Amadeo Pour Un Italiano

«Куда же я пойду, если мой единственный дом превратился в пепел?» Шум вечерней автострады частями вгрызался ему в уши, отрывая от реальности. Улюлюканье радио убаюкивало, мелодия приятными переливами ласкала сознание. Ночные огни отражались в окнах и слепили глаза. Он лежал неподвижно, свернувшись на сидении в непонятный кокон. Словно это могло спасти его от внешнего мира, защитить. Смытые пейзажи проносились перед глазами, но он не смотрел. Тело будто плыло в прострации, веки были ужасно тяжёлыми. Вольфганг чувствовал себя где-то не здесь. Будто бы тело существовало отдельно от разума, и он был далеко отсюда. Он лениво перебирал пальцами в воздухе, отстукивая ритм песни, витающей в салоне. Мелодия манила его, погружая в бездну невесомости. Всё вокруг было таким… ненастоящим? «Как же я узнаю, если единственная любовь, которую мне показывают, так изменчива?» Он моргнул, тряхнув головой, чтобы прислушаться к своим ощущениям. Ничего кроме пустоты и всепоглощающей усталости внутри не было. Тело немного ломило после потасовки, разум охватывала сонливость, но это было всё, что он ощущал. Все чувства просто остались на заднем дворе колледжа, когда он рыдал над телом Саманты, срывая голос. Саманта. Она мертва? Он зажмурился, тщетно пытаясь заставить собственные мысли заткнуться. Он совершенно не знал, что ему теперь делать. Саманта мертва и он остался один. Больше не будет радостного лая по утрам, агрессии и занятий на площадке. Теперь есть только он, его ментальные проблемы… и ничего? Стоит ли вообще жить, когда единственный луч света, тянущий его наружу из этого дерьма, теперь померк? «Как же я могу расти, если в лучшие года своей жизни я один?» Проклятье. Это не его мысли. «Один с тобой. И без тебя». — Можешь выключить, пожалуйста? — он вздохнул, закрывая глаза. Радио предательски зашипело, мелодия на середине оборвалась, но Вольфганг всё равно слышал её у себя в голове. Шум колес за окном нарастал. — Тебе лучше? Он вздохнул слишком шумно, пропустил воздух через ноздри, зажмурив глаза как от чего-то неприятного. В салоне было темно, очертания рядом сидящего человека были нечеткими. Из освещения только свет фонарей, который выхватывал его лицо из тьмы. Антонио напряженно сжимал обе руки на руле. Вид у него был растрепавшийся, неважный. Повязки на правой руке теперь не было, хотя Вольфганг отчетливо видел, как он неестественно изгибал её, будто бы ему было некомфортно. Очевидно, что рана ещё не до конца затянулась, но тогда почему он… неужели его так задело это сравнение с Куртом? — Думаешь, мне лучше? — эмоции бурлили внутри бешеным комом, но сил на то, чтобы их выплеснуть просто не было. — Я видел, как моя собака умерла. — Я говорил тебе миллион раз… — Антонио с усталостью вздохнул. Этот день безупречно сильно подкосил его. Стоит признать, что он давно не испытывал столько чувств сразу. Разве ублюдки умеют чувствовать? — Что? — Вольфганг внезапно стиснул кулаки, всё его тело дернулось, как от судороги. — Что она без сознания? Я всё видел. Хватит мне лгать. — Ты же слышал то, что сказал врач. Какой смысл мне лгать? — Возможно солгал не ты, а он, — Вольфганг сложил руки на груди. — Я видел её. Я перебирал её шерсть руками, я… — он зажмурился, — я звал её, но… она была уже мертва. Она… даже никак не реагировала. Совсем. Горечь подступила к горлу, тугим узлом сдавив артерии. Не нужно было ему поднимать эту тему. Зачем он спросил? Издевается. Амадей не мог выбросить из головы этот отрезок своей памяти. Кусок, который он хотел вырвать, как пожелтевшую страницу книги, разорвать на тысячу мелких частей. Сжечь. Саманта лежала неподвижной сломанной игрушкой на операционном столе. Вокруг было тихо, как в морге, вокруг всё было пропитано запахом крови. Шерсть так и осталась пестреть красным. Грудь между лапами выбрита, прежняя дыра зашита нитками. Крупные швы впиваются в кожу. В правой лапе торчит катетер. И глаза. Широко раскрытые глаза, смотрящие перед собой. Радужки блестели, переливаясь светом, как при жизни. Вольфганг никогда не сможет выбросить из головы эти глаза. Такие глаза бывали только у покойников. Широко смотрящие, но направленные в никуда. Уже ничего не видящие перед собой. Воспоминание раскрошилось на кусочки, рассыпавшись перед глазами. Вольфганг стиснул зубы до упора, вперившись взглядом в лобовое стекло. Дорога всё так же проносилась перед ним смытыми виражами. — Она умерла. Она ведь умерла? Скажи мне правду, Антонио. Я видел, я же видел, — он всхлипнул, обхватив себя руками. В салоне вдруг стало невыносимо холодно. Плечи озябли, тело била ужасная дрожь. — Это просто шок. Успокойся, Вольфганг, — Антонио пытался говорить мягко, но его самого нехило потряхивало. Мальчишка до одури пугал его, когда был таким. За весь этот чёртов день. Он просто не мог представить себе, что было внутри у человека, с которым он провел сегодня весь день. Трудно поверить, что это всё из-за собаки. Он знал, что горе способно сделать с человеком, насколько оно может всего тебя вывернуть наизнанку, но Антонио никогда не видел такого. Вольфганг был не в себе. Он то бездумно трясся, как осиновый лист, то смотрел перед собой стеклянными глазами, нашептывая что-то под нос. Он терял связь с реальностью, он нес абсолютнейший бред и задыхался от шока несколько раз за пару часов. Но самое главное, это то, что он был уверен на сто процентов, что видел мёртвую собаку. Антонио помнил его срывающийся, дрожащий голос, когда он просил ветеринара позволить ему увидеть собаку после операции. Как он судорожно сжимал пальцами край халата, как заглядывал в глаза раненой птицей, задыхаясь от истерики. Будто бы от этого зависела его жизнь. Саманта выглядела плохо, но даже Антонио видел, как её грудь вздымалась. Мальчишка не видел. Мальчишка тряс её, как тряпичную куклу, надломившимся голосом продолжая повторять одно единственное имя. Антонио думал, что от количества чувств охвативших его в тот миг, голова может просто взорваться. Он никогда не видел ничего подобного в своей жизни. — Операция была долгой, но верной. Сильное кровотечение остановлено, легкое не задето, пулю вытащили. Теперь всё зависит только от собаки, насколько её организм силен, чтобы справиться с этим. Мистер Кертсби сказал, что если она очнется после наркоза, то угрозы для жизни не будет, — он повторил практически слово в слово то, что сказал ему ветеринар после операции. Хотя мальчишка стоял рядом в это время, он ведь должен быть слышать. — Но я… — Хватит, — рык Антонио впился в сознание раскаленными путами. — Прекрати, ты ведешь себя ужасно. Его костяшки пальцев сжались на руле, взгляд рассвирепел. Раздражение крупными кругами заплясало перед глазами. Как же он достал его. Невыносимый мальчишка.Высадить бы его посреди магистрали и заставить тащиться до дома пешком. Внезапное злорадство охватило всё естество. Как же давно он не вел себя, как сука. Кто бы знал, как Антонио осточертело строить из себя хорошего парня. — Ты говоришь, как мой любимый папочка, — с сарказмом выплюнул парень, почти прорычав последнее слово. — В любом случае, мне плевать. Если тебе что-то не нравится, то катись на все четыре стороны, я тебя не звал, — Вольфганг недовольно фыркнул, всем своим видом выражая презрение. — С твоей помощью или без, Саманта всё равно умрет. Антонио хотелось закатить глаза с такой силой, чтобы они лопнули. — Почему ты так уверен в этом? — Думаешь, я идиот? Она потеряла много крови, пока мы добирались сюда, и пока ты пытался привести меня в гребаный порядок. Операция длилась практически шесть часов, а пуля раздробила бы ей все органы, я видел куда этот урод всадил ей снаряд, и знаешь что? Я знаю в этом толк. С такими повреждениями не выживают. Она умрет. И уж лучше я буду считать, что это произошло уже, чем стану кормить себя ложными надеждами, которые в конце концов раздербанят мне всю душу! — мальчишка шумно пропустил сквозь себя весь воздух и сжал зубы до противного скрежета. Как же сложно держать себя в руках, когда внутри тебя целая буря эмоций. Он глухо всхлипнул, зажмурив глаза и с силой ударил кулаком по бардачку. — К черту эту сраную жизнь. Я знаю, как это всё происходит: сначала тебе дают крохотную надежду на то, что всё будет хорошо, а потом тут же отбирают её, просто вырывая из рук, как конфету у ребёнка! И ты остаешься с дырой в груди вместо сердца! Ничего больше нет! Только пустота. И боль, пожирающая всё твое естество. Блять. Как же… как же больно. Они просто вырвали ему всю душу, отняв Саманту. Отняв у него всё, что только было. Это намного больнее всех порезов и ударов, которые со злости оставлял на нём Курт. Это больнее раздирающей боли в животе, в который только что попала пуля. Это больнее чего угодно в этом сраном мире. Неужели он сходит с ума? Как он может ставить собаку выше всего в своей жизни. Это же просто собака. Он не должен чувствовать этого всего. — У тебя ведь тоже были серьезные повреждения. И ты сейчас сидишь здесь. Антонио остановил машину на светофоре, и открыл окно, высунув наружу одну руку. Вечерний ветерок прошелся по телу, вызвав мурашки. Прохлада мигом взбодрила, но этого было мало. Антонио очень хотел закурить. — Что ты имеешь в виду? — мальчишка встряхнулся, утерев локтем слезы, но мужчина не смотрел на него. — Тебя ранили в живот, рана была серьезная, ты ведь сам говорил, помнишь? Сердце Вольфганга пропустило удар. — Готов поспорить, Франческо тоже понадобилось время, чтобы доставить тебя в особняк, пока ты просто истекал кровью. Знаешь, что он мне сказал после того, как провел операцию? — Антонио усмехнулся, без злобы, скорее иронично. — Он сказал мне, что если ты придешь в себя, то выживешь. То же, что сказал ветеринар, когда закончил оперировать Саманту. — И ты пришел в себя, — закончил мужчина, всё-таки сунув руку в карман джинс за пачкой сигарет. — Ты говорил, тебя вытащила какая-то неведомая херня, так может быть она вытащит и твою собаку? — в тишине ночи щелкнула зажигалка, слабая дымка потянулась от конца сигареты. — Просто невероятно, вас обоих ранили из огнестрельного — пусть место раны несколько отличается, — но это мелочи. Сам факт: сильное кровотечение, дыра в теле и пуля внутри. Ничего тебе не напоминает? — На что ты… намекаешь? Антонио сделал одну затяжку и выпустил клубок дыма в окно, поглядывая на светофор. — Скажи, тебе никогда ничего не казалось странным в этой собаке? Мальчишка недоуменно пожал плечами. — Что может быть странного? — Знаешь, я не верю в подобную хрень, но… — Антонио последний раз затянулся, и выбросив сигарету на асфальт, продолжил: — Вы слишком похожи, твоя собака и ты. Всё просто идентично… Глаза, взгляд, оттенок шерсти, которая вьется так же, как твои волосы. Возможно, со стороны это всё звучит абсурдно, но если заглянуть глубже… У вас ведь даже одинаковые ментальные проблемы. Вы вместе прошли неприятный опыт, у вас те же травмы. Саманта будто бы стала твоим отражением. Вольфганг от чего-то дернулся, услышав имя своей любимицы. Он откинулся на сидение и закрыл глаза, больше не смотря на своего собеседника, только слушая. Мысли путались, накладываясь одна на другую, перенапряженный мозг кипел. — Это просто совпадения, — устало выдохнул он, хотя на душе не было так спокойно после всего услышанного. Хоть и звучало это достаточно абсурдно, но где-то в глубине души, мальчишка понимал, что Антонио прав. Он взял Саманту, когда она была щенком — пусть и подросшим, однако это не отменяло того факта, что она была совсем юна. Как и он сам. Пускай собаки растут и развиваются быстрее людей, он почему-то был уверен, — сейчас она одного возраста с ним. Возраста душевного, а не привычного нам, который отсчитывает дни до смерти. Саманта рано повзрослела, отбросив ребячество и игривость, присущие щенкам в её возрасте. Они оба вынуждены были сражаться в таком юном возрасте, позабыв о том, кто они. Вольфганг впервые в свои шестнадцать сжимал в руках оружие, впервые он убивал и дрался, так же как и его собака — разрывала клыками и когтями артерии чужаков. Оправившись от ужаса и оставив преследователей позади, они оба столкнулись с ментальными проблемами, которые оставили свой след. Саманта была агрессивная и пугливая одновременно, как и её хозяин. Став старше, они оба обзавелись уверенностью, которая искрилась наперевес с яростью и агрессией. Но в то время, как Вольфганг ещё продолжал испытывать страх, Саманта напрочь глушила его рычанием и страшащим оскалом. Лучшая защита — это нападение, а если тебя будут бояться, значит и нападать не станут. Такого же принципа придерживался и мальчишка, однако в отличие от своей любимицы, его одолевали сильные перепады настроения, которые контролировать он не мог. В то время, когда Саманта постоянно скалила зубы, он метался от страха к агрессии и наоборот. Они оба недолюбливали чужаков и с подозрением относились к шумным компаниям на улице. В первое время контактировать с внешним миром было совсем сложно, но Саманта, как и её хозяин, научилась делить людей на «хороших» и «плохих». Но агрессия и подозрительность всё равно никуда не делись, очень скоро мальчишка понял, что его одолевают параноидальные мысли. Особенно, когда бывший преследователь в виде Антонио снова объявился. Возможно, ненависть к этому человеку досталась Саманте от Вольфганга, возможно она пришла к этому сама, но даже в этом их мысли совпали. Считалось, что от природы собака способна чувствовать настроение и эмоции своего хозяина, однако Саманта будто бы обладала модифицированной версией этой привилегии. Она всегда чувствовала и видела слишком многое. Раньше Вольфганг не замечал, что она была так похожа на него самого. Это было странно, но когда он что-то говорил ей, у него складывалось ощущение, что она его понимает. Некоторые вещи она решала сама, будто бы действительно умела думать. Если между ними существовала некая связь, то вполне возможно, что она умела мыслить и выстраивать логические цепочки, научившись этому от Вольфганга. Но это звучало слишком абсурдно, слишком невозможно. В конце концов, если они связаны, то Саманта могла получить своё ранение из-за того, что таким же образом был ранен и её хозяин. Вольфганг не мог объяснить этого, ведь звучало это, как полнейший бред. Это же просто совпадения, не иначе. Верно? — Может быть и так, — мягкий бархатный голос Антонио возник будто бы у него в голове. — А может быть и нет. Меня всегда настораживала эта собака. Когда ты смотришь на нее, у тебя тут же возникает чувство, будто бы тебя анализируют. Будто бы не собачьи, а человеческие глаза изучают тебя. В конце концов… она всегда отличалась небывалой сообразительностью. Слишком умная для того, чтобы быть животным. Вольфганг молчал. — Ты всерьез думаешь, что она могла жить на улице две недели, а потом внезапно вынюхать кого-то, кто мог бы привести её к дому? Это чересчур спланированный ход. Да и к тому же, на улице под сотню опасностей, которые могут поджидать домашнюю собаку. — Она не домашняя, — наконец возразил Вольфганг, взяв себя руки после наплыва сомнительных мыслей. — И она хорошо знает, как вести себя с опасностью. Она умеет атаковать и оставаться бесшумной. Этому она научилась от наемников Курта. После того леса любая улица будет казаться детской площадкой, — он накрыл лицо руками и медленно провел ими вниз до подбородка. — Хватит об этом, я чертовски устал. Антонио понимающе кивнул, хотя эта тема ещё долго не отпустит его. Эта собака была чем-то неземным. Он всё ещё помнил её глаза, поддетые слишком человеческой ненавистью, когда она нашла их с Альбертом на другом конце Вены. Но это пустяки, гораздо интереснее было то, как она смогла выследить их от светофора до заправки, где они её оставили. Антонио готов был поклясться, что позади мерседеса никого не было. Взять след в такой среде просто невозможно для собаки, потому что машинное топливо пахнет одинаково, на дороге невозможно идентифицировать какой-то определенный запах. Даже если она знала его слишком хорошо. Могла ли она запомнить машину? Номер? Боги, это звучит, как полная ахинея, собаки не умеют читать. Антонио тронулся с места, завидев зеленый свет светофора. Кажется, пробка впереди наконец рассосалась. Ну, и трудный же выдался сегодня денек. В конце концов… возможно, Саманта могла выследить мерседес из более укромного места, к примеру, если сойти с дороги, можно запросто слиться с прохожими на обочине. Но даже так, нужно бежать максимально быстро и успевать выхватывать глазами нужный автомобиль из общего потока. Для этого нужно… искать глазами, не носом, что само собой для собаки было абсурдно. Как она могла запомнить один единственный мерседес среди огромного количества других машин? Это порой даже для человека бывает сложным. Разве что только она… — Антонио, держи руль! — тонкий крик слепого ужаса всколыхнул сознание, прервав весь поток мыслей. Он широко распахнул глаза, будто бы очнувшись от глубокого сна, глаза вперились в дорогу. Прямо навстречу им несся внедорожник. — Чёрт! Антонио круто развернул руль, перед глазами блеснули фары. Машину сильно тряхнуло в районе бампера, но она выстояла. Внедорожник проскочил мимо, вильнув хвостом и понесся прочь. Мальчишка рядом закричал от ужаса, в уши острыми иглами вонзился визг шин, всё вокруг завертелось, как в водовороте. Антонио ударил по тормозам, но было поздно, впереди что-то неприветливо блеснуло. Раздался удар. Дорожная шумиха перемешалась вместе с криком мальчишки, превратившись в какофонию. Кто-то въехал в них справа, задев переднее крыло. Машину понесло в сторону, раздался свист тормозов, и она вылетела на обочину. Прижавшись к бордюру, они проехали так ещё несколько метров, после чего мерседес задел стеклянную вывеску, и наконец остановился. Весь салон тряхнуло, лобовое стекло пошло трещинами, в кое каких местах посыпались осколки. Вольфганг закрыл глаза и накрыл голову руками, вжавшись в сидение. Всё вокруг стихло. Не теряя времени, Антонио заглушил двигатель и тут же бросился к пассажирскому сидению. Мальчишка сидел сгорбленной фигурой, на правой щеке кожа счесана, кое где была кровь. Руки с большими синяками и подтеками, — кажется весь удар пришелся на них, когда он накрыл голову от удара. На теле никаких повреждений видно не было, по крайней мере Антонио ничего не увидел в тусклом свете, попадающим через лобовое окно мерседеса. Он тронул Вольфганга за плечо. — Чёрт… ты цел? Эй… — Да… — неуверенно протянул Моцарт, потерев друг о друга ладошки. — Что на тебя нашло, чёрт возьми? Ты едва не убил нас. Он чувствовал раздражение под толстым слоем шока, в противовес тому, что всё тело ломит. Определить было ли это что-то серьезное, он однако не сумел. Голова кружилась, став ужасно тяжелой. Звуки доносились приглушенно, будто бы он был под водой. Щеку жгло, костяшки на руках ныли, на коже виднелись царапины, которые в некоторых местах тоже кровоточили. Всё тело ощущалось неподвижным грузом. — Я не знаю, — выдохнул Антонио. Он провел пальцами по волосам и пригладил их. Руки у него дрожали. — Прости, не знаю, что со мной. Слишком много событий за один день. Ты точно в порядке? Он повернулся к нему лицом, и только сейчас Вольфганг заметил глаза, в которых плескалось беспокойство вместе с усталостью. Антонио в любом случае выглядел получше его самого — удар практически обошел его стороной, впрочем обвинить его в этом он не мог. — Забудь, — все колкие фразы разом себя исчерпали. Антонио был виноват, однако выглядел, как побитый щенок. Его глаза отчётливо светились усталостью, что было вполне нормально после того, что сегодня произошло. Вольфганг решил не доставать его обвинениями. В конце концов, любой на его месте мог бы забыться, если бы пережил такой сгусток событий за день. Они живы, и на этом хорошо. Всё могло закончиться куда хуже, если бы Сальери не вывернул руль и не съехал с дороги. Вольфганг откинулся на спинку сидения и с облегчением выдохнул. В голове всё ещё шумело, а в висках пульсировало. На улице уже собралась небольшая толпа, несколько людей фотографировали место аварии на телефон, кто-то просто смотрел, украдкой или в открытую, кто-то ходил мимо, цокая языком. Помимо них на дороге стоял ещё один покореженный джип. У него был помят край переднего бампера, на покрышке имелось пара царапин, но в целом — выглядел он неплохо, чего не скажешь наверное о машине Антонио. Впрочем, изнутри Вольфганг всё равно не мог судить о её сохранности. Осмотрев ещё раз ситуацию на дороге, он испугался, что они могли кого-то сбить. Вскочив на ноги насколько позволял тесный салон мерседеса, он придвинулся к окну. Тело пронзило острой болью, заставив сжать зубы до упора. Ничего, он бывал в ситуациях и похуже. Не время скулить. Место пешеходного тротуара на обочине пустовало. Был задет фонарный столб, яркая вывеска накренилась, стеклянная гладь пошла трещинами. На асфальте лежали осколки, на дороге виднелся продолговатый след от шин. Раненных поблизости не наблюдалось, все люди в основном являлись просто очевидцами аварии. Антонио раздраженно оглядел собравшихся гневным взглядом, в голове прикидывая сколько шума навлечет этот инцидент. Чёрт, мало ему было той ситуации с собакой на заправке. Он зазвенел ключами, проворачивая их в зажигании. — Что теперь будет? — бездумно поинтересовался мальчишка, не отрывая глаз от окна. Оно было потрескавшееся, с мелкими трещинами и разводами. Тонированная пленка лопнула и разошлась в разные стороны, но сквозь неё всё ещё было видно происходящее. — Ничего хорошего, — мрачно отозвался мужчина, возводя мотор в действие. — Кто-то уже наверняка вызвал полицию, а значит нам здесь делать нечего. Они собьют спесь с этого места, вместе с проклятыми журналюгами, чёрт бы их побрал. Мальчишка увидел, как хозяин подбитого джипа, до этого говоривший с кем-то по телефону, встал и направился прямиком к ним, выкрикивая ругательства. Антонио прибавил газу и они тут же понеслись прочь по ночной магистрали. — Тебя серьезно волнует только пресса? — Вольфганг и вправду удивился. Теперь он откинулся назад на кресло и снова провожал взглядом проносящиеся мимо пейзажи. — У тебя ведь могут быть проблемы из-за этого инцидента. Да и ты… не хочешь выплатить тому водиле компенсацию, чтобы он держал рот на замке? — Ещё чего, — огрызнулся Антонио, — этот ушлепок сам вписался мне в правое крыло, к тому же всё обошлось практически без жертв. Не о чем переживать. Конечно, он сможет урегулировать конфликт с органами с помощью денег. Это не составит особого труда, как и обычно. Впрочем, даже если и нет, то он просто оплатит штраф и на этом всё закончится. Отнять права, они просто не посмеют, а публичного скандала никто не хочет. Гораздо труднее будет заткнуть рот журналистам и случайным очевидцам. Как же он устал от этой светской жизни. Хоть и появляться во внешнем мире он перестал довольно давно, для журналистов это был лишь повод распустить новые слухи. Антонио ненавидел слухи. Эти стервятники готовы были ночевать под окнами его собственного дома, лишь бы добыть скандальную информацию. Он вздохнул и положил одну руку на раму открытого окна. Кажется, ему снова нужен никотиновый наркотик, вот только останавливаться для этого он не будет. Мальчишка выглядел куда спокойнее его самого. Переживать из-за этой стычки ему не было смысла — за рулем был не он, да и грязные слухи в его случае никто пускать не станет. Он то всего лишь мальчишка из провинции, кому до него есть дело? Вольфганг теперь даже не знал, хочет ли он во всё это. У славы были две стороны медали, впрочем как и у всего в этом мире. Просто зачастую мы замечаем только одну сторону, которую хотим видеть. Другая же остается скрыта от нашего взора. Он размял кисти рук, потянулся, пытаясь привыкнуть к боли, которая, кажется теперь стала неотъемлемой частью его жизни. Голова всё ещё кружилась, но теперь это ощущалось не так сильно. Гораздо больше его радовало то, что из-за всей этой суматохи он перестал думать о Саманте. Впереди показался ещё один светофор. — Остановишься где-то поблизости, не доезжая до моего дома, ладно? Не хочу, чтобы Франческо видел нас вместе или что-то вроде того. — Разве Франческо у нас бывает дома? — Антонио не сдержал издевательского смешка, вспомнив о брате. Как же давно он не видел его? — Бывает, хоть и не так часто, как хотелось бы, — в голосе парнишки прозвучала грусть, которую он не сумел скрыть. — Впрочем, я не знаю наверняка. У него очень непредсказуемый график, но рисковать я не хочу. — Ты скучаешь по нему? — всерьез спросил Антонио. Эта легкая грустинка в его голосе всколыхнула старые раны, хоть он уже и не так часто вспоминал о брате. И всё же… не так просто забыть человека, который был всем твоим миром доблестную половину жизни. — Да. Мужчина склонил голову набок. Он хотел промолчать, но слова сами вырвались против его воли. Совсем тихо и невнятно он прошептал сам себе: — В этом весь ты, Франческо. Сначала обещаешь, что всегда будешь рядом, а потом просто исчезаешь из жизни. Вольфганг его не услышал. **** Машина остановилась перед въездом во двор, под широким раскидистым деревом. Вольфганг хотел бы выйти раньше, но понимал, что вряд ли сумеет дойти в одиночку. Травмы у него были несерьезные, но после шоковое состояние, стресс, головокружение и недомогание давали о себе знать. Если бы у него была Саманта, он мог бы опираться о неё, создавая себе поддержку. Но её не было. Он поджал губы, и толкнул дверцу машины наружу. Внутри тут же загорелся свет, в лицо ударил приятный вечерний ветерок. Только сейчас при свете мальчишка увидел, какой на самом деле кавардак творился в салоне после аварии. Бардачок открыт, мелкие вещи, судя по всему, выпавшие оттуда из-за удара, рассыпались по полу. Мелочь, какие-то бумаги, квитанции. Крошечная игрушка в виде слоненка, обертки из-под конфет, нашлись даже игральные кости. Хм, интересно Антонио когда нибудь играл или это просто сувенир? Заерзав на сидении, мальчишка потянулся, чтобы собрать всё на место, но Антонио остановил его, махнув рукой: — Забудь, я уберу. Там могут быть осколки, порежешься ещё. Вольфганг фыркнул, однако подумал, что Антонио вряд ли возьмется за такое грязное дело. Попросит Альберта или ещё кого, а вот забота проскользнувшая в голосе ему понравилась. Он улыбнулся про себя и встал, держась за дверь. Силы свои он конечно переоценил, потому что тут же споткнулся, и едва не вписался носом в треснувшее окно. Устояв на ногах, мальчишка опустил голову вниз — под ногами что-то лежало. — Ты в порядке? — Антонио немного нагнулся, чтобы получше рассмотреть Вольфганга, который уже выбрался из машины и присел на корточки возле салона. — Может тебе всё же помочь? Мальчишка проигнорировал его, увлеченно рассматривая что-то на дне салона. Прямо у двери лежала продолговатая черная папка, закрытая на резинку. В целом ничего особенного в ней не было, но Вольфганг всё равно решил поднять её. Наверное, эта вещь тоже выпала из бардачка, но при осмотре он её не заметил. — Что это такое? — спросил он, развернув предмет лицевой стороной, чтобы Антонио смог увидеть его. Папка была толстая и видно, что содержимое в ней явно превышает тот размер, на который она была рассчитана. Бумаги торчали из разных углов, резинка в качестве фиксатора сползала. Вольфганг не знал, что его так зацепило в ней, однако увидев реакцию Антонио, его глаза тут же загорелись интересом. — Это… — итальянец замялся с ответом, глаза его потускнели. Вольфганг склонил голову в ожидании, но Антонио так ему и не ответил. Несколько секунд помолчав, он вздохнул, будто бы признавая своё поражение, после чего всё же заговорил: — Это папка со всеми моими набросками. Ты… помнишь, ты говорил тогда на крыше о той сделке с вопросами? Ты просил меня показать наброски и ответить на один твой вопрос, взамен ты собирался снять с меня ошейник, — Антонио сглотнул, только сейчас вспоминая, что у него действительно всё ещё был этот ошейник. Странно… за это время он так привык к нему, что уже не обращал внимания. — Утром я искал тебя именно для этого. Вольфганг выслушал его внимательно и не перебивая. Хм, значит Антонио не следил за ним, как обычно, а собирался встретиться ради сделки? Это радовало, но как бы там ни было, в любом случае, это спасло жизнь Саманте, — а спасло ли? — если бы Антонио не оказался возле колледжа утром, всё сложилось бы иначе. — Вот как, — мальчишка развернул папку к себе и повертел её в руках, рассматривая. — Тогда я могу взять её? Сальери казалось бы скрипнул зубами, но в ответ неуверенно кивнул. Вольфганг отчетливо прочитал в его взгляде смущение. И от чего он так боялся показывать свои черновики кому либо? В этом же нет ничего смертельного, да и Антонио не был похож на человека, который страдает заниженной самооценкой. Тем не менее, всякий раз, когда мальчишка норовил посмотреть в его ноты, он прятал их и отзывался агрессивностью. Именно поэтому интерес к его творчеству только рос с каждым днем. Ему безумно хотелось посмотреть что там. — Ладно, спасибо, что подвез, — безучастно сказал Амадей, прижав папку к груди. — И спасибо… за Саманту. В груди что-то кольнуло, он зажмурил глаза и тут же захлопнул дверь. Не думай о ней. «Операция была долгой, но верной. Сильное кровотечение остановлено, легкое не задето, пулю вытащили. Теперь всё зависит только от собаки, насколько её организм силен, чтобы справиться с этим. Мистер Кертсби сказал, что если она очнется после наркоза, то угрозы для жизни не будет». Всё будет в порядке. Верно? Саманта сильная. Она справится. Он отвернулся, краем глаза заметив, как Антонио сдает назад и разворачивает машину. В глаза ему бросился покореженный бампер мерседеса и мальчишка про себя улыбнулся. Во сколько же обойдется ремонт таких повреждений? Одна фара разбита, окна треснувшие, тонированная пленка лопнула и некрасиво расползлась в разные стороны. Покрышка на дверях с яркими царапинами, вмятина от удара была видна даже отсюда. Но впрочем это явно не его заботы. Квартира, темная и угрюмая, встретила его не слишком радушно. Бросив ключи на тумбу, мальчишка снял обувь и с усталостью подумал о том, что ему нужен душ. Папку с набросками он оставил на маленьком столике в коридоре, решив, что разберется с этим завтра. Интерес, конечно раздирал его, но усталость была сильнее. Внутри было тихо, шаги отбивались от стен, паркет скрипел. Будто бы здесь уже точно давно никто не живет. Не хватало только жутковатого эхо на малейший звук, впрочем это место и без того вызывало не самые приятные ощущения. Особняк Антонио и то казался живее и приветливее. Возможно, ему не стоило возвращаться сюда. Остался бы на улице, вечерние огни и шум автострады всегда успокаивали его. Ему нужно было место, которое он мог бы назвать домом, но эта квартира вряд ли являлась им. Как и что либо в этом городе. У него не было дома. Лишь места, в которых он временно решил остаться. Свернув за угол, он услышал странный шуршащий звук и резко остановился. Из глубины квартиры раздался шорох, и это его насторожило. Гулкие шаги разносились по всему коридору и приближались. Снова галлюцинации? — Где ты был так долго? Мальчишка вздрогнул, голоса ему ещё не мерещились. Он отступил назад, зажав правый кулак так, будто бы в нём было оружие. Тело пробило сильной дрожью, глаза прищурились. Тень напротив гостиной ожила и дернулась, но вопреки ожиданиям чего-то ужасного, из неё вышел человек. — Бог мой, только посмотри на себя, — сказал он голосом, полным осуждения, — что с твоим внешним видом? — Франческо, — с облегчением выдохнул парнишка. — Я не знал, что ты дома. Он натянуто улыбнулся, нахлынувшая тревога вмиг отступила. Странно, когда он заходил в дом, окна на его этаже не горели. И лишь взглянув на своего приятеля повнимательнее, он сообразил: Франческо наверное пришел после смены и отдыхал. Сонные глаза и растрепанный внешний вид говорили сами за себя. Должно быть, Вольфганг разбудил его. — Я жду ответов, — угрюмо заявил мужчина, сложив руки на груди. — и где Саманта? Вот тут мальчишка застопорился, улыбка с его лица исчезла. Нужно было что-то ответить. — Я… — он замялся, нервно сглотнул, пытаясь подобрать внушительную отмазку. Нельзя говорить правду Франческо, просто нельзя. — Я оставил её у Анри. О, нет. Боже, что ты несешь? Франческо уставился на него взглядом, полным недоверия. — Это правда, я клянусь! — возмущенно воскликнул мальчишка. — Мне нужно завтра на занятие пораньше. Сам знаешь, дрессировочная площадка не очень-то близко к дому, поэтому я попросил Анри встретить меня с Самантой уже там. Ему гораздо ближе, и они будут там уже к восьми, а я смогу подъехать на автобусе. С Сэм я бы гораздо дольше добирался пешком, в транспорт с собаками не берут. Сегодня я опоздал между прочим. Он не знал наверняка, почему так отчаянно хотел соврать, но что-то подсказывало, что так будет гораздо безопаснее. Даже несмотря на то, что он доверял Франческо больше, чем кому либо в своей жизни. Возможно, по той же причине он так и не рассказал ничего Антонио. Без лишних вопросов и препирательств будет гораздо легче разобраться со всем. А разбираться наверняка придется. Хоть свидетелей самой перестрелки не было, мальчишка был уверен, что его рыдания были слышны на всю улицу, тем более, Антонио говорил, что он кричал. Да и окровавленного ретривера сложно не заметить, как и кровь на заднем дворе. Кто-то наверняка видел. Должен был видеть. Так просто не удастся замять этот конфликт, придётся отчитываться перед Директором, который несомненно завтра захочет поговорить в своём кабинете. Кажется, теперь Вольфганг понимал, почему Антонио так ненавидел журналистов. Вот только ему было всё равно легче, потому что он всего лишь мальчишка. Его личность не будут обсуждать в высших кругах. Зачем он вообще кому-то сдался? В конце концов, бояться в любом случае нечего, он ведь ничего не сделал. Бояться нужно тем ублюдкам. — Ладно, ладно. Верю. Просто непривычно слышать о том, что ты оставил где-то Саманту. Да и видеть тоже. Обычно вы неразлучны. Амадей пытался не показывать насколько глубоко в груди у него кольнуло этими словами. Вот именно, что они были неразлучны. Жаль только, грёбаный мир этого не понимал. А сейчас Саманта лежала с дырой в груди в той чертовой клинике. Мерзость. — У тебя всё хорошо? — ласково поинтересовался голос Франческо. Вольфганг вздохнул, краем глаза он заметил, как его приятель тянется пальцами к выключателю на стене. Паника захлестнула с новой силой, не давая ровно вдохнуть. Свет. Если Франческо включит свет, то увидит помятый, растрепавшийся вид парнишки, и ложь в этот раз его не спасет. До этого они говорили в полумраке комнаты, который удачно скрывал синяки, ссадины и грязь на лице. Одежду, разорванную, местами совсем грязную, с кровавыми пятнами кое-где. Вольфганг судорожно прикинул, какой его ждёт скандал при случае. Решать нужно было быстро, поэтому он, не думая, выставил руки вперёд, и произнёс: — Подожди, не включай свет! — голос у него сорвался на крик, и едва заметные панические нотки заставили Франческо остановиться, с удивлением воззрившись на парня. — Я… просто… глаза. Я был на улице слишком долго и глаза привыкли к темноте. Я всё равно собирался в душ. Он быстро юркнул между проёмами и буквально влетел в ванную комнату, надёжно заперев дверь. Да, возможно такое поведение было не совсем целесообразным, но зато Франческо точно не увидит того, что наведёт его на совсем ненужные мысли. — Ты меня пугаешь, — выдохнул мужчина, и судя по звукам с той стороны двери, всё же включил свет в прихожей. — Ведёшь себя странно. Очень странно. Нужно же было придумать такую глупую отмазку. Глаза привыкли к темноте! Но ведь в ванной всё равно придётся включить свет, чтобы принять душ! Моцарт, ты просто идиот. — Всё в порядке, — как ни в чем ни бывало ответил мальчишка, наспех избавляясь от грязной одежды. Как же хотелось смыть весь сегодняшний день с себя целиком. Чтобы больше ничего о нём не напоминало. Ничего. — Ты можешь идти отдыхать, уже ведь поздно. Тебе всё равно завтра выходить на работу. Он выговорил это с какой-то болью, но впрочем Франческо этого не услышал. Вольфганг снял всю одежду и бездумно начал рассматривать себя в зеркале. Вид у него был ужасный. Тело выглядело так, будто бы его пропустили через мясорубку или того хуже. Синяки и кровоподтёки были буквально везде. Лицо грязное от пыли, выглядело осунувшимся, нижняя губа разбита. На скуле виднелись порезы осколками, которые остались после аварии. Вольфганг не помнил, чтобы он выглядел так плохо со времен своего заключения. Курт избивал его до полусмерти, чем только придется. Следы на теле иногда не сходили по нескольку недель, передвигаться было больно. Хотя это было мелочью, по сравнению со всем, что с ним делали. Некоторые синяки у Моцарта остались даже после трех месяцев того ада. Или правильно было бы называть их уже шрамами? Как клеймо у животного. Хватит. Думать. Ты делаешь только хуже, неужели ты не понимаешь? С досадой Моцарт включил воду в душе и нырнул под прохладные капли. — Я подожду, пока ты выйдешь. Мне нужно поговорить с тобой, — голос Франческо стал тише, хотя может это просто плеск воды заглушал его. Мальчишка подставил голову под крупные струи, стараясь не думать, о чём всё же хотел с ним поговорить мужчина. Разговоры он не любил. За разговорами всегда скрывалось что-то неприятное. По крайней мере, так было в его жизни точно. О чём же он хотел поговорить? Неужто узнал в какое дерьмо на этот раз влез мальчишка? Нет, он не мог, просто не мог. Разве что только… нет, Антонио бы точно хватило мозгов держать язык за зубами, к тому же, они расстались буквально пятнадцать минут назад. Он бы просто не успел. Герр Леманн, — директор, — если и узнал обо всём, — а он непременно узнал, — то вряд ли пытался бы в первую очередь дозвониться до Франческо. Фактически, о нём вообще никто не знал, как и о том, что мальчишка жил вместе с ним. А уж номера бывшего телохранителя у него и подавно не было. Это точно что-то другое. Но что? — Это не может подождать до утра? — крикнул Вольфганг, пытаясь перекричать шумящую воду. — Боюсь, что нет. Это уже серьезно насторожило, но подавать вида он не стал. Неужели этот день может стать ещё хуже? Как будто ему мало было той потасовки на заднем дворе. Как будто мало было смерти лучшего друга, а ещё той аварии после. Такое ощущение, что этот мир просто пытался выбить его из жизни. Получалось у него, к слову, более, чем удачно. Мальчишка вздохнул, выключил воду и отряхнул волосы от влажных капель. Выглядел он уже куда лучше, но ссадины на лице и пострадавшая скула всё равно выдавали его. Плевать. Он сделал всё, что мог. Обтеревшись полотенцем, он снял с крючка банный халат и накинул его на себя. Можно было бы просто завязать полотенце на бедра, но он до одури не любил показываться обнажённым перед кем-то. Теперь точно нет, не после всего, что было. Хоть Франческо был последним, кто мог бы посмотреть на него в принципе. — Я слушаю, — стараясь не выдавать нервозности, сказал Моцарт, едва выйдя из душа. Он повернул голову к двери, сделав вид, что стряхивает воду с волос, чтобы Франческо не смотрел на его пострадавшее лицо. Он и не смотрел. Его глаза были поддеты то ли смущением, то ли виной. Мальчишка заметил, что он избегал смотреть в глаза. — Мне нужно уехать, — выпалил он на одном дыхании и резко поднял глаза. — Ты… только не психуй. Пожалуйста. Я знаю, ты хочешь, чтобы я больше проводил времени дома. Но… — На сколько? — молча переспросил мальчишка, голос его был холоднее стали. — Что? — На сколько, — повторил он более спокойно, впрочем нахлынувшие эмоции было не так просто скрыть, — ты уедешь? Франческо замялся, явно медля с ответом. Но наконец он сказал: — Это как командировка, только… только дольше. — На сколько? — Чуть больше месяца. Но это не точно! Всё может закончиться гораздо быстрее! — Ты смеёшься, что-ли? — мальчишка смотрел ему прямо в глаза. — Месяц. Я… я же с ума сойду, черт побери. Зачем. Зачем ты уезжаешь? Неужели я настолько тебе надоел? Может быть, я тебя стесняю? Тебе не хватает денег? Или… что? Что? — Вольфганг… — Нет! Молчи! — резко выпалил парень, зрачки у него расширились от гнева. Впрочем, имел ли он права вообще сердиться на Франческо? Тот всё для него делал, но по сути не являлся для него даже родственником. Без его помощи, Вольфганг давно бы уже погиб. Но злость острыми искрами впивалась в сознание, не давая мыслить. Он просто не мог молчать, этот поток лился из него, как ливень из грозовой тучи. — Ты постоянно сидишь на этой чёртовой работе! Почему? Ты ведь можешь работать где-то в другом месте. В месте, которое не будет отнимать столько твоего времени. Ты ведь и сам не в восторге, я знаю. У тебя на лице написано каждый раз, когда ты возвращаешься домой. — Послушай, это важно, — начал было мужчина, выставив руки в примирительном жесте. Он догадывался, что этот разговор лёгким для Вольфганга не окажется, но, как оказалось, совершенно не был готов к этому. — Я просто хочу, чтобы у тебя было достаточно денег. Тебе ведь становится хуже. Я знаю, как ты плохо спишь. Как боишься выйти на улицу без таблеток. Если ты будешь заниматься со своим психотерапевтом больше, тебе станет лучше. Я просто хочу, чтобы у тебя было всё, что нужно. Чтобы ты чувствовал себя комфортно. — Да насрать мне на психотерапевта и таблетки! Хочешь, чтобы мне стало лучше? Просто начни оставаться дома! Мне одиноко, черт побери, и всего. Я боюсь оставаться здесь на ночь, здесь так темно и страшно, боги, ты просто не можешь себе представить. У меня… у меня же нет никого кроме тебя. Мне не нужны твои деньги, Франческо, мне хватает того, что пересылает мне отец, а если нужно будет, я сам начну работать. Перестань вести себя… так. Ты не мой отец, ты ничего мне не должен. Я сам могу позаботиться о себе. — Вольфганг… Парень всхлипнул, подошёл ближе и обхватил Франческо руками за плечи. — Не уезжай. Пожалуйста, я прошу тебя. Ты… нужен мне здесь. — Я… я не могу. — Ну, и плевать! — мальчишка резко отпрянул от него, отшатнулся на несколько шагов и пошел прочь. — Иди куда хочешь, черт бы тебя побрал. Мне плевать. Плевать. Плевать, слышишь меня?! Он дошел до своей комнаты и буквально влетел в неё, плотно закрывая дверь на засов. Руки дрожали, отдаваясь вибрациями по всему телу. Дышать было трудно, истерика подступала к горлу. Он съехал по двери вниз на пол, и прижался к ней спиной. К чёрту… весь этот мир. Ему вообще никто не нужен. Никто. Сам разберётся, подумаешь. Он ведь всегда был один. Один против целого мира. Всхлипы заполнили комнату, но он плотно сжал зубы, не позволяя себе рыдать во весь голос. Хватит уже, нарыдался за сегодня. Может быть, зря он так погорячился. Франческо не виноват ни в чём, но неужели… неужели он не может понять, что всё, что ему нужно, это хотя бы небольшая компания на вечер? У него ведь совершенно никого не было кроме собаки. А теперь даже и её отобрали. Они отобрали у него всё.