Моя Вечность/My Infinity

Лайт возвышался на самом краю мира, глядя с высоты, доступной лишь Богам Смерти, на открывшийся ему город. В Винчестере был один из редких ясных дней, когда тяжёлые серые тучи не застилали небо. Даже с такого расстояния глаз шинигами мог различить крохотные детали в мозаике из человеческих жизней: каждую крышу, каждый фонарный столб и каждый лист в кронах пожелтевших деревьев. Выбирай любое место для приземления, расправь крылья, и лети! Но юный Бог Смерти не спешил. Сломанные крылья за пару часов так просто не срастаются, будь ты хоть трижды Богом Смерти. С того случая не прошло и дня, но Лайт был полон решимости спуститься в мир людей, и не важно в каком он состоянии. Всего-то необходимо правильно рассчитать силу противодействия воздуху, которая замедлит его падение. Чтобы приземлиться, совсем не обязательно лишний раз напрягать мышцы крыльев. Если он спикирует на скорости, при которой падение станет управляемым, то достаточно расправить крылья на высоте тридцать метров. Да, будет больно, но так он затратит на полёт значительно меньше усилий и сможет приземлиться. Он прыгнет в открывшийся портал как есть — со сложенными за спиной крыльями, спрятанными под собственной кожей — и расправит их над самой землёй. Таков его замысел. Лайт просчитал в уме все нюансы и все возможные исходы, и хотя ни один из них не включал его кончину, Лайт не был уверен, что его ждёт в случае неудачной просадки. То, что Богов Смерти нельзя убить, ему, само собой, известно. Но возможно ли их покалечить? — Не знаю я, что будет, — сказал Рюук, когда Лайт спросил его, — Прыжками с высоты не интересовался, знаешь ли. Умереть ты не умрешь, но сломать ноги — вполне. Лучше не забивай себе голову. Эти страхи и меры предосторожности — удел смертных, а Богов Смерти боль не должна волновать. Вот тебе мой совет: не бойся её. Я вот не боюсь, и могу делать с собой всё, что угодно: встать с ног на голову, вывернуть конечности, переломать кости, а потом вернуть как было. Одно из преимуществ бессмертия — освобождаешься от человеческих иллюзий, включая и страх боли. Что ж, спасибо Рюуку за совет. Хоть какая-то от него польза. Перед прыжком Лайт ещё раз проиграл в голове этот разговор и приготовился. «Да, я знаю, что это больно. Да, у меня сломано крыло. Но сейчас самое главное — найти Эл. И я это сделаю». Крепко ухватившись за эту мысль, Лайт камнем полетел вниз. В лицо ударил холодный воздух. Падая, Лайт набирал сумасшедшую скорость. Он не сразу свыкся с ощущениями. Ветер оглушительно свистел в ушах, трепал ему волосы, закладывал ноздри и давил на глазные яблоки. А мир людей с каждой секундой увеличивался в размерах. Вот уже перед глазами деревья, проезжие автомобили и крыши домов. Два блестящих чёрных крыла высвободились, с силой прорвав кожу на спине. Боль не была такой сильной, какой казалась в первые дни после перерождения. За годы существования в облике Бога Смерти Лайт сросся с ней, и с тех пор не испытывал сложностей с полётами. Так неужели сломанное крыло его остановит? Чёрта с два! Через несколько секунд шинигами уже свободно парил над Винчестером. Огромные крылья не совершали машущих движений — они ровно несли его над землёй. Страх, который сдерживал Лайта всё это время, развеялся с несущим его ветром, оставляя лишь уверенность и спокойствие. Способность летать была всё ещё с ним, и Лайт знал, что никакой Великий Правитель Богов Смерти ее не отнимет.

***

Эл понял, что потерял счёт времени, когда палец соскользнул с клавиши и, вместо выбранного символа, опустился на соседний. Лёгкая дрожь в пальцах говорила о пониженном уровне сахара, но Эл игнорировал ухудшающееся самочувствие и не отрывался от компьютера ещё пару часов. Слабость постепенно растекалась по всем конечностям, норовя завладеть всем его телом. Руки двигались медленно и неуклюже, а потом засосало под ложечкой и загудела голова. Только после этого Эл, наконец, прервал свою работу, вверив себя удовлетворению животных потребностей. Давно такого не было. Ватари великолепно исполнял роль заботливого опекуна, пресекая всяческие риски здоровью взрощенного им детектива. Но в последнее время Эл всё глубже погружался в расследования и закапывался в себе, не желая отвлекаться даже на еду. И тем вернее отталкивал от себя Ватари, пренебрегая и его обществом, и заботой о собственном здоровье. Детектив был бесконечно благодарен Ватари за всё, что тот для него делает, но в данном вопросе ясно дал опекуну понять, что сегодня позаботится о себе сам. Он и заботится. Как умеет, но заботится. Вот сейчас, например, он чувствует голод, а значит ему нужна энергия. Эл подходит к холодильнику, открывает дверцу и, облокотившись на нее, бездумно смотрит на полки со сладостями. Останавливает выбор на шоколадном кексе, тянется к нему. Дрожащая рука сжимает кекс, Эл подносит его к губам, но ослабевшие пальцы оказываются не самой надёжной опорой. Невольно разжав их, он выпускает кекс и смотрит, как тот летит на пол. Взгляд детектива движется слишком медленно, чтобы проследить за траекторией падения. Кекс потерян из виду. Эл наклоняется, чтобы заглянуть под стол. То ли этот мелкий кусок мучного укатился дальше, чем Эл смог разглядеть, то ли чёрт шутит с ним злые шутки, решив забрать добычу себе, но что упало — то пропало, а Эл слишком голоден, чтобы искать этот кекс, слишком устал, чтобы доставать его из темных углов, и слишком брезглив, чтобы совать его в рот. В холодильнике и без того полно сладостей на любой вкус. Эл вновь открыл дверцу холодильника и нахмурился. Что-то изменилось. Расположение продуктов или сами продукты? Такое чувство, что их стало больше, хотя всего секунду назад Эл зафиксировал в памяти другое количество. Более того, сами сладости словно бы приняли новый вид, практически идентичный прежнему, но Эл всё равно заметил незначительные отличия. Легко не обратить на это внимание с первого раза — необходимости в этом не было никакой. Он всего лишь хотел взять торт с орехами, но сейчас и близко никаких орехов в торте не было — это классический ванильный чизкейк. Другой решил бы, что ему привиделось, но перемена произошла не только в холодильнике. Общая атмосфера тоже изменилась. В пустой комнате, где детектив свободно работал сутками напролет, чувствовалась какая-то наполненность; тишина, которой детектив всегда себя окружал, приобрела какой-то неуловимый сюрреалистический оттенок. Всё казалось таким нереальным, словно видишь сон наяву. Но Эл не успел в полной мере это осознать, потому как был слишком взволнован необъяснимой уверенностью, что если закроет дверь холодильника, то непременно увидит стоящего за ней наблюдателя. Эл закрыл холодильник. Если бы хоть изредка детектив интересовался фильмами ужасов, как все прочие люди, то, возможно, посчитал это клише забавным, ведь за дверцей никто не прятался. Но напряжение никуда не делось. Это напомнило ему день, когда он впервые узнал о существовании шинигами. Не успев как следует обдумать эту мысль, Эл обернулся и ахнул от неожиданности. — Спокойно! — тут же скомандовал Кира и предупредительно — хотя примирительно подошло бы больше — поднял ладони перед собой, — Не нужно так смотреть. — Что происходит? — игнорируя уверения Киры, что всё в порядке и бояться нечего, Эл отскочил от него как от прокажённого. Нет, он не боялся Киру, никогда не боялся мертвого человека из своих снов, но его появление противоречило всем законам логики, всем основам здравого смысла и всем правилам мира сновидений, который Эл открыл для себя совсем недавно. Почему Кира в его комнате? Его не должно здесь быть, он не должен существовать в реальности! Попятившись к выходу, Эл упёрся спиной о дверной косяк и попытался нащупать ручку двери — она не поддавалась. Окружающая его действительность не вмещалась в картину его понимания, сейчас на ней был лишь Кира: немыслимый, неправильный, неуловимый. Юноша продолжал приближаться к нему, и хоть в его движениях не было угрозы, глаза не сверкали алым блеском, губы не кривились в надменной усмешке и руки не сжимали злополучную тетрадь — всё это было слишком странно. Эл просто не знал, что сказать. — Тихо-тихо, — негромко произнес Кира, пытаясь успокоить, — Чего так всполошился, я ничего тебе не сделаю. Его голос был мягок, но так богат на интонации и так скуп на присущий ему холод, что это сработало. — Что ты здесь делаешь? Как оказался в моем доме? — выдохнул Эл. Он всё ещё пытался нащупать позади себя дверную ручку и одновременно просчитывал в уме дальность, силу и угол, при котором швырнет в Киру стоявший рядом стул. — Это не я пришел к тебе, а ты. Оглянись вокруг. Эл повернулся к двери, которая никак не хотела открываться. Оказывается, пока он не смотрел, дверь «перебежала» в совсем другую часть комнаты, оставив за собой лишь голую стену. И не только дверь поменяла своё расположение: вся комната Эл превратилась в совершенно другую квартиру, в которой коротал свои последние дни бывший Бог Нового Мира. Всё произошло так быстро и естественно, а Эл этого даже не заметил. — Не понимаю. Я же только что работал у себя в комнате… — Должно быть, ты устал и не заметил, как уснул. Так иногда бывает при пограничном состоянии между фазой быстрого сна и бодрствованием. Время во сне ощущается так же, как и в реальной жизни. — Я знаю, как это работает, спасибо, — огрызнулся Эл, но смятение его понемногу сходило на нет, — Просто я считал, что это зависит от того, насколько близко к себе я держу тетрадь. Обычно я вижу сны с тобой, когда она находится неподалеку. — Возможно, дело не только в тетради, —ответил Кира. Эл нерешительно поднял на него взгляд. В бездонном черном блеске читались незаурядный интеллект, любопытство, затихающая злость, раздражение и растерянность. Темные глаза смотрели в янтарное стекло напротив, за которым проглядывались такой же гениальный ум, удивление, заинтересованность и какая-то странная снисходительность. Эл захлестнули воспоминания о прошлой встрече: их разговор, перетекший в жестокий спор, а затем в драку, хруст песка под ногами, капли дождя, поцелуй… Он обрушился на них подобно ливню: такой же внезапный, грубый и спонтанный, но вместе с тем, нежный и влажный. Вспоминать о поцелуе, который произошел с человеком, которого ты встречал лишь во снах… Странно и неправильно. Эл не понимал, что испытывает. Смущается ли он? Нет, это полнейший вздор. Во-первых, смущение никогда не было ему свойственно, учитывая, какой малый круг знакомых у него имелся. Во-вторых, отсутствие социальных навыков не предполагало у Эл наличие эмпатии, присущей большинству людей. Что уж говорить о смущении. Да и как смущаться того, что произошло с тобой во сне? Видеть сны — так же естественно, как есть или дышать, так чего же тут смущаться? Даже если этот сон реальней всех предыдущих, ощущения всё равно были ненастоящими, а значит нет смысла вспоминать об этом. Это всё равно, что смущаться человека, которого поцеловал лет десять назад. — Дело в Боге Смерти, — изложил Эл свою мысль, чтобы сгладить чувство неловкости. Что-то мелькнуло в глазах Киры. Похоже, он удивился. — Ты прав, — ответил он, — Бог Смерти так же связан с тобой, как и принадлежавшая ему Тетрадь Смерти. Ты уже догадался, что твой Бог Смерти когда-то следовал за мной? Детектив кивнул. На самом деле у него были ещё кое-какие догадки, но Кире об этом знать необязательно. Заметив стоящий в углу комнаты компьютер, Эл помянул свою незавершенную работу. Должно быть, сейчас он спит глубоким сном, сидя в кресле перед включенным экраном, пока нераскрытые дела томятся в ожидании его пробуждения. Плюс к этому, детектив неважно себя чувствовал: во рту с самого утра не побывало ни крошки. Тот факт, что сон одолел его истощённый организм, делу не помогал. Эл всё ещё чувствовал голод. Окружающая обстановка, хоть и знакомая уже: чистый стол, заставленный только самым необходимым, компьютер на столе (судя по нетронутом виду, Кира им даже не пользовался), аккуратно заправленная кровать, книжный шкаф в углу, заставленный фолиантами учебной литературы, и прочие предметы интерьера, доведенные до идеального состояния — всё это не оказывало на детектива успокаивающего эффекта. Педантичная натура хозяина дома сквозила в каждой детали, сообщая о перфекционизме и склонности к чистоте. Эти идеальные ровные линии нервировали — во всём этом не было ни капли жизни. Сам Эл опрятным себя назвать не мог. В его комнате неизменно царил своего рода хаос, и как бы Ватари ни старался уследить за порядком, что-то всегда оставалось валяться на полу, будь то ноутбук в паутине кабелей и зарядных устройств, груда чашек из-под кофе (зачастую по десять на дню), разбросанные фантики от конфет, шелуха и серебряные ложки. И среди всего этого хаоса — сам детектив L. Просто небо и земля. В ранних сновидениях он даже не задумывался о таких мелочах, как чистота в доме Киры. Эл больше занимал вопрос: что творится в голове у человека, отнявшего жизни у сотни тысяч людей? Но стоило погрузиться в сон опять и наглядно сравнить, где и в каких условиях они живут, как всё стало ещё более зыбким. Кстати, об условиях. Природные условия явно оставляли желать лучшего. Позволив себе, наконец, отмереть, Эл подошёл к окну. По внешнему состоянию мира, в котором Кира сейчас прибывал, можно наглядно определить, сколько тому осталось отбывать свой срок. Увиденное удивило его. Эл не ожидал, что разруха так быстро доберется до улицы, где находился дом. Близ стоящие строения, которые помнились ему вполне приличными на вид, начинали осыпаться, чтобы в скором времени стать частью бескрайней мёртвой дюны. И, словно в надежде оттянуть свою неизбежную участь, они пытались держаться на земле ровно, крепко цепляясь за неё тяжёлыми фасадами. Но Эл прекрасно видел, к чему всё идёт: и этому региону, и этой улице, и дому, и живущему в нём Кире оставались считанные дни до того, как бездна поглотит всё. По пустыне, которую Эл видел не единожды, расползалось гигантское пятно. Издали оно походило на густую черную жижу, которая медленно растекается и увеличивается в размерах. Раньше она не была такой огромной, больше самой пустыни… нет — это пустыня становилась бездной. Эл не сомневался, что скоро весь мир сновидений ею станет. Он представил, как бездна уничтожает всё на своём пути, включая всякую частичку живого сознания. Понимая, что ему ничего не грозит, что для него это просто слишком реалистичный сон, Эл было не по себе находиться в тревожном ожидании неминуемого забвения, чей виновник стоит, говорит, мыслит и даже, в каком-то смысле, живёт рядом с ним. — Да, уже скоро я избавлю тебя от своего общества, — будничным тоном сказал Кира, любуясь открывшимся видом из окна, — Спорим, ты будешь скучать по этому безумию? Взгляни сам: абсолютно пустой мир — только ты и самый прославленный каратель преступников, который так и остался не пойман. И только ты один знаешь о нем правду. Будет, что вспомнить. — Верно. Когда всё закончится, на одну неразгаданную тайну и одну из причин моего беспокойства станет меньше. Я рад, что мы сошлись во мнении. Кира подошёл к окну поближе и встал рядом. — Могу я узнать, что конкретно во мне тебя так беспокоит? Детектив пристально посмотрел на него. Эффект неожиданности, вызванный их внезапной встречей, давно схлынул, так что теперь Эл был достаточно расслаблен, чтобы более не испытывать дискомфорт. Но с ответом медлил. Его взгляд пробежался по лицу Киры, на секунду задержался на его губах, после чего двинулся выше и остался прикован к янтарным глазам, в глубине которых плескались хитрые искорки. Красных отблесков, как показалось Эл в прошлый раз, больше не было. Во всяком случае, их стало гораздо меньше и, очевидно, поэтому Эл не смог их разглядеть. Возможно ли, что подпиткой служил направленный на детектива гнев? Если это так, то получается, Кира изменил к нему отношение. Но что послужило причиной? Неужели только поцелуй? Нет, здесь что-то ещё. — Анализируешь меня? — Нет необходимости, — ответил Эл, — Я составил твой психологический портрет давным-давно, когда изучал твоё дело до того, как… В общем, до всего этого. Просто провожу сравнение. — И как? — поинтересовался Кира. — У тебя отсутствует эмпатия и чувство вины, ты патологический лжец и манипулятор, обладаешь обаянием, ловкостью в общении и непомерно завышенной самооценкой. К такими выводам я пришел. Я быстро догадался, что ты достаточно молод. Ты руководствовался личным чувством справедливости, это хорошо заметно по списку твоих жертв — преступникам, чьи имена пестрились в громких заголовках. У тебя типичное подростковое мышление. Между бровей Киры пролегла складка, но, к удивлению детектива, он промолчал. Эл продолжил: — Однако познакомившись с тобой лично, я узнал, что тебя не просто не волнуют эмоции других людей, но ты ещё и страдаешь комплексом Бога. Иными словами, массовый убийца—миссионер и психопат. — Значит это тебя беспокоит? — невозмутимо спросил Кира. Эл улыбнулся и покачал головой. — Поначалу беспокоило, но сейчас я сомневаюсь, что ты действительно психопат. Человеческие эмоции тебе не чужды. Хотя, нельзя исключать вероятность, что ты имитируешь. Это меня и беспокоит. — Ненавидишь, когда тебе лгут, — голос Киры прозвучал скорее утвердительно, чем вопросительно. Эл мысленно оценил его проницательность. — Да, — ответил он, — Самые опасные существа на земле — это лжецы. Они улыбаются, когда несчастны; едят, когда не голодны; читают, когда не заинтересованы; дружат, не испытывая любви; смеются над простыми человеческими чувствами. И я, как такой же человек, со своими чувствами и желаниями, не люблю лжецов. — Но разве за всё время, пока ты был здесь, я хоть раз тебе солгал? — Кира беспомощно развёл руками, словно указывая детективу на всё, что творилось вокруг, — Мне терять нечего и мне нет никакого смысла что-то скрывать. На все вопросы ты получил ответы, разве нет? — Да, это так, — сказал Эл, после чего подошёл к Кире и приблизился к нему вплотную. Он стоял так близко, смотрел так испытывающе, что это слегка обескуражило Киру. Если у детектива имелось понятие о приличиях, то «дистанция» и «личное пространство» явно не входили в этот перечень. — Но беспокойство всё равно меня не оставляет. Я чувствую, что ты что-то не договариваешь. Я пока не понял, что именно, но уверен, что ты лжешь. Кира понимал, о чем Эл говорит, а Эл понимал, что Кира это понимает. Но оба предпочли оставить мысли невысказанными. Что-то изменилось между ними. Вести себя как прежде уже не получалось, и ни один из них не мог понять причины. Когда возникла эта перемена? С прошлой встречи, с поцелуя или задолго до всего этого? Больше не получалось спорить, ненавидеть, драться и словесно издеваться. Они словно были глупыми детьми, которые внезапно осознали, что детские игры им наскучили, и пора подниматься на новый интеллектуальный уровень. Но они были так молоды, знали так много вещей, но не имели никакого представления о природе собственных чувств. Но Эл очень хотел узнать. Он опустил взгляд на губы Киры и попытался вспомнить ощущения, когда их губы соприкоснулись. — Впрочем, неважно, — сказал он и отвернулся, — Чем бы это ни закончилось, это ненадолго. У тебя есть еда? Не дав собеседнику опомниться, Эл быстро засеменил босыми ногами к двери — пусть только попробует исчезнуть. — Эй! Куда ты… Но Эл уже не слушал. Миновав лестничный пролёт и оказавшись в коридоре, он окинул мимолётным взглядом гэнкан*, после чего сразу прикинул, где расположена кухня. Прежде Эл бывал в этой части дома лишь раз, когда попал в мир снов осознанно. Тогда ему самому пришлось искать Киру, но сейчас предстояло найти еду. Пока не ясно, способна ли еда из мира Киры утолить чувство голода, но вряд-ли она как-то ему повредит. — По-твоему, можно хозяйничать на моей кухне после того, как обозвал меня лжецом и психопатом? — осведомился Кира, догоняя Эл на пути к холодильнику, — Не слишком ли рискованно? — Полагаешь, во сне меня можно отравить? — удивился детектив, исследуя полупустые полки холодильника, — Пожалуй, лучше так, чем проснуться после сердечного приступа. У тебя нет торта? — До конца жизни припоминать будешь? Это была проверка гипотезы, весьма успешная, между прочим. Но если тебе от этого станет легче, на себе я тоже её проверял. Торта у меня нет. Последняя реплика — нет, не об отсутствии торта в холодильнике, хотя это, безусловно, было не менее печально — заставила Эл ошарашенно обернулся в сторону парня. — Ты вписывал в Тетрадь Смерти своё имя? Кира беспристрастно пожал плечами, словно это сущая мелочь, не заслуживающая внимания. Потом он выудил из-под рубашки невесть откуда взявшуюся тетрадь и быстро просмотрел ее. Найдя нужные страницы, он мелком показал их Эл. Глаза детектива превратились в два больших чёрных блюдца. Две страницы почти целиком пропитались чернилами от череды иероглифов 夜神月*. От такого количества повторяющихся знаков, налезающих друг на друга и не оставляющих на линованной бумаге ни одного свободного места, у детектива зарябило в глазах. Эл свободно говорил на шести языках, одним из которых был японский, но его разум всё ещё прибывал во сне. Он не был таким, как Кира. Эл — обычный человек. Хоть сознание было при нём, Кира был здесь настоящим, и действительно существовал в этом мире. Сам Эл этому миру не принадлежал, поэтому у него ничего не вышло. Во сне ты можешь делать всё, что угодно, кроме одного — читать. Разумеется, детектив не в первый раз сталкивался с проблемой осознанных сновидений. Именно по таким признакам он определял, реальность это или сон. Во сне невозможно составить в уме правильную последовательность букв, нельзя сохранить концентрацию, нельзя написать письмо и даже посчитать линии на своей ладони. Очень похоже на дислексию, но Эл не виноват, что во время сна языковая область мозга наименее активна. Кира уж точно этим не страдал, он был в своей стихии. Вернее, в персональном аду с некоторыми удобствами, и, по мнению Эл, совершенно незаслуженными. — Как видишь, так просто мне всё это не закончить. Я перепробовал множество вариантов, но, какую бы причину смерти ни выбрал, я неизменно возвращаюсь к началу, а пустота продолжает расти. О какой пустоте говорил Кира: той, что превращает мир в пустыню и питает собой бездну, или о пустоте в своем сердце? На этот раз Эл обнаружил ещё одно различие между ними. В любой момент Эл может покинуть сее обиталище - стоит лишь дать смерти выбросить себя в мир живых. А Кира застрял здесь навеки, в ожидании, пока бездна не сожрёт пол под его ногами, и ему останется только лететь вниз, так долго, пока не умрет, не достигнув дна, а его душа будет продолжать возвращаться к жизни и падать в это бездонное ущелье, и ничьи руки не протянутся, чтобы его вытащить, — он будет вечно сознавать содеянное и падать… «Теперь достаточно мучительно, чтобы устроить тебя?» — тихим эхом донёсся откуда-то из глубины его сердца внутренний голос, тёмный и злой. Этот голос напоминал о Бейонде. Эл поспешил отогнать прочь эти ассоциации. Представшая перед мысленным взором картина, в центре которой был Кира, переживающий бесконечные круги наказания, вопреки всем ожиданиям, не принесла удовлетворения. — Может это и слишком. Даже для тебя. На Киру он старался не смотреть: было немного страшно от того, что он начинает видеть в нём больше от человека, чем от Бога Нового Мира. Эл не хотел всё усложнять. — В холодильнике всегда так пусто? — вновь соскочил с темы Эл, — Тебе вообще нужно есть, чтобы… Ты ведь не… — Приходится. Смерть от голода — одна из самых мучительных и бессмысленных. Поверь, я знаю, — ответил Кира и едва сдержался, чтобы не рассмеяться при виде удивления на лице Эл. У детектива был упрямо выдвинутый подборок, высокие острые скулы, большие темные глаза на выкате, длиноватый острый нос, торчащий из-под копны чёрных спутанных волос, небрежно свисающих по бледным щеками. Эта была не та небрежность, которая стильно смотрится на волосах у подростков; не та, которой намеренно добиваются у парикмахеров. Эти лохмы можно было вычесать, только выдрав их с колтунами. Лучше даже не пытаться. На взгляд юноши, лицо детектива едва ли можно было назвать красивым, но в особые моменты — такие, как сейчас — оно приобретало необычайную живость, демонстрировало самые разные выражения, от глубокой задумчивости до полного недоумения. Эмоции вспыхивали его в глазах так ярко, как загораются звёзды в ночном небе. Именно такое лицо хочется видеть, когда на душе тошно и одиноко. — А ты что думал? — продолжил Кира, — Я такой же человек, как и ты: я ем, когда голоден; я читаю, когда мне интересно; я сплю, когда устаю. Хорошо, когда можешь воссоздать из воспоминаний всё необходимое. Что-то странное мелькнуло в глазах Киры, и в тот же миг на столе появилась тарелка с горячим омлетом, свёрнутым в толстый рулет. Он был самый настоящий, блестел румяными яичными боками, от него исходил характерный запах, и Эл снова подивился тому, что может слышать его. — Что это? — спросил Эл. — Тамагояки. И нечего морду кривить, я, между прочим, сам готовил когда-то. Получалось весьма неплохо. Эл с сомнением рассматривал предложенное блюдо, желудок его предательски заурчал, но даже такой прекрасный на вид омлет не вызвал в нём аппетита. Да, он хотел есть, об этом его давно оповещал истощенный организм: слабость в теле, головная боль, лёгкий тремор. Но «полезная пища» никогда не заставляла рот наполняться слюной. — Эмм… Извини, но я не ем такое. Обычная еда для меня странно пахнет и на вкус как будто… А вот теперь стало действительно неловко. Когда Эл увидел, как посмотрел на него Кира, ему показалось, что его сейчас убьют на месте, закатают в асфальт и оставят дожидаться приближения вечного забвения где-то в глубинах бездны. И самое нелепое, что до этого детектив никогда — НИКОГДА — не боялся критиковать мотивы и действия Киры и желать ему самого жестокого наказания. Но почему-то стеснялся отказываться от приготовленной им еды. С чего бы это? Наверное потому, что преступление и основы кулинарии — принципиально разные вещи. — А впрочем, — пробормотал Эл, поспешив занять место за столом, — я мог бы и попробовать. Хоть я и предпочитаю сладкое, во сне вкусовые ощущения могут быть другими, — после чего поднёс к своему лицу вилку с кусочком тамаги. Он неуверенно посмотрел на неё, потом посмотрел на Киру, потом снова на вилку и, наконец, засунул в рот. Вкус был незнакомый и не очень сладкий, так что Эл не был уверен, какие именно отличия были от реальности. Он попробовал ещё раз — тот же результат. Это вкусно или нет? Обычным людям такое должно нравиться или нет? Размышляя об этом, он продолжал есть. Но, как показала реакция Киры, со стороны он, должно быть, выглядел так, будто его заставили давиться травой. — Господи, не нравится — так и скажи! — не выдержал Кира, забирая у него тарелку. Провожая взглядом недоеденный омлет в мусорку, Эл захотелось закрыть лицо руками — оно, должно быть, стало пунцовым. — Извини, — тихо пробормотал он, — просто я… — Просто ты предпочитаешь сдохнуть от голода, чем изменить своим вкусам. Да, я уже догадался. Детектив улыбнулся, пожав плечами: — Всё или ничего — такой я человек. Кира засмеялся. Не так, как в прошлый раз, и не так, как во все предыдущие. Он смеялся как мальчишка: живым, весёлым, искренним смехом, совершенно образу Киры не свойственным. Этот смех передавался и Эл. Он пытался не издавать звуков, но тихое кряхтение всё-таки вырвалось из его груди, и это рассмешило Киру ещё сильнее, заставив упасть на стул. — Ну всё, надоело, — первым решил прервать Эл этот приступ ребячества. — Я всё ещё застрял здесь с тобой, всё ещё не знаю, как это контролировать и всё ещё хочу есть. — Даже не знаю, чем тебе помочь, — усмехнулся Кира, смотря на него с притворной жалостью. — Ну, разве что этим. На столе возникли две чашки кофе и плитка шоколада в руке. Кира протянул ее Эл. Обрадовавшись, детектив принялся ее разворачивать. — Сразу бы так. Сидевший рядом Кира задумчиво посмотрел на него и отвёл взгляд — всё его веселье ушло. — Да просто не сразу вспомнилось, что из сладкого ели в доме. Но, кажется, Саю такие покупала. Эл почувствовал, как Кира снова начинает закрываться. Сестра была больной темой для него, и она же послужила спусковым крючком драки в прошлый раз. Одно неосторожное слово, и последствия могут быть непредсказуемыми. Но Эл ясно читал по его глазам: хоть Кире и было не просто о ней вспоминать, ему это нужно. Эл несмело протянул к нему руку и коснулся кончиками пальцев его ладони, лежащей на столе. Рука Киры тревожно дернулась, и он настороженно посмотрел на Эл. Но детектив доверительно сжал его руку и смотрел без тени страха или упрека. — Расскажи мне о ней, — попросил он, — Если хочешь, конечно. Янтарные глаза немного просветлели, хотя всё ещё мутились сомнением. Но руку он не отдернул. — Это долгая история, — начал Кира, стараясь не смотреть в большие темные глаза, горевшие любопытством. — Как видишь, мне спешить некуда, — сказал Эл, придвинув к себе чашку кофе.