Скучное завтра, невыносимое послезавтра и ряд дней все бледнее.

Раскалённое масло шипело на сковороде. Два яйца было разбито о край, после чего жёлтый и белый слились воедино. Запах розмарина, тимьяна, перечной мяты и ещё ряда трав, именуемых прованскими, витали в воздухе облагораживая запах жареных яиц. Я сидел в углу кухонного помещения на маленькой табуретке, подобрав ноги под себя, и жевал кусок какого-то нового сыра, который хозяйка посодействовала добавить в меню. Пока толстобрюхий повар Гийон украшал желто-белое творение лепестками базилика, я мнил себя великим дегустатором, картинно причмокивая, принюхиваясь и старательно разжевывая кусочек сыра – балду гонял, так сказать. Гийон был добряком, как и большинство плотных людей. Я всегда считал это стереотипом, что-то вроде толстые люди любят покушать, значит хорошо готовят, а когда ты сыт, то и настроение хорошее, но в данном случае всё оказалось правдой. В общем спасибо, ему за то, что позволял мне укрываться от надоедливых горничных Жаклин и Марго — эти две стервы мне житья не давали. Хотя прошла всего неделя, мне казалось, что я вечный раб этой гостиницы, поэтому я искал выходы и укромные уголки. Чаще прятался на кухне, Гийон не возражал, но меня находили быстро, потому что я имел привычку повторяться. Искать что-то новое было лень, поэтому после поимки я траурно шёл убираться в номерах. Сегодняшнее утро было не исключением. Плотно позавтракав, я всё равно грыз сыр. Он был чересчур солёным, но по каким-то магическим причинам постояльцам это нравилось. Лично я не видел огромного смысла в том, чтобы добавлять в сыр столько специй. Только работать не было никакого желания, хотелось сидеть на месте, поэтому я принял предложение Гийона опробовать новый товар. На улицу тоже не хотелось, не смотря на то, что этот день оказался прохладным по сравнению с предыдущими жаркими деньками. Я жевал сыр лениво и движение челюсти постепенно замедлялись. Я погружался в сон, в зимнюю спячку, свойственную какому-нибудь мелкому животному. Может барсуку, хотя я не уверен, что они впадают в спячку. Я бы запросто заснул в этом неудобном скрюченном положении, если бы не женский писклявый вопль, от которого хотелось оторвать себе уши. — Мелкий засранец, опять здесь околачиваешься! – Голос Жаклин был похож на писк резиновой игрушки, которую покупают маленьким детям или собакам. Не смотря на приятное лицо и видную фигуру, эта женщина была источником вечного шума. Я это к тому, что оболочка не всегда соответствует внутреннему содержанию, да, вы и сами знаете. Она была типичной сплетницей, вечно обсуждала постояльцев и пыталась подцепить какого-нибудь статного мужчину. Детей она терпеть не могла, то есть меня. Так что ругались мы с ней регулярно, но я старался этого избегать, очень уж громкой она была. — Жаклин, ну, что ты! Не кричи так, у нас сегодня важный гость, мы должны оставить хорошее впечатление. – Марго была ещё хуже. Одна из тех, про кого говорят – в тихом омуте черти водятся. А вместе они составляли совершенно жуткий дуэт для какой-нибудь перезрелой пьесы, где необходимы персонажи, которых все читатели дружно будут ненавидеть. Жаклин была худая и острая, причём не только внешне, но и лексикон её был такой же худой и острый. — Марго! Что я тебе говорила! Этот мелкий самая настоящая крыса! А что нужно делать с крысами? А? Ну, скажи мне? – Цепкие руки Жаклин ухватились за горло моей футболки и эта женщина, оказавшись необычайно сильной, приподняла моё тощее тело на пару сантиметров от пола, но быстро отпустила. Я откашлялся, потирая горло, и поймал на себе странный взгляд Марго. — Давить, полагаю. – С ехидной полу улыбкой в полголоса произнесла она, разглядывая меня каким-то заспанным взглядом, после чего Жаклин дала мне хорошенького пинка и я, выбравшись из кухни, лениво поплёлся по коридору. Позади себя я всё ещё слышал противные нотки голоса Жаклин, который вещал о том, что к нам приезжает кто-то важный и номер люкс должен сверкать. Но всё же эти слова я пропустил мимо ушей и, не спеша пошёл прямо в служебное помещение на нулевом этаже, чтобы взять тележку с чистым бельём и моющими средствами, размышляя при этом, как ни странно, о смысле своего существования. Я просто жил. Ел, дышал, спал. Думал много, но не достаточно, чтобы приобрести величие. И абсолютно ничего не делал. Вернее не так, мне было просто лень что-то делать. Единственное, что тормошило меня – это вмешательство посторонних. Я делал то, что мне велели другие, только если это угрожало моему душевному спокойствию, с мыслью, что если сделаю, меня оставят в покое. И тогда я снова смогу просто существовать, слоняться без дела подобно молчаливому приведению. Вот, если бы меня никто не смог увидеть, было бы так хорошо. И эта самая странная мысль из всех, потому что, когда я оставался один, я только скучал и не знал, чем себя занять. Я не пытался найти себе дело, но просто бродил, натыкаясь на всевозможные барьеры, преграды из людей, которым было что-то нужно. А потом снова брёл. Интересно, почему я никак не мог остановиться, если мне так хотелось стать приведением? Колёсики тележки мелодично скрипели, и этот звук был мне приятен, по сравнению с голосом Жаклин это было песней. Я зашёл в один из номеров, который выглядел достаточно опрятно, но парочка смятых бумажек всё же валялась в мусорном контейнере, значит, и бельё следовало сменить. Я делал это не задумываясь, машинально, словно единственное, что я делал на протяжении жизни – это убирал гостиничные номера. В прочем это было не сложнее, чем убраться в собственной комнате. Снимая помятую наволочку, я необдуманно прислушивался к звукам, которыми дышала гостиница. Ведь она тоже жила, словно отдельный единый организм в котором мы были частицами, одноклеточными. В коридорах внизу, кажется, раздавался тихий детский бег и звонкий мальчишечий голос. В моей голове сразу же возник образ семейства, которое въехало пару дней назад – отец, мать и сын. Мне приходилось убирать их номер в обеденное время, они показались мне довольно милыми людьми, но их мальчишка наводил слишком много шуму, из-за этого я пытался отказаться от номера у старшего менеджера Этьена, но бедняга оказался безнадёжно влюблённым в Марго, так что моя афёра было пресечена вездесущей Жаклин. В основном я не жаловался, но не скупился на едкие оскорбления, в которых было больше литературного характера, чем в мычании Марго. Странно, но я совершенно не ощущал усталости, а мне поручали довольно тяжёлую работу для новичка, но чтобы я не делал, то вообще ничего не ощущал. Знаете, я совсем не замечал той усталости, которая на самом деле накапливалась в моём теле, но только у каждого человека есть предел, даже у такого, как я. Прохладный ветерок врывался в приоткрытое окно. Я стелил белоснежные простыни, подгибал уголочки под матрас, как меня учил Этьен, но в какой-то момент руки мои задрожали. Я не сразу понял смысл происходящего, подошёл к окну, вдохнул воздуха, но слабость не отступала, на голову что-то давило, но я решил, что лучше закончить свою работу, а то потом слушать выговор не очень хотелось. Одеяло подавалось плохо, но я всё же поместил его в пододеяльник кое-как, после чего разум мой совсем помутнел, и сознание покинуло моё тело. Жужжание, возникшее в голове, я ощущал даже в кромешной тьме.