***
Только там, где есть могилы, совершают воскресения! Фридрих Ницше, из источника «Так говорил Заратустра», 1885
***
От неожиданной новости Граф опешил. Он остановился и недоумевающе смотрел на Магду. Но Его Сиятельство, конечно же, быстро взял себя в руки. — Как это пришел Шагал? Где он? Рассказывай. — Куколь пошел чистить снег перед замком, я решила прогуляться вместе с ним. Когда он почти закончил, в ворота постучали снаружи. Куколь открыл, а там стоит Йони. Я очень удивилась, когда увидела его, — девушка отвечала спокойно, словно приход бывшего хозяина был совершенно обыденным делом. — Ну-ну, продолжай, — поторопил ее Граф. — Он так растерялся, когда увидел меня. Даже, пожалуй, испугался, но уйти не пытался. Стал спрашивать про Сару и не поверил, что ее здесь нет. А я-то подумала, что он ищет меня, — криво усмехнулась девушка. — Сейчас он в кухне сидит, забился в угол, как крыса, — в голосе зазвучало презрение, Магда брезгливо сморщилась. — Пойдем туда. Герберт, Альфред, подходите тоже. Интересно, почему пройдоха явился к нам. Идем, Магда, — Его Сиятельство заторопился, девушка пошла рядом с ним. — Да-да, конечно, — рассеянно ответил Виконт, — сейчас подойдем. Все это время молодые люди смотрели друг другу в глаза. Герберт, казалось вовсе не вникал в смысл услышанного, Альфред стоял молча. Когда Его Сиятельство и Магда ушли, молодые люди заговорили одновременно. — Герберт, я хотел… — Послушай, малыш… И замолчали оба. — Давай ты первый, — предложил Альфред, Виконт кивнул в знак согласия. — Хорошо. Прости меня, пожалуйста. Ты ни в чем не виноват, я был груб и обидел тебя. Ты быстро меняешься и еще не можешь контролировать свои действия, идет становление. Тебе тоже непросто. И тем более ты не мог знать о моих прошлых бедах, — Герберт замолчал и выжидательно смотрел на Альфреда. — Я все понимаю, конечно, и не обижаюсь на тебя. Это я вел себя как… — запнулся юноша, не найдя нужных слов. — Ты меня тоже прости, я сам теперь часто не могу понять, что со мной творится. Я не хотел сделать тебе больно, правда. Альфред был так расстроен! — Мой милый мальчик, иди ко мне, — дрогнувшим голосом произнес Герберт. Альфред прижался щекой к груди возлюбленного, к непривычной черной ткани. Герберт зарылся лицом в мягкие русые кудряшки, он был печален и задумчив. Молодые люди обнялись и долго молчали. — Chéri, нам надо идти, нас звал Рара, — вспомнил Герберт. — Да, пришел трактирщик, бывший хозяин Магды. Сара пропала, и он решил, что она в замке. Пойдем, посмотрим. — Хм. Странно это как-то… Пошли, пожалуй, — согласился Виконт.***
По пути из кабинета в кухню Его Сиятельство недолго поговорил с Магдой. — Скажи мне, дитя, что ты почувствовала, когда увидела Шагала? — Первое, что ощутила — запах перегара. Я ведь должна чувствовать живого человека, да? Я не поняла, почувствовала или нет, но клыки удлинились, и Куколь сразу выпроводил меня за Вами. Шагал так затрясся, когда я зашипела, — усмехнулась вампирша. — Послушай меня. Ты должна научиться сдерживаться и контролировать свои инстинкты. Это непросто, но надо пытаться. Хорошо, что пришел Шагал, и ты у себя дома впервые после обращения встретила смертного. — Не знаю, господин Граф. Может быть, это потому, что пришел ИМЕННО Шагал? Ох и много он мне пакостей сделал. Если бы это был кто-нибудь другой… — Магда задумалась. — Не знаю. Но я Вас поняла и буду стараться. — Если бы ты вдруг оказалась в деревне и встретила кого-нибудь там? Ты бы не сдержалась, я полагаю. Мы не можем себе этого позволять, ведь мы постоянно обитаем здесь, в замке, и не должны настраивать против себя местных жителей. — Да каких только небылиц они не сочиняют! И очень боятся. Говорят, что у хозяина замка драконьи крылья, рога на голове и копыта на ногах, а клыки больше волчьих. Не то, что в замок, даже в лес за деревней не суются. Удивительно, что Йони пришел, он ведь такой трус. — Ну сейчас мы все узнаем. Они подошли к кухне, Его Сиятельство открыл дверь и пропустил Магду вперед.***
Куколь хлопотал около очага, подогревая воду для мытья посуды. В углу на стуле, буквально впечатавшись в него, словно это могло сделать его незаметным, сидел Шагал. Он испуганно смотрел на графского слугу, собирающегося мыть бокалы, прекрасно понимая, ЧТО было раньше налито в них. Вся его самоуверенность куда-то улетучилась, сейчас это был не деловой и хамоватый хозяин деревенского трактира, а испуганный, бледный еврей с обвисшими пейсами. К тому же истошные крики, доносящиеся с кладбища, вовсе не добавляли ему спокойствия. Он попытался спросить Куколя, что там происходит, но тот так взглянул и загремел посудой, что Шагал окончательно потерял остатки самообладания. Как только дверь отворилась и вошли Граф и Магда, Йони объял такой ужас, что Граф почувствовал его на расстоянии. Страх настолько парализовал Шагала, что он не догадался снять картуз и встать со стула, а задрожал и опустил взгляд, чтобы не смотреть вампиру в глаза. — Что ты сидишь, как истукан! Не видишь, кто перед тобой? — Магда подошла к Йони и, взявшись за спинку, тряхнула стул, от чего трактирщик скатился на пол. Когда он попытался встать, девушка пнула его мыском сапога. — На колени, жалкий червяк! Перед тобой Его Сиятельство Граф фон Кролок! Целуй руку! Эрих с интересом наблюдал за происходящим. «Видно, сильно он досадил Магде при жизни, раз уж она совсем не сдерживается!» — Граф вовсе не собирался ее останавливать. Жалкое зрелище представлял собой Шагал, переступающий на коленях и сжимающий картуз в руке. Приблизившись все также на коленях, он схватил руку Его Сиятельства и с содроганием прижался губами к ледяным пальцам вампира. — Ну хватит! Встань, — приказал Граф, морщась от запаха перегара. — Зачем ты пришел? — Ва… Ваше С…Сиятельство… Прошу простить меня… Пропала Сара, внезапно исчезла ночью. — И ты решил, что это сделал я? Да ты в своем уме? Бал давно закончен, твоя дочь не оценила оказанной ей чести и убежала. Зачем она мне нужна? У нас теперь есть Магда, она намного лучше Сары — серьезная и умная девушка, не то, что твое сокровище. Шагал растерянно хлопал глазами. — Так ее здесь нет? Это правда? — Да как ты смеешь сомневаться, ничтожный смертный! — загремел голос Графа, он был в бешенстве от невероятной, на его взгляд, наглости трактирщика. — Почему ты вообще решил, что она может быть здесь? В это же самое время подошли сыновья фон Кролока. Герберт с удивлением смотрел на кричащего Графа: это было необычайной редкостью. — Понимаете, она пропала ночью, в ее комнате был порядок, но убран весь чеснок и…простите… распятие и образ Божьей Матери. Исчезли ее некоторые вещи и костюм сгинувшего год назад охотника. В ту же ночь куда-то делся местный дурачок. Он обычно спал в трактирном зале, но наутро его не было, только пятно крови на столе, как в воду канул. Его тоже не нашли. А ведь чуть раньше исчезла Магда, — сказав все, что хотел, Йони облегченно вздохнул. Герберт и Граф переглянулись. В отличие от Шагала, они смогли сложить «два плюс два» и получили ответ: «Мариус». — Слушай, Шагал. Сары здесь нет — это раз. Она ушла с кем-то другим — это два. Ушла, судя по всему, добровольно — это три. Делай выводы. Магду выпил неизвестный нам вампир, мы ее подобрали и не дали умереть. Сара ушла добровольно, судя по всему с каким-то вампиром, а может быть и сама уже стала вампиром, но о ее судьбе нам ничего неизвестно. Ты плохо воспитал дочь, она ветреная и глупая девчонка с непомерными амбициями. Все понятно, надеюсь? Граф смотрел на трактирщика с нескрываемым презрением. — Ты нарочно напился вина, чтобы тебя здесь никто не укусил? Напрасно, мог бы не пить. Мы не питаемся отбросами. Куколь скоро придет к тебе за свечами. А теперь убирайся. Магда, проводи хм… гостя, — Его Сиятельство развернулся и быстро вышел, молодые люди — вслед за ним. Магда накинула на плечи сюр и больно ткнула кулаком Шагала в спину. — Пошел! Куколь, не надо, я сама провожу! — она резко остановила горбуна, который с опаской смотрел на нее. — Мне надо сказать несколько слов этому… гостю. Согнувшийся Йони почти побежал вперед, Магда, мстительно сощурив глаза, быстро шла сзади.***
— Отец, она же укусит его! — воскликнул Альфред. — Не волнуйся, Рара не позволит, — успокоил его Виконт. — Верно, — ответил Граф. — Пусть Магда выпустит пар, похоже, он сильно ее обижал. За это негодяй немного помучается, но уйдет живым. Пусть боится и других пугает, чтобы неповадно было соваться сюда.***
Шагал выскочил из замка и побежал в сторону крепостной стены, к воротам. Магда молча шла за ним, сжимая в руке ключи. Добежав до ворот и не сумев открыть их, Йони понял, что попал в ловушку. Прижавшись спиной к воротам, он расширившимися от ужаса глазами смотрел на Магду, неотвратимо приближавшуюся к нему, и скулил, как побитая собака. — Магда, ну ты что? Неужели ты меня укусишь? Я ведь вырастил тебя, был вместо отца. Пощади! Вместо ответа прозвучал звонкий звук пощечины. — Ах ты, скотина. Отец, говоришь? Ты чувствовал себя отцом, испортив меня в тринадцать лет? Я ведь была совсем ребенком, а ты… задрал мне юбку в чулане и сделал свое мерзкое дело. Я плакала, ты же сунул мне кусок сахара и ушел. Теперь боишься, и не зря. Я буду терзать тебя медленно, ты должен чувствовать боль и страх, какие я испытала в детстве. Тебе сейчас страшно, до чего же громко и часто бьется сердце! Когда мое детское сердечко разрывалось, тебе было наплевать. Магда медленно, с нажимом провела по щеке трясущегося Шагала острыми ногтями, оставляя глубокие царапины, моментально покрывшиеся мелкими капельками крови. — Бойся, Йони, бойся теперь меня. Из-за тебя я потеряла интерес к парням, мне не суждено было влюбиться в юности, не довелось узнать сладкий вкус первого поцелуя, ты отравил меня своей похотью. — Пощади… — скулил трактирщик. Магда языком слизала капли крови со щеки Шагала, увидевшего ее клыки и мысленно попрощавшегося с жизнью. Ни он, ни девушка не заметили летавшего неподалеку большого черного крылана — адмиралтейскую лисицу. — Тьфу, пакость какая! В твоих жилах самогона больше, чем крови, — брезгливо сказала Магда. — Но это меня не остановит. Чтобы не опьянеть и не отравиться, я выпью совсем немного, а остальную кровь буду выплевывать. Ты недостоин даже того, чтобы стать моей трапезой. Что это? Да у тебя штаны мокрые, что ли? Ничтожество! Вампирша резким движением откинула на бок голову зажмурившегося Шагала и потянулась к шее, блеснули острые клыки. Но укуса не последовало — сильные руки отстранили ее от оседавшего на снег трактирщика. — Дитя, хватит, успокойся. Ты отомщена. Пусть живет в страхе и мучается. Отдай мне ключи, — прозвучал спокойный голос Его Сиятельства. Магда не сразу пришла в себя, она была словно в прострации. Наконец девушка протянула Графу связку ключей. — А ты, мерзавец, — голос бессмертного вновь стал грозным, — пойдешь домой и забудешь сюда дорогу. Ледяные синие глаза смотрели на Шагала, не мигая. — Ты. Все. Будешь. Помнить. Но дорогу в замок забудешь. Пусть страх теперь не оставляет тебя ни на минуту, — ровный голос гипнотизировал трактирщика, проникая в его мозг, в его тело. На негнущихся ногах он вышел за ворота и медленно, словно сомнамбула, пошел прочь от замка.***
Заперев ворота, Его Сиятельство обернулся к девушке. Она стояла, глядя себе под ноги. — Магда! — позвал ее Граф. Девушка подняла голову, и Его Сиятельство увидел потухшие, почти бесцветные глаза. — Подойди ко мне, дитя. Магда приблизилась, он мягко обнял девушку и прижал к себе, напряжение постепенно оставляло ее. Граф почувствовал вдруг задрожавшие плечи, Магда всхлипнула. Слегка наклонив голову, Его Сиятельство вдыхал аромат духов, которыми пахли белокурые волосы. На долю секунды ему даже показалось, что это Габриэла. Граф легонько приподнял ее подбородок, встретившись со взглядом заплаканных глаз, которые обрели свой обычный кошачье-зеленый оттенок. Поддавшись внезапному порыву, Граф наклонилсяся и поцеловал прекрасную вампиршу. Страстно, глубоко, очень чувственно, ощущая приятную мягкость нежных губ. Девушка ответила на поцелуй, ставший взаимным и таким желанным для обоих. И очень долгим, ведь вампирам совсем не обязательно дышать, не правда ли? Наконец они прервались и отстранились друг от друга. — Ты успокоилась, дитя? — как ни в чем не бывало, спросил Граф. — Не переживай, твой обидчик наказан. Он теперь будет долго сожалеть, что так обошелся с тобой. И наказала его ты, САМА. Пусть поганец постоянно ощущает страх. Это намного правильнее, чем просто убить его, а как вампир он тоже никому не нужен. Разве что выполнять черную работу? Но это всегда можно исправить, а пока пусть живет и боится. — Да, конечно. Вы правы, Ваше Сиятельство, — Магда отвечала машинально, девушка словно не до конца поняла, что же только что произошло. «Хвала Тьме, она успокоилась. Вот и хорошо», — даже самому себе Эрих фон Кролок не хотел признаться, что поцелуй был не просто желанием успокоить расстроенную Магду, а чем-то другим, и что ему это очень понравилось. — Я давно хотел посмотреть, как ты устроилась. Покажи мне свою комнату, — предложил Граф. Переговариваясь, они возвратились в замок.***
В другое время Герберт непременно посмотрел бы, как Магда расправляется с Шагалом, но только не в ту ночь. Молодые люди пришли в небольшую гостиную в покоях Виконта, очень уютную, обставленную по его вкусу, с плотными, тяжелыми шторами и обивкой мебели в любимых Гербертом оттенках лилового. У окна стоял рояль с открытой крышкой и нотами на пюпитре, со стены смотрела Габриэла фон Кролок, держащая на руках маленького сына, — Виконт повесил над камином портрет, принесенный из галереи. Герберт был печален и непривычно серьезен. Он сосредоточенно думал о чем-то, и Альфред, чтобы не мешать ему своим присутствием, хотел потихоньку уйти в библиотеку, но блондин остановил его. — Не уходи, мне надо серьезно поговорить с тобой. Давно следовало это сделать, но я вел себя как трус. Ты должен все узнать обо мне. Очень непросто говорить о тех давних событиях, я их помню все эти годы, но никогда никому не рассказывал. То, что знает Рара, он вытащил из моей головы, я ему ничего не говорил и не смог бы рассказать даже теперь. Виконт замолчал и нахмурился, лоб его пересекла небольшая морщинка. — Трудно держать в себе эту боль и сознавать бессилие изменить прошлое. Мне надо освободиться от этого груза и забыть. Забыть навсегда, никогда больше не вспоминать. Это я могу разделить только с тобой, Альфред. Прости, если будет тяжело слушать. Герберт говорил тихо, но настроен он был серьезно и не собирался отступать. — Может быть, не сегодня? Ты и так устал и очень расстроен. Ты выдержишь? — юноша очень переживал за возлюбленного, он не был уверен, что Герберту хватит сил на тяжелый разговор. — Нет, слишком долго все это тянется. Я не хочу больше откладывать. — Расскажи все, без утайки, тебе станет легче, когда ты выговоришься, — Альфред сел рядом на диван и взял в руки его ладонь, подбадривая незатейливой лаской. — Тогда я начну, слушай. Герберт вздохнул, его глаза перестали смотреть на Альфреда, взгляд изумрудных глаз стал совершенно непроницаемым, словно он смотрел в себя, в свое прошлое и пытался придать осязаемую форму слов переживаниям и чувствам, открыть главную трагедию своего прошлого.***
После смерти мамы отец очень сильно переживал. Мама просила его не бросать меня, но он будто забыл ее последние слова и отгородился ото всех, словно стеной. Он и раньше не был особо ласков, но я не мог пожаловаться на излишнюю строгость или суровость, отец проводил при жизни мамы со мной немало времени. Она как для меня, так и для него была самым главным человеком. После ее смерти осиротели мы оба. Но несчастье нас совсем не сблизило, а наоборот, только отдалило друг от друга. У меня было все, чего бы я не пожелал — в детстве игрушки и книги, чуть повзрослев, я получал без ограничений — дорогие вещи, собственный выезд, исполнялись малейшие прихоти. Не было главного — я не чувствовал внимания и любви со стороны самого родного человека. К тому же он всегда был занят. Только на Рождество и на Пасху отец словно вспоминал, что у него есть сын, и находил время для меня. Я был очень одинок. Моей самой заветной детской мечтой было найти друга. Однажды на Рождество я загадал желание, которое так и не исполнилось в моем детстве, а сбылось совсем недавно, когда появился ты.* С соседями-дворянами мы не общались, приемы не устраивали и сами никуда не выезжали. Книги, музыка и конные прогулки — этим было занято мое время. На образование отец не скупился, меня обучали лучшие учителя, если надо, даже приезжали из-за границы. Я преуспел в верховой езде, фехтовании, игре на музыкальных инструментах, неплохо знал три языка. Но все это происходило на расстоянии от отца, даже в буквальном смысле. Мы встречались только в столовой, и то он часто не приходил, а принимал пищу у себя в кабинете. Живя в одном замке, мы не виделись по несколько дней, иногда неделями. А мне ведь хотелось показать отцу, что я умею, чему научился, услышать слова одобрения и похвалы. Хотелось, чтобы он гордился мной, но увы… Меня опекал Мариус. Мне казалось, что он относится ко мне как к младшему брату, разница в возрасте у нас чуть больше десяти лет. Отец часто уезжал то на несколько дней, то на месяц. Его принимали в лучших домах, с такой внешностью и состоянием он был желанным гостем. Наша родословная только добавляла ему веса в глазах высшего общества. В нем видели выгодного жениха, но к браку он не стремился. Тоска по маме его не отпускала. Очень простое объяснение — с возрастом я все сильнее становился похож на нее, отцу тяжело было видеть меня как напоминание о маме. Достаточно взглянуть на портрет, и это становится понятно. Сейчас ты видишь непреклонного и холодного бессмертного, но тогдашний Эрих фон Кролок просто смалодушничал, избегая общения со мной при малейшей возможности. В его отсутствие Мариус всегда оставался за хозяина и присматривал за мной.***
Герберт ненадолго замолчал и грустно усмехнулся. Альфред боялся шелохнуться, чтобы не сбить его с повествования. Он не хотел, чтобы Виконт передумал и прервал свой рассказ. — Однажды отец позвал меня и объявил, что уезжает надолго в большое путешествие по Европе. Я просился с ним, но он, конечно, не захотел меня взять с собой. Как сложилась бы моя и его судьба, если б он согласился? Эта мысль не дает мне покоя до сих пор. Сначала я думал, что через два-три месяца он вернется, но путешествие затянулось больше, чем на два года. Приходили письма из разных стран, и по адресам я только мог понять, где он находится. Мне отец писем не писал, обычно Мариус получал от него распоряжения скорее, чем письма, в конце которых отец спрашивал, здоров ли я, и только. Герберт замолчал. Он уже подошел к самой тяжелой части своего рассказа. Альфред не торопил его, понимая, как непросто дается исповедь. Герберт прикрыл глаза, прошлое представало перед ним в виде четких картин, оно совсем не стерлось из памяти, словно все происходило совсем недавно, а не столетия назад.***
Мариус вел себя по отношению ко мне очень внимательно, сначала часто бывал моим собеседником и спутником на прогулках. Он показал себя хорошим хозяином, имение процветало. Как-то незаметно получилось, что все мои учителя уволились. Потом я понял, что он их рассчитал под разными благовидными предлогами. Я остался совсем один. Мариус был постоянно занят, я скучал в одиночестве. В это время появился Ливиу. Мариус привез его из города и объявил, что нанимает помощником конюха. Это был красивый, высокий юноша примерно моего возраста, улыбчивый, синеглазый, с вьющимся черными волосами. Мы сразу же подружились, насколько позволяла сословная разница; часто уезжали вместе на целый день, скакали по окрестностям, охотились, а, устав, отдыхали в высокой луговой траве. Я навсегда запомнил то лето, последнее в моей жизни. В начале августа стояла прекрасная погода, было совсем не жарко, луговые цветы пьянили своим ароматом и радовали взгляд красотой. Наивные и молодые, мы не поняли, как наша дружба стала перерастать в нечто большее. Случайные прикосновения, взгляды, от которых перехватывало дыхание. Помню, как устав во время прогулки, мы оставили коней отдохнуть и напиться воды из реки, а сами были на лугу неподалеку. Ливиу сидел на траве, я лежал, положив ему голову на колени и прикрыв глаза. Он нежно, несмело провел рукой по моим волосам. Мое сердце забилось часто-часто, было хорошо, словно Ангелы спустились с небес и стояли рядом с нами. Мы были невинны и не догадывались, что зарождается между нами. У нас появилась тайна, о которой никто не знал. Когда ты пришел в замок, такой безгрешный, я сразу вспомнил Ливиу, хотя вы совсем не похожи внешне.***
Герберт замолчал, казалось, он растворился в давних воспоминаниях. — Что же было дальше? — осторожно спросил Альфред. И Герберт продолжил.***
После той прогулки мы стали еще больше времени проводить вместе, не только на охоте, но и просто гуляя пешком по окрестностям, в саду и на пруду около замка. Мы разговаривали и не могли наговориться, разлучаясь только на время сна. Мариус, видя нашу дружбу, предложил, чтобы Ливиу сидел с нами за одним столом. Часто мы гуляли, держась за руки. Если бы я только мог представить, чем это может закончиться. Наверно, надо было быть осторожнее, но ведь ничего предосудительного мы не делали. Однажды, гуляя в парке, я остановился под старым дубом. Ко мне подошел Ливиу и положил руку на плечо. Я обнял его и нежно, легко поцеловал, едва коснувшись губами. Это был первый поцелуй в моей жизни. — Что такое здесь происходит? Вы с ума сошли, бесстыдники? — раздалось рядом. — Я давно за вами наблюдал, но не мешал! Мне было интересно, как далеко вы зашли в своих развлечениях, — прорычал Мариус. — Ах ты, жалкий ублюдок! Тебя взяли в приличный дом, назначили хорошее жалованье, и вот она, твоя благодарность! — он, не сдерживаясь, кричал на Ливиу, даже захрипел от злобы. — Послушай, Мариус, мы ничего такого… — но он не позволил мне закончить. — Моли Бога, чтобы я не написал Эриху об этом! Иди к себе, я потом с тобой поговорю! Уходи! — он буквально толкал меня в сторону замка, я не хотел уходить, тогда он схватил меня за руку и молча потащил за собой. Я пытался разжать его пальцы, но Мариус вцепился, словно клещами. В замке он затолкал меня в комнату и запер дверь. Если бы я только мог представить, как все ужасно закончится, я бы сумел вырваться. Но в тот момент я просто опешил от неожиданности. Это произошло после обеда. Я не пытался выйти из комнаты, решив, что, когда дядя успокоится, мы поговорим, и он обязательно поймет свою неправоту. Мариус пришел вечером. Молча открыл дверь и отрывисто позвал ужинать. Придя в столовую, я не увидел Ливиу. — Ты хочешь спросить меня о конюхе? Я его уволил, он, наверно, уже далеко отсюда, — совершенно спокойно сказал Мариус, наливая вино в бокал. — Я тебе не верю, он не мог уйти, не попрощавшись. Я выскочил из столовой и побежал по коридору и дальше, прочь из замка, в сторону конюшни. Сначала заглянул во флигель, где жил Ливиу, его вещи были на месте. Я обрадовался, подумав, что Мариус меня обманул, что я пойду в конюшню и увижу там друга. Никого из слуг я не встретил, ни в коридоре, ни на площади замка, ни во флигеле, но в тот момент не обратил на это внимания. Я вошел и обомлел. Ливиу действительно не было, но то, что я увидел… Это было ужасно. Около столба, на котором на вбитых гвоздях обычно висели веревки и уздечки, все было забрызгано кровью. На соломе я увидел обрывок рубахи своего друга, рядом валялась разорванная серебряная цепочка, с нее соскочил крестик. Веревка, которой, очевидно, был привязан Ливиу, тоже валялась на земляном полу рядом с плеткой, на которой запеклась кровь. Я был в ужасе. «Зачем? За что?» — чудовищность происходящего не укладывалась в моей голове. Встав на колени, я поднял цепочку и прижал к губам. В этот момент послышался звук закрываемых ворот. Мариус был за моей спиной. Он уже навесил скобу изнутри и двигался в мою сторону. Я не узнавал своего приветливого и общительного дядю: его глаза горели каким-то безумным огнем. — Что ты наделал? Ты его высек, за что? Где он сейчас? — я подскочил к Мариусу и схватил его за грудки. Он оттолкнул меня и недобро сощурился. — Виконт фон Кролок, ты ведешь себя, как грязная шлюха! Нет, ты хуже, тебе не нужны женщины, ты желаешь мужчин! Я давно смотрел на вас, голубки! И терпел я долго. Мальчишка наказан, а вот что теперь делать с тобой? Знаешь, что может сделать Эрих? Он ведь добропорядочный христианин и поборник морали. Думаешь, ему понравится, что ты развратничал в его отсутствие? — Не говори ерунды, мы даже не целовались ни разу… — от его ужасных слов я растерялся. — Думаешь, он поверит тебе? Уж я-то найду слова, чтобы убедить его в обратном, и поверит он не тебе, а мне. Эрих тебя совсем не любит, иначе не оставлял бы постоянно. Он сбегает от тебя, неужели не понятно? Ты ему мешаешь: тем, что ты есть, тем, что так похож на Габриэлу. Ты лишний в этом доме, и если кому и нужен, то только мне. Это были жестокие слова, но я не мог с ними не согласиться. — Чего ты хочешь? — спросил я. — Если мы договоримся, брат ни о чем не узнает, — мерзкая усмешка заиграла у него на губах. Я, кажется, начинал что-то понимать. — Негодяй, ты меня обвиняешь в том, что хочешь сделать сам. Да иди ты… Ты не фон Кролок, ты не смеешь так себя вести со мной, — я позволил себе говорить с ним так впервые, я вообще первый раз в жизни так разговаривал. От этого он словно потерял рассудок. Я подошел к воротам, начал открывать их, и в этот момент получил сзади удар по голове.***
Герберт смотрел горящими, сухими глазами в одну точку, его даже немного трясло. Альфред, казалось, сжался. То, что он слышал, казалось невозможным, нереальным. Но он понимал, что не надо останавливать Герберта. Он только подвинулся ближе и провел рукой по его голове, по рассыпавшимся на плечах волосам. Немного успокоившись, Герберт продолжил свой печальный рассказ.***
Очнулся я от холода. Мариус окатил меня водой из ведра. Я был привязан к столбу. Руки, поднятые вверх, веревка туго перетягивала запястья, ноги, привязанные за щиколотки, — я был растянут вдоль столба. Рубаха валялась рядом, из одежды на мне остались только бриджи. — Пришел в себя, Герберт? — Мариус подошел ко мне. — Ты соображаешь, что делаешь? Отпусти сейчас же! Тебе не сносить головы, — я старался говорить спокойно, хотя было непросто. Он подошел ко мне, погладил по щеке, а потом схватил за горло. — Тебе не страшно? Это неправильно. Ты должен бояться и подчиняться, должен умолять меня. Твой мальчик был более сговорчивым. Я захрипел, когда хватка на моей шее усилилась. — Совсем другой разговор. Теперь ты будешь слушаться меня, — негодяй отошел на пару шагов и оценивающе смотрел, склонив голову на бок. — Я привез Ливиу в замок для себя и заплатил его отчиму кучу денег не для того, чтобы ты с ним миловался. Это моя игрушка, которую ты забрал. Совсем как Эрих, который всю жизнь брал все лучшее. Мне надоело подбирать остатки с вашего стола. Мальчишка наказан, этот урок на всю жизнь его многому научит. Если, конечно, он сможет очухаться и переживет ночь в лесу, лежа связанным на муравейнике. Увидев, как я вздрогнул, мерзавец засмеялся. — Не бойся, Герберт, ты останешься дома, в своей комнате, в своей постели. Но сегодня я обязательно отведу душу. Как долго я ждал этого, наблюдая, как ты растешь, меняешься, становишься таким соблазнительным и желанным. Стать твоим первым, получать наслаждение, чувствовать страх и боль девственного тела — что может быть прекраснее? Слуги отпущены на два дня, так что кричи, сколько хочешь, тебя никто не услышит. Времени у нас достаточно. А сейчас я тебя проучу за дерзость. Я подумал, что криков от меня он ни за что не дождется. Размахнувшись, Мариус с удовольствием ударил меня плеткой по спине, я дернулся от обжигающей боли. Второй удар, третий… Плетка со свистом рассекала воздух, я молчал, закусив губу. Своим молчанием только распаляя его, я вскоре почувствовал, что спина стала мокрой и горячей. Он глубоко рассек кожу, потекла кровь. Было очень больно, но я держался и думал о том, что, наверно, Мариус сошел с ума. Неожиданно он перестал истязать меня и подошел совсем близко. — Ай, жалко твои локоны испачкать, Виконтесса, — вытащив из кармана платок, Мариус грубо потянул меня за волосы и завязал их в хвост. — Так-то лучше! — тут он, развернув мое лицо, полез целоваться. Сопротивляться я не мог, и просто крепче сжал губы и стиснул челюсти. — Ну-ну, с конюхом ты не был таким привередливым. Я лучше чем он, ну чего же ты? — продолжал издеваться Мариус, на мгновение отстранясь от меня. В этот момент я плюнул ему в лицо, разозлив еще сильнее. Мариус опять схватился за плетку. Сколько он продолжал, не знаю — я потерял сознание. Когда я пришел в себя, понял, что лежу на животе на куче соломы. Мариус отвязал меня и опять облил холодной водой. Руки, долгое время вытянутые вверх и связанные, меня совсем не слушались; с трудом я мог шевелить затекшими ногами. Спина пылала, несмотря на то, что была облита ледяной водой из ведра. Малейшее движение вызывало боль. — Вставай. Пошли в замок. Что ты, как баба, — он помог мне подняться, кинул в руки рубаху и пошел рядом, придерживая, чтобы я не упал. Из кармана его камзола выглядывала рукоятка плетки. Не помню, как мы дошли от конюшни до замка, как вошли. Цепляясь за перила, кое-как я поднялся на второй этаж.***
— Я думал, Альфред, что мои мучения скоро закончатся. Как же я ошибался… Страшный рассказ отнимал у Герберта уйму сил, он осунулся, казалось, даже черты его лица стали резче. Он пересел с дивана в кресло и начал нервно раскачиваться. Альфред подошел к нему и, пытаясь успокоить, положил руки на плечи. Герберт глубоко вздохнул, тряхнул головой и продолжил свою горькую исповедь.***
Мариус не повел меня к себе, а кое-как дотащил до моей комнаты. Мы тогда жили в другом крыле замка. Бросив меня на кровать, он сел в кресло, закинув ногу на ногу. Наверно из-за удара по голове все кружилось перед глазами, мелькали белые мушки, сильно тошнило. Я смотрел на Мариуса, но видел нечетко, черты его лица расплывались перед глазами. Кажется, я впал в забытье. Не знаю, как долго это продлилось. Когда я очнулся, понял, что Мариус положил меня на живот, а ноги опустил вниз. Я стоял коленями на полу, но при этом лежал на кровати. Руки были привязаны к балясинам, без возможности хоть немного пошевелить ими — веревки перевивали запястья и были туго натянуты. Бриджи валялись в стороне, я остался без одежды. Мариус с ухмылкой смотрел на меня, расстегивая пуговицы рубахи и выдергивая ее из-за пояса. Сняв ее, он заговорил. — Очнулся? Вот и хорошо, вовремя. Теперь мы повеселимся, ты не против? — его физиономия до сих пор стоит у меня перед глазами. Я решил притвориться спящим, но Мариус не поверил. — Я хочу слышать твои мольбы о пощаде и крики боли. Это так возбуждает — твое бессилие. Ты такой чистый и безгрешный, что хочется испачкать. Мариус навалился на меня сзади и начал оглаживать требовательно, нетерпеливо, принялся целовать плечи и шею, кусал и без того обезображенную плетью спину, которая зверски болела. Кожу обжигало сбившееся, прерывистое дыхание. Его совсем не останавливало, что он испачкался моей кровью. Сквозь ткань брюк я почувствовал, как напряглась и затвердела его плоть. Я задрожал, мне хотелось вдавиться в постель и уйти от прикосновений чужих рук, не чувствовать жар его тела. — Я вижу, тебе нравится, прекрасно, — зашептал он, он по-своему истолковав мою реакцию. — Ты будешь принадлежать мне весь, без остатка. — Ну, не спи! Не лишай меня удовольствия! — только что шепчущий, Мариус почти кричал, зло и требовательно. — Ты сам напросился, глупый мальчишка. Я хотел, чтобы тебе тоже было хорошо, но ты совсем не ценишь, неблагодарный. Тогда я не буду церемониться, пусть хорошо будет только мне, — сказал он после того, как опустил руку мне на пах, и его попытки возбудить меня оказались напрасными. Схватив за волосы, насильник потянул мою голову к себе. — Сейчас ты оближешь мне пальцы, — опять зашептал он. — Медленно, чувственно. В следующий раз ты возьмешь член и сделаешь мне очень приятно, ну, а сегодня пусть будет так. И не вздумай кусаться, не терплю строптивцев. — Ненавижу… — это все, что я мог сказать, у меня совсем не было сил. Мариус с досадой резко оттолкнул мою голову. Резким движением колена он раздвинул мне ноги, внутри у меня все сжалось. Если до этого момента еще и теплилась крошечная вера в чудо, то она исчезла. Мариус расстегнул пуговицы на брюках, обнажая возбужденный член. — Ты не передумал? Будешь расслабляться? Последний раз спрашиваю, я и так слишком долго тебя уговариваю. Мне непросто сдерживаться. У меня нет с собой масла, предупреждаю. Я закрыл глаза и ничего ему не ответил. Когда Мариус положил ладони на мои ягодицы и сжал их, я напрягся, внутри все словно окаменело. Сухие пальцы не смогли войти внутрь, у него ничего не получилось. Тогда мерзавец ударил меня по спине плетью, еще сильнее разбередив сплошную рану. — Ну вот и смазка, — хмыкнул он, — сам виноват, не захотел облизать пальцы. Он не пытался меня как-то подготовить и растянуть, нет, он просто облегчал себе задачу. Намочив кровью пальцы, негодяй начал входить в меня, грубо и небрежно, всего одно движение пальцем — и сразу же во мне были уже два пальца, он быстро их раздвинул, на сколько получилось, будто ножницы. Я закричал от резкой боли. Он не останавливался и ввел третий палец. Очень быстро и очень больно, о том, чтобы я расслабился, Мариус совсем не думал. — О! Как тесно! Даже пальцы не сразу входят! Какой ты невинный и сладкий! Мне придется постараться. Чужие пальцы с нажимом двигались во мне, делая еще больнее, когда я почувствовал, что вторая ладонь опустилась на спину. Мариус намочил ее моей кровью и смазал член. Быстро вынув пальцы, он приставил головку и со всей силой, качнувшись вперед, резко вошел в меня. Я громко закричал, внутри словно что-то оборвалось. Позже, после его слов, я понял, что он порвал меня. Я пытался дернуться, но не мог — стянутые руки не давали пошевелиться, ягодицы насильник вновь жестко держал руками. Он вколачивался в меня с одержимостью, ни капли обо мне не заботясь, входил уже до самого основания. Мариус стонал, почти рычал от охватившей его похоти, я пытался молчать, уткнувшись лицом в покрывало, но ничего не получалось. Слезы душили меня, голос срывался от крика. Кровь стала хорошей смазкой, но насильник входил все равно с трудом в мое неподготовленное, невинное тело. Мне было очень плохо, от боли я сходил с ума, казалось, все внутри взорвалось и сейчас я просто умру. Наконец эта пытка закончилась — Мариус кончил и вышел из меня, его семя, смешанное с кровью, стекало даже по моим ногам. Но легче мне не стало. Боль уже проникла в каждую клеточку моего многострадального тела, казалось, нет ничего во мне, что не горело, не кричало бы. Не было в этот момент понимания того, что я обесчещен и надругался надо мной родной дядя, что я никогда не стану прежним. Только боль. Она затмила мой разум, я вообще ничего не понимал, только плакал и кричал, окончательно срывая голос. — Не зря я тебя назвал Виконтессой, с девственностью ты расстался с кровью. Мне понравилось быть первым, это было прекрасно.Теперь я твой хозяин-спартиат**, а ты мой послушный илот**. Ты же любишь древнюю Грецию, так почувствуй себя покоренным жителем Гелоса**. Помимо того, что он меня замучил чуть ли не до смерти, подонок еще и глумился надо мной. Мариус опять навалился на меня сзади, придавливая к кровати. Это стало последней каплей — я потерял сознание.***
Слушать рассказ Герберта становилось невыносимо, плечи Альфреда вздрагивали. Он встал на колени перед сидящим Гербертом и гладил его руки, шептал сквозь слезы слова успокоения. — Любимый мой, хороший. Все, хватит, не надо больше, пожалуйста. Не мучай себя. Виконт сидел, плечи его поникли, по щекам текли слезы. — Самое страшное ты уже знаешь, я должен продолжить и рассказать все сегодня, второй раз я просто не выдержу.***
Я лежал в кровати на чистых простынях. Подонок все убрал, даже вымыл меня, одел в сорочку и уложил. Попытавшись повернуться, я не сдержал стонов. Боль лишь слегка притупилась, совсем немного. Дверь открылась, и вошел мой мучитель. — Здравствуй, племянник. Как ты себя чувствуешь?. Я принес тебе бульон, подкрепись, — его голос был таким участливым. — Я тебя ненавижу... — мой голос, сорванный криками, был почти неразличим, но Мариус меня услышал. — Ну же, не горячись. А то совсем обессилешь. Он подошел ко мне и попытался усадить. У него получилось, я был как тряпичная кукла, слабо набитая соломой — что хочешь, то и делай. Поднеся ко рту чашу с бульоном, он заставлял меня пить, жестко держа другой рукой за шею. Я сделал пару глотков, и мне стало плохо. — Пей же, ну! — Мариус начал раздражаться, я через силу глотал, но тут мой организм сработал сам, без моей воли или желания — меня затошнило и все, что так усердно вливал в меня насильник, оказалось на нем, фонтаном вышло обратно. «Сейчас он меня добьет. Скорее бы, чтобы только не мучиться», — эта мысль не промелькнула, а лениво заползла в голову и не уходила. Все чувства и эмоции притупились, я был заторможен. — Щенок! Ты испытываешь мое терпение, — Мариус вытерся полотенцем, а потом умылся и вытерся еще раз — на стуле стоял таз с водой. Даже такую малую неприятность, и то я не мог ему устроить. Затем он умыл меня. От его прикосновений опять скрутило все внутри, и Мариус отошел, с опаской посматривая на меня. — Отдыхай. Ты проспал ночь и полдня, это долго, но поспи еще. Ты не нравишься мне сейчас. Набирайся сил к моему приходу. Я не буду больше тебя привязывать и принесу с собой масло. Ты такой тесный и горячий внутри, но совсем бесчувственный. Ничего, скоро перестанешь лежать, как бревно. Набирайся сил для продолжения. Помочь тебе лечь? — Уходи, — одними губами прошептал я. Он вышел, закрыв дверь на ключ. Излишняя предосторожность, я был слабее слепого котенка. Сначала я просто сидел, без мыслей в голове, только чувствовал боль, вспыхивающую то в спине, то в пояснице. Болела голова, ею было трудно шевельнуть. «Интересно, чем он меня ударил?» — вяло, безразлично подумал я. И опять — никаких мыслей. Затем мой взгляд скользнул по посиневшим запястьям — он меня крепко привязывал, здесь и в конюшне… Так, по крупицам, я восстанавливал мысленно весь тот кошмар, который пришлось пережить накануне. Когда я все вспомнил, что было, и слова Мариуса о том, что он принесет масло и продолжит меня насиловать, я решил, что не доставлю ему такого удовольствия. Он обесчестил меня, наследника древнего рода, так издевался и глумился, и совсем не собирался останавливаться. Если бы не моя слабость, я бы дал ему отпор, но что я мог сделать в таком плачевном состоянии? Выход я нашел — лучше умереть, и пусть потом отец спрашивает с него. Если, конечно, ему будет интересно, от чего умер его сын. Без меня ему будет легче жить. Мариус прав, он меня не любит и тяготится мной. И поверит не мне, а этому подонку. Я понял, что не хочу больше жить. В моем столе в нижнем ящике лежали ножницы и нож для резки бумаг. Огромным усилием я заставил свое непослушное тело сдвинуться; я упал с кровати, постоянно моля Бога об одном — не потерять сознание. Мысль о том, что скоро мои мучения прекратятся, придавала мне силы. Медленно, закусывая губы до крови, чтобы не стонать, я полз в сторону стола. Никогда не мог подумать, что путь из нескольких шагов может быть таким тяжелым. Боль в пояснице опять жгла меня изнутри, но я все равно полз. Но вот и все, я был у цели. Привстав на локтях, сумел выдвинуть ящик. Нож лежал на месте. Хорошо, что Мариус не проверил стол — он не предполагал, что такое может произойти. Взяв нож, я смотрел то на него, то на мои посиневшие от веревочных следов запястья. Что значит смерть для девятнадцатилетнего юноши, не познавшего любви, у которого вся жизнь впереди? На мгновение мне стало страшно уходить из этого мира. Но вспомнив все произошедшее и представив, что меня может ожидать в будущем… Пугала боль, новое насилие, но самое главное — непонимание и презрение отца. Или даже его проклятие. Я почувствовал себя грязным, мерзким. Но это же неправильно! Я испытал такую боль, я мученик. И потом, ведь мученики попадают в рай? Значит, скоро я увижу маму? С огромным трудом я поднялся с пола и упал в кресло. Не хотелось умирать лежа на полу, хотелось принять свой уход так, чтобы выглядеть достойно. Затем я подвернул рукава сорочки, взял нож и перерезал себе вены на запястьях.***
КОНЕЦ 2 ЧАСТИ