***
Солнце зашло за горизонт, и почти сразу стемнело. Наступила новая ночь. Его Сиятельство Граф фон Кролок, давно уже лежащий без сна, не спешил, тем не менее, покидать усыпальницу. Минувший день нельзя было назвать спокойным, отдыхать получилось с трудом. Он, конечно, предполагал, что дети не смогут вести себя тихо, но то, что они творили, оказалось просто беспредельно. «Конечно, виноват Герберт. Альфред слишком невинен был до этого дня, он не способен на такое бурное (и очень громкое к тому же!) проявление чувств, это Герберт его распалил. Ну ладно в замке, где, кроме него и Куколя, никого нет, это можно перетерпеть и как-то перенести, — Эрих постарался быть снисходительным. — Но ведь рядом кладбище, с лежащими чуткими к малейшему звуку собратьями, улавливающими мельчайшее изменение в привычном течении не-жизни, и это только полбеды. Слышал Мариус, что не может не беспокоить». С немалым трудом Графу удалось разрядить обстановку после Бала, со столькими вампирами пришлось переговорить, кого-то убеждая словом, кому-то обещая поблажки в виде незапланированных «прогулок» на охоту в лес. Произошедшее на Балу было из ряда вон выходящим событием в размеренном существовании, шло вразрез со всеми правилами. В довершение всего любимый сын вздумал влюбиться по-настоящему, только подлив масла в огонь. Обычно «угощение» или выпивалось досуха и человек испускал дух, принимая мученическую смерть, или его обращали, и он пополнял ряды обитателей гробов на кладбище, становился спящим не-мертвым, лишь раз в году покидавшим свое прибежище. Силой убеждения и мелким подкупом Его Сиятельство сумел успокоить зашумевший было улей. Попытался объяснить каждому, что пора ему завести воспитанника, обладающего большим багажом знаний и знакомого с современными новшествами. Тем более, что чуть ранее Эрих действительно хотел взять в замок воспитанника с кладбища, но не нашел достойного кандидата. С Мариусом говорить он счел ниже своего достоинства, чем, очевидно, обозлил мерзавца еще сильнее. «Хвала Тьме, никто не знает главной тайны — что Герберт создал избранного, высшего не-мертвого. И без этого, только появившись, Альфред уже заимел множество завистников. А тут еще связь с Гербертом», — фон Кролок ни на миг не сомневался, что Мариус начнет плести интриги и опять досаждать ему. Злобный сводный брат не понял, очевидно, какой милостью было то, что он вообще остался среди не-мертвых, а не рассыпался пеплом на солнце. «Изгнание из замка было слишком мягким наказанием за его гнусный поступок. Если бы не почитаемые родственные связи, все было бы гораздо проще. Придется опять посылать Куколя за Иштваном и говорить с ним», — Граф вздохнул и решил подумать о хорошем. Хорошее — это счастье Герберта. Эрих не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, что происходит, и настроился на ментальную связь с сыном. Надо сказать, что увиденное его несколько… удивило, а если точнее, удручило. Вместо счастливых лиц детей («О, Люцифер, я уже стал говорить о нем, как о члене семьи, как о втором сыне!») Граф узрел поникшего Герберта, сидящего на краю кровати, запустившего руки в волосы и напряженно сжимающего голову. Этот жест слишком хорошо был знаком Его Сиятельству, чтобы понять: произошло неладное. За спиной сына лежал завернувшийся в простыню Альфред, съежившийся и сразу ставший маленьким, почти ребенком. Юноша отвернулся от Герберта к стене. По всей комнате была хаотично разбросана одежда. Измятое одеяло и подушки, сброшенные на пол, довершали картину безумного, страстного дня. Эрих вздохнул. Он собирался пригласить детей к себе в кабинет, поговорить об обучении Альфреда навыкам не-мертвого существования, но, похоже, придется повременить с этим. Граф решил навестить их сам и разобраться на месте, что же стряслось.***
Герберт проснулся первым. Chéri спал, положив ему голову на грудь и совсем по-детски посапывал. (Эта странность долго еще удивляла Герберта: зачем не-мертвому воспроизводить дыхание? Но его мальчик особенный, он не такой как все, поэтому ничему не стоило удивляться). Юноша так трогательно прижимался к Виконту, что тот долго не решался пошевелиться, боясь разбудить Альфреда. Герберт тихо, очень аккуратно все-таки сумел выскользнуть из-под него, накинул лиловый шёлковый халат и сел рядом. Как же мил его мальчик! Им невозможно было не залюбоваться — взъерошенные русые волосы, колечками рассыпавшиеся по голове, припухшие, искусанные нежные губы с остатками запекшейся крови в уголках… Блондин рассматривал юношу, замечая все: красные следы от глубоких, жарких поцелуев на груди, царапины на плечах, нежную попку с глубокими отметинами его, Герберта, ногтей; след укуса над ключицами с двумя еще не зажившими ранками… Он был готов наблюдать за юношей бесконечно долго, но, очевидно, чувствительный Альфред сквозь сон ощутил какое-то неудобство. «О! Замечательно! Значит, у него хорошая реакция во сне на чужое присутствие, тем легче будет обучение. И обращение на него повлияло, только не сразу становится заметно», — подумал Герберт. Блондин наклонился к юноше и легонько, нежно поцеловал в губы, лишь слегка прикоснувшись. Альфред открыл глаза и в первое мгновение не мог сориентироваться, где он и что с ним. Но это был лишь короткий миг, на смену которому пришло страдальческое выражение лица и даже испуг. Он отпрянул от Герберта, затем, устыдившись собственной наготы, натянул на себя простыню. — Mon Chéri, что с тобой? Чего ты испугался? Плохой сон? — участливо спросил Герберт и протянул руку, чтобы погладить по голове. — Нет, Герберт. Пожалуйста, не трогай меня! — казалось, Альфред запаниковал. — Да что происходит-то? О, Тьма, ну объясни же мне! — беспокойство Герберта возрастало. — Не надо, уйди! Мне так плохо! — юноша попытался сесть в кровати, но упал обратно на спину. Его тело пронзила острая боль. — Не смотри на меня так, пожалуйста! Я грязный, мерзкий, как те продажные женщины, которые бывают в борделях. Я предлагал себя, ты отказывался, а я… я… — лицо его скривила страдальческая гримаса. — Альфред, милый мой мальчик… — начал было говорить Герберт, но тот не хотел ничего слушать. «Не надо меня жалеть, я этого не заслуживаю. Я просто сошел с ума, мне теперь так стыдно. Зачем ты меня обратил?! Лучше бы меня досуха выпили на Балу, чтобы я не мучился. Тебе нужен щенок, которого можно приласкать, а можно вышвырнуть за дверь, когда надоест. Я. Не. Хочу. Такого. Существования», — юноша смотрел в одну точку пустыми, ничего не выражающими глазами. Он опустил голову на грудь и увидел ярко-красные пятна, провел рукой по плечу и нащупал следы от глубоких царапин, которые не успели регенерировать, шея болела тоже. Горло саднило очень сильно, даже когда в детстве у него была ангина, не болело настолько. Молодой человек застонал, но попытался сесть, и опять его прошила резкая боль. — Так мне и надо! Я заслужил… — прошептал юноша и отвернулся к стене, съежился и замер. Он не смел взглянуть Герберту в глаза. Именно этот момент увидел Граф, когда захотел посмотреть на счастливых детей. — Послушай, Альфред, я не понимаю, о чем ты переживаешь? Я тебя люблю, ты мое самое большое сокровище. Я благодарю Судьбу за нашу встречу, — Герберт старался говорить спокойно, только не очень-то получалось, голос бессмертного блондина задрожал. — Я понимаю, тебе было необычно, но так бывает в первый раз. Все образуется, ты привыкнешь… Но Альфред перебил, не позволив договорить: — Я ЧТО?! Привыкну?! Понятно, тебе нужен партнер для утех, и все! Сколько таких уже прошло через эту комнату, через эту постель? Я просто «один из…», и больше ничего! Скоро ты меня начнешь презирать, я стану тебе противен. Когда я надоем, меня отправят на кладбище, а там пустят по кругу? — распалялся юноша и уже, плохо отдавал отчет сказанным сгоряча словам. — Куда Куколь убрал мою куртку? В ней были колья, а лучше отведите меня на площадь перед замком и оставьте связанного на солнце. Я стану горсткой пепла и не буду страдать. Мне надо уйти. Поделом мне, предлагал себя, как продажная шлюха, я даже хуже, чем они. Я, сам мужчина, имел близость с мужчиной. Это так ужасно… — глаза Альфреда наполнились слезами. — Подай мне одежду, я уйду, куда мне скажут. Мне не место рядом с вами в этих покоях. Герберт вздохнул, поняв, что убеждать сейчас Альфреда бесполезно. Он поднял с пола и с сомнением осмотрел сильно измятую белую рубашку, на которой не осталось ни одной пришитой пуговицы. — Я дам халат, тебе так будет удобнее, — с этими словами Виконт подошел к бельевому шкафу и достал шелковый халат насыщенного синего цвета. — А рубашка… — тут Альфред увидел, во что превратился предмет его гардероба, и снова застонал. Герберт протянул халат и хотел помочь одеться, но юноша резко оттолкнул его руку. — Отвернись, — путаясь в рукавах, юноша кое-как натянул их и решился все-таки встать с кровати. У него ничего не получилось: только встав, он сразу закачался и упал бы ничком, если бы Герберт не подхватил его. — Я сам, отойди, — сделав пару шагов, Альфред понял, что имели в виду на занятиях по богословию, когда говорили о наказаниях грешников в преисподней и о геенне огненной: ему словно налили внутрь тела расплавленный металл. Юноша со стоном упал на пол, не в силах даже пошевелиться.***
В этот момент вошел Его Сиятельство. Он моментально оценил ситуацию как критическую, подошел к Альфреду, над которым склонился Герберт, поднял юношу и положил на кровать. — Рара, он не разрешает мне даже дотронуться до себя… — начал говорить растерянный Виконт. — Позже, Герберт, немного позже, — Эрих сел рядом с юношей, положил ладонь на лоб и пристально, довольно долго, смотрел ему в глаза. Альфреду почему-то стало легче под взглядом синих, льдистых глаз, словно они поглощали огонь, сжигавший его нутро. Боль немного отпустила, но моральная тяжесть свинцовым гнетом придавила его к кровати, не давая ни говорить, ни даже пошевелиться. Все-таки он сумел выдавить из себя: — Господин Граф, простите меня. Моё поведение недостойно и вульгарно… Я должен уйти, да? — Тебе не в чем упрекнуть себя, Альфред. Я думаю, что могу называть тебя на «ты» после всего произошедшего, — Альфред сморщился от этих слов и зажмурил глаза. — Я не могу находиться здесь, в этой комнате… — Ну идти ты тоже не можешь, как я понял. Отнесу тебя на руках, что же поделать. — Куда, Ваше Сиятельство? На кладбище? — Альфред весь сжался. — О, Тьма ночная и непроглядная! Ты начинаешь испытывать мое терпение, Альфред. Неужели я хотя бы раз дал повод, чтобы ты подумал обо мне настолько плохо? Ну конечно же, в твою комнату, куда еще. Граф наклонился и легко, словно пушинку, поднял несчастного юношу. Тот доверчиво прижался к его груди. У Альфреда закружилась голова и он прикрыл глаза. На лице юноши застыло страдальческое выражение. — Альфред, мальчик, послушай меня. Сейчас тебе больно, но боль уйдет. Не сразу, постепенно, тебе станет легче. Сейчас ты заснешь, сон будет спокоен и размерен. Я отнесу тебя, в твоей комнате будет удобнее, — он кивнул, Герберт понял и открыл дверь. Выйдя из покоев сына и увидев, что тот хочет пойти с ними, Эрих отрицательно покачал головой. Ошарашенный Герберт так и остался стоять на пороге, глядя вслед отцу, который уносил его Chéri. Разлука, опять и снова. И непонятно, как надолго. Совершенно не к месту, но почему-то в голове блондина всплыли слова про таинственный темный Грааль, но он попытался отогнать их…***
В комнату Граф принес уже спящего Альфреда. Бережно положив на кровать и запахнув не завязанный на пояс халат, фон Кролок накрыл его покрывалом и задумался. Были слышны шаги за дверью — это Герберт, не утерпев, пришел следом и не решался войти. «Мда, физическое состояние Альфреда явно оставляет желать лучшего. Но если бы только это…» Вновь положив на лоб юноши прохладную ладонь, Граф силой внушения высшего вампира проник в разум Альфреда. Ему очень не хотелось этого делать, но, пожалуй, выбора не было. Он действовал крайне аккуратно, боясь нанести своим вмешательством вред нежной, ранимой психике. Надо было узнать причину нервного срыва и прогнать тягостные воспоминания и ассоциации. Увиденное очень удивило Эриха. Потому что он ничего не увидел: не было ни горьких воспоминаний, ни кошмарных фантазий, ничего, кроме свинцово-серой, тяжелой пустоты. Зато зазвучали слова, от которых лицо Графа дернулось, и на нем появилось выражение такое, будто пронзила резкая зубная боль. Фон Кролок слышал слова пятой Нагорной проповеди, ее седьмую заповедь — «Не прелюбы сотвори», а проще говоря — «не прелюбодействуй». Голос, очевидно, священника, говорил о грехе блуда и содомии, о неизбежности высшей кары, призывал к покорности и покаянию, обещал всепрощение и божественное милосердие. Альфред в прошлой жизни был религиозен, таким он вырос, так его воспитали родители. Именно поэтому он пришел к профессору Абронсиусу и стал его учеником, чтобы помочь избавить мир от порочных порождений преисподней — вампиров. Когда-то Граф фон Кролок сам верил в эти сказки, и что? Помог ему Бог? Отнюдь. Бог покинул его в тяжелый час, а потом уже Граф сам отказался от него. Его Сиятельство криво усмехнулся: «Мораль! Лживое слово, которым хотят прикрыть неспособность или нежелание Бога прийти на помощь, когда это необходимо. Если так хорош ваш Бог, почему он допустил страшную несправедливость, когда я умолял Его о помощи, отнял любовь всей жизни, а затем и лишил сына? Только Тьма помогла сберечь Герберта, сделав единственным смыслом дальнейшего существования». Граф стряхнул безрадостные мысли и сосредоточился на Альфреде. «Какой нежный ребенок все-таки. Но… Крайне впечатлительный, и только. Хм… Вот она, пресловутая христианская мораль, до чего довела. Да, мальчика воспитывать еще и воспитывать. Но это лучше, чем дальше вторгаться в его психику. Хвала Люциферу, делать больше этого не придется». Граф, конечно, по своей природе не был гуманистом, но он мыслил рационально и считал, что стирать моменты из памяти, оставляя вместо них белые пятна, можно только в самом крайнем случае, когда нет другого выхода. Иначе можно было получить не-мертвого с провалами в памяти и, как следствие этого — непредсказуемое и не вполне адекватное существо. К счастью, это был явно не случай Альфреда. А еще фон Кролок подумал о том, что у его воспитанника явные проблемы с самооценкой, и это надо устранить в первую очередь. Эрих еще раз поправил покрывало, под которым спал Альфред, и вышел из комнаты.***
За дверью Герберт изводился от волнения и неизвестности. — Ну что, Рара, как он? — не успел Его Сиятельство появиться на пороге, как сын бросился к нему с расспросами. — Не волнуйся, он просто перенервничал. Это пройдет со временем. Сейчас ему для начала надо просто выспаться. Сын, я же просил вести себя потише, неужели так трудно было ограничиться немного? Молчи, я не договорил, — Граф пресек на корню попытку сына заговорить с ним, — я знаю, как ты бываешь несдержан в момент близости — много раз имел удовольствие слышать твои громкие, несдержанные стоны, а в этот раз ты, по-моему, превзошел себя. Альфред даже голос сорвал, на нем вообще живого места нет. Или он сам себя так разукрасил? Герберт сделал круглые глаза, опять противным червячком промелькнула мысль про Грааль. Значит, отец видел обнаженного Chéri? — Твой возлюбленный слишком робок и неопытен, его воспитание в духе ханжеской христианской морали сослужило плохую службу, еще ты перегнул палку — вот в чем причина. Теперь надо быть очень бережным и внимательным, чтобы стресс прошел, и не торопить события. Не навязывай ему свое общество, оставь его в покое на какое-то время. Ты понимаешь, о чем я? — синие глаза внимательно смотрели на Герберта. Свою дозу нравоучений Виконт получил еще не сполна. — Рара, но ведь ты сам дал мне розмариновое масло. Я не хотел в первый раз так далеко заходить, это он настаивал. Альфреду все очень нравилось, он завелся сильнее меня и не мог остановиться. Я его ни к чему не принуждал, ему было очень хорошо, правда! Что же нам, опять разлучаться? С кем он будет общаться, с тобой? Я не забыл про Грааль… — распалялся Герберт. — Ну хватит! Довольно! — прервал его возмущённый голос. — Теперь я виноват, по-твоему. Хм… Да, я понимаю, что мальчику было неплохо. Но я вижу и результат, плачевный, надо сказать. Тебе было тоже совсем неплохо, полагаю! Таких стонов стены замка давно на слышали. На кладбище тоже глухих я не встречал никогда. Ты опять доставляешь проблемы. Я сам поговорю с Альфредом. Не приставай к нему пока, а то все испортишь; подожди, пока он захочет тебя видеть. И сколько ты меня уже будешь попрекать Граалем?! О, Тьма, верни разум моему беспутному сыну! — Граф уже порядком устал от разборок и собрался уходить. — А ты что, так и будешь здесь стоять? Иди, прогуляйся, полетай в конце концов. Ты давно не был на свежем воздухе. — Нет, Рара, я останусь здесь. Вдруг Альфред проснется, и ему что-то понадобится. Я буду рядом, сейчас принесу кресло и посижу за дверью, в коридоре. — Ну вот и поговорили, — Его Сиятельство был раздосадован нежеланием Герберта прислушаться к нему, но решил прекратить разговор и прошествовал в свои покои. Герберт провел всю ночь, до самого рассвета, у дверей комнаты Альфреда за чтением любовного романа, ни разу так и не решившись открыть дверь. Он только внимательно прислушивался, не раздастся ли из комнаты каких-нибудь звуков. Но было тихо.***
Альфред так и не проснулся той ночью. День Герберт хотел также провести в кресле около комнаты Chéri — в коридоре не было окон и вполне себе безопасно, но Эрих запретил ему. Отдыхать Виконт отправился в усыпальницу. Рядом с Альфредом весь день провел Куколь, неплохо выполнявший роль сиделки при лежачем больном. Юноша проснулся один раз, выпил успокоительный отвар и заснул вновь. Потом Куколь разбудил его и буквально силком напоил кровью. Апатия у Альфреда была такая, что он почти не чувствовал сжигающей неутолимой жажды, которой особенно страдают новообращенные вампиры. Как бы то ни было, к закату следующего дня ничего плохого не произошло.***
Альфред проснулся на закате. Раскрыв глаза, он обнаружил себя не в спальне Герберта, а в своей собственной кровати. Потянувшись спросонья, юноша ощутил сильную боль во всем теле, встал осторожно, стараясь не делать лишних движений. Альфред прошелся по комнате, с опаской чуть-чуть приоткрыл штору и посмотрел в щелку в окно — было темно. Интересно, сколько времени продолжался его сон? Вспомнился склонившийся Куколь, вливающий в него какой-то отвар, то, как он пил кровь из чашки, которую держал горбун. Альфред взглянул на стол, увидел неполный кубок с кровью и сразу же ощутил жажду и удлиняющиеся клыки. После выпитой крови почувствовалось облегчение, а голова прояснилась. Как в замедленной киноленте, отматываемой назад, юноша видел Графа, несущего его на руках, увидел себя лежащим на полу, таким съежившимся и жалким, увидел склонившееся над ним встревоженное лицо Герберта. ГЕРБЕРТ? Что это такое было? Как? Теперь воспоминания утратили свой стройный ряд, и в мозгу юноши хаотично замелькали самые разные картины: вот они, сплетенные в объятьях друг друга, громко стонут, вот Герберт стоит на коленях перед ним и расстегивает его брюки, вот уже он сам, стоя рядом с Гербертом, ласкает его ТАМ, просит Герберта, чтобы тот взял его, а блондин смотрит с сомнением. Ой, что же это такое, это все было с ним? Затем он увидел себя с горящими, полубезумными глазами, кричащим на Герберта, отталкивающим его от себя, видел расстроенного, ничего не понимающего графского сына… И это тоже он? И вновь картины откровенного, горячего любовного угара, где он, как безумный, стонет и извивается, а Виконт нависает над ним сверху и ритмично двигает корпусом. Что же это вообще такое? Как это возможно? «Стыд-то какой, это дурно и противоестественно природе человеческой, это болезнь», — так, кажется, говорил профессор, с осуждением глядя на его соседей по пансиону. И вот теперь сам Альфред стал таким же. Но ведь он уже и не человек вовсе, а порождение Сатаны, результат действий графского сына. Или же нет? Он все тот же, ну или почти тот же Альфред, старательный, скромный юноша, прилежный студент, который и мухи не обидит? Халат, почему на нем синий халат, который велик ему и к тому же без пояса? А под халатом он, совсем голый, весь в синяках и пятнах засосов на груди и животе, с болью во всем теле — только это уже не расплывчатые воспоминания, а реальность настоящего момента. Молодой человек попытался успокоиться, обуздать мысли, от быстрой смены которых закружилась голова. Надо было привести воспоминания в порядок, отличить явь от вымысла, если, конечно, он там был, этот вымысел. Стоп! Усилием воли Альфред заставил себя успокоиться и восстановить цепь событий. Они сдали экзамен и пошли в спальню Герберта. Там они… ну в общем, им было хорошо, все происходило по обоюдному согласию. Вот Герберт говорит, что хотел сделать ему приятное, а он в ответ хочет то же сделать для Виконта. Отгоняя от себя подробности интимного характера, Альфред почувствовал, как напрягается его плоть и запахнул халат, придерживая рукой, хотя в комнате никого не было, кроме него. Вот так-так. Было хорошо, просто волшебно, уж это он помнил точно, не мог ошибаться. А потом… Потом его объял такой неудержимый стыд, он почувствовал себя на самом дне, словно в преисподней, падшим и мерзким, грязным, он не мог от стыда ни смотреть, ни говорить с возлюбленным… Герберт успокаивал его, пытался отвлечь, а он… А что он? Обидел Герберта, его слова жалили Виконта сильнее укусов пчелы, теперь уж точно графский сын не захочет и слышать о своем бывшем Chéri. Нет, так не должно быть, это неправильно! Он, глупый, бестолковый мальчишка, оттолкнул того, кто открылся перед ним, подарил свою любовь и расположение, с кем он перестал быть одиноким и никому не нужным, ради кого он существовал теперь. Что же он натворил, почему так себя повел — Альфред не мог объяснить. Это знал только Его Сиятельство, но его рядом не было. Дверь тихонечко приоткрылась, и на пороге комнаты возник Герберт, переминающийся с ноги на ногу. Они не произносили ни слова, только смотрели друг другу в глаза. Это была мольба о прощении со стороны Альфреда и нерешительность, настороженность в глазах Виконта. — Ваша Светлость… Герберт, прости меня, если можешь. Я наговорил столько гадостей. Я думал, ты видеть меня не захочешь. Мне так стыдно за несдержанность, ты теперь обо мне думаешь как о доступной дешевке, — Альфред решился подойти первым, но его от переизбытка эмоций качнуло, и он едва не упал. За долю секунды Герберт оказался рядом, и юноша обмяк в его руках. — Глупыш, я не сержусь на тебя. Я все понимаю, слишком много непривычного происходит с тобой в последнее время. Ты подарил мне прекрасные минуты, как я могу на тебя сердиться? — Герберт бережно усадил его в кресло и легко погладил по голове. — Мир? Ничего ведь не случилось? Забудь о том, что было бы тебе неприятно. Я не буду приставать, ты сам решишь; если захочешь меня видеть, я всегда недалеко. С этими словами Виконт вышел из комнаты, звук его легких шагов растворился в тишине замка.***
Герберт шел по коридору и нервно кусал губы. Наверное, он все сделал правильно, как надо, но почему-то было очень горько и тяжело. Ему так хотелось обнять, ласково утешить своего мальчика, прижать к груди. «Рара прав, нельзя давить сейчас на него, пусть малыш сам разберется в своих чувствах и решит, чего же хочет в конце концов», — Герберт вздохнул. — А, сын, ты уже успел побывать у Альфреда? Как он? — Граф появился из бокового коридора и увидел своего наследника. — Я с ним поговорил, ему уже лучше. Пусть он решает сам, я не стал навязывать свое общество. Но мне так тяжело, правда, — Герберт выглядел очень расстроенным. — Я тоже иду с ним поговорить. Не переживай, твой мальчик не так беспомощен, как ты думаешь. Ему просто надо поверить в себя, стать более решительным. Он должен научиться очень многому, ты же понимаешь. Для начала Альфред пусть САМ определит, насколько ему нужны ваши отношения. САМ, без чьей-либо помощи и давления со стороны. Мне кажется, он нас не разочарует, — спокойно сказал Эрих. — Твои бы слова, да Люциферу в уши, — вздохнул Герберт. — Если буду нужен — я в библиотеке, пойду, посмотрю новые журналы, которые тебе прислали из столицы. Это меня отвлечет, надеюсь. Граф посмотрел на сына, в его глазах промелькнуло легкое удивление. Если точнее, Его Сиятельство был доволен, но старался не показывать этого.***
Что за необычная ночь выдалась у Альфреда! К нему, как к особе благородных кровей, приходили такие посетители! Сначала Виконт, а потом и сам Его Сиятельство удостоили юношу своим вниманием. Он растерялся, когда после негромкого стука в дверь в комнату вошел хозяин замка. — Я рад видеть, что тебе уже лучше, Альфред, — вместо приветствия начал старший фон Кролок. — Ваше Сиятельство, чем я заслужил такую честь? — от неправдоподобности происходящего бывший студент с трудом подбирал слова. — Юноша, нам надо серьезно поговорить. Есть такие вопросы, которые мы будем решать сообща, — Альфред непонимающе захлопал ресничками. — С твоим появлением слишком многое изменилось для нашей небольшой семьи. Ты теперь с нами и, надеюсь, наше совместное существование будет всем во благо. Сначала я не принял тебя, такое бесцеремонное вторжение в наш мирок меня возмутило. Но Герберт сделал по-своему, и ты остался с нами. Я долго присматривался к тебе и к тому, как изменился сын с твоим появлением. Впервые за все годы не-жизни он начал совершать поступки, за которые надо нести ответственность. Даже зная, что последствия для него будут плачевными, он осознанно идет на риск. Это не блажь избалованного наследника, как было раньше, это ПОСТУПКИ. И обязан он этим тебе, Альфред, — Его Сиятельство замолчал, давая время «переварить» сказанное им. Сам виновник перемен вампирского быта был ошарашен, просто не мог поверить и только растерянно смотрел на Графа. — Я очень привязан к своему сыну, хотя бываю строг с ним. Его слишком затянувшееся детство и несерьезность всегда меня огорчали. Однако в последнее время он очень изменился, стал другим. Ты спросишь, почему. Отвечу — Герберт полюбил тебя. За долгие века я насмотрелся на попытки сына найти свое счастье. Увы, все заканчивалось одинаково плачевно каждый раз, очередной истерикой после разочарования. С тобой всё по-другому, потому что ты тоже другой, не такой, как остальные. Альфред, помоги мне с сыном. Ты хорошо на него влияешь: он взрослеет на глазах, из избалованного сумасброда превращается во взрослого человека, в мужчину. Да, Альфред, и в двести, и в триста лет можно быть все еще ребенком, как Герберт, а можно в двадцать лет стать вполне взрослым человеком. — Но что я могу? Я же ничего не умею, от меня у вас сплошные проблемы, — Альфред все еще сомневался, не вполне осознав услышанное. — Ты должен поверить в себя, в свои силы, а я постараюсь помочь. Ты можешь переключить Герберта с легкомыслия на серьезные дела. Тому уже есть пример — его самостоятельное изучение университетских предметов, что ты учил раньше. Сын совсем не глуп, за короткое время многое освоил самостоятельно, а если вы будете совместно заниматься, отдача будет еще больше. Знаешь, где он сейчас? В библиотеке изучает новые журналы по механике, — Граф ненадолго прервался, давая юноше время подумать над услышанным. Альфред слушал внимательно. Сомнения у него, конечно, оставались, но то, что говорил Его Сиятельство, вселяло в него веру в свои силы. Осознание того, что он нужен и может помочь Герберту, давало смысл его существованию. Он согласно кивнул, и Граф продолжил: — Тебе самому предстоит очень нелегкий путь адаптации к не-мёртвому существованию, но все вместе мы, надеюсь, справимся. Знаешь, в прошлой, человеческой жизни, когда у нас была обычная семья, я мечтал еще об одном сыне. Увы, ему было не суждено родиться… Не мог представить, что моя мечта исполнится спустя столько времени. Теперь у меня появился названый сын — ты, Альфред, и я рад этому. Вы такие разные, как полюса магнита, и в то же время идеально дополняете друг друга, — голос Графа слегка дрогнул, или это только показалось юноше? Альфред не сдержался, подошел и порывисто обнял высокого, красивого бессмертного. В ответ Граф приобнял юношу и погладил его по голове, как маленького ребенка. От это неожиданной ласки Альфред едва не прослезился. — Спасибо. За все спасибо. Я очень постараюсь, — юноша зашмыгал носом. — Ладно, не разводи сырость. Я еще об одном хотел сказать. То, что с тобой произошло после… свидания с Гербертом, — ты в этом не виноват. Виновато воспитание, ложные ценности, которые были привиты тебе еще в детстве. Не говорю, что ты станешь аморальным или беспринципным, нет, конечно же, и лучшие черты характера останутся с тобой. Но о ханжестве и лицемерии христианского Бога надо будет забыть. Ты усвоил мой первый урок? — Я все понял, Ваше Сиятельство. Граф выжидательно смотрел прямо в глаза Альфреду. — Я все понял, отец, — молодой человек спустя столько лет вновь произнес это слово. Как же это было волнующе и приятно. На лице Графа проскользнула легкая, едва заметная, но очень довольная улыбка. Кивнув головой, он вышел из комнаты своего названого сына.***
«Осталось еще сообщить Герберту, что у него появился… Хм? Кто же появился, брат? Нет, совсем не брат, их отношения абсолютно не братские. Ну и не сестра, конечно же… Так кто? Муж? Скорее жена… Получается, мне невестка… Тьфу, пропасть какая… С Гербертом вечно не так, как надо», — всегда уверенный в себе Граф фон Кролок пребывал в легком недоумении. «И как еще сын отреагирует на эту новость? Одно дело — иметь возлюбленного, и совсем другое — когда этот возлюбленный может оттянуть на себя часть отцовской любви и привязанности», — размышлял Его Сиятельство. «Герберт по натуре — эгоист, уж с этим никто не станет спорить. Конечно, он успел привязаться к Альфреду, но насколько сильно его чувство? Не окажется ли ревность единственного сына сильнее любви?» — Граф задавал себе вопросы и пока не находил на них ответов. «У людей, когда в семье рождается младший ребенок, старшие братья и сестры ревнуют родителей к нему. Герберт уже не первую сотню лет существует в девятнадцатилетнем возрасте, и Альфред, которому всего-навсего исполнилось двадцать, на его фоне просто новорожденный младенец. И заниматься с ним надо, как с младенцем. Юноша, конечно, постиг многие науки, но полное отсутствие практики и элементарных навыков не-жизни усложняет задачу», — Его Сиятельство нахмурился, размышляя дальше. «А ведь когда-то придется его официально представить сородичам, только в каком качестве? Хорошо, что пока с его статусом воспитанника собратья, скрипя клыками, согласились, но это не может продолжаться долго. Если, даст Тьма, все будет хорошо, через пару сотен лет пропасть между мальчиками сократится или вовсе перестанет существовать, ну, а пока… Пока предстоит подумать еще, что же сказать Герберту, какие доводы привести — это важнее, чем мнение кладбищенской свиты», — Граф в размышлениях не заметил, как дошел до своего кабинета. Там его ждал натопленный камин, в котором потрескивали дрова и создавали иллюзию обычной жизни, а на столе стоял кубок с кровью, накрытый салфеткой. Но Его Сиятельство подошел к заветному резному шкафчику и налил себе вина. В раздумьях и воспоминаниях о том, как он прошёл обращение три столетия назад, держа бокал в руке и лишь изредка пригубляя вино, он провел несколько часов. Эрих отстраненно смотрел на горящие дрова и второй раз за сутки чувствовал горечь обиды на судьбу, разлучившую его при жизни с любимой женщиной, а в бессмертии — с единственным мужчиной на бесконечной дороге бытия.***
Герберт, встретив отца и немного переговорив с ним, действительно пошел в библиотеку, надеясь отвлечься от тревожных мыслей. Придя туда и увидев на столе целую гору нераспечатанных свертков, перемотанных шпагатом и запечатанных сургучом, он занялся распаковыванием новых книг и журналов. Руки его были постоянно заняты и делали свою работу, но от мыслей в голове он все равно не мог избавиться. «Как теперь я буду общаться с Альфредом? Вроде бы рядом, но опять не вместе. Почему так произошло? Есть ли в этом моя вина?» — мысли не давали покоя Его Светлости. Читать умные журналы совсем не хотелось. Герберт подошел к шкафу с его личными книгами, открыл, и первое, что ему попалось на глаза… Да, конечно же, это был «Сборник советов для влюбленных». Герберт взял книжку в руки, она раскрылась на той самой странице, которую читал Альфред накануне Бала (страница была загнута «уголком»). «Иногда один поцелуй значит больше, чем тысяча слов…» — прочел Виконт и прикрыл глаза. Недавние воспоминания нахлынули на него с новой силой. Вот он танцует с Альфредом и дурашливо пробегается по его спине и чуть ниже рукой («Как попка прелестна твоя!» — промелькнуло тогда в голове), а вот Альфред пытается сбежать, и он останавливает строптивца подсечкой. Перед глазами предстал Рара, смотрящий с усмешкой на них, распластанных на ковре, на котором он стоял сейчас. — Что за наваждение такое? — непонятно у кого спросил Виконт. — Альфред, кругом только Альфред! — Герберт сказал это вслух, пытаясь взять себя в руки. Почему-то не очень получалось. Поставив книгу обратно в шкаф, блондин громко хлопнул дверцей. «Надо успокоиться!» — раздраженно подумал он и в сердцах топнул ногой. Виконт самому себе был неприятен, его раздражала собственная слабость и невозможность никак повлиять на ход событий. Да, мальчику сейчас плохо, какие-то заморочки в голове не дают ему существовать спокойно, Рара его теперь так опекает… А о нем, о Герберте, наверно, лишний раз и не подумает вовсе. Что он чувствует, каково ему сейчас — никому это неинтересно. Впрочем, как всегда. Начали сами собой вспоминаться давние, но так и не отпустившие обиды — как отец избегал его после смерти мамы, как отдалился от него и каким кошмаром для них все закончилось. «Конечно, Рара никогда меня по-настоящему не любил, и теперь, спустя века, точно не полюбит». Вроде бы обижаться на Графа Герберту не за что, но не было между отцом и сыном той ниточки, которая соединяет навсегда и зовется душевной близостью. Хотя какая душа у бессмертных… Герберт вздохнул и вернулся к журналам. Прочитал про опыты Юнга, Пуанкаре и Маха, и статью о пересмотре принципов классической механики Ньютона. «О, Тьма! И здесь все переворачивают с ног на голову!», — раздраженно подумал Виконт. Ночь явно не задалась.***
А что же сам возмутитель спокойствия? Чем он был занят? С Альфредом все оказалось очень просто — его сейчас не волновали никакие вопросы отношений, он открыл дверь платяного шкафа и пытался разобраться, где было сложено белье, а где висели костюм и рубашки. Юноша решил, что пора уже одеться по-нормальному и перестать показывать всем своим видом, как ему сейчас непросто во всех смыслах — и в моральном, и в физическом. Он переживал не только из-за того, что накричал на Виконта, но и потому, что его слабость увидели оба представителя династии фон Кролоков, к которой и его уже Граф собрался приравнять. Не пристало новоявленному фон Кролоку-младшему проявлять свою слабость на глазах у других, пусть даже самых близких. Конечно, из-за Герберта он переживал гораздо сильнее. Альфред совсем не понимал, как себя вести с Виконтом. Хотя тот и сказал, что не держит обиды на него, чувство вины не покидало юношу. Не только за свою несдержанность накануне вечером, но и за то, как он вел себя во время их близости. Ему казалось, что мнение о нем у Герберта обязательно должно было измениться не в лучшую сторону. Альфред всегда побаивался Графа, но сейчас ему легче было бы говорить с ним, чем с его сыном. Да еще учитывая, что теперь он введен в «ближний круг», как это воспримет Герберт? Кто ему скажет об этом, Его Сиятельство или же он сам? Юноша, кряхтя (у него еще все болело внутри, не прошло и двух суток с момента его грехопадения), все-таки смог одеться как положено, пригладил непослушные вихры, потужил, что не может посмотреть на себя в зеркало и решился: он пойдет к Герберту. Он еще не знал, что скажет, но пойти все равно надо. Неизвестность и недоговоренность была хуже, чем правда, пусть и неприятная. Герберт сказал, что, если он захочет, то легко найдет его. Альфред помнил, что Виконт в библиотеке, именно туда он направился. Вернее, побрел довольно медленно. Открывая дверь, он хотел зайти тихо, но, конечно же, зацепился за край ковра ногой, чуть не упал и ойкнул. Герберт сидел за столом и читал что-то. Подняв голову, он с удивлением смотрел на Альфреда. Виконт никак не ожидал его увидеть так быстро. — Соскучился по мне, mon Chéri? — сказано было это удивленным голосом, просто удивленным, не более. — Я… я хотел тебя видеть, — Альфред растерялся, вся его решимость куда-то пропала, он вновь чувствовал себя робким и неуверенным мальчишкой. — Что ты читаешь? Его Сиятельство сказал, что прислали новые журналы по механике. — Да, пытаюсь разобраться. Помоги, не получается вывести формулу самому, — ответил Герберт. Альфред, как утопающий соломинку, схватил журнал и начал объяснять Герберту кориолисово ускорение. Герберт смотрел на него и почти не слышал. Оба понимали абсурдность ситуации, ее неестественность, но выхода не находил ни один из них. Альфред не решался подойти и обнять Виконта из-за чувства своей вины, а Герберт не знал, как себя вести с юным любовником, у которого оказалась слишком нежная психика. Альфред закончил объяснять механику, и повисла долгая пауза. Слышно было только тиканье часов. К счастью, за дверями раздалось кряхтение и звуки шаркающих шагов. Это Куколь шел приглашать молодых людей в столовую. Молча они вышли из библиотеки и пошли вслед за горбуном, так и не взявшись за руки, просто шли рядом и молчали. И оба понимали, как же это неправильно.***
В столовой во главе стола уже сидел Его Сиятельство. Внимательно посмотрев на вошедших, он жестом пригласил их присоединиться. Молодые люди сели, как обычно, напротив друг друга. В гробовом молчании прошел обычный «прием пищи», Альфред и Герберт быстро выпили свои высокие бокалы и выжидательно смотрели на старшего фон Кролока, который, казалось, совсем не спешил закончить трапезу. Его Сиятельство словно нарочно медлил, но, как ни тянул, бокал в конце концов был выпит. Промокнув губы черным кружевным платком, Граф сидел и молчал. Наконец Герберт не выдержал. — Рара, ты можешь объяснить, что происходит? — спросил он отца. — Что за таинственность, в чем дело?! — Видишь ли, Герберт, у меня к вам серьезный разговор, в первую очередь к тебе, сын, — Альфред вздрогнул, но сразу понял, что Граф обращается не к нему. — Молодые люди, вы должны меня понять правильно. ОБА. После того, как вы уединились, в нашей семье произошли изменения. Наш маленький мирок стал другим. Напоминаю, Герберт, все это происходит из-за тебя, именно ты самовольно создал высшего вампира. После того, что произошло между вами накануне и стало всеобщим достоянием из-за вашей несдержанности — вы были очень громкими — надо как-то выровнять ситуацию. К сожалению, мы не одни, и я при всем желании не могу сделать вид, будто ничего не изменилось. Альфред смущенно опустил глаза и стал внимательно рассматривать узор на вышитой скатерти, а Герберт смотрел во все глаза на отца. — Я все равно не понимаю, что ты имеешь в виду, — Виконт сидел с обескураженным видом. — Хватит ходить вокруг да около. С одной стороны, у меня нет другого выхода, с другой стороны, я даже рад этому. Альфред, Герберт, у меня теперь два сына, вы ОБА мои дети, — наконец прозвучали слова, которые так долго Граф не мог произнести. Повисла такая мертвая тишина, что, казалось, можно было услышать, как паук плетет паутину в самом дальнем углу шлосса. Бедный Альфред зажмурил глаза и сожалел о том, что не может раствориться в воздухе и исчезнуть куда подальше из столовой. Его новоявленный брат сидел, как оглушенный, и никак не мог осмыслить услышанное. Наконец он все понял в полной мере. Только совсем не так, как ожидал Граф, Герберт воспринял сказанное по-своему, совсем иначе, чем имел в виду Его Сиятельство. Виконт резко вскочил, так, что стул упал в сторону. Сузившимися глазами он смотрел на отца и… нет, не закричал, крик не был выражением его сильнейшей ярости. Герберт зашипел, совсем как на Балу, когда спасал Альфреда от толпы голодных вампиров. — Что ты такое придумал, Рара? Тебе доставляет удовольствие меня мучить? Альфред теперь мой брат? Брат, а не любимый! Как я могу заниматься любовью с братом? Как ты можешь так со мной поступать? Я всегда знал, что ты меня совсем не любишь, теперь ты нашел себе нового сына, а меня лишил возлюбленного! Лицемер, ты сразу решил оставить Альфреда себе, и темный Грааль всегда был в твоих мыслях! — Герберт стукнул кулаком по столу и резко сдернул скатерть со стола. Бокалы полетели вниз и рассыпались осколками по полу. «О, Тьма, мозг моего сына работает только в одном направлении! И угораздило же меня тогда сказать про этот злосчастный Грааль», — Граф спокойно смотрел на Виконта, ни один мускул не дрогнул на его прекрасном лице, но сиятельный родитель ощущал досаду. Он ждал, когда Герберт успокоится, но тот совсем не спешил, а только распалялся сильнее. — Теперь у тебя есть новый сын, и я тебе не нужен. Только как ты сможешь быть с сыном в одной постели, ведь ты такой правильный! И вопрос, малюсенький совсем: куда ты денешь меня? К Мариусу отправишь, чтобы я освежил то, что он со мной сделал много лет назад? Я не смогу остаться после такого предательства, — Герберт говорил страшные слова, от которых Его Сиятельство начал мрачнеть, и невозмутимая маска на его лице стала сменяться угрюмым выражением. — Альфред, ну скажи же что-нибудь! Тебе неужели все равно, ведь речь идет о твоем будущем! — студент только растерянно переводил глаза с одного фон Кролока на другого. — Или ты все знал, поэтому таким странным был сегодня? Предатель, трус! Я ведь прав, ты все знал, — Виконт уже не спрашивал, а утверждал. Альфред в ответ обреченно кивнул головой. Обессиленный Герберт сел на корточки у стены и заплакал. Детские обиды на отца за недоданные любовь и внимание, невыплаканные слезы за растоптанную юность, одиночество за бессмертные века — все нашло выход в один момент. Это были слезы очищения и освобождения от тяжелого груза, который долго лежал на его бессмертной душе. Альфред не выдержал и подбежал к Виконту. Он встал рядом на колени и начал его гладить по голове, что-то шептать на ушко любимому. Герберт уткнулся ему в грудь, продолжая плакать, но постепенно его плечи стали вздрагивать реже, а всхлипы понемногу затихали. За все это время Эрих не сказал ни слова. Он сидел, упершись локтями о стол и запустив пальцы в смоляные с легкой проседью волосы. (Какой знакомый жест, вот, оказывается, откуда он появился у Герберта.) Глаз не было видно, лицо закрывала занавесь длинных волос. «Столько лет держать в себе! Как такое возможно?! Когда он вернулся из Италии, мне показалось, его обида притупилась и должна остаться в прошлом. Я всё делал для него, вычеркнул любовь и возможность быть счастливым, из-за того что не мог больше оставить сына — слишком страшный удар нанесла судьба нам обоим. Я только потому переносил разлуку с Вито, что думал о Герберте; мне казалось, это единственно правильное решение, цена моей ошибки. А в результате… всё оказалось впустую?» Осознание того, что жертва — великое чувство любви, принесённое на алтарь родительского долга как расплата за собственный эгоизм и невнимание — была напрасной, с трудом укладывалось в голове. Но узнать, что все это время сын предпочитал страдать, но не захотел вместе с ним преодолеть недомолвки и непонимание, оказалось еще ужаснее. Фон Кролок стиснул зубы. Ему захотелось стать слабым и отпустить себя, захотелось кричать и рвать на себе волосы в бессильной ярости, но он не мог позволить подобного даже наедине с собой, и уж тем более рядом с Гербертом. Наконец Эрих откинул волосы назад и встал из-за стола. Льдистые синие глаза словно подтаяли, на ресницах всегда невозмутимого высшего вампира блестели слезинки. Наверное, впервые за не одну сотню лет. Он подошел к молодым людям и положил им руки на плечи. Юноши встали, и Граф обнял сына. — Герберт, почему ты молчал? Зачем скрывал за беспечной маской свои чувства? Когда ты вернулся из Италии, мне показалось, что ты переболел, успокоился и всё в прошлом. Я не отрицаю, что бесконечно виноват перед тобой. Прости меня, если сможешь, сынок… Если вообще может быть прощение. Герберт распахнул опухшие от слез блестящие глаза: такого Рара он видел впервые за все долгие годы их не-жизни. Так Виконта никто не называл с десятилетнего возраста…***
Когда страсти улеглись, Герберт успокоился и мог адекватно воспринимать, Граф все-таки сумел донести до Виконта, что имел в виду, говоря о том, что теперь Альфред его названый сын. Придется представить не-мертвым собратьям Альфреда не просто как воспитанника, а как постоянного спутника Герберта, его пару (муж или жена тут явно не подходило), соответственно, и как младшего сына Графа, Барона фон Кролока. То, что Альфред — высший, избранный не-мертвый, по-прежнему должно оставаться тайной для его же безопасности в первую очередь, до тех пор, пока он не обретет навыки высшего вампира. Предстоял официальный выход семейства на кладбище. Но это будет позже. А пока вымотанные в высшей степени нервной ситуацией вампиры пошли восстанавливать силы в усыпальницу, не дождавшись рассвета. Граф лег в свой саркофаг, молодые люди — в саркофаг Герберта, достаточно просторный, чтобы хватило места для двоих. Саркофаг Альфреда еще не был готов, а в гробу спать ему уже никто не позволил бы. Как-никак младший фон Кролок. Все были настолько обессилены, что Граф даже не стал говорить детям, чтобы не шумели, просто пожелал спокойного дня. Молодые люди быстро уснули, обнявшись и прижавшись друг к другу. Его Сиятельство долго не спал, вновь предаваясь воспоминаниям и мыслям о том, что же будет дальше.***