***
Граф вернулся с кладбища усталый, но довольный. На какое-то время там должно воцариться спокойствие — Эржебета всегда держала свое слово, если уж она обещала поддерживать фон Кролока, значит, так и будет. Коварная и непредсказуемая, беспринципная с другими, в Графе она чувствовала силу и мощь, с которой нельзя было не считаться. Сейчас их интересы совпадали, и можно было не опасаться неприятностей со стороны собратьев. Тем более, предатель пойман и будет наказан. Его Сиятельство досадливо поморщился, представив, какие крики предстоит услышать следующей ночью со стороны кладбища. «Мерзавец получит то, что заслужил. И другим неповадно будет. У каждого свое наслаждение. Если у Батори оно заключается в пытке Паоле, пусть получит удовольствие. Надеюсь, ей хватит одной ночи», — подумал фон Кролок. Разумеется, ему ничуть не жалко было предателя, и гуманистом он никогда не был, но отвлекаться от своих дел на душераздирающие вопли совсем не хотелось. «Как еще отреагируют Альфред и Магда, услышав дикие крики и стоны? Надеюсь, она расправится с ним быстро. Хотя…» — Граф совсем не был уверен. Давно у Кровавой Графини не было возможности отдохнуть с таким удовольствием.***
Оказавшись в замке в аккурат перед вечерней трапезой, Его Сиятельство поспешил в столовую. Там он застал презабавное зрелище — оба сына словно побывали у визажиста, украшенные по всем правилам искусства красоты. Альфред недовольно надул губы, Герберт же чувствовал себя, как рыба в воде: он довольно улыбался. На их фоне Магда, аккуратно причесанная и одетая в новое элегантное платье бордового цвета и изящные туфельки, смотрелась ну совсем уж странно без намека на косметику. — Герберт, сын мой! Я конечно, понимаю твою радость, но, по-моему, ты несколько не туда применил свою энергию. Альфред, тебе понравилось? — заранее зная ответ, Граф потешался над сыновьями. — Ну что Вы, отец! Мне это совсем не подходит. Герберт… он так пошутил. Я согласился, но только один раз, — с досадой ответил ему юный Барон. — Пожалуй, преподай уроки макияжа Магде, ей это больше нужно, — не терпящим возражения тоном заявил отец семейства. Герберт фыркнул и кивнул головой, неохотно соглашаясь. Закончив трапезу и изящным жестом промокнув губы черным кружевным платком, Граф посмотрел на сыновей. — Вы придете в усыпальницу? — незамедлительно прозвучал вопрос. Герберту очень не хотелось оставлять отца наедине с Магдой, но в усыпальницу не хотелось идти еще сильнее. Альфред тоже не рвался отдыхать в саркофаге, пусть даже и вдвоем. — Chéri, ты как? Может быть, останемся наверху? — все-таки тяга к комфорту и игривые мысли отнюдь не о сне оказались сильнее. Альфред утвердительно кивнул головой. «Ах, дети, дети. Все вам времени мало. И куда только торопитесь?» — парадоксально, но Графа и Герберта, по возрасту почти не отличавшихся друг от друга (ведь что такое девятнадцать лет на фоне трех столетий?), в отношении их к совместному существованию по-прежнему разделяло целое поколение, они так и остались отцом и сыном — взрослый и мудрый Граф и импульсивный, юный Герберт. Альфред же Его Сиятельству вообще казался неоперившимся птенцом. — Ваше Сиятельство, — неожиданно подала голос Магда. — позвольте мне тоже сегодня не спускаться в усыпальницу, — девушка опустила глаза. Едва взглянув на нее, фон Кролок все понял, ему не обязательно было спрашивать причину смущения. — Дитя! Как ты можешь подумать обо мне так дурно? Я ведь только сегодня с тобой говорил на эту тему. Ты все решаешь сама, и не пугайся меня, не стоит. Иди к себе, переодевайся ко сну. Я зайду за тобой. Магда быстро ушла. Герберт насмешливо смотрел на отца. — Рара, с каких это пор ты так целомудренно опекаешь девушек, которые давно потеряли невинность? Я тебе удивляюсь. — О, Тьма! Не смей насмехаться, Герберт. Я не смеялся над тобой, когда появился Альфред, — под ехидным взглядом сына Графу стало не комфортно. — Да уж! Ты просто запер меня и Альфреда в разных концах замка и держал взаперти, не разрешал общаться вовсе. Это очень гуманно. — Герберт, перестань, хватит! — вмешался Альфред. — Пошли. Доброго дня, отец, — вчерашний ученый решительно схватил опешившего Виконта за руку и повел за собой. «Ай да воробушек! Как быстро он оперяется, а ведь его навыки только начинают проявляться. То ли еще будет…» — Граф, удивленно вскинув бровь, проводил сыновей взглядом и пошел в свои покои подготовиться к тому, чтобы пойти в усыпальницу.***
Совсем скоро Его Сиятельство, переодевшись ко сну, в пижаме неизменного черного цвета и надетом поверх черном халате, с распущенными волосами (непременная лента, которая обычно собирала его гриву, осталась в кабинете), неслышно шел по коридору. Магда уже ждала его. Новая ночная сорочка из батиста слегка выглядывала из-под бежевого капота*. Волны распущенных белокурых волос спускались по спине и плечам. Кивнув девушке, Граф взял ее под локоток, и они молча пошли в усыпальницу. Со стороны могло показаться, что это обычная семейная пара направляется ко сну в супружескую спальню. Магда, как могла, скрывала смущение. Оказавшись в усыпальнице, Его Сиятельство сдвинул крышку нового саркофага и помог девушке подняться на постамент. — Доброго дня, отдыхай спокойно, дитя, — сказал фон Кролок, когда Магда легла на богатое ложе, и задвинул крышку. — Спокойного дня, Ваше Сиятельство, приятных снов, — прозвучало в ответ. Граф удобно расположился и приготовился отдыхать. Но получилось не сразу. Он чувствовал смущение девушки, оказавшейся наедине с ним, да еще и на новом, непривычном месте. «Отдыхай, Магда. Ничто тебя не потревожит этим днем», — все-таки пришлось Его Сиятельству немного успокоить ее силой своего воздействия. Девушка быстро уснула, а трехсотлетний бессмертный еще долго размышлял о сложностях бытия.***
Его сыновья, придя в спальню, которую теперь смело можно было называть их общей, совсем не торопились в объятия Морфея. Их темперамент не предполагал такого завершения ночи. Герберт снял макияж специальным молочком, а потом медленно очистил лицо Альфреда, не перестающего причитать и говорить о том, что больше он никогда не согласится на такое безобразие. Спать Виконт решил непременно в новой ночной сорочке из батиста и, несмотря на протесты, настоял, чтобы Chéri оделся также. — Ах, дорогой, какой же ты хорошенький, словно херувим из нового журнала, который привез недавно Куколь! Альфред изо всех сил старался сохранить недовольный вид, но, не выдержав, заулыбался, глядя на белокурое совершенство, порхающее по спальне в широкой сорочке, которая, словно колокол, окружала его. Герберт обнял его, и вот они закружились вдвоем. Виконт мурлыкал мелодию в такт их танца, движения все убыстрялись и убыстрялись, пока, наконец, Альфред не оступился. Герберт подхватил его, не давая упасть, и подтолкнул в сторону кровати. Прошло лишь мгновение — и язык Герберта скользил по шее молодого любовника, находя самое чувствительное место за ухом, от чего Альфред сразу прикрыл глаза и довольно замурлыкал. — Как же я раньше не замечал, что ты похож на котенка! Также ластишься и мурлычешь... И смешной, когда смущаешься… — То котенок, то херувим, а кто же тогда ты? — глаза Альфреда заискрились от смеха. Герберт на мгновение задумался, а потом предложил: — Ты мне и расскажи, кто у нас ученый? Альфред вмиг стал серьезным и сел в кровати, внимательно, словно в первый раз, рассматривая бессмертного любовника. Ненадолго задумавшись, он сказал, наконец: — Я понял! Ты «белокурая бестия»**, die Blonde Bestie, так раньше называли льва — царя зверей. А недавно вышла книга одного философа, он перенес это понятие на образ человека — хозяина мира, сильного и бесстрашного, как лев. — Хм. Интересно, я не слышал о такой книге, но белокурый лев, царь — мне нравится. А что это за философ? Не из древних, я бы знал. — Да, Фридрих Ницше**, современный философ. Его книга, кстати, была в моем саквояже, ее же не выбросили? Потом ты прочитаешь, и мы поговорим о ней. Это работа о морали… Да ты меня не слушаешь совсем! — Альфред шутливо толкнул Герберта в бок. — Почему, я понял, но только сейчас не урок вовсе. И про книгу тебе интересней поговорить будет с Рара, это он любитель разговоров о духе и морали. Я просто хотел сегодня отметить твое становление избранным. Разве это не повод открыть новое масло для свечей? Тем более, здесь намного удобнее, чем в бельевой комнате, — Герберт вновь настроился на игривый лад. — Не смейся, что я был таким глупым. Теперь-то я знаю, что это масло не для свечей, а для любви. — Да ты меня соблазняешь самым бессовестным образом! Пожалуй, ты прав, напрасно мы надели сорочки. Герберт сбросил с себя лишнее сейчас одеяние, протянул руку к флакону с маслом и поставил его рядом с собой, пока не открывая. Он помог Альфреду снять сорочку, и возобновилась прерванная прелюдия. Уже столько раз предавались они страсти, но так и не могли до конца насытиться ею, устать друг от друга. Вновь и вновь они целовались, мокро и жарко, языки их то сплетались в чувственном танце, то отталкивались, и опять проникали в рот друг друга, исследуя и лаская каждый уголочек, неистово и страстно. Руки блондина плавно скользили по атласной коже, оглаживали живот и бедра, пощипывали горошины твердеющих сосков. Альфред языком легонько касался родинки на груди Герберта, целовал ее нежно и невесомо, едва касаясь, но вокруг оставлял следы, алеющие пятна страсти, заключая в «рамочку» восхитительную бабочку. Он проводил пальцами по спине партнера, оставляя едва заметные царапины от длинных ногтей. Еще мгновение — и Герберт перевернул любовника на живот. — Встань на колени, малыш. Так мы еще с тобой не играли, — Герберт уже дрожал от вожделения, предвкушения новизны. Альфред замер, но лишь на мгновение: стоило Виконту провести подушечками пальцев по позвоночнику, как он покрылся мурашками. Герберт целовал его лопатки и плечи, сначала легко и нежно, но, распаляясь все сильнее, начал покусывать кожу, и, добравшись до шеи, наклонился и глубоко вонзился, начал пить сладкую кровь. Альфред протяжно стонал, получая двойное удовольствие — от движений руки, ласкавшей возбужденную плоть, и от боли укуса. Его любовник, насытившись, оторвался от шеи и запечатал ранки. — Обопрись на локти… — зазвучал срывающийся шепот. Герберт оставил на время возбужденный член юноши, быстро открыл флакон, смачивая пальцы ароматическим маслом. По комнате разлился цитрусовый аромат, запах желания и удовольствия. Блондин поудобнее устроился между ног партнера. Ему не потребовалось много времени, чтобы подготовить любимого Chéri. Слегка разведя ягодицы и сжав их, от чего Альфред застонал громче, он нежно оглаживал податливую дырочку и затем скользнул внутрь увлажненным маслом пальцем, сначала одним, потом быстро вторым и даже третьим — Альфред принимал их легко, почти без дискомфорта и без боли. Юноша ритмично подавался навстречу, и Герберт, долго сдерживавший себя, вынул пальцы и приставил подрагивающий, истекающий смазкой член к восхитительным полушариям любовника, проводя между ними медленно, касаясь колечка мышц и возбуждая еще сильнее, распаляя до предела юного Альфреда. Раз — и наконец-то он сделал то, о чем мечтал с момента их первой близости — взял его быстро, вошел в него сразу и глубоко, на всю длину. Юноша закричал от боли и закусил губу — слишком уж торопился его партнер. Но Герберт ненадолго ослабил темп. Погружаясь в узкое и горячее место, дал немного времени свыкнуться с болезненным проникновением, на несколько раз его движения замедлились. Альфред, уже не испытывая резкой боли, а воспринимая неприятные ощущения как неизбежную часть наслаждения сквозь боль, стал подаваться навстречу с громкими стонами, принимая возлюбленного до самого основания. Герберт вновь убыстрился, впиваясь ногтями до крови в нежную кожу ягодиц. Они стонали в унисон, и, когда темп стал просто сумасшедшим, а голоса срывались, блондин излился внутрь желанного тела, туда, где так восхитительно тесно, и обессиленно упал на кровать, придавив собой стонущего любовника. Но он не мог, конечно, просто взять и оставить без заключительного аккорда любимого мальчика, самозабвенно дарящего такие волшебные ощущения. Виконт перевернул его на спину, плотно обхватил пульсирующий, сочащийся каплями член и ритмичными движениями быстро довел до финала. Альфред изогнулся дугой, и, подавшись навстречу, щедро оросил семенем живот и ладонь Герберта. «Да он просто вулкан, источник лавы! Настоящее сокровище», — промелькнуло в голове восхищенного блондина. Любовник наклонился к Альфреду, подставляя шею. С глухим рыком белоснежные клыки сомкнулись. Юноша с упоением стал пить кровь, не сразу взяв себя в руки и начав контролировать, чем порядком обессилил Герберта.***
Расслабленные и довольные, они отдыхали. Замок спал, давно наступило утро. Но Альфред совсем не чувствовал усталости, а в нерешительности смотрел на Герберта. — Mon Chéri, ты хочешь продолжения? Еще? Какой ты, оказывается, неистовый, я и представить не мог, что становление так сильно тебя изменит. Но мне это нравится. Скажи, чего ты хочешь? — Знаешь, я хочу попробовать. Один разок всего… пожалуйста. Я же позволил себя накрасить. Виконт непонимающе приподнял брови. — Лучше я покажу, — решился-таки Альфред. Он быстро встал и взял в руки подушку. Наконец-то Герберт понял, что задумал возлюбленный. Блондин резко сел в кровати и ледяным тоном сказал: — НИ-КО-ГДА, уяснил? Никогда этого не будет. Давай спать! — голос его зазвучал глухо и враждебно. Герберт отвернулся к стене, Альфред ничего не понимал. — Прости, если я тебя обидел. Я не хотел, правда… — юноша расстроился и почувствовал себя виноватым. Герберт лежал молча и неподвижно, словно окаменев. Он смотрел невидящими глазами в стену. И тут Альфред услышал крики, стоны, слезы. Почувствовал сильную боль, просто нестерпимую. «Герберт? Ему очень плохо? Но почему?» — юноша растерялся, ничего не понимая. Виконт повернулся к нему и смотрел сузившимися глазами. Он прошипел почти с ненавистью: — Так тоже не делай. Иначе ты меня потеряешь. Навсегда. Я не хочу, чтобы ты шарил в моей голове. Впрочем, я не позволю тебе делать это. — Я не знаю, как так получилось. Я не понял, но не хочу тебя огорчать. Просто это со мной в первый раз, — обескураженный юноша оправдывался, губы его дрожали. Герберт, обычно такой снисходительный и терпеливый со своим мальчиком, смотрел откровенно враждебно. — Уж лучше бы мы пошли в усыпальницу, — он встал, достал из шкафа второе покрывало, завернулся в него и опять лег, отвернувшись к стене. — Спи, Альфред. Расстроенный юноша долго лежал, пытаясь не ругать себя, а успокоиться и попробовать мыслить логично. Чем-то он напугал и обидел своего любимого принца — это он понял и не сомневался, что не ошибается. «Надо после заката поговорить с Графом. Думаю, его рассказ прольет свет на поведение Герберта». С этой мыслью, промучившись добрых два часа, Альфред заснул. Про себя он по-прежнему называл приемного отца-вампира Графом. Герберт так и лежал в оцепенении, отгородившись непробиваемой броней ментального барьера. О чем он думал, знал только он сам и, может быть, Люцифер. Виконт забылся тяжелым сном только в конце дня.***
Проснувшись на закате, Альфред с тревогой рассматривал спящего Герберта. На лице его застыло страдальческое выражение, из-под ресниц закрытых глаз стекали две слезинки. Внутри у Альфреда все разрывалось от сознания того, что любимый страдает по его вине. Решив не будить Герберта, он тихонько оделся, выскользнул из спальни и пришел в столовую раньше всех. Альфред решил пойти навстречу Его Сиятельству. Приведя себя в порядок после сна и переодевшись, как всегда элегантный и невозмутимый, Граф шел по коридору. — Что случилось? Почему ты не в столовой? — он сразу почувствовал неладное. — Здравствуйте, отец. С Гербертом что-то не так, — взволнованно начал Альфред. — Где он? Ушел куда-то? Вы что, поругались? — флегматичный только что, Граф засыпал вопросами названого сына. — Нет, отец. Сейчас он спит в своих покоях. — Тогда не будем ему мешать, пойдем в столовую. И ты успокойся. Поговорим после трапезы, не переживай. Его Сиятельство приобнял Альфреда и погладил по голове. Альфред и вправду немного успокоился от такого неожиданного жеста со стороны чопорного, строгого Графа. Они молча пришли в столовую, где уже их ждала Магда. Вошел Куколь, неся на подносе кувшин с кровью и бокалы. — Куколь, отнеси кубок в спальню Герберта, отнеси побольше. Не буди его, он спит, — бесстрастно сказал Его Сиятельство. А вот старый слуга заволновался, начал заглядывать в глаза Альфреду и что-то показывать руками. От такого искреннего проявления беспокойства у молодого человека едва не навернулись слезы на глаза. Укоризненно вздыхая и качая головой, Куколь удалился, спеша выполнить приказ хозяина. Заволновалась и Магда, это было заметно по ее задрожавшим рукам и вопросительным взглядам, которые она бросала на Альфреда. Но девушка смогла сдержаться и не задала ни единого вопроса. Один Граф, казалось, не замечал гнетущей тишины, от которой Альфреду хотелось кричать. Фон Кролок невозмутимо выпил свой бокал и, неторопливо поднявшись, кивнул Альфреду, который давно уже залпом выпил свою порцию крови и с нетерпением ждал, когда же Граф наконец закончит трапезу. Правда, в коридоре маска безразличия сползла с его лица, и, не дожидаясь, пока они дойдут до кабинета, он отрывисто бросил Альфреду: — Рассказывай, что случилось. И без лишних эмоций. Только факты. Взволнованный юноша не знал, с чего начать, уж очень неловко ему было говорить об интимных подробностях их с Гербертом дня. — Не стесняйся, младший, я немало лет уже существую, и меня непросто смутить. Что-то не так пошло в постели, и Герберт устроил скандал? — предположил Граф. — Не совсем так, отец. Да, мы занимались любовью, нам обоим было хорошо… — начал говорить Альфред и замолчал, услышав, как хмыкнул Его Сиятельство. — Ну, продолжай, не тяни кота за... хвост. Еще немного, и я начну терять терпение. По привычке из своей прошлой жизни Альфред зажмурился, глубоко вдохнул и быстро выпалил, не останавливаясь: — Я предложил Герберту поменяться ролями, и с ним что-то стало происходить. А потом я почувствовал его боль и страдание. Он стал чужим и недобрым. Я ничего не понял. От неожиданности Граф остановился, его глаза стали круглыми от удивления. — Ты ЧТО ему предложил? Ты безумец, младший. Как он только не высушил тебя? Очередной раз убеждаюсь, насколько ты ему дорог, если он не сделал этого. Ну вот мы и пришли, проходи. — Граф открыл двери в кабинет и пропустил вперед Альфреда. Приглашающим жестом указав на диван, Его Сиятельство начал прохаживаться по кабинету. Альфред, знающий уже характер Графа, понял: тот взволнован. — Послушай, что я тебе сейчас расскажу, и решим вместе, что же делать дальше. Ты теперь мой сын, а Герберт — твоя вторая половина. У нас не должно быть никаких тайн друг от друга. Расскажу коротко, без подробностей. Это связано с обращением Герберта. История давняя и очень тяжелая. Во всем, что произошло, виноват только я. Лишь совсем недавно Герберт сказал, что простил меня. Ты это видел. Граф сел в кресло, сдернул ленту и запустил руки в волосы, сжимая голову, совсем как Герберт в минуты волнения. — В то время, как я путешествовал по Европе, Герберт остался в замке с Мариусом. Я доверял брату, он управлял замком и вел все дела. Мне казалось, что сын остался в надежных руках. Во время путешествия я был обращен, и, как понимаешь, пребывал в сомнениях. Я не знал, что делать, поэтому не торопился домой. Вдвоем с моим создателем Витторио мы объездили всю Европу и направлялись в Варшаву. Наш путь пролегал через Дебрецен, это не так уж далеко отсюда, чуть больше ста семидесяти миль по прямой. Обычно я писал Мариусу, куда направляюсь, и к моему приезду в новом городе меня ждало письмо. Но в Дебрецене вместо письма меня встретил управляющий нашего имения. Этот славный человек обманул Мариуса и прибыл, чтобы сообщить мне о несчастье. Он поведал о том, что сын очень болен. Не буду говорить, как мы сорвались с Витторио, сколько лошадей загнали, чтобы добраться в замок побыстрее. Граф нахмурился, ему совсем не просто было продолжать дальше. Альфред слушал, боясь шелохнуться. Он понимал, что сейчас узнает что-то очень нехорошее. — Опуская подробности, скажу, что Мариус изнасиловал Герберта, очень жестоко, подло. Тогда сын был чистым, нежным мальчиком. Он не мог дальше жить с этим унижением и позором. Герберт перерезал вены после того, как подонок стал его шантажировать, что расскажет мне о его наклонностях. Нагромождения лжи и цинизма, ни слова правды, но Герберт решил, что я поверю не ему, а Мариусу. Я очень виноват, что отдалился от него, смалодушничал, по сути бросил одного на долгих два с половиной года, именно тогда, когда был нужен ему больше всего. Его Сиятельство замолчал. Как же непросто давался ему этот разговор! — Мерзавец требовал продолжения, он хотел сделать из сына послушного раба, подстилку для удовлетворения похоти, безвольную и бессловесную куклу для извращенных утех. Герберт предпочел смерть. Мариус испугался, конечно, он не ожидал такого поступка. Подонок пытался выходить его, приглашал врачей, но все было бесполезно. Мальчик просто не хотел жить. Он тихо угасал, — голос Графа предательски дрогнул. Потрясенный Альфред уже не сдерживался, из его распахнутых глаз текли слезы. — И Вы его обратили, чтобы он не умер? — Нет, не я, а Витторио. Так что у нас один создатель, Витторио Вентурини, по материнской линии он происходит из славного рода Борджиа. Герберт не хотел ни видеть меня, ни говорить говорить со мной, да и Витторио он мало чего рассказал. Я узнал обо всем не из слов, а из его головы. Он никогда никому не рассказывал, что с ним было. Триста лет держит в себе эту боль… Зато я обратил Мариуса, вместо того, чтобы растерзать на месте. О силы Ада, зачем я это сделал, — в голосе обычно бесстрастного Графа сквозила не скрываемая горечь, — не сдержался и после укуса собирался выпить его до капли, но ворвался Витторио и не позволил. Я тогда еще толком не знал законов нашего сообщества. Оказывается, самое страшное преступление для нас — уничтожить вампира, который твой близкий родственник. Нарушивший правило становится клятвопреступником, изгоняется и становится вечным скитальцем. Поэтому пришлось оставить его среди не-мертвых. Он долго находился в камере пыток, да, у нас есть такая в старом подземелье. Его наказание длилось дольше, чем двести лет. — Но почему он потом оказался на кладбище? Как же так? — недоумевал Альфред — Это совсем другая история, довольно странная. Об этом поговорим в следующий раз. Сейчас надо подумать, как быть дальше. Я так и не стал настоящим отцом, близким своему сыну, это меня печалит. Если уж раньше он мне ничего не рассказал, то теперь и подавно не станет делиться со мной, — глубокая морщина пересекла лоб Его Сиятельства. — Альфред, только тебе он может открыться. Помоги ему освободиться от этого груза. Вся его ребячливая дурашливость, инфантильность — это наносное, сначала так он прятал свои истинные переживания. Со временем это вошло в привычку. «Рара» он стал меня называть именно после этого несчастья. До того я был для него папочкой или отцом. Чувствуя за собой вину, я принял его правила игры. Но раз так случилось, и он опять пережил это, надо сейчас постараться ему помочь, — так откровенно о Герберте Его Сиятельство не говорил ни с кем и никогда, разве только с Витторио. — Не знаю, получится ли. Боюсь, что он не захочет теперь вообще меня видеть… — молодой человек не был уверен, что из этой затеи что-то получится. — Ты недооцениваешь свою роль в не-жизни Герберта. Как изменился он, чтобы преодолеть разлуку с тобой! — Но сейчас другое дело, он обижен на меня, — все-таки Альфред сомневался, хотя понимал, что Граф, несомненно, прав. — Альфред, ты сможешь, я знаю. Только тебе это под силу. Пора Герберту избавляться от скелетов в шкафу. И хорошо бы НЕ ТОЛЬКО вызвать его на откровенный разговор, — Граф выразительно смотрел на юношу. Альфред вздрогнул, он понял, что имеет в виду Его Сиятельство. — Сын, проблему надо решить окончательно, а не останавливаться на полпути. Допустим даже, он раскроется перед тобой и расскажет о своей главной боли. Ему станет легче, но от комплексов он не избавится. Он высший, избранный бессмертный и не имеет права иметь страхи в подсознании. Если он будет и дальше оставаться таким псевдоребенком, он никогда не сможет повзрослеть и стать признанным, истинным высшим. Чтобы к нему относились с уважением, а не со скрытым презрением и терпели только потому, что я его отец. А ведь он может, надо только помочь ему, он заслуживает этого больше многих. Только ты способен это сделать. Я все тебе сказал. Думай, Альфред, — закончил Граф. — Думать тут совсем не о чем, я помогу ему, — твердо ответил юноша, и Его Сиятельство одобрительно улыбнулся. — Ты меня не разочаровал. Я очень рад, что у меня такой сын. Спасибо тебе, — растрогавшись, Граф обнял его и поцеловал в лоб. — Да за что спасибо, отец. Я ведь так его люблю… Я пойду к Герберту, он, наверно, скоро проснется. Юноша развернулся к выходу из кабинета, в это время двери открылись, и вошел Виконт.***
— А, вот ты где. Кто бы сомневался. Не успел проснуться, как побежал докладывать, маленький доносчик. Я-то думал, что ты побеспокоишься и сам принесешь мне крови. Но тебе ведь не до этого, — неприязненно сказал Герберт. От его слов Альфред вжал голову в плечи и опустил глаза. Выглядел Виконт неважно. Лицо его, всегда бледное аристократической бледностью, которая обычно не выглядела мертвенной, сейчас казалось белоснежным из-за темной, почти черной губной помады, резко очерчивающей рот. Брови и ресницы, от природы очень темные, густо, чрезмерно накрашены, под глазами залегли темные круги. На острых скулах кровавыми пятнами выделялись мазки румян. Довершал безрадостное зрелище черный костюм без единого акцента другого цвета: рубаха, отделка, застежки — все было черным, даже лента в волосах. Он казался хрупким и совсем юным. Весь его облик создавал ощущение усталости и надломленности. — И мы рады тебя видеть. Здравствуй, Герберт, — спокойно ответил Граф сыну. — Да, настолько рады, что ни один из вас не захотел прийти и спросить, как я вообще там. Ну конечно, я же бессмертный, значит, не умру. А на то, что мне плохо, всем наплевать. Впрочем, так всегда и было. Я ошибся в тебе, Альфред. Получается, я совсем не нужен. Никому. Ни отцу, ни тебе. Ну что же, ты стал Бароном, вторым сыном, можешь быть уверенным в своих силах — зачем теперь нужен глупый Герберт? А тебе, отец, я всегда был чужим. Я привык к одиночеству, значит, так будет и дальше. — Да что ты такое говоришь! Ты ведь сам в это не веришь! Я переживаю за тебя, я чуть с ума не сошел, не знал, что подумать! Тебе плохо, а значит, и мне плохо тоже, понимаешь? — Альфред протянул руки навстречу, он хотел обнять Герберта, но тот резко оттолкнул его, и бедный юноша едва удержался на ногах. — Ну хватит! Прекрати истерику! Ты мой сын, ты фон Кролок, не смей вести себя, словно капризная девчонка! Альфред, прошу, оставь нас, подожди в коридоре. — Да-да, конечно, и подслушивать тебе теперь не обязательно, ты и так все увидишь и услышишь. Теперь от тебя не спрятаться, придется все время контролировать себя, чтобы ты не хозяйничал в голове. Злые, несправедливые слова так ранили Альфреда! Но он стойко держался, не давая слезам вырваться наружу. Ему тоже было очень больно в этот момент. Он вышел, закрыл за собой дверь и отошел по коридору на приличное расстояние от графского кабинета. Только тогда он дал волю чувствам и заплакал. — Ну что, что? Что ты молчишь? Начинай! — закричал Герберт, как только дверь закрылась. В этот момент раздался вопль, страшный, полный такой боли и ужаса, что, казалось, услышав его, заплачет даже статуя. — Кто-то на кладбище радуется и веселится? — равнодушно спросил Виконт. — Да, Эржебета наказывает Паоле. Он был сообщником Мариуса, вместе они едва не уничтожили Иштвана. Услышав ненавистное имя, Герберт вздрогнул и сказал: — Что же меня не позвали? Я с удовольствием поиграл бы с ним каким-нибудь орудием из подвала. Принес грушу страданий***, например. Или ты опять остановил бы меня, как тогда, когда я почти посадил Мариуса на колыбель Иуды***? — Герберт совсем не собирался успокаиваться, прекрасные глаза изумрудного цвета смотрели двумя колючими льдинками. — Если бы взглядом можно было ранить, на мне уже живого места не осталось бы, — горько усмехнулся Граф. — Не старайся казаться хуже, чем ты есть. Ты же не такой вовсе. Герберт, сидящий в кресле, ничего не ответил. Фон Кролок подошел к сыну и положил ему руки на плечи. Виконт дернулся, пытаясь сбросить руки Графа, и сказал: — Дешевый трюк, отец. Так можешь воздействовать на Альфреда или на Магду, они молодые и глупые совсем. Я не поддамся на твою уловку. И вдруг что-то словно надломилось в нем: плечи поникли, он уткнулся лицом Графу в грудь и заплакал, горько и безутешно. Его Сиятельство сел рядом, обнял его и сказал дрогнувшим голосом: — Бедный мой, бедный мальчик… Плачь, сынок, так надо. Так станет легче. Герберт отстранился и с удивлением смотрел на Графа. Рядом с ним сидел отец, каким он был в далеком детстве Виконта, когда он разбивал коленки и прибегал к нему и маме жаловаться. Черты лица Графа приобрели мягкость, сейчас это была не бесстрастная маска, а лицо Эриха фон Кролока, любящего мужа и отца. Граф вынул из кармана носовой платок и улыбнулся. — О Тьма! Если бы ты мог себя сейчас видеть, на кого же ты похож. Его Сиятельство стал вытирать черные разводы на лице сына, но это мало помогало. Тогда он встал, подошел к столу и намочил платок водой из кувшина. — Все давно в прошлом, хватит мучиться и держать это в себе. Ты так и не сумел рассказать мне, поэтому столько лет не можешь быть самим собой. Сынок, не молчи больше, прошу тебя. Ты не один, есть я, есть Альфред. Мы тебя очень любим, и ты нужен нам такой, как есть, со всеми недостатками и причудами. Но ты должен стать собой, понимаешь? Освободись от этого груза, расскажи Альфреду. Тебе повезло встретить настоящую любовь. Для счастья не хватает одного — твоего желания выговориться. Альфред поймет, он выслушает, он поможет тебе. ВО ВСЕМ поможет, — Граф с нажимом произнес последние слова. Герберт вздрогнул, он понял отца и посмотрел на него испуганно. — Обязательно? Без этого нельзя? — Без этого не обойтись. Иначе твои комплексы так и останутся с тобой. Не бойся, это же твой мальчик, твой Chéri, он никогда не сделает тебе больно. Во всех смыслах, — Граф был категоричен. — Хорошо, отец. Я постараюсь все рассказать ему. Но только… с остальным меня не торопи. Я не готов… — Герберт все еще был в нерешительности. — Надо попросить прощения у Альфреда, ты был жесток и несправедлив. И все-таки постарайся не затягивать. Во всех смыслах. — Да, конечно. Надеюсь, он простит меня. О Люцифер, ну когда же прекратятся эти вопли! Всему же есть предел! — воскликнул Виконт, и Его Сиятельство увидел уже перед собой привычного Герберта. — Я пойду, он ведь переживает, бедняжка. «Ребенок, вечный ребенок», — подумал Граф, а вслух произнес: — Пойдем вместе, надо дать распоряжения Куколю и посмотреть, как устроилась Магда. Я ведь не видел еще ее комнату.***
В коридоре, в отдалении от кабинета, стояли и тихо переговаривались Альфред и Магда. Девушка съеживалась, когда слышала крики и стоны, но не казалась очень напуганной и продолжала разговаривать — закалка, полученная в трактире, не предполагала излишней чувствительности и сентиментальности. А вот Альфред каждый раз, слыша совсем уж нестерпимый вопль отчаяния и боли, вздрагивал всем телом и хватался за голову, сжимая ее, словно крики приговоренного предателя доставляли ему физическую боль. Двери открылись, и из кабинета вышли Граф и Виконт. Магда пошла навстречу, и, не дойдя пары шагов, присела в реверансе. — Ваше Сиятельство, пришел Шагал. Сара пропала.***
КОНЕЦ 1 ЧАСТИ