Корзинка с котятами

Медленно мелькающие за окном огни проплывающих фонарей в ноябрьском дожде расплываются в цветной фонтан, искрятся и переливаются, завораживая. В автобусе чуть теплее, чем на улице, спать хочется безумно, да и кончик носа краснеет от холода. Хёк слегка потирает его, чтобы хоть немного отошёл от смешного розового цвета, но он становится только багряней. Чихо глупо хихикает над Квоном. — Если ты мёрзнешь, чего не одеваешься теплее? — голос у Чихо тихий, мягкий, под него только засыпать. А глаза и так слипаются, ничего с этим не сделаешь. Автобус медленно покачивается, плывя по загородной трассе. Это усыпляет. — Прости, мам, — хмыкает в ответ Хёк, укладывая голову на плечо У. Широкие отвороты пальто из плотной ткани еле пахнут горьковатым ароматом очередного парфюма рэпера, и ещё немного осенним, почти зимним, дождём. Хёк зарывается носом в этот отворот и вдыхает полной грудью, в которой что-то трепещет от самого момента. На часах без семи минут десятое ноября. Хёк медленно погружается в сон, прижимаясь к Чихо поплотнее. Тому, кажется, совсем не холодно, он улыбается, смотря вперёд. В его глазах отражаются цветные капельки мокрых фонарей, и Хёк, перед тем, как окончательно потерять сознание, думает, что это похоже на фейерверки. Огромные праздничные фейерверки. Салют в честь его маленького праздника. Чихо будит его через четырнадцать минут — не удерживается и сжимает холоднючие пальцы Квона своими, тёплыми и грубоватыми. — Эй. Хёк. Я больше не могу. Тот сонно расплывается в улыбке, поднимая голову — словно проспал пару часов — хочет пошло пошутить, но почему-то не решается. Глаза Чихо чуть тревожные, но переполненные счастьем. Хёку думается, что неверно считать день рождения праздником самого именинника, это праздник всех его, празднующего, близких людей. В глазах Чихо плещется благодарность за то, что Квон есть, что есть он в его жизни, что доверяет, и это радует больше всех подарков. — Поздравляю. Чихо еле слышно скрипит это, тянет пальцы к чужому затылку, впутывая пальцы в короткие чуть кудрявые от влаги волосы и прижимается к чужим губам своими почти невинно. Хёку аж плакать хочется от того, насколько нежно это выходит, и он прикрывает глаза, чтобы не прослезиться. Еле сдерживается, чтобы не углубить поцелуй, но развеивать эту романтику не хочется — она так редко с ними случается. От поцелуя жарко и хорошо, настолько, что отрываться от него Хёку совсем не хочется. Тепло волной расходится по телу, словно кутая в тяжёлое одеяло, кончики пальцев и замёрзшего носа щекочет какое-то забавное покалывание. Квон уверен, что его ресницы трепещут, потому что держать глаза закрытыми кажется глупо, а открывать их оказывается страшно, словно всё это волшебство пропадёт. Он открывает их, когда руки исчезают, губы, жаркие и горьковатые, тоже, и Хёку снова холодно. Укладывает голову назад, на мягкое плечо, прячет мигом замерзающий нос в отворот чужого пальто и закрывает глаза. А потом ощущает пальцы Чихо, переплетающиеся с его, чувствует, как он улыбается, и улыбается в ответ куда-то в складки ткани. Мимо проплывают фонари, дождь перестаёт лить как из ведра, а Хёку уже не так холодно. На часах девятнадцать минут, как наступил его день рождения.