожал им двоим, и от него нужно было избавиться. Саманта сделала все правильно. Ее рев, наполненный горечью и печалью, разнесся по улице сильным порывом ветра. Люди, слышавшие его, приходили в ужас и спешили поскорее уйти подальше. Антонио и Альберт вдвоем вздрогнули, когда услышали этот угрюмый вой. Ни один волк, ни одно животное, не выло так. — Это она воет? — почти шепотом спросил Антонио, даже не пытаясь повернуться к окну из-за боли. — Разве собаки так могут? — Похоже, что могут. Антонио было жутко. Собака пугала его уже не первый раз, но чтобы настолько. Хотелось, чтобы мальчишка приехал и как можно скорее забрал ее отсюда. Чтобы Антонио больше никогда не приходилось встречаться с ней. Капли начали падать на морду, и Сэм моргнула несколько раз, закрыв пасть. Она осмотрелась и подошла к машине ближе, практически впритык к двери со стороны Сальери. Вокруг них начали собираться люди. Они перешёптывались и смотрели друг на друга, не решаясь подойти ближе. Антонио знал, что уже завтра эта история станет поводом для сплетен. Все газеты, все статьи в интернете и все новости будут говорить об этом инциденте. От этого позора ему теперь не отмыться никогда. Чертова собака, будь она проклята. — Разберись с ними, — сказал он Альберту, — пока они не вызвали отлов бездомных животных или полицию. Скажи, что мы скоро уедем, заплати если нужно. — На улице настоящий ад, — возразил мужчина, не желая высовываться наружу. — Людей, которые хотят нажиться как следует, никогда не остановит плохая погода, Альберо, — протянул Сальери. — Иди. Мужчина хотел сказать, что это остановит его, но не решился перечить. Дождь разрастался в больших масштабах, поэтому ему пришлось натянуть куртку на голову. Капюшона, как на зло не было, да и зонта тоже. Саманта услышала хлопок закрывшейся двери и вскочила на лапы. Альберт совершенно ее не интересовал, как и люди, которые собирались недалеко от машины. До тех пор, пока они не представляют из себя опасности, конечно. Саманта обошла мерседес и остановилась возле двери справа. Когти вцепились в уже пострадавшую покрышку и смяли металл. Антонио выходить не хотел. Её это до ужаса разозлило. Она прыгнула на капот и зацепилась когтями за крышку. Сальери от такого ощутимо вздрогнул и вжался в сидение сильнее обычного. Собака, оскалилась, глядя на него, всем своим видом говоря, что разорвет на части, если доберётся. Ее лапы легли на лобовое окно и заскребли его поверхность. Антонио только сейчас задумался о том, насколько прочным оно было. Ему стало ужасно не по себе, когда в некоторых местах образовались маленькие трещинки. Саманта зарычала. Дождь ее не беспокоил, она даже не обращала внимания на надоедливые капли. — Пошла к чёрту, — сквозь зубы прорычал Антонио. — Пошла к чёрту от моей машины, ты, тупая сука. Собака, словно услышав его, разразилась громким лаём, принявшись царапать стекло. Антонио бесшумно зарычал, пытаясь подавить в себе гнев. Мало того, что эта тварь испортила ему дверь, она теперь принялась и за окно. Лобовое стекло было лицом автомобиля, его гордостью. Но с этими уродливыми царапинами, оно похоже, станет его позором. Как же он сильно ненавидел эту собаку. — Похоже, она неравнодушна к вашей машине, — Альберт вернулся весь промокший и продрогший. Саманта резко отреагировала на ещё один хлопок дверью и спрыгнула вниз, но поняв, что внутрь ей не забраться, вернулась обратно на свое место. Ее когти угрожающе заскребли по металлу и зацепились за дворники. — На улице творится настоящая жесть. Вы уверены, что мальчик доедет сюда в такую погоду? — Доедет, — зарычал Сальери. У него ужасно болело все тело и он чертовски устал от всего этого дерьма. Повязка на руке слабо пропиталась кровью, и несмотря на обезболивающее, продолжала болеть. Шея ныла от ошейника и укусов. Раны от когтей были единственным, что смогли взять лекарства, но этого было мало. Антонио все еще ощущал весь мир, как в прострации. — Ты разобрался с людьми? — Они сказали, что если мы не уедем в течении часа, то они вынуждены будут вызвать полицию, — сказал телохранитель. — Видите ли, мы отпугиваем их посетителей. — Выебистые суки. Деньги не заткнули им рты? — Боюсь, что нет, — неутешительно покачал головой Альберт. — Как вы себя чувствуете? — Отвратительно, — без приукрас сказал Антонио. — Просто мечтаю сдохнуть. — Может мне стоит сходить в ближайшую аптеку? Думаю, у них найдется обезболивающее покрепче. — Сиди здесь, — рыкнул Сальери. — Мне нужен щит, если эта тварь заберётся внутрь. — Вы думаете, ей под силу это? — Вполне. Ты только посмотри, какие у нее когти. Как у Оборотня или Росомахи. Антонио кивнул на Саманту, которая не теряла надежды сломать лобовое стекло своими мощными лапами. Она непрестанно лаяла и давила ими вперед, хоть не особо заметно, но ощутимо заставляя мерседес покрыться трещинами. — Удивительно, что она тебя не тронула, когда ты вышел, — продолжил говорить мужчина. — Я думал, что она разорвет тебя на части. — Какой вы злобный, господин, — цокнул языком телохранитель, — но судя по всему, вы ей нравитесь больше, чем я. — Заткнись. Время до прибытия Вольфганга тянулось бесконечно медленно. Вместо дождя на улице был уже настоящий ливень, а ветер сметал все на своем пути. Саманта перестала пытаться сломать окно и легла на капот. Ее шерсть вымокла до нитки и сама она ужасно замерзла, но сдаваться, чтобы укрыться где-нибудь под навесом, она не собиралась. Людей на улицах становилось меньше. Непогода заставила всех отложить свои дела и вернуться в уютный дом. Некоторые нашли укрытие в магазинах и общественных заведениях, решив переждать ужасный шторм. Антонио бы сейчас все отдал лишь бы оказаться где-нибудь дома и уснуть, чтобы боль отступила. Мальчика все не было, это даже заставило его немного встревожиться. Мало ли, что могло произойти с ним в такую бурю. Может быть, зря он все это затеял? Стоило заказать ему такси. К сожалению, эта мысль слишком поздно пришла ему в голову. Проклятье, а ведь это сэкономило бы им время. Бесполезный тупица. И почему собака не добила его там? Внезапный шорох застал его врасплох. Антонио встрепенулся, но затем понял, что это всего лишь Саманта поднялась на лапы и капот прогнулся под ее весом. Вода стекала струйками с ее длинной, чуть завивающейся шерсти. Она расправила подушечки пальцев и вонзила когти в металлическую поверхность мерседеса, чуть присев. Антонио, поняв, что она собирается сделать, только чертыхнулся и зажмурил глаза. Дождевая вода вместе с грязью брызгами разлетелась с ее шерсти. Машину немного затрясло. Собака, кажется, встряхнулась со всей силы, потому что Сальери показалось, что его несчастный мерседес точно перевернётся. Покрышка жалобно скрипнула и весь каркас машины затрясся, когда Саманта спрыгнула на асфальт. — Дьявол, а не собака, — изрек он, боясь себе представить в каком состоянии был автомобиль снаружи. На капоте наверняка осталась вмятина. О когтистых следах и говорить не нужно было. Они были просто повсюду. Издали послышался свист, и следующий за ним восторженный вопль. Через несколько секунд к ним прибавился задорный лай, и этого было достаточно, чтобы понять, что все страдания Антонио подошли к концу. Вольфганг бросился вперед сквозь пелену дождевой воды, и собака побежала навстречу. Её суставы ужасно болели, но сейчас это не имело никакого значения. Мальчик выбежал в центр, радостно выкрикивая ее имя; Саманта достигла конца заправки и прыгнула ему прямо на грудь. Тяжёлые лапы сбили его с дороги и он упал прямо на мокрый асфальт, обнимая Сэм, и весело смеясь. Было больно, но разве это важно? Они слились воедино в этом ужасном танце дождя, подставляя ему лицо и морду. Вода стекала вниз по подбородку и усам; влажный язык облизывал его лицо, и Вольфганг думал, что никогда еще не чувствовал себя настолько счастливым. Их разбитая семья, состоящая всего из двоих, наконец-то воссоединилась. — Я думал, ты уже никогда не вернёшься ко мне, девочка, — прошептал Амадей едва слышно, потому что капли дождя попадали ему в рот. — Не могу поверить, что это правда ты. Саманта гавкнула в ответ, хотя совершенно не поняла ничего из того, что он сказал. Она была счастлива, что все наконец-то закончилось. Она смогла найти его! Она сделала это! Или это он нашел её? Вольфганг поднялся, перевернулся на бок и обнял ее одной рукой, прижимаясь лбом к собачьей морде. — Больше никто никогда не разлучит нас. Обещаю. **** Они забрались в машину ужасно промокшие от дождя. Антонио не мог поверить, что все это время он пытался всеми силами не пустить собаку внутрь, чтобы она сейчас просто спокойно лежала на его сидении. С Вольфганга вода буквально текла, как и с собаки. Саманта забралась на сиденье и заняла большую его часть. Когда она вновь присела, у Антонио скрипнули зубы. — Не дай бог она сделает это снова! — прорычал он, не имея сил сдержаться. Саманта словно назло, расправила лапы и встряхнулась от воды. Вольфганг засмеялся, так как ему было совершенно все равно мокнуть или нет, он и так был весь мокрый. Брызги разлетелись во все стороны вместе с грязью. Антонио и Альберту повезло, потому что от воды их спасли сидения, послужившие щитом. — Ненавижу, блять, собак, — в сердцах воскликнул Антонио, думая, что теперь придется чистить ещё и салон. — Чего сидишь, тупица? Поехали! Альберт завел машину, едва сдерживая улыбку. Ему было жаль Антонио за весь пережитый ужас, но он все ещё очень забавно злился. Мерседес тронулся с места, и проклятая заправка, наконец осталась позади. — Как вас занесло сюда, ребята? — Вольфганг выглядел полностью счастливым. Он улыбался и чесал свою собаку за ушами, наслаждаясь ее урчанием. Антонио был в полном шоке, потому что Саманта в корне поменялась за эти несколько минут. — Долгая история, — выдохнул Сальери устало. На улице было уже темнее обычного, и на этот раз не только из-за погоды. На Вену плавно опускались сумерки и этот ужасный день подходил к концу. — Что случилось с твоей машиной? — мальчик заметил потрескавшееся лобовое стекло, и пострадавшее окно справа. Сальери не ответил ему, чувствуя как внутри все трещит от злости. — Антонио? — Вольфганг подался вперёд, выглядывая из-за сидения. — Ты слы… О, мой бог, ты… ты в порядке? Разорванная футболка тут же бросилась ему в глаза. Антонио сидел спиной к нему, но Вольфганг всё равно увидел его повязку на руке, пропитанную кровью; огромные раны на животе и груди тоже оказались замеченными, потому что разорванная одежда больше не могла скрывать их. Амадей выдохнул через грудь, издав звук, похожий на удивление. — Не думаю, что я в порядке. — Вы попали в какую-то автокатастрофу? — спросил Вольфганг и тут же ужаснулся своих слов. — Тебе нужно к доктору, Антонио. Да ты весь в крови. — Нет, но были близки к этому, потому что Альберт совершенно не умеет водить чертову машину, — Зарычал Сальери недовольно. Альберт фыркнул со своего сидения, но виду не подал. — Больницы уже не работают в такое время, Амадео. Боюсь, придется отложить визит до завтра. Вообще-то Антонио и без этого не собирался обращаться к врачам. Ему хватило и сегодняшнего инцидента. Завтра наверняка весь интернет будет кишеть новостями. Не стоит давать чертовым журналистам ещё больше поводов для сплетней. — Но ты истекаешь кровью! Черт, — Вольфганг откинулся обратно на сидение, потому что выносить вид потрепанного Сальери было невыносимо. Слишком много воспоминаний о… Блять. Не вспоминай об этом. Даже не смей, Моцарт. — Что, черт возьми, произошло с тобой? — О, ничего особенного, — Антонио усмехнулся, думая, что ирония избавит его от боли. Не избавила. — Мы просто наткнулись на зверя по дороге. Отчасти Антонио не лгал. Саманта тогда напоминала ему зверя. Огромного, ужасного дикого зверя; с длинными когтями и острыми клыками; с безумным взглядом, кричащим, что «я разорву тебя на части»; с нехарактерным для собаки ужасающим ревом, который ещё очень надолго отпечатается у него в памяти. — Я ведь похож на человека, которого растерзало чертово животное? — ирония не вылечила его боли, но он всё равно продолжал выжимать её из себя. — Да… — согласился Вольфганг, всё ещё думая, что Сальери просто прикалывается. Он тяжело вздохнул, закрывая глаза и открывая их вновь. — Знаешь, Моцарт, твоя собака ведь никогда не проявляла ко мне снисходительности, — Антонио отвернулся, будто бы мальчишка мог видеть его. — Но сегодня она просто превзошла себя. — Что?! — Вольфганга будто бы кипятком ошпарило. — Ты ведь шутишь?! Саманта… она не могла! Она ведь просто собака! Это… всё какая-то тупая шутка. Весь привычный мир как будто бы рухнул. Антонио ведь говорил всерьёз. И весь его внешний вид говорил о том, что он не врет. Саманта лежала рядом, виновато потупив взгляд и прижав уши к голове. Вольфганг не мог себе представить, как она разрывает его бывшего мучителя на части, вонзая клыки в плоть. Хотя он прекрасно знал, что она могла. Запросто могла. Саманта не изменилась ни после того случая, ни за всё это время. Её ярость и жажда защищать Вольфганга переходила все границы и граничила с животными инстинктами. Амадей знал, что она не виновата. Это все этот чертов лес, это он сделал из них сумасшедших. Антонио выглядел так, будто бы его пропустили через мясорубку; будто бы какая-то неземная тварь растерзала его, словно кусок мяса; будто бы… Саманта была способна на это. Вольфганг знал это. Но почему она сделала это с Антонио? Это была не защита. Это гораздо больше. Личная неприязнь — вот, что это. Она набросилась на него просто потому что ненавидела; она готова была убить его из-за каких-то личных обид; ей было плевать на то, что Вольфганг запрещал ей убивать. Он боялся, что однажды ей станет совсем наплевать на то, что он говорит. Паника подступила к горлу и засела где-то глубоко внутри. Ему было ужасно страшно от того, что однажды Саманта просто разорвет на части его. Или Франческо. Анри или Маэву. Даже Антонио. Ему придется усыпить её, потому что она слишком опасна. Так же, как и он сам. Все шло только к этому. — Успокойся, парень. Я вел себя, как мудак и получил по заслугам. Собаки, в отличие от людей не боятся сказать тебе в лицо, что ты полное говно. Они готовы тут же разбить его. Хотя, правильнее будет сказать, разорвать. — Скажи, Антонио, — мальчишка уже был весь как не в себе. — Она пыталась перегрызть тебе шею? — Она не пыталась. Она желала сделать это больше всего на свете, — ответил Сальери, даже не запнувшись. — Если бы не тот ошейник, который ты надел мне накануне — я бы тут уже не сидел. Вольфганг откинулся на сидение и прижался щекой к стеклу. Это была точно правда. Сомнений не осталось. Сэм всегда делала именно так — повалить на землю, обездвижить и вонзить клыки в беззащитную шею; или сразу допрыгнуть до горла и прокусить его, если рост человека позволял. Она научилась этому в лесу и делала так и до сегодняшнего дня. Потому что, по другому просто не умела. Это был… её собственный стиль. Саманта жалобно заскулила и положила ему голову на колени, чувствуя смену настроения хозяина. Она догадывалась почему он такой, потому что знала, что сделала не так; снова нарушила приказ, который мог привести к ужасным последствиям. Ведь мог же. Антонио имел полное право написать заявление в полицию о нападении. Практически, это было посягательство на его жизнь; покушение. Сэм, конечно же об этом не знала, и не представляла себе, что это такое, однако, ход её мыслей был верным. Во всем этом была логика. Нарушение приказов ведет к ужасным последствиям. Пусть собака ничего об этом не знает, но у нее есть хозяин, который ответственен за то, чтобы она не натворила глупостей. Его приказы — это своевременная защита, путеводитель в этом непонятном, сложном мире. — Я говорил тебе не убивать, — его голос отдавал печалью и льдом. Если бы Саманта была человеком, она отчетливо почувствовала бы в нем разочарование. — Плохая собака. Антонио наверное подумал бы, что эти слова адресованы ему, если бы не последняя фраза, насколько уверенным звучал голос парня; будто бы он обращался к человеку, а не собаке. — Мы больше не на войне, — он повторял это каждый раз, когда Сэм пыталась перейти грань. И каждый раз это не действовало. — Перестань вести себя так, как будто каждый человек несет в себе опасность. Антонио ничего тебе не сделал. Нельзя убивать людей просто потому что они тебе не нравятся. Собака скулила у него на коленях, признавая свою вину, и Антонио поражала до глубины души их связь. Он не радовался тому, что Вольфганг ругал Саманту, хотя ненавидел ее больше всего на свете. Он знал, что на самом деле заслужил все то, что получил. И она это знала. У Саманты было гораздо больше причин ненавидеть его и желать смерти. Вот только Антонио никогда не найдет в себе силы и смелость, чтобы признаться в том, как все было на самом деле. — Будешь убивать только, когда я скажу, — сказал Вольфганг, и Антонио бросило в дрожь от его слов, — а до этого даже не смей прикасаться к кому-нибудь. На следующей неделе мы пойдём к кинологу. На самом деле Вольфганг надеялся, что ему никогда не придётся приказывать Саманте убивать кого-нибудь. Укусить или припугнуть — да, но не убить. Это уже было не смешно. Они жили в обычном мире и реальная опасность им не угрожала. Да, бывают случаи, но мальчик был почти уверен, что не стоит доводить дело до убийства, даже тебе угрожают им. Что правда, так считала только одна его сторона — адекватная. Другая же кричала о том, что нужно отомстить всему этому миру, и Антонио в том числе. Антонио же от этих слов Моцарта еще больше убедился в том, что он не шутил, когда говорил Саманте про убийства. Он запросто мог ей приказать убить его, и теперь Сальери знал, что она могла это сделать; а Вольфганг был достаточно невменяемым, чтобы позволить ей это. Он ведь уже пытался убить его. Два раза. — Ты говоришь с ней так, будто бы она понимает тебя. — Она понимает, — сказал Вольфганг негромко. — Она знает, о чем я говорю ей. Есть вещи, которые понимаем только мы вдвоём — это вещи, которые тянутся за нами из прошлого. Капли дождя все еще падали на стекло с глухим стуком. Дождь не утихал, но и не усиливался. Было ощущение, что эта непогода никогда не пройдёт. Небо над головой уже не просто угрожающе нависало, — оно грозилось упасть. Антонио не ответил ему, потому что слишком винил себя за все случившееся, чтобы возвращаться к этой теме. Они ехали дальше в тишине. Собака полностью забралась на колени мальчика и дремала, наслаждаясь близостью. Амадей не журил её больше, поглаживая ладонью по голове и ушам. Он был счастлив ни смотря ни на что, потому что главное это то что Саманта была рядом, что она нашлась. Огромные задние лапы на коленях не умещались и лежали на сидении вместе с пушистым хвостом. Мальчик и собака оба выглядели расслабленными и полностью счастливыми. Антонио ни разу за этот час не пожалел, что Саманта все-таки была здесь. Мальчик рядом с ней просто светился. Таким счастливым и улыбчивым он видел его очень давно; если вообще видел. Странная связь, в которую он не верил, но видел собственными глазами. Будто бы мальчик и собака были чем-то одним целым, частью друг друга, словно мозаика. Машину тряхнуло, когда колесо наткнулось на выбоину. Антонио выругался сквозь зубы, но ничего не сказал, потому что говорить было трудно. Обезболивающее перестало действовать, и боль разрасталась по всему телу, стремительно и быстро. Спина затекла, больная рука — правая, отзывалась острой болью и пульсировала; раны на животе и груди ужасно жгли, создавая ощущение того, что все тело горит, будто бы в огне. Антонио не представлял себе, как он встанет и дойдёт до дома, когда они приедут. А впереди будет ещё душ и ночевка в кровати; скорее всего — в одном положении, что было крайне неприятно и больно. Не говоря уже о самом главном — это о последующем существовании с такими ранами, и о сплетнях, которых на утро уже будет достаточно. Он вздохнул. Дорога за окном смывалась в одно большое серое пятно и проносилась перед глазами. Капли с глухим стуком падали вниз и разбивались об окно. Антонио смотрел на уродливые трещины и старался не думать об этом. Чертова собака. Которая так уютно устроилась на коленях своего хозяина и урчала во сне. Вольфганг в отличии от нее не спал, задумчиво смотря в окно. Ему нравился дождь. Ему нравился стук капель о стекло, ему нравился звук дворников, стирающих воду с поверхности лобового окна. Его поглощало ощущение абсолютной безмятежности и спокойствия. После всего этого времени он снова чувствовал себя хорошо и спокойно. Никаких больше гонок со смертью, никаких наемников и оружия. Никаких садистов, цепей и наказаний. Есть только он, дождь и его собака. Разве этого было недостаточно, чтобы быть счастливым? Звук пришедшего сообщения на телефон отвлек его, и Вольфганг недовольно поморщился, когда яркий экран обжег глаза. Пять сообщений от Маэвы и два от Анри. Пропущенных звонков было около десяти в целом, и он решил не представлять, что будет, если он начнет перезванивать. Лучше не стоит. Он, конечно, любил своих друзей, но не готов был выслушивать их нотации сейчас. Henry: напиши когда все разрешится Henry: чувак эй? Wolfgang Mozart: Мы в порядке. Уже едем домой Wolfgang Mozart: Сэм исцарапала Антонио всю машину Wolfgang Mozart: Горжусь ей Henry: ауч Моцарт ну ты и злобный хд Henry: почему мне не жаль его Henry: как Сэм? Wolfgang Mozart: Невероятно агрессивная как обычно Wolfgang Mozart: Я ужасно переживаю за нее Wolfgang Mozart: Она хотела убить Антонио Henry: она постоянно хочет убить кого-то кто причиняет тебе вред, это нормально Henry: Антонио редкостный мудозвон и даже собака это чувствует Henry: ничего удивительного. пусть этот ублюдок знает с кем имеет дело Wolfgang Mozart: Но он ничего не сделал мне Wolfgang Mozart: То есть меня даже не было рядом тогда Henry: он лез к тебе не раз и этого достаточно Henry: собаки чувствуют подозрительных людей Wolfgang Mozart: Что если она хотела убить его из-за личной неприязни? Henry: расслабься Моцарт Henry: это собака, а не человек. у них нет такого как личная неприязнь. все что они хотят это быть рядом с хозяевами облизывать им лицо и защищать Henry: с ней все в порядке Wolfgang Mozart: ладно Henry: вы зайдёте? Wolfgang Mozart: Сейчас? Henry: почему нет? Саманта по мне соскучилась. к тому же теперь тебе нечего бояться когда она с тобой Wolfgang Mozart: Уговорил. Если что я сплю под стенкой. И сладости на кухне мои! Henry: ты как ребёнок, Вольфи хд Wolfgang Mozart: Дурак хд Антонио же не будет против если я останусь? Henry: как будто бы он когда-то был против того чтобы ты ошивался рядом. в прочем если и будет, у него никто не спрашивал, у нас теперь есть Саманта, мы можем выгнать его в коридор хд Henry: или на улицу хд Wolfgang Mozart: ты ещё меня злым называл хд Henry: как будто бы ты против хд Wolfgang Mozart: Нет, звучит заманчиво хд Henry: вот видишь хд кстати напиши Маэве, она мне весь вечер разрывает телефон., но будь осторожен, она злая как собака из-за того что ты не отвечаешь на звонки Вольфганг оторвался от телефона, боясь заходить в диалог с подругой. Да, он обещал ей все объяснить, но черт… Все произошло так быстро. Он не мог думать ни о чем кроме Саманты, да еще и этот шторм. Ладно. Ладно. Maeva Meline: И куда тебя понесло в такую погоду-то? Maeva Meline: Это был последний раз, когда ты ушел куда-то без меня. Maeva Meline: Вольфганг! Maeva Meline: ТЫ МЕЛКИЙ ГОВНЮК ТЫ НЕ СКАЗАЛ МНЕ НИЧЕГО О ТОМ ЧТО ВЫ НАШЛИ САМАНТУ. Maeva Meline: Ты еще и не отвечаешь на телефон! Когда я доберусь до тебя, мало не покажется. И даже не смейте прикрывать друг друга с Анри. Что ж, все было не так плохо как он предполагал. Wolfgang Mozart: Простиииииииииии Wolfgang Mozart: Сети не было, погода дерьмо. Саманта в порядке, останемся спать у Анри. Wolfgang Mozart: С меня шоколадка! Maeva Meline: Ящик шоколадок, Моцарт. Maeva Meline: Вы с Анри два говнюка, не могли сразу все рассказать. Wolfgang Mozart: Я просто не успел Wolfgang Mozart: Люблю тебя, не сердись Maeva Meline: Жду завтра объяснений от вас двоих. Так-то лучше. Мальчишка убрал телефон в карман довольный собой. Все таки у него были замечательные друзья. Кто бы еще за него так переживал? Уж точно не родители, которые даже не интересуются его жизнью. Вольфганг не сомневался в том, что ему не звонила мама только потому что ей отец запретил. И разбираться в этом он точно не будет. В Зальцбург он уже не вернётся никогда. За окном начали появляться знакомые очертания улиц и машина выехала на проспект. Моцарт даже не думал, что они оказались так далеко от центра города. На автобусе он добрался быстрее, или просто так казалось из-за волнения. К тому же, сейчас были пробки. Но Вольфганг все равно не понимал, как Антонио мог оказаться в этой части города, и зачем ему вообще сюда понадобилось. — Подожди. Подвези Амадео до дома, не сворачивай. Дождь только разрастается, — Сальери лениво взглянул на телохранителя, едва шевеля губами. Он уже почти спал, пытаясь забыться от боли, но дорога все равно мелькала перед глазами. — Не нужно. Я зайду к вам, мне нужно увидеть Анри. Он ведь дома? — Амадей все равно решил спросить об этом, потому что знал, что реакция Антонио будет бесценной. — Надеюсь, что нет, — Сальери, казалось даже затрясло от гнева и раздражения. — Надеюсь, что он ушел до шторма и его прибило молнией или ещё чем-то. — Да брось, ты ведь его любишь, — Вольфганг улыбнулся, изо всех сил пытаясь не выдавать своего веселья. — Просто обожаю, — Антонио цедил сквозь зубы. — Так ты останешься? — Да. Сэм скучала по твоим мягким креслам, — сказал мальчик, наблюдая за тем, как они подъезжают к воротам. Ему безумно хотелось снять с себя всю мокрую одежду и высушиться. От влаги его уже бил лёгкий озноб, а заболеть после всего случившегося совсем не хотелось. — Даже не думай об этом, черт возьми. Или я пристрелю её. — Саманта вырывает оружие с руки за тридцать секунд, после чего сразу же хватает за горло. Попробуй, если у тебя получится, — с насмешкой сказал Вольфганг, выходя из машины. Собака выпрыгнула следом за ним и встала в стойку, готовая отразить атаку в случае чего. Антонио выходить не хотел. Он даже не знал, получится ли у него. Благополучно послав заботливого Альберта на все четыре стороны, он сам выбрался из автомобиля, держась за ограду участка. Собака оскалилась и зарычала, взглянув на него всего один раз. Антонио, чувствуя защиту со стороны Вольфганга, позволил себе усмехнуться. — Не сегодня, девочка, поищи себе другую игрушку, которую можно пожевать. Он повернулся лицом к Вольфгангу, и теперь он мог видеть насколько плохо выглядел мужчина. Огромные, скорее даже волчьи, царапины на теле. В мясо разорванная футболка. Следы от зубов на руках и шее. Руки, все исцарапанные, с подтеками крови и ссадинами, не говоря уже о кровавой повязке. Вольфганг даже не знал, как с такими повреждениями все еще можно стоять на ногах и функционировать. Антонио стоял. Чуть пошатываясь и опираясь о забор, с дрожащими руками и ногами, но он стоял. Мальчик чувствовал себя ужасно виноватым во всем этом. — Это все… это Саманта? — неуверенно выдохнул он. — Да, — Антонио даже не думал врать. — Это она. Собака в ответ ещё раз предупреждающе рыкнула, но была остановлена Вольфгангом. — Сейчас же, перестань, — ледяным тоном сказал он. — Живо в дом! Она недовольно заурчала, но перечить не стала, бросившись во двор через калитку. Антонио проводил ее взглядом полным довольства и превосходства, но он знал, что это не конец. Собака обязательно ещё столкнётся с ним. Нужно терпеть, как минимум до утра, пока Вольфганг не уйдёт. За это время ещё много чего может произойти. Он дошел до дома сам, вопреки просьбам мальчика, который хотел помочь. Его собака уже лежала на одном из кресел, и Антонио оставалось только плотно сжать зубы, потому что это большее, что он мог. Он выпрямился во весь рост и постарался собрать все силы в кучу, чтобы дойти до ванной. Все тело бил озноб, голова кружилась, ноги подкашивались. В ушах стоял пронзительный звон, во рту — отвратительный привкус горечи. Глаза отказывались воспринимать реальность, как нужно, искажая картинку. Окружающий мир вокруг был далеким и расплывчатым. Он слышал, как входная дверь закрылась, особняк наполнился лаем и восторженными воплями. Кто-то громко заговорил, но Антонио не мог разобрать слов; кто-то стучал пальцами по стеклу. Вблизи раздался цокот когтей о паркет, что-то тяжёлое поставили на пол; в гостиной включили свет, потому что глаза тут же обожгло яркостью. Антонио дернул дверную ручку и толкнул ее вперед, оказавшись в пустынной комнате, наполненной тишиной и светом. Боль обжигала подобно огню, отрывая от реальности. Он облокотился о стену и одной рукой попытался снять с себя рваные вещи — не получилось. Вторая рука отзывалась острой болью и пульсировала. Антонио наплевал на разорванную в лоскутья футболку, и резко дернул повязку вниз. Весь мир взорвался разноцветными красками боли. Реальность будто бы остановилась и замерла в одном ключе. Он привалился спиной к стене и закусил губу до крови, не позволяя себе кричать. Картинка плыла — невозможно было даже рассмотреть очертания себя и своих конечностей. Ноги, словно вата, перестали держать и он осел на пол, крупно дрожа. Он не знал холод это или внутреннее недомогание, но было ужасно плохо. Боль разрасталась, мешая трезво воспринимать реальность. Антонио услышал, как дверь в ванную хлопнула и кто-то вошел. Раздались шаги, раздался шорох, и кажется человек присел рядом с ним на колени. Необычайно тёплые и нежные пальцы прикоснулись к повреждённой руке, но Антонио инстинктивно отвернулся. Он не видел лица человека из-за головокружения и слабости. Все вертелось, словно на американских горках. К горлу подступила тошнота. Он мотнул головой и отодвинулся ещё дальше. — Успокойся, — сказал ровный голос, но Сальери не смог идентифицировать его. Он хотел открыть рот, чтобы задать интересующий его вопрос, но губы просто не слушались. — Да тихо ты! Сядь ровно! Он опять задёргался, но на этот раз ему с силой надавили на грудь, задев пару царапин. Раны ужасно заныли, и Антонио не сдержался, издав короткий стон боли. Он сделал глубокий вдох, чтобы не дать себе заплакать и отвернулся. Глаза сильно щипало. Повязку разрезали ножницами и аккуратно сняли. К пострадавшей коже приложили что-то мягкое и прохладное. Рана вспыхнула пламенем от влаги; Сальери стиснул зубы с невероятной силой, не давая извлекать из себя звуков. — Сиди здесь, — говорит голос властно. По ванной гулом разносятся шаги. Мужчина приваливается затылком к стене, ожидая своей участи. Он чувствует себя ужасно жалким и беспомощным. Знакомое чувство после стольких лет. Ему снова семь, он снова на заднем дворе школы; стоит прижатый к стене своими одногодками и просит остановиться. Кровь повсюду, такая вязкая и липкая, она стекает по лицу и щекам, попадая в рот. Они смеются, веселятся, глядя на него. Они говорят ему, что делать, и он не может не послушаться, потому что ему страшно; потому что опять будет больно. Он такой слабый. Жалкий, противный, никому не нужный. Не зря же они ненавидят его? Таких, как он не любят; с такими как он ни за что не станут дружить. И Франческо он не нужен; как и родителям; как и кому-либо в этом городе, в этом мире. Не думай об этом. Боль исчезает. Антонио моргает несколько раз, но не может понять, это сон или реальность. Его тянут под руки вперед, наклоняют над раковиной, и вода льется на раны, побуждая новую вспышку боли охватить тело. Он больше не может. Крик вырывается из его горла, наполняя комнату ужасом. Чернильный мрак окутывает сознание и Антонио чувствует, как все исчезает. **** Первое, что он чувствует после того, как открывает глаза — это сухость и тепло. Рука больше не беспокоит, раны на груди тоже. За окном все еще бушует непогода. Дождь, тяжелыми каплями стучит по стеклу и стекает по подоконнику. Вокруг тихо, он осматривается и теперь точно может сказать, что это его комната. Он лежит на спине в душистой постели. На груди ничего не надето и уродливые царапины тут же бросаются в глаза. Антонио точно знает, что на их месте останутся шрамы. Огромные уродливые шрамы, которые постоянно будут напоминать ему об этом инциденте. Черт. Правая рука тоже без повязки. Кожа на ней счесана в некоторых местах. Два огромных укуса от зубов посинели и опухли. Это выглядело настолько ужасно и страшно, что Антонио даже подумал, что руку в итоге ему придётся просто ампутировать. Разве можно вообще жить с такими повреждениями? Он не знал, и знать не хотел, но понимал, что все равно придётся. Он шевельнул пальцами и приподнял локоть вверх — боли не было. — Лучше не шевели этой рукой пока, — голос раздался из недр комнаты, и Сальери отметил, что теперь он слышал четко и звонко. Звуки больше не расплывались и не сбивались в какофонию. У него не кружилась голова и его не тошнило. — Лучше пока вообще не двигайся. Анри нашёлся в дверном проеме и быстро оказался рядом с кроватью. Антонио поморщился, завидев его, и недружелюбно фыркнул. — Забыл тебя спросить. Проваливай из моей комнаты. — Ты ужасно не вежливый, ты знаешь? — саркастично ответил Анри. — Час назад ты таким не был. Проклятье. Антонио все ещё помнил свой бред в ванной и не мог вспомнить человека, который был рядом с ним. Ни голос, ни лицо не остались в его памяти. Мог ли это быть Анри? Или Вольфганг? Кто-то из прислуги? Черт. — Вообще-то, я пришел посмотреть на твои раны, — сказал Анри серьёзно. — Ты же не дашься врачам. Анри протянул свои руки к оголенному торсу мужчины и тут же был остановлен последним. Сальери схватил его за запястье здоровой рукой, сильно сжав. — Только тронь меня, — зашипел он сквозь зубы, — и ты пожалеешь об этом. Анри только ухмыльнулся ему. — Я сказал, что мне нужно посмотреть на твои раны, значит, я посмотрю на них, не веди себя, как ребёнок. Мальчишка резко выдернул свою руку из захвата и схватил Сальери за ошейник. Тонкие пальцы сжались вокруг шеи, придушивая и цепляя раны. Кожаная гладь впилась в кожу; синюшные укусы отозвались болью, ударив под дых. Антонио издал хрипящий звук и обмяк на кровати, не ожидавший такого выпада. Мальчишка оказался слишком сильным для него, потому что Сальери на его фоне был просто изнеможенным и обессиленным. — Веди себя хорошо, — издевательски пропел Анри, не убирая руки от шеи своего пленника. — Я просто посмотрю на твои повреждения и уйду. С твоим эго ничего не случится, если я прикоснусь к тебе пальцами. Он отпустил его и Антонио закашлялся, хватая ртом воздух. — Ты сука, — сказал он. — Маленький ублюдок. Решил в доктора поиграть? — Моя мать была медсестрой до того, как погибла, — сказал мальчик тихо. Антонио слышал, как голос его надломился. — Я всегда хотел пойти по её стопам и много учился в этой области. Я знаю достаточно для того, чтобы осмотреть раны и оказать первую помощь самодовольному, упрямому еблану, который настолько гордый, что лучше сдохнет, чем обратится куда-то за помощью. — У меня есть причины, — зашипел Антонио злобно, — ты не знаешь о них. — Знаю — твоя популярность. Твоя слава и репутация. Ты боишься запятнать свое имя слухами и сплетнями об этом случае. Я же прав? Боишься, что тебя будут обсуждать в высших кругах. «Сальери, которого искусала уличная дворняга, ха, как смешно!» — Анри увидел, как зрачки у Антонио потемнели от злости, но он остановил его жестом и продолжил: — Но мертвого Сальери будут обсуждать гораздо больше, чем живого. Только представь, ты сдохнешь из-за своей гордости, как та же уличная псина, просто потому что ты вовремя не обратился к врачу. Думаешь, это обсуждать не будут? Слишком глупая смерть, тебе не кажется? Тебя запомнят с позором, который ты уже никак не отмоешь. Потому что, ты будешь мертвым. — Тебе есть до этого всего дело? — сказал Антонио, как можно агрессивнее, чтобы не выдать своей реакции. Он не понимал, почему этот чертов мальчишка с ним возится. — Да, есть, — просто ответил парень. — Мне негде будет жить, если ты сдохнешь. Логично, дорогой? Сальери беззвучно зарычал, закатив глаза. — Корыстная сука, — выдал он так же саркастично. — И ты обвинял меня в эгоистичности? — Вольфгангу нужен живой Сальери, а не мертвый, — сказал Анри, проигнорировав слова садиста. — Тебя искусала собака, которая провела на улице больше двух недель. Ты думаешь, она не заразна? Ты думаешь, что сдохнуть от заражения крови нереально? Или может быть, тебе симпатизирует заболеть бешенством? Очень неприятный недуг, знаешь ли. — Заткнись, — попросил Антонио, прикрывая глаза. — Просто заткнись, пожалуйста. Мысли давили ему на голову. Анри говорил правильные вещи. Но Сальери совершенно не понимал, зачем он это делает. У него были все причины ненавидеть его, но он постоянно делал только обратное. Анри был многогранным, его характер и его действия мог понять только он сам. Он был невыносимым и ужасным проказником, большинство вещей он просто делал назло, и Антонио понимал за что. Но ещё он помогал. Еще он поддержал и часто говорил такие правильные вещи, от которых Антонио брал просвет. Наверное, где-то в глубине души он понимал, что позволял жить Анри здесь и не выгонял его именно поэтому. А еще потому что он постоянно притягивал Вольфганга в особняк. Анри всегда действовал в свою выгоду. И Антонио не мог понять, в чем заключалась выгода сейчас? — Дай мне руку и постарайся не дергаться. Его тёплые пальцы берут запястье и мягко осматривают. Сальери чувствует прикосновения к ране, но они неощутимы. Наверное, он был все-таки под таблетками сильного обезболивающего. Потому что, ведь так не бывает? — Глубоко же она вонзила тебе клыки в руку, — изрек парень, изучая укус. — Я не решусь утверждать, но этой рукой ты вряд ли сможешь что-то делать неделю точно. Тебе придётся наносить антисептик каждый день, повязка необязательна — рана сухая. И сделай все прививки. Включая, вакцину от бешенства. Ты сам видел, какая Саманта агрессивная. Агрессия — это самый главный симптом, один из основных. — Что будет с собакой, если она больна бешенством? — спросил Антонио внезапно. — Она умрет. Сальери нахмурился. Эта новость его не обрадовала, потому что он прекрасно знал, как на это отреагирует Вольфганг. — Не переживай, я скажу Амадею, чтобы они тоже сделали прививки. Сэм будет в порядке. Благодаря тебе. — Я не сделал ничего, — ответил мужчина тихо. — Она сама нашла нас, и это из-за меня все получилось так, как получилось. — Тем не менее, Саманта сейчас дома, и Вольфганг безумно счастлив ее находке. Спасибо. Антонио отвернулся, явно смутившись. Анри точно заметил это, вот только показывать никак не спешил. Он закончил осматривать рану на руке и принялся за уродливые царапины на груди. Сальери был прав насчет того, что там останутся шрамы. Царапины были посажены глубоко и ярко. — Эти заживут быстрее, чем то, что на руке. Но шрамы останутся. Все таки сходи к врачу, Антонио. Я же просто самоучка. Это ведь не баловство, — Анри серьёзно посмотрел на него, но Сальери так и не повернулся. Только у двери он услышал, как его окликнули и едва слышно поблагодарили. Обезболивающее окончательно сняло всю боль, поэтому Антонио чувствовал себя полноценно хорошо. Он поднялся и сел на кровати, тут же встретившись взглядом с Самантой. Встретить ее здесь оказалось настоящей неожиданностью. Она зарычала и едва заметно махнула хвостом, выражая то ли враждебность, то ли дружелюбие. Собака лежала возле мягких кресел, сложив лапы перед собой и внимательно следила за ним. Пожалуй, сейчас было бы глупо отрицать то, что он боялся её. Рядом не было никого, кто мог бы остановить её, и при желании Саманта просто разорвет его на части; добьет. Ей ведь явно было мало того раза, она хотела ещё. В глазах её достаточно было уверенности. Он не знал, что она здесь делает. Он думал, что она будет с мальчиком после всего этого. Но предусмотрительная собака, наверное решила, что лучше будет охранять предмет угрозы, чем крутиться возле мальчишки круглые сутки; или же он просто отогнал её от себя, во что верилось с трудом, но все же. В машине он был очень недружелюбным с ней. Антонио сжал рукой простынь под пальцами, размышляя над ситуацией. Сэм внимательно следила за ним и предупреждающе рычала, на случай того, если человек решит напасть. Ей ужасно не терпелось закончить начатое, но она знала, что нельзя. Теперь точно нельзя — Вольфганг ужасно будет недоволен. Антонио выглядел плохо после встречи с ней. Она помнила его скулеж и отчаянные попытки держаться на ногах, когда они приехали сюда. Это ей не понравилось, потому что Саманта больше всего на свете хотела, чтобы этот человек страдал. И Вольфганг никогда не узнает, почему она так враждебна к нему, потому что есть вещи, которые только между Самантой и Антонио; которые никогда не выйдут в свет и не откроются миру. Она знала то, что не должна была знать, и была уверена в том, что если бы знал и ее мальчик, то точно не запретил бы ей убить Антонио. Он заслуживал сдохнуть. Жаль, Саманта не умела говорить. — На что уставилась? Хочешь разорвать меня на части, да? Паршивая тварь. Собака взрыкнула, но осталась на месте. Антонио умом понимал, что она не могла различать слов, но что-то ему подсказывало, что она понимает его; все ее поведение, все повадки говорили об этом. — Думаешь, я мудак? Может быть, но ты сама ничем не лучше. Я то не набрасываюсь на людей из-за того, что они мне не нравятся. Возможно, Саманта могла бы подискутировать с ним на эту тему, если бы была человеком. Антонио отчего-то казалось, что победителем из этой беседы он бы не вышел. — Пошла вон, — сказал он сквозь зубы, пытаясь не дрожать. Он боялся её, он ужасно боялся её. Панический страх собак у него не прошел, а теперь кажется и вовсе усугубился. Саманта смотрела ему в глаза с уверенностью и готовностью. Сальери даже не знал, что он будет делать, если она вдруг решит броситься на него. — Моцарт, забери свою собаку! Саманта вздрогнула, услышав имя своего хозяина. Она поднялась на лапы, когда со стороны двери послышались шаги и опустила хвост и уши, выражая смиренность. Мальчишка вошёл в комнату, остановившись в дверном проеме и свистнул. Саманта молча скрылась у него за спиной, не посмев колебаться. Антонио резко смутился, почувствовав, как Вольфганг смотрит на него. То ли от стыда, то ли из-за этих уродливых шрамов на груди. Ему захотелось тут же отвернуться и накинуть что-то на плечи; может быть, даже попросить мальчишку выйти. Но язык будто бы прилип к нёбу, а парень все никак не спешил уходить. Его привлекли эти уродливые царапины. Он стоял, будто бы в ступоре, рассматривая дело лап своей любимицы. Его бросало то в ужас, то в восхищение, потому что Антонио эти шрамы определенно очень шли. Но отрицать то, что это чудовищно он не мог. На груди две огромные рваные линии, которые шли до живота и прерывались на пупке. Плечи были украшены мелкими порезами, с обоих сторон, будто бы кто-то отчаянно скреб их ножом, пытаясь вскрыть кожу. Бока тоже блестели от порезов. Они были продолговатыми и уходили за спину некрасивыми полосами. Шея вся синюшная, словно от засосов. На ней все ещё сидел ошейник, местами потрепанный и стертый, но относительно целый. Видно было, что собака пыталась его разорвать, но потерпела неудачу. Кожаная гладь не скрывала следов от укусов, некоторых шипов не доставало. С правой стороны у горла тоже виднелось несколько ран от клыков. Мальчишка с трудом сдержал в себе желание поморщиться и отвернуться. Проверить в то, что это все была заслуга его собаки было сложно. Он знал насколько она была агрессивна, и что могла убить, но такое живодерство — это было за гранью его понимания. Будто бы Сэм специально терзала беззащитное тело с целью помучить. С невероятной жестокостью и ненавистью, каждый раз проводя когтями по коже с особым удовольствием. Жуть. Он моргнул несколько раз, только сейчас вспоминая о том, что он стоял посреди комнаты и неприкрыто пялился Антонио на грудь. Смущение тут же одолело его целиком, но вместе с ним, Вольфганг ощущал за собой вину. Сальери, кажется был смущенным тоже. — Как ты себя чувствуешь? — это был самый идиотский вопрос из всех, но спросить что-то нужно было. Тем более, что мальчишке действительно было интересно это. — Лучше, чем час назад, — ответил Антонио отстраненно. Он осмотрелся, думая, что можно было бы накинуть на себя, но как назло под рукой ничего не было. — Спасибо. — Я… мне так жаль. Не думал, что Сэм может так разозлиться, я не знаю, что на неё нашло. Его голос дрожал, срываясь от волнения. Антонио заметил, что он был совершенно искренним, и еще переживал так, будто бы был виноват во всем напрямую. Сальери было стыдно от того, что он знал, отчего Саманта на самом деле так разозлилась; а еще что он так и не решится рассказать об этом Вольфгангу когда-нибудь. Слишком трус, чтобы смотреть правде глаза так, как оно есть. — Это уже неважно. Забудь об этом. Вольфганг с ним категорически не согласен, поэтому, наверное, хочет извиниться ещё раз и еще, но Антонио его останавливает, думая, что хватит на сегодня неловкостей. Ему просто было невероятно противно от себя самого; потому что это он должен был извиняться, а не чертов мальчишка. Это все его вина, и даже Саманта, чёрт бы ее побрал, не виновата. — Сними с меня этот чертов ошейник, — чеканит Антонио, желая сменить тему. Его взгляд буровеет, неловкость с глаз исчезает, будто бы ее там и не было никогда. Он даже не знает, хочет ли на самом деле, чтобы эта полоска исчезла с его шеи. Собака все ещё здесь, и что-то ему подсказывало, что это была далеко не последняя стычка с ней. Стоит ли так рисковать? Но он скорее сдохнет, чем будет ходить в ошейнике, как псина. — Мне кажется, я тебе еще тогда дал понять, что я не сниму его. Или я как-то неясно выразился? Мне повторить? Хочешь? Антонио явственно слышит в этих словах угрозу, и он на себе проверять не хочет, что бы это значило. Вольфганг меняется на глазах так же стремительно, как и он. Может быть, Антонио и умел мастерски прятать все свои эмоции, то вот мальчишка таким умением не обладал. Он был настоящим. И смена настроения у него тоже была настоящей. Он улыбнулся, едва заметно ухмыльнувшись, и подошел ближе. У Сальери мурашки по телу прошлись от того, насколько сильно он сейчас походил на него самого. Пальцы коснулись гладкой поверхности ошейника, ощупали, и чувственно дёрнули на себя. Панель загорелась, очертания отпечатка пальца появились на экране, но Вольфганг лишь усмехнулся, не собираясь прикладывать туда своей руки. — Надо же, он все еще работает, — задумчиво протянул он, рассматривая экран, — даже после того, как Саманта пыталась его разорвать. Антонио забыл, наверное как дышать, потому что Моцарт находился слишком близко; а еще так властно сжимал пальцами кожаную полоску, держа его за ошейник. — Я говорил, что об него скорее пальцы можно себе сломать, чем он разорвется, — напомнил Сальери, недружелюбно ощерившись. — Саманта клыки не сломала, — сказал парнишка как бы невзначай. — Жаль. Я надеялся. Моцарт цокнул языком, и чужие пальцы тут же исчезли. Мальчишка отошел на несколько шагов, задумчиво о чем-то размышляя, а затем снова повернулся к своему мучителю. Или уже наоборот, это Вольфганг был мучителем Антонио? — Я сниму его, если ты хорошо попросишь меня. На коленях. Или… если нет, то я уйду, и на этом мы с тобой не договоримся. Лёгкость в его голосе поражала Сальери до глубины души. Вольфганг смотрел на него свысока, явно издеваясь, явно показывая, кто здесь главный. И главным, увы, был точно не Антонио. Он сжимает зубы до предела, собираясь послать чертового мальчишку подальше, но осекается. У него же, блять, просто нет выбора. Нет сраного выбора. Моцарт поставил его в тупик. Видно понимая это, он ухмыляется еще шире и довольно, словно кот, ждет. Знает же, что Сальери вряд ли откажется. А может быть, ему действительно проще будет ходить с ошейником всю свою жизнь, чем один раз позволить унизить себя таким образом? — Пошел ты нахуй, — рычит Сальери, и Моцарт ему усмехается. Да, видно все-таки проще. Ну, и хорошо. Вольфгангу ведь все равно. Он в любом случае получит униженного садиста. Ему все равно каким именно способом издеваться над ним. — Как хочешь, милый, — тянет довольно парень, не пряча своего довольства. — В конце концов, тебе так хорошо в нём. Будто бы ты послушная псина своего хозяина. Антонио знает, что нахальный мальчишка имеет в виду, и вся его выдержка трещит по швам. Хочется дать ему по лицу, хочется надеть на него такой же ошейник, и заставить стоять на коленях, опустив голову; хочется прижать его к стене и трахать, трахать, трахать, пока он не попросит прощения, пока он не признает, что был не прав; пока не признаёт, что это он послушная псина своего хозяина, которой он всегда был. Но вместо этого Антонио только сидит на месте, прекрасно зная, что если сделает в его сторону хоть что-то, то окажется опять прижатым к полу сумасшедшей собакой. Пусть ее не было рядом, он знал, что это лишь вопрос времени. Стоит мальчику только свистнуть, она примчится в ту же секунду. Его брала ярость и злость одновременно. Он даже не знал, что хуже. Вольфганг развернулся к двери, и Антонио явственно почувствовал, как его единственный шанс на избавление от этого рабского ошейника уходил в небытие. Ну, уж нет. — Стой, подожди, — его голос звучит ужасно тихо и жалко, но этого достаточно для того, чтобы Вольфганг услышал его и повернулся лицом. Улыбки на его лице уже не было, только неприкрытая издевка. Проклятье. Как же он… как же он был похож на самого Сальери. Несколько месяцев назад. Они будто бы в прошлом, в котором все наоборот. И это Антонио его несчастный пленник, который сделает все, что ему скажут. Какая ирония. — Да? — голос у парня хрипит от довольства, и Сальери не может этого не заметить. — Ты что-то хотел? — Я… блять, я попрошу, ясно? — сказать это гораздо сложнее, чем-то, как это выглядит у него в голове. Ноги подкашиваются, когда он встаёт с кровати; взгляд метается из стороны в сторону, сердце колотится сильнее обычного. Мальчишка закрывает дверь и становится в центр комнаты; смотрит выжидающе. Антонио шумно выдыхает, стараясь смотреть куда угодно, но только не в эти наглые глаза напротив. Он опускается на колени медленно, будто бы осторожничает; смотрит куда-то сквозь Вольфганга и почти не дышит. — Пожалуйста, сними эту дрянь с меня, — говорит он едва слышно, срываясь практически на шепот. Голос от этого звучит намного смиреннее, но его это мало волнует. — Громче, — жестко чеканит мальчишка, складывая руки у себя на груди. — Пожалуйста, — повторяет он, и все-таки заставляет себя поднять взгляд на Моцарта. — Слишком наигранно, — изрекает парень и подходит ближе. Его руки оказываются на шее садиста, и он сжимает всей пятернёй ремешок от ошейника, вздергивая его голову к верху. — Ты слишком бережёшь свою гордость, дорогой. Отпусти себя. Заставь меня поверить в то, что тебе действительно нужно, чтобы я сделал это. У Антонио мысли сбиваются в один большой ком, потому что этот мальчик ведет себя настолько властно, что… Черт. Его должно это злить, а не возбуждать. — Мне очень нужно, — садист шумно сглатывает, все еще чувствуя сильные руки, которые держали его за горло. — Пожалуйста, я прошу, сними его. Я так хочу, чтобы ты сделал это… Пожалуйста, Вольфганг. — Скажи, что ты умоляешь меня. — Я… — Антонио сглатывает подступивший к горлу ком, и пытается отвернуться, но властные пальцы возвращают его на место, больно сжимаясь на подбородке. Вольфганг смотрит без улыбки, его глаза приобретают все оттенки тьмы; взгляд пустой и жесткий, смотрит прямо в душу, заставляя слушаться. Антонио не может понять, почему его голос звучит так смиренно и жалко, но ничего с этим сделать не может. Он просит, как мальчишка, как послушная игрушка, щенок, сидящий у ног своего хозяина: — Я умоляю тебя. Вспышки возбуждения пронзают тело с невероятной силой. Он уже даже не помнит, зачем все это начал, чего именно он просил. Моцарт кладет руку ему на скулу и проводит пальцами вниз, приятно щекоча кожу. — Тебе так идёт роль жертвы, — говорит он тихо, снисходительно улыбается, другой рукой отпуская ошейник. — Ты очень красиво страдаешь. Жесткий удар обжигает правую скулу; мальчишка хватает его за горло, а потом снова бьет, еще и ещё. У Антонио кружится голова от боли, он жмурится, трусливо уворачиваясь, ожидая следующего удара, но все стихает. Его вновь дергают за ошейник, жесткая полоска впивается в кожу и ссадины ноют с новой силой. Пятерня пальцев держит крепко; Антонио чувствует хватку другой руки на затылке, и его грубо заставляют наклонить голову назад. Глаза сталкиваются с взглядом Вольфганга — жестким и мрачным, будто бы глаза палача, который будет мучить свою жертву еще не один час. Поцелуй во всем этом становится неожиданностью. Два больших пальца давят на челюсть, заставляя открыть рот; влажный язык скользит внутрь, руки оплетают шею. Он целовался так, что Антонио забывал дышать; он кусался и прикусывал язык, давая знать, что это он тут главный, что нужно подчиняться и делать так, как говорит он. Пятерня пальцев зарывается в волосы на затылке и Антонио чувствует, как их оттягивают, не спеша и властно. Голова кружится, щеки горят огнем, губы жжет от поцелуев. Когда все исчезает, Сальери только глубоко выдыхает и издает стон, похожий на скулеж разочарования. Вольфганг хлопает его по щеке и усмехается; румянец возбуждения не скрывается от его глаз. — Хороший мальчик, — Вольфганг гладит его по голове словно послушную псину. Антонио готов поклясться, что он не делал этого с такой интонацией, даже когда гладил Саманту. — Но ты же понимаешь, что этого недостаточно? Глаза у Моцарта, словно алмазы, многогранные и неприкосновенные. Он проводит одним пальцем под подбородком Сальери, цепляя ошейник и ссадины, но вопреки унизительным прикосновениям мужчина чувствует только желание и приятную дрожь в теле. В руках Вольфгангу точно не хватает плети или кнута. Антонио вспоминает, как сам делал так же, когда-то давно, и этот мальчишка смотрелся в подобной роли чертовски горячо. Он кивает, неосмотрительно, но осторожно. Гордость ноет где-то на грани сознания, но он ее не чувствует. — Тогда мы обговорим это в другой раз, сейчас слишком много свидетелей вокруг, — слова срываются с языка, как какой-то предсмертный приговор. Жесткие руки исчезают, холодящий взгляд тоже перестаёт жечь своей неприступностью, и мальчишка уверенно шелестит к выходу. Антонио хочет остановить его на полпути и броситься к ногам, умоляя остаться, но ему хватает самообладания, чтобы сжать кулаки до предела и просто тихо окликнуть его: — Вольфганг, подожди, — он мнётся на месте, не зная куда деть вспыхнувшее волнение, когда парнишка замирает возле двери, и ждет, не поворачиваясь. Антонио только сейчас возвращает голосу прежний оттенок и окрас, как раньше. — Ты не мог бы… поцеловать меня ещё один раз? Пожалуйста? Моцарт долго стоит на месте, словно раздумывая, словно взвешивая все за и против, и осознавая последствия. Он поворачивается размеренно, идет тихо, едва касаясь ногами пола, и оказавшись рядом, просто накрывает чужие губы своими, ухмыляясь сквозь поцелуй. Его движения намного мягче и тише; больше нет тех укусов, нет ноток властности и жесткости, нет сильной хватки за ошейник или волосы. Он даже не касается своего мучителя; игриво проводит языком по чужим губам, и отстраняется с блестящей в глазах хитринкой. — В другой раз, — говорит он уверенно, когда Антонио тянется ближе, и уверенно отталкивает чужие руки, цепляя царапины на правом запястье. Мужчина разочарованно вздыхает, но затем уверенно сжимает зубы, не позволяя себе ничего лишнего. — Спокойной ночи, Антонио. Я заберу с собой Саманту, не переживай. Надеюсь, за эту ночь не случится ничего существенного. Сальери знает, что в его словах сквозит намек, а еще он знает, что мальчишка наверняка заметил его полный желания взгляд. Чертов день, чертова собака и его хозяин.