Волнующий миг, сладкий миг — свершилась детская мечта, Что мы с тобой в мире одни — лишь ты и я, и темнота. Мне хочется плакать и петь, и быть с тобой, во тьме с тобой. А если вдруг явится смерть, то пусть ее зовут любовь. Я столько лет тебя ждала, что мне уже не страшно. ©Король и Шут, «Признание Ловетт»
Рука Мастера не дрогнула, и вот уже через секунду алый фонтан ударил в потолок. Клиент издавал свои последние хрипы, тело поддалось предсмертным судорогам. Суини не смотрел на это, он уже изрядно налюбовался подобным «спектаклем». Каждый раз один и тот же сюжет, те же реплики, одинаковая концовка. Нажатие на педаль — тело летит вниз. Вот только актёры всегда разные. У двери раздались знакомые шаги. Он выучил их наизусть. Каждый раз стук этих каблуков резал слух цирюльника, словно ножичком по стеклу. И дело вовсе не в каблуках, не в звуке. Дело в женщине. Эта женщина не пробуждала в нём желания жить и дышать, что являлось главной обязанностью любой женщины. Да, именно. Женщины — это те, кто не дают погибнуть мужчинам. Кто всякий раз вселяют в них желание жить, творить и улучшать мир. Но, если задуматься, эта женщина сделала все наоборот. Именно она сделала из Суини того, кто он сейчас есть. И лишь мы знаем, к чему это может привести. — Мистер Ти, к Вам можно? — спросил тот голос, что парикмахер мечтал бы не слышать. Эта хрипца, которая так не идёт женщинам. Женщины должны быть хрупкими, ранимыми. Но Элеонора была сильной и независимой, хотя в душе так надеялась на своего спасителя. — Чего Вам угодно? — Не повернул головы в ее сторону Тодд, как и прежде глядя в окно. — Я просто подумала… «Подумала… Миссис Ловетт, это начало мне не нравится. Не спорю, порой в Вашу тёмную голову приходят весьма не плохие идеи, но я остановлюсь на мнении, что думать — это не женское дело». — А что бы Вы делали, если бы я от Вас уехала? Без сомнений, вопрос озадачил цирюльника, и он, того не скрывая, с вопросом во взгляде повернул голову на застывшую около двери женщину. На какой-то момент Суини показалось, что перед ним стоит юная девочка. Что-то было сейчас в ее взгляде такое детское, невинное. — Ну, если бы я, например, познакомилась с кем-то на том балу и он предложил бы мне с ним уехать, стать его женой. Что бы Вы делали? В душе маньяк усмехнулся и в то же время огорчился. Он не так слеп, каким себя представлял миру, он прекрасно видел, как нуждается в мужском внимании его коллега. Он знал, что та безответно влюблена в него, но ничего не мог с собой поделать. Тодд верен лишь одной женщине, тело которой давно прибрала земля. Помимо этого, цирюльник так же знал, что Нелли — не самая желанная женщина Лондона. Нет, она вполне знаменитая личность, ее пироги, после появления «брадобрея Суини Тодда», стали самыми знаменитыми на весь город. О них уже и баллады пишут. Но тем не менее, не смотря на то, что практически везде ее встречают с распростёртыми объятиями, привлекательной женщиной она так и не стала. С появлением денег, пекарша смогла покупать себе красивые платья, дорогие украшения. Но года она вернуть так и не смогла. Те года, которые она провела в ожидании лишь одного мужчины. Который, как ни странно, стоит сейчас перед ней. А вопрос, собственно, состоял в том, сможет ли Суини отпустить ее. Отпустить с другим мужчиной! Смог бы маньяк отдать непонятным рукам то, что, так или иначе, спасло бедному каторжнику жизнь. Конечно, смог бы. Возможно, сделал бы это с удовольствием. Но не сейчас. В данный момент Элеонора слишком нужна ему для завершения своей кровавой мести. Но сказать это в открытую цирюльник не мог. Поняв, что от своего бесчувственного товарища она не выжмет ни слова, Ловетт решила сменить тему. — Знаете, а, ведь, я и подумать не могла, что мы сможем заработать столько денег. Знаете, я так устала от дождя и смога… Суини… Давай уедем? — продолжила, угасая, она. Эта тема уже поднималась раньше. Но парикмахер не поддерживал ее стремления уехать на маленький остров мечты. — Почему ты хочешь уехать именно со мной? — задал свой глупый вопрос Суини, давно не смотрящий на пекаршу, а устремивший свой взор в окно. —Помнишь моего мужа? — вдруг неожиданно для парикмахера спросила Нелли. — Да, я помню Альберта. Хороший мужик. Был… — Суини на секунду перевёл взгляд на все так же неподвижно стоявшую женщину, чтобы уловить хоть каплю сожаления о смерти мужа. Но Тодд не уловил. Всё что он видел в этом печально опущенном вниз взгляде — это сожаление о том, что она не убила его раньше. — Не знаю, любила я его или нет. Он давал мне деньги на жизнь. Он вытащил меня из того болота, в котором я была по уши. Вряд ли ты знаешь, но я детдомовская. Мои родители были конченными алкашами и продали меня за пузырь в религиозный детдом, где нас заставляли каждую ночь молиться. Нас там били, мучили, унижали. И насколько ты знаешь, Альберт старше меня на 15 лет. И он имел свою мясную лавку, которая приносила не малый доход. Однажды он понял, что ему не хватает женских рук. Кто-то должен готовить, убираться, греть ему постель. И он решил найти себе такую в детдоме. Трудолюбивую, ну и чтобы мог сам воспитать. Тогда-то его взгляд и пал на меня. Я горбатилась в этом детском доме, как могла. Из меня выжимали все соки за этот несчастный кусок хлеба. И Альберт, как мне кажется, просто сжалился надо мной. Мне тогда было… Лет 14, наверное. И вот этот взрослый мужчина привёл меня к себе. Выделил отдельную комнатушку, показал пекарню. Я стала у него работать. Не то, чтобы условия здесь были лучше, но во всяком случае здесь не было злых сверстников, что так любили издеваться надо мной. Альберт позволял себе бить меня, оскорблять. Иногда жалеть и хвалить. Но это было редко. Тогда мне исполнилось, кажется, 16 лет… Или 15. Мистер Ловетт сказал, что приготовил мне сюрприз. Он отвёл меня в какую-то комнату, но когда раскрыл дверь, я поняла, что это его комната. Его широкое ложе находилось посередине, а вокруг были рассыпаны белые лепестки. Мне было страшно. Тогда Альберт предложил мне выпить. Это был первый раз, когда алкоголь коснулся моих губ. Я быстро опьянела и слабо соображала. Всё было, как в тумане. Но я помню, как его грубые руки схватили меня и повели в сторону постели. Моя спина соприкоснулась с жёстким матрасом, сердце сильно заколотилось. Я не могла сопротивляться, а лишь издавала неразборчивые звуки, которые тогда были мольбами не делать этого. Помню, я лежала у него на постели. Голая, обессиленная, слабая и использованная. Вокруг была кровь моей былой девственности. У меня не было сил закрыть лицо руками. Я просто лежала и смотрела, как он курил. Его дым долетал до меня и я давилась им. Мне казалось, я задыхаюсь. И я была бы рада задохнуться. С тех пор моё тело не принадлежало мне. Он позволял себе пользоваться когда хотел, как хотел и сколько хотел. Я умирала. Я чувствовала, как гнию изнутри. И я ждала, когда догнию окончательно, чтобы рассыпаться прямо у него на глазах. Стать пылью, что разлетелась бы по Лондонскому воздуху. Но в какой-то момент я поняла, что не гнию. Не рассыпаюсь. Я живу! Да, жизнь начала зарождаться внутри меня, как цветок. Маленькая роза росла внутри меня, её аромат наполнял всю меня, расходился по венам. Я стала видеть мир цветным. Тогда я узнала, что беременна. Да, многие девушки в столь юном возрасте захотели бы избавиться от нежелательного ребёнка от нежелательного мужчины. Но не я. Не смотря на всю свою ненависть к Альберту, я очень хотела ребёнка. Я чувствовала, что это девочка. Я хотела назвать её Розой. Но жизнь такая сложная штука… Она не могла позволить мне обрести счастье. Мистер Ловетт был категорически против ребёнка. Он не видел во мне будущую мать. Видел ли он во мне женщину? Только если женщина для него — способ удовлетворения. Пока я готовилась стать матерью Розы, Альберт пил и думал, как избавиться от ребёнка. Но ему и думать не пришлось. Однажды он так выпил, что избил меня. Я потеряла Розу. Навсегда. Так же, как и смысл жизни. Он видел мои мучения и переживания, видел как часто я хваталась за пузырь. Он предложил мне стать его женой. На тот момент мне было уже всё равно, что со мной станется. Я привыкла к Альберту и не знала жизни без него. Я понимала, что мне некуда деваться. Именно так я и стала миссис Ловетт. — Зачем ты взяла его фамилию? — неожиданно даже для самого себя спросил Суини. — А мне было бы лучше остаться Смит? Той девчонкой, что не имела имени и фамилии, не знала своих родителей? Ловетт… Эта фамилия приросла ко мне. Она стала началом моей новой жизни. И её концом. Альберт вторгся в мою жизнь и стал ею. Я не могла этому перечить. Со временем я стала чувствовать, так сказать, привязанность к нему. Не смотря на его злодеяния, Альберт всё-таки подарил мне жизнь. Очень часто мне приходила в голову мысль убить его. Мы лежали в одной постели, ночью. Он спал, заглушая тишину комнаты своим храпом, а я смотрела на него и думала, как бы взять сейчас подушку и заткнуть ему рот. Частенько на кухне, держа в руках нож, я смотрела на мужа и мечтала вспороть ему брюхо. А потом приехали вы. Симпатичный Бенджамин Баркер со своей молодой женой Люси. Тогда я впервые увидела тебя. Я влюбилась в этого молодого цирюльника, что каждый вечер дарил своей любимой ласковые слова. Я слышала их из соседней комнаты. Тогда, как и сейчас, ты снимал у меня комнату. А вернее, у нас. Каждую ночь я плакала, когда слышала, как вы за стенкой придаётесь любви. Я слышала каждый ваш вздох, каждый стон. Я чувствовала, как изгибаются ваши тела, как поют души. И даже храп своего супруга не мог перебить эти звуки полные любви, страсти и нежности. Я постоянно смотрела на тебя и на Люси. О, как я завидовала этой девушке. Кажется, она не понимала, насколько была счастлива. Так же я помню, как вы были рады, когда узнали о том, что скоро у вас появится дочь. Ох, это был новый кинжал по неисцелённому сердцу. Врачи в один голос твердили, что я больше не смогу иметь детей. А вы были так юны и счастливы… Я и помню тот день, когда тебя отправили по ложному доносу на каторгу. Это было ужасное время. Тогда и Альберт умер, оставив мне всё своё ничтожное «состояние» и пекарню с домом. Я разорилась, жить было не на что. Я утешала твою супругу. Я понимала насколько ей не сладко. Она держалась, растила дочку, но каждую ночь я слышала её истерики, крики, затухания. Я брала малютку-Джоанну и уносила в свою комнату. Я укачивала её, целовала, как свою родную, слушая как за стенкой угасает твоя Люси. Её истерики повторялись каждую ночь. Эти крики, становившиеся хрипами было очень мучительно слушать, я научилась различать кульминацию. Но больнее всего было слышать концовку. Тот момент, когда я чувствовала, как угасает женское сердце. Я прижимала к себе Джоанну и молилась за Люси. Когда она пошла на бал к судье… — Хватит! — рявкнул мистер Тодд, не желая больше слушать это. Он вдумывался в каждое слово, в каждый звук. Но он не мог больше слышать о Ней. — Потом, когда ко мне в лавку заглянул опустошённый путник с надеждой на что-то, — продолжила всё так же безжизненно с хрипом в голосе миссис Ловетт, — я не сразу же узнала. Я смотрела в эти глаза, смотрела на эти губы. Я видела что-то знакомое в них, но не могла понять что. Лишь когда я стала рассказывать о юном цирюльнике и его жене, тот момент когда ты завопил о том, что не готов больше слышать о страданиях своей жены, лишь тогда я увидела в твоём лице лицо Бенджамина. Я всё ещё видела его. Когда ты сказал, что Баркер мёртв, я поняла, что это начало новой эпохи. Начало моей новой жизни. Элеонора больше не могла продолжать. Каждое слово ей давалось с большим трудом. С каждым предложением она словно выкачивала часть себя. Она не могла больше это держать в себе. Суини не смотрел на неё, но Ловетт знала, что впервые за долгое время он её выслушал. И не просто выслушал, а услышал. Она была этому рада, хоть и понимала, что проку от этого не будет. Она подошла в плотную к парикмахеру и попыталась взглянуть в его глаза, но не поймала их. Но… — Знаете, как давно я мечтала об этом? О простом женском счастье — быть рядом с тем, кого до безумия любишь, — не отрывая глаз от его губ, произнесла пекарша. Её лицо было непозволительно близко к его, но Тодд не отходил, не шевелился. — Ты действительно безумна, — на последнем вздохе произнёс цирюльник, заглядывая женщине в глаза. Элеонора приподнялась немного на носочки и коснулась губ любимого. Этот кроткий поцелуй дал ей понять многого. Она не почувствовала на его губах ни доли чувств, которыми он мог бы проникнуться за это время. В его глазах не отражалась женщина. Отражалась кухарка, что отдала его бритвы, когда это было нужно. Они смотрели друг другу в глаза, и Элеонора смогла прочитать в них всё, что ей нужно было. Облизав губы, Ловетт быстрым шагом вышла из цирюльни.***
Ваша белоснежная прядь. Она не только выделяет Вас из толпы. Она, мистер Тодд, показывает Ваше прошлое. Эта белая прядь среди чёрной гущи кудрей является некой светлой полосой Вашей жизни. Это словно лучик надежды, который когда-то погас… Мне очень жаль, что Вы так ограниченны в свободе, что приходится ловить каждый миг… А Вы, мистер Тодд, вероятно, человек с нелёгкой судьбой?.. Мой спутник — навязанный моим отцом сын его богатого знакомого. Насколько я знаю, пока мне лишь нужно провести с ним этот вечер, но кто знает, может потом нас поженят, для чего согласие обоих не особо нужно… Ваш взгляд. Он все говорит за Вас. Он такой потерянный, угрюмый, пустой… Особенно, когда Вы не смотрите на меня… Прошу прощения, а я не могла Вас видеть раньше?.. Очень вряд ли. Я не любитель подобных мероприятий… Долгое время Вы хранили в себе надежду на что-то, хотя все вокруг горело адскими огнём, заставляя терять веру в счастье. Но Вы хранили воспоминания и веру в будущее. В счастливое будущее. Вот, что я вижу, глядя на эту прядь. О, я всего лишь обычный цирюльник. Брадобрей, каких на свете много. У меня тоже есть тайны, мистер Тодд… Мужчина раскрыл глаза, выходя из лёгкого дрёма. Все мысли, накопившиеся в последнее время были адресованы юной леди, встреченной на балу. И именно она заставила Суини о многом задуматься. Она настолько поразила цирюльника, что тот посчитал своим долгом встретиться с ней. Но внутренний голос твердил, что это невозможно. Они из разных вселенных, из разных сословий. Их пути никогда не пересекутся. — Кармен… — смакуя, пробовал на вкус каждую букву Тодд.***
Брюнетка уже собиралась отправиться в мир Морфея, когда раздался стук в дверь. Сначала девушка попыталась списать всё на то, что она почти уснула и ей это показалось, но вскоре стук повторился. Помедлив, девушка расслышала за дверью знакомый голос: — Дочь, ты спишь? Кармен насторожилась. К чему отец так поздно её навещает? Что-то случилось? Что же? Мисс Ли понимала, что скорее всего то, что скажет ей папа, ей не понравится. Стараясь сохранять спокойствие, она накинула халат и подошла к двери, отперев её. — Я не сплю, — констатировала она. — Тебе что-то нужно? — Нечего особенного. Я просто хотел тебя поздравить, — улыбался во все зубы банкир. — Извини, с чем поздравить? — смутилась брюнетка. — Завтра вечером мы идёт на ужин в дом Перри, — торжественно объявил мужчина. — Что?! — у Ли отвисла челюсть. — Ты, возможно, хотел сказать, что предлагаешь мне туда пойти, но это моё личное решение? — Эм… Нет, я уже сообщил, что мы идём. — Ясно… Значит, поставил перед фактом… — почти шёпотом произнесла сама себе девушка. — Что-что? — не расслышал мужчина. — Нет-нет, нечего… Я так рада, — наигранно улыбнулась она. — Вот и славненько, — звонко хлопнул в ладони банкир. — Сладких снов, дорогая. Дверь медленно закрылась. Кармен, не отошедшая от шока медленно прошла к кровати и залезла под мягкое одеяло. Потушив последнюю свечу, девушка закрыла глаза и приготовилась ко сну, но он не торопился приходить. Мысли о новой встрече с семейкой Перри не давали ей покоя. За что ей всё это? Ли уснула с мокрыми глазами.