«Like hate and love Worlds apart This fatal love was like poison right from the start». «Не совместить Любовь и зло, Смертельный яд с рожденья отравил любовь». Anette Olzon
«Ненависть — это яд». Доктор Хаус (House M.D.)
***
Понятие времени очень относительно, непостоянно. Категории его разичны: эру или эпоху в развитии цивилизации нельзя сопоставить, с казалось бы, мелкими, но такими важными событиями в жизни рядового, обычного человека: первый шаг, первое слово, первый поцелуй. И все-таки... Так что такое три или пять лет для человека? Очень много, зачастую достаточно бывает полугода, порой и нескольких дней, чтобы вся последующая жизнь резко изменилась, потекла по другому руслу. А что это для бессмертного, если жизнь человеческая бренна, она лишь краткий миг по сравнению с бесконечностью? И тем не менее, именно отрезки по несколько лет из прежней жизни видел в своем непостижимом сне-воспоминании Мариус. События прежней жизни предопределили грядущее бессмертие, именно последняя часть видения беспокоила его сильнее всего, он ворочался и толкал локтем Сару.***
Прошло четыре года после смерти Мейнарда. Эрих стал настоящим хозяином большого владения, уверенно вел дела, в замке царили благополучие и покой. Молодой Граф был счастлив с красавицей-женой и маленьким сыном, у них часто собиралась местная знать, получить приглашение в гостеприимный замок почитал за честь каждый из окрестных дворян. Мариус внешне был доволен жизнью, проходившей в роскоши. Он стал красивым молодым человеком, способным поддержать светскую беседу, умел нравиться окружающим. Казалось, никто из местной знати не вспоминает о его шатком положении в замке фон Кролоков, да и Эрих обращался с ним, как с младшим братом, поручал многие важные дела по оформлению документов и ведению хозяйства, оставлял Мариуса за хозяина на время своих отъездов, доверял ему самое ценное, что у него было — заботу о жене и сыне. Во время отсутствия брата Мариус был господином, чувствовал себя главой семьи, настоящим Графом. Но самое главное — у него появлялась возможность свободно общаться с Габриэлой. Герберт подрос и не проводил все время с матерью, да и Мариуса уже не допекал, как в раннем детстве. Это был красивый, высокий мальчик, необычайно похожий на мать — белокурый, зеленоглазый, хрупкий и очень нежный. Эрих нередко пенял жене на то, что она слишком опекает сына, оберегает его от малейших проблем, но спорить с Графиней было бесполезно: она просто растворилась в любви к своему ребенку. Когда мальчику исполнилось восемь лет, в замке появились многочисленные учителя, способный Виконт все схватывал на лету, учился с удовольствием. Габриэла не могла нарадоваться на сына. А Мариус… Он чувствовал себя лишним, понимая, что все это не его, что он просто находится рядом, а не является частью идеальной семьи. Внешне не показывая своих чувств, в глубине души он копил мелкие обиды, недомолвки, вспоминал их и, мучая самого себя, раздувал до невероятных размеров. К тому же он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не был членом семьи, не был фон Кролоком, не имел титула. Это точило его постоянно, не отпускало ни днем, ни ночью. Эрих неоднократно заговаривал с младшим братом о женитьбе, но тот сначала отшучивался, а затем напрямую заявил, что с его образованием и светским лоском заслуживает невесту с хорошей родословной, что было осуществить непросто — сам-то Мариус носил фамилию Кришан, без приставки «фон» и, по большому счету, не имел титула, как следствие— никакого статуса в обществе. Он почти ненавидел ни в чем не повинного Герберта, наивного, доброго ребенка, который любил его всей силой своей чистой души. «Щенок! С самого рождения лежал на шелковых пеленках. Малейшее его желание сразу исполняется, еще бы, он же «господин Виконт»! Как повезло сопляку…» — стиснув зубы, думал Мариус каждый раз, глядя, как Герберт учится выпадам в фехтовальном зале или успешно осваивает верховую езду. Когда племянник попросил стать его соперником в тренировочном поединке, Мариус отказался — он побоялся, что не сдержится и прикончит маленького выскочку. Если такие чувства в нем вызывал невинный ребенок, надо ли говорить, как Мариус относился к старшему брату? Эриха он ненавидел, умело скрывая за маской дружелюбия и почтительного отношения свои истинные чувства, но с каждым годом делать это было все сложнее, ненависть копилась и множилась. К тому же Мариус знал, какой еще смертный грех, кроме зависти и гордыни совершал, какую заповедь нарушал: он желал жену своего брата, влюбившись в Габриэлу еще практически ребенком в день свадьбы. Сейчас он уже и сам не понимал, понравилась бы ему Габриэла, будь она не женой Эриха, а посторонней женщиной. За без малого десять лет, пока Мариус рос и из ребенка превратился в мужчину, его чувство менялось вместе с ним. Из восторженности, перешедшей в романтическую влюбленность, родилось уродливое желание обладать, ничем не подкрепленное. Габриэла никогда не смотрела на него как на мужчину, она любила сама и была любима. Мариус воспринимался ею как младший брат, а милые знаки внимания с его стороны — как проявление родственной привязанности. Однажды, во время очередного длительного отсутствия Эриха он решил поговорить с Габриэлой начистоту. Герберт занимался выездкой где-то за стенами замка и не мог помешать. Как обычно, Мариус принес из оранжереи букет цветов, которые собственноручно срезал. Он решил, что разговор должен состояться здесь и сейчас. — Спасибо, ты меня балуешь! — глядя, как деверь ставит цветы в вазу, сказала Габриэла. Она была удивительно хороша, словно годы не имели власти над ней, будто только вчера была ее свадьба с Эрихом. Нежная, гибкая, очень красивая, ее улыбка сводила Мариуса с ума! — Я хочу тебе сказать… послушай меня, я говорю серьезно… я люблю тебя… — и замолчал, с ожиданием глядя на невестку. — Я тоже тебя люблю, ты мой брат, мой самый близкий друг, — легко, не задумываясь, ответила ему Габриэла. — Когда нет рядом Эриха… А вот ТАКОГО Мариус точно вынести не мог! — При чем тут Эрих? Ты что, совсем ничего не видишь вокруг себя? Неужели настолько наивная? — голос звучал громко и резко, Габриэла вздрогнула от неожиданности. — Я влюбился в тебя с первого взгляда, лишь только увидел, любил все эти годы и не решался признаться в этом! Но ты же никого не видишь, кроме Эриха! — Послушай, Мариус, — женщина мягко взяла его руку в свои ладони, — не заблуждайся, ты просто еще не встретил женщину, которая составит твое счастье. Тогда ты поймешь, что это была лишь иллюзия… Мариус резко выдернул руку и лихорадочно горящими глазами смотрел на Габриэлу. — Ты…ты зачем принимала от меня цветы, беседовала и гуляла со мной? Ты специально влюбила меня, чтобы сказать, что это иллюзия? Или вы с Эрихом посмеяться надо мной захотели? — Я не давала тебе ни малейшего повода, и, поверь, вовсе не хотела… — Все, что ты хотела — это унизить меня! Боже, ну почему? То, что нужно мне, всегда достается Эриху! Титул, богатство, ты… А у меня ничего своего нет! Он почти выбежал из покоев Графини, спустился вниз и, вскочив на коня, помчался по дороге в сторону соседнего поместья. Там жил его приятель, сын небогатого дворянина, с которым он сблизился недавно благодаря одной слабости. Тот поддержал предложение Мариуса, и вместе они поскакали в Агниту, небольшой городок неподалеку. Бордель, или, как его чаще называли, «дом распутниц», располагался на специально отведённом месте неподалеку от центра. Обитель порока отличалась от остальных домов, имела свои эмблемы и приметы: контрастно с серыми, невзрачными строениями вокруг, на окнах особнячка стояли яркие решетки, на стенах и дверях красовались аляповатые изображения цветов; непонятные звери, плод фантазии бродячего художника, изображались за весьма недвусмысленным и откровенным занятием. Красный фонарь над дверью гостеприимно зазывал гостей. Нравы там царили самые свободные, правда, имелось ограничение, под которое Мариус не подпадал: духовным лицам и женатым мужчинам запрещалось посещать бордели. Хотя и этому запрету следовали не все, даже в высшем духовенстве было немало тайных приверженцев услаждения плоти. Так что это не считалось ни зазорным, ни постыдным, церковью возбранялось очень формально. Рассказ о раскаявшейся грешнице-блуднице был самой любимой темой большинства проповедей тогдашних служителей Бога. В «доме распутниц» их хорошо знали, молодые люди были желанными клиентами публичного заведения. Они заказали много вина, Мариус пил, но не пьянел, злость и обида в разгорались с новой силой. Он потребовал себе пышногрудую блондинку, занимался с ней любовью, долго не отпускал от себя, был груб и несдержан. Девица все безучастно терпела, для нее это была лишь работа, а Мариус свирепел от ее безразличия. Он достал из кармана плетку, благо, у наездника она всегда с собой, и высек партнершу. Та пыталась прикрыться, кричала, звала на помощь, но их никто не посмел беспокоить. Увидев рассеченную в кровь спину, Мариус почувствовал непонятное облегчение от страданий девушки. Глядя на белокурые волосы, испачканные кровью, он представил, что это страдает Габриэла… Оставив всхлипывающую проститутку, он оделся и вышел из комнаты, прошел в общий зал и вновь заказал вина. Его приятель где-то развлекался сразу с двумя девицами, Мариус мог бы присоединиться к ним, но ему не хотелось. Странное чувство успокоения овладело им после того, как любовная игра закончилась жестокой поркой партнерши. Он вновь пил и понемногу начал пьянеть, когда к нему подсела хозяйка заведения. Хитрая сводня быстро смекнула: у посетителя какие-то проблемы, и развлечься обычным способом у него не очень получается. Избитые в кровь девочки не могли бы обслуживать других клиентов, это не устраивало хозяйку, но терять такого щедрого господина, брата самого Графа фон Кролока как постоянного гостя ей тоже не хотелось. Женщина с видом заговорщицы что-то стала тихо говорить, Мариус слушал, криво усмехаясь, потом кивнул и пошел вслед за ней. В ту ночь он вновь нарушил заповедь «не прелюбодействуй», причем совсем иначе — это была содомия, Мариус впервые имел близость с мужчиной. Наутро, проснувшись с гудящей и плохо соображающей головой, он с удивлением увидел в постели рядом с собой молодого мужчину и вспомнил-таки произошедшее накануне. Приятель его уехал домой, Мариус же остался еще на сутки в Агните, отоспавшись днем, а вечером повторив все то, что делал накануне.***
Вернувшись в замок на утро, Мариус прошел к себе и рухнул на кровать, ему хотелось отдохнуть. Но буквально через десять минут раздался негромкий стук в дверь. — Проваливай, — грубо сказал он, думая, что это камердинер, но дверь открылась, и вошла Габриэла. Вид у нее был встревоженный. — Тебя не было дома две ночи, я очень волновалась. — Все в порядке, — ответил Мариус, и, помолчав немного, продолжил как можно мягче: — Прости меня, я наговорил тебе много лишнего. Забудь тот разговор, словно его не было, ладно? Невестка обрадованно улыбнулась. — Мир? Ты на меня не сердишься? Я так рада, правда! — Как я могу сердиться на тебя? Ты же мне как сестра, не знаю, что на меня нашло. Больше этого не повторится, обещаю, — уж чего-чего, а лицемерить ему было не привыкать. Габриэла просияла, ей было очень неловко от произошедшей размолвки, мир и любовь в семье она считала непременным условием счастливой жизни. Да, Мариус был для нее младшим братом, к которому она привыкла и очень привязалась за годы замужества. И теперь, когда недоразумение было улажено (так она подумала), Графиня решила рассказать новость, которая пока была тайной ото всех. — Я хочу поделиться с тобой большой радостью, — продолжила женщина. — Никто еще не знает, даже Эрих. Ты первый, кому я говорю об этом. Господь услышал мои молитвы, у меня будет ребенок. Муж хочет еще одного сына, а я мечтаю о дочке. Но кто бы у нас не родился, я прошу стать тебя крестным отцом нашему малышу. От такого известия Мариус буквально оцепенел. В нем вновь поднималось раздражение, ненависть к Эриху. Опять? Она снова будет ходить вразвалку, будто утка, бледная, одутловатая, такая некрасивая? Он вознес Габриэлу на пьедестал, словно богиню, а она ничуть не лучше, чем те жалкие шлюхи, которых он имеет в «доме распутниц»! То, что это естественно между мужем и женой, для Мариуса ничего не значило, он чувствовал себя, словно получил пощечину. В этот момент его любовь умерла и на свет явилась ненависть. — Ты не рад за нас? — в голосе женщины сквозило огорчение, она ожидала услышать слова поздравлений. — Ну что ты… Очень рад. И спасибо за приглашение быть крестным отцом, — язык не слушался Мариуса, он говорил с трудом. — Тебе надо теперь больше отдыхать, ступай к себе, — стараясь говорить спокойно, продолжил он. Габриэла попрощалась и ушла, а Мариус смотрел на кольцо, надетое на мизинец и вспомнил слова Петраны о том, что он сам поймет, когда подарок понадобится… Отдохнув, он пошел в библиотеку и на четыре дня, отложив все дела, закопался в томах и свитках, Мариус был уверен, что найдет нужную ему. Огромная сокровищница знаний не подвела — искомая книга в конце-концов отыскалась. Это был очень старый фолиант с заговорами и рецептами различных отваров для лечения хворей и не только. Здесь-то и прочитал Мариус о том, какие травы и как заваривать, чтобы помочь избавиться женщине от нежеланного ребенка. Адонис и галега, первоцвет и горец, жеруха — все эти травы он отыскал в лесу неподалеку от замка. Правда, найти мандрагору было непосильной задачей — она росла в районе Средиземноморья, но Мариус рассудил, что и этого сбора будет достаточно. Теперь каждое утро он сам заваривал чай и относил в покои Графини, проявляя трогательную заботу о беременной невестке, понемногу добавляя ядовитое варево в напиток и маскируя горечь медом. Габриэла стала плохо себя чувствовать, но объясняла это своим состоянием, в первую беременность ей тоже приходилось непросто. Женщина была искренне рада, что недоразумение с Мариусом забыто, и решила ничего не рассказывать мужу. Мариус раз в неделю ездил в Агниту, оставался там на ночь, предаваясь порокам и мстительно думая о Габриэле, ожидая, когда же у нее случится выкидыш. С продажными девками он вовсе перестал церемониться, очередную блондинку после близости очень сильно избил, за что хозяйка потребовала плату в двойном размере, он, не возражая, рассчитался. У Мариуса в голове стали рождаться самые разные фантазии: проведя несколько дней в библиотеке в поисках книги ведьмы, он попутно прочитал несколько очень откровенных древнегреческих мифов. Мариус попросил хозяйку «дома распутниц» отыскать ему юношу, но не проститута, как обычно он поступал, а девственника. Та задумалась надолго, но потом утвердительно кивнула, заломив при этом очень высокую цену. Мариус, разумеется, согласился. Для своих удовольствий, будь то новый костюм или партнер для утех, денег он никогда не жалел. Занятие любовью с девственником превзошло все ожидания. Мариус теперь понял, какой из видов плотской близости ему больше всего нравится. Преодолеть испуг и сопротивление, увидеть страх в глазах, а главное — ощутить себя первым, почувствовать чужое страдание и боль, при этом быть объятым бархатистым жаром юного тела — восхитительнее ничего в своей жизни Мариус еще не испытывал. Потеряв контроль над собой, он замучил бедного юношу до полусмерти, и хозяйка удвоила плату, он поворчал, но отсыпал еще золотых монет. Теперь Мариус ездил в Агниту чаще, его расходы возросли — он постоянно менял партнеров, ему хотелось новизны, хотелось вновь и вновь ощущать себя первооткрывателем.***
Неожиданно раньше времени вернулся Граф. Мариус, словно предчувствуя, не поехал в Агниту, как планировал. Эрих был несказанно рад известию о беременности жены, но серьезно обеспокоился ее плохим самочувствием. Он хотел пригласить лекаря, но женщина попросила не торопиться. Действительно, ее состояние заметно улучшилось, Габриэла связывала это с приездом мужа. На самом же деле у Мариуса пропала возможность приносить ей отравленный чай, Граф сам трепетно ухаживал за женой. Она вновь заулыбалась, на ее щеках заиграл румянец, Мариус часто видел, как счастливая в ожидании материнства невестка гуляла по парку с Гербертом. Глядя на них из окна своей комнаты, негодяй менялся в лице, хищно щурился, смотрел очень недобро, а затем вновь и вновь взгляд его обращался к подарку тетушки Петраны. «Ты сам поймешь, когда понадобится кольцо», — эти слова постоянно вспоминал Мариус независимо от его желания. Он понял: настал черед воспользоваться страшным подарком тетки по прямому назначению, осталось лишь выбрать подходящий момент. Ждать пришлось недолго. Вскоре после возвращения Эриха в замок прискакал расстроенный староста одного их дальних владений и рассказал о пожаре, произошедшем на мельнице и уничтожившем не только весь собранный урожай зерна, но и часть домов в деревне. Граф собрался за какой-то час, Мариус предложил поехать вместе с ним, будучи уверенным, что брат откажется и не оставит замок без присмотра. Так и произошло, Граф попросил верного друга и помощника остаться дома и поручил его заботам свою семью. Добираться до пожарища было совсем не близко, к тому же следовало разобраться на месте с произошедшим, начать работы по восстановлению мельницы и проследить, чтобы крестьяне не остались без крыши над головой. Эрих был, в отличие от многих соседей, не просто господином, а настоящим хозяином, который заботился о своих подданных и всегда лично контролировал решение проблем. Поэтому скорого возвращения не предполагалось. Мариус торжествовал. Сама судьба, казалось, была на его стороне, давая шанс закончить незавершенное злодейство. Он вновь начал приносить чай по утрам в покои Графини, и вскоре она стала чувствовать себя плохо. Не желая огорчать Герберта, скрывала, по возможности, свое недомогание, отправляя мальчика на занятия с учителями, словно все было в порядке. Свое ухудшившееся состояние Габриэла связывала с отсутствием мужа. «Вернется Эрих, и все наладится», — говорила она деверю, заботливо справляющемуся о ее здоровье. Мариус всего лишь раз съездил в Агниту, «отвел душу» и безвылазно находился в замке. Прошла уже неделя, а Габриэла упорно продолжала носить дитя, ей было плохо, но женщина старалась не показывать вида, терпеливо ждала возвращение мужа. И Мариус в конце концов решился. Голова его была холодна, в ней не было никаких иных мыслей, кроме уверенности в правильности принятого решения. Сняв кольцо с пальца, он в который раз удивлялся изобретательности мастера, изготовившего его. В те времена ювелирное искусство достигло небывалых высот, красота изделий поражала воображение. Но вовсе не в изысканности была особенность украшения. Это было «кольцо Борджиа»*, папа Александр VI, изобретатель поистине дьявольского орудия убийства, ввел его в моду в самом конце XV века. Ставленник испанской короны на посту в Ватикане, он был известен своим изречением: «Войны выигрываются не армиями и золотом, а поварами на кухнях и распорядителями званых обедов. Нужна малость — уметь влить в бочку мёда каплю яда». За столетие изобретение стало очень популярным в Европе, сведущему человеку название «кольцо Борджиа» сразу объясняло его назначение. Конструкция таких перстней была особой — их верхушка или крышка откидывалась, как у медальонов, скрывая под собой полость для хранения яда. Оставалось лишь в нужный момент ловко воспользоваться кантареллой, фирменным ядом, изобретенной римской аристократкой Ваноццей Катанея. Кольцо, подаренное Петраной, было особенным, необычным «кольцом Борджиа». Имея крышку медальона, оно сверху не было сплошным, не имело камня. Резное золото со множеством отверстий в узоре не предполагало под крышкой яда. Это действительно очень оригинальный ход — создать иллюзию смертоносного кольца, на поверку оказавшегося безобидным украшением. Но все было не так просто. Под гладкой поверхностью внутренней части кольца находилось второе дно, открыть которое можно при помощи крошечной иголки микроскопической толщины, нажав на невидимое взгляду отверстие с пружинкой. В маленькой камере находился смертоносный порошок кантареллы. Пользуясь отсутствием брата, Мариус приступил к выполнению основной части дьявольского плана. Продолжая травить ядовитым отваром Габриэлу, он испытывал мстительное удовольствие от вида того, как женщина страдала, мучилась болями, от которых сгибалась пополам, но ее организм сопротивлялся и не отторгал ребенка. «Ты никогда больше не родишь. Раз уж не хочешь расстаться с приплодом, то не будет и тебя самой», — мстительно думал Мариус, словно речь шла не о женщине, трепетно любимой им совсем недавно, а о бабочке, случайно раздавленной на дороге. Ему совсем не было жаль Габриэлу. «Ее смерть сведет с ума Эриха, замечательно. Даже если он не тронется рассудком, то изведется от горя — в один миг потерять двоих. Ради этого стоит отправить ее в лучший мир. Посмеялась надо мной, значит, недостойна жить. Пусть отправляется туда, откуда не возвращаются. А там, глядишь, и Эрих вскорости последует за ней, если ему немного помочь. Останется малолетний Герберт, я стану его опекуном. Все складывается как нельзя лучше». Такие мысли были в голове подлого предателя, когда он, надев тонкие лайковые перчатки, чтобы обезопасить себя от яда, открыл смертоносное кольцо. — Тебя знобит, я прикажу приготовить глинтвейн, согреешься и станет легче, — участливо говорил он, глядя на Габриэлу с тревогой, каких-то полчаса назад. Придя на кухню, он проконтролировал повара и сам понес поднос с напитком в покои Графини. Но по пути зашел в свою комнату и добавил смертоносный порошок в глинтвейн, взболтав бокал. Он знал, что нельзя высыпать весь яд, смерть наступила бы мгновенно. Малая же доза кантареллы приводила к смерти не сразу, а спустя несколько дней, после продолжительных страданий. Шансов выжить, приняв яд, не было никаких. Кстати, так в свое время простился с жизнью сам изобретатель смертоносного кольца. Благодаря низкой дозе яда Александр VI не умер сразу, а мучился ещё четыре дня… Габриэла с благодарностью приняла бокал и выпила глинтвейн маленькими глотками. Щеки ее порозовели, она попыталась улыбнуться. — Ты мой спаситель, — сказала она, — мне так хорошо стало, я правда согрелась. Заботливый Мариус проводил ее до спальни, помог разуться и лечь на кровать, женщина попыталась улыбнуться. — Мне захотелось спать, ты иди. Спасибо, не знаю, что бы я без тебя делала… — Габриэла уснула на полуслове, а Мариус решительными шагами отправился в кухню, где устроил разнос служанке, оставившей Графиню одну. Затем он навестил племянника, Герберт что-то щебетал о том, как ему нравится играть на фортепиано, но Мариус его будто не слышал, отвечал невпопад, был очень напряжен. Наконец произошло то, чего он ждал — со стороны покоев Графа и Графини послышался громкий крик. — Мамочка! — Герберт мгновенно сорвался и побежал на голос Габриэлы, а Мариус довольно улыбался, пока его никто не видел. «Ты получила то, чего заслуживаешь, и это только начало!» — хотелось петь, смеяться, кружиться в танце… Но вместо этого пришлось идти в покои супружеской четы и с расстроенной миной на лице успокаивать перепуганного Герберта. Мальчик словно предчувствовал самое плохое, рвался в родительскую спальню и никак не хотел уходить к себе. Когда крики стихли, Мариус погладил племянника по голове и отвел в его комнату, успокаивая негромким голосом.***
На следующий день вернулся Эрих. Он просто не находил себе места, увидев жену в таком плачевном состоянии. И вновь сама судьба, казалось, помогала Мариусу и была жестокой к бедняжке Габриэле. Вернись Эрих на сутки раньше, отравления ядом не последовало бы, как не было бы и этой истории о вампирском семействе. Молодая, совсем недавно цветущая Графиня угасала на глазах, с каждым часом ей становилось хуже и хуже. Яд кантареллы не давал ни малейших шансов на благополучный исход, а беременная женщина, как известно, наиболее уязвима. Габриэлу колотил озноб; если боль отпускала ее, она не кричала, а в бреду повторяла имена мужа и сына, резкая слабость и вялость сменялись перевозбуждением, руки и ноги сводили судороги. Боль в голове и животе была настолько нестерпимой, что она охрипла от криков и часто теряла сознание, пульс ее то становился чудовищно частым, то, наоборот, почти замирал. Разумеется, сразу послали за лекарем, но его не оказалось на месте, да он все равно не смог бы ничем помочь. Несчастная то вся горела, то ей было холодно, Эрих держал жену за руку и из последних сил сдерживался, чтобы не разрыдаться. Он понимал, что любимая умирает. Это было несправедливо, чудовищно, просто непостижимо, Графу казалось, что он чувствует боль и страдания, которые испытывает любимая жена. В стороне сидел притихший, напуганный Герберт и тихо плакал, он очень любил маму, не понимая происходящего перед его глазами. Часто заходил Мариус, приносил отвар мяты, стараясь выглядеть участливым и расстроенным. На вторые сутки Габриэла забылась в лихорадочном, беспокойном сне. Герберта отправили в его комнату, мальчик все это время не ел и не спал, он просто падал от усталости. В спальне остались только Эрих и Габриэла. Граф отказывался оставить любимую хотя бы на одно мгновение, менял на лбу компрессы, смоченные в холодной воде, они моментально высыхали, такой сильный жар был у женщины. Эрих умом понимал, что близится конец, но не мог, отказывался принять эту данность. Он много молился; взрослый, сильный мужчина, словно ребенок, просил Создателя о чуде, просил не забирать его самую большую драгоценность, смысл всей его жизни. Тогда в душу Эриха впервые закрались сомнения в справедливости того, что допускает Господь. Заглянул Мариус, но Граф мотнул головой, беззвучно выставив его. Габриэла беспокойно заснула, казалось, боль немного отпустила ее. На самом деле это было затишье перед агонией. Эрих задремал, сидя на стуле рядом с женой и держа ее ладонь в своих руках. Сон был недолгим, вскоре женщина проснулась. Взгляд ее прояснился, она с нежностью смотрела на изможденного переживаниями мужа и легонько сжала его пальцы. Граф сразу же открыл глаза. — Дорогая, тебе немного легче? — с надеждой в голосе спросил он жену, ее, казалось, не мучал приступ боли. — Эрих… постарайся устоять перед соблазнами… молю тебя… не бросай… нашего мальчика… — тихо-тихо, почти шепотом, говорила Габриэла. — Я прощаюсь… — Нет-нет, тебе стало лучше, — не сдерживая слез, отвечал Граф любимой жене. — Скоро наступит утро, поспи еще немного. — Ты будешь счастлив без меня, только не спеши… — говорить Габриэле было все труднее, слова с трудом давались ей. — Ты встретишь, когда уже… не будешь… ждать и надеяться… — сглотнула она с трудом и закончила уже одними губами: — Послушай меня, дорогой… Говорить больше Графиня не могла, началась агония. Глаза вновь помутнели, из горла стало доноситься хрипение, женщина задыхалась, тело ее сотрясали судорожные конвульсии. У Эриха просто разрывалось сердце от зрелища нечеловеческих мучений любимой женщины. По счастью, это продолжалось недолго. Габриэла глубоко вздохнула в последний раз и замерла. Чистая, добрая душа покинула тело и вознеслась на небеса, оставив безутешного в своем горе мужа.***
Похоронами занимался Мариус. Граф словно заледенел, не видел ничего перед глазами. Накануне погребения он провел ночь в часовне вместе с женой и сыном. Семья в последний раз была вместе. Герберт плакал, глядя на неподвижно лежащую мать. — Папа, разве это правильно? Как мы будем без мамы, а она без нас? Ей будет плохо и холодно одной… — мальчик растерянно смотрел на отца. Эрих ничего не отвечал и словно не слышал сына, он сидел, склонив голову и запустив пальцы в волосы, лицо его не было видно. Герберт подошел и несмело дотронулся до плеча отца. Ему было невероятно плохо, он не все понимал, но знал одно — мамы больше нет, и такой, как раньше, жизнь уже не будет никогда. Если бы Эрих обнял сына, погладил по голове, прижал к груди, нашел несколько ласковых слов… Но нет, он резко вздрогнул и холодно посмотрел на Герберта. — Я отведу тебя в твою комнату, ты должен отдохнуть, — глухо сказал Граф, взял сына за руку и молча пошел вместе с ним через двор в замок. Он не сказал мальчику ни слова, пока они шли. Возле замка им попался на глаза слуга. — Проводи Виконта, — сказал фон Кролок, развернулся и пошел обратно в часовню, даже не взглянув на Герберта. Тело Габриэлы еще не было предано земле, а между отцом и сыном появилась трещинка, пока небольшая, едва заметная, но со временем она разрастется и превратится в бездонную пропасть.***
После похорон и поминальной трапезы Эрих ушел в свои покои и не выходил больше оттуда. Около дверей ему оставляли поднос с едой трижды в день, чаще всего он оказывался не тронутым. Растерянный Герберт словно лишился сразу и матери, и отца. Мальчик молча приходил в столовую, почти ничего не ел, потом уходил в свою комнату и безутешно плакал. Он перестал заниматься с учителями, не хотел видеть камердинера, запирался в комнате и рыдал, уткнувшись лицом в подушку. Мариус со злорадством наблюдал со стороны, как страдает невинный ребенок, но не делал ни малейшей попытки успокоить его. Однажды к нему подошел управляющий Себастьян. — Ваша Милость, меня очень беспокоит господин Виконт. Его Сиятельство пребывает в печали и совсем забыл о сыне. Мальчику очень плохо, он совсем один… — Разве? — фальшиво удивился Мариус. — Хорошо, я поговорю с ним, ступай, — нарочито рассеянно продолжил он. «Вот ведь доброхот нашелся, теперь придется возиться с мальчишкой. А как он убивается по матери, любо-дорого смотреть. Хотя… Лучше пусть сблизится со мной и отдалится от Эриха. Как это называется? Разделяй и властвуй, кажется», — усмехнулся Мариус. Герберт живо откликнулся на сочувствие дяди, которого он считал скорее старшим братом. Бедняге сразу стало легче, он хотя бы немного успокоился, перестал ощущать себя брошенным и никому не нужным. Мариус держался участливо, но не упускал момента напомнить племяннику о том, что он теперь сирота, либо что отец не хочет его видеть, что со временем он непременно женится - мерзавец наполнял ядом сочувственные на первый взгляд слова. — Даже если ты станешь не нужен Эриху, знай, что у тебя есть дядя, который тебя любит, — говорил ему лицемерный негодяй. — Спасибо. Как хорошо, что ты рядом со мной, — простодушно отвечал мальчик, прижимаясь к Мариусу, а тот гладил его по голове. Когда через полмесяца Эрих наконец вышел из своих покоев и появился в столовой, сын не бросился к нему, раскрывая объятия. — Здравствуйте, отец, — серьезно поприветствовал Герберт, глядя на почти незнакомого ему мужчину. Граф осунулся, глаза его лихорадочно блестели, в волосах, казалось, замелькал искристый иней. Увидев сына, Эрих вздрогнул: на него смотрели глаза Габриэлы. Он всегда знал, что Герберт очень похож на мать, но только сейчас понял, насколько. Совсем не прошедшая, но все-таки слегка притупившаяся боль утраты вновь нестерпимо обожгла его, словно небеса, насмехаясь над ним, послали ему возможность увидеть любимые глаза и сразу же забрали Габриэлу обратно. Эрих ничего не ответил сыну, а, сдерживая рвущийся сквозь сжатые зубы стон, стремительно вышел, не сказав ни слова. — Видишь, каким он стал? Надеюсь, что скоро брат все же успокоится, — говорил Мариус племяннику, сдерживая довольную ухмылку. — В любом случае, не огорчайся. У тебя есть я, ты не один, — в который раз повторил он.***
«Время лечит», есть такая пословица. Увы, не всех и далеко не всегда. Безмерное горе молодого Графа фон Кролока время вовсе не лечило, ничуть не притупляло. Уединяясь в своих покоях, Эрих жил воспоминаниями. Судьба послала ему большое, редкое счастье, подарив любовь, и, словно спохватившись, решила, что хватит, ибо нельзя человеку быть счастливым долго, отняла самое дорогое, что у него было. Смерть жены и нерожденного ребенка были чудовищными испытаниями, ниспосланными ему. «Боже, за что? Чем мы провинились? Габриэла была, словно ангел, сошедший на землю. Если Он ее забрал потому, что ангелы должны быть на небесах, за что послал ей такую страшную смерть?» — Эрих разговаривал со всевышним, задавал вопросы, он перестал молиться, в его душе кипело возмущение от несправедливости произошедшего. "Почему Он не дает поговорить, увидеться хотя бы во сне?» — спрашивал безутешный вдовец и не получал ответа на свои вопросы. Граф старался вспомнить каждую минуту, проведенную вместе с любимой, корил себя за частые отлучки, за то, что редко бывал рядом. Эрих, конечно, помнил слова жены о Герберте, сказанные ею на смертном одре. Он хотел бы быть рядом с сыном, но не мог себя заставить, слишком глубока была рана в его душе. Мальчик своим присутствием бередил ее, он рос просто копией матери. Стоило Графу взглянуть в изумрудные глаза сына, как действительность переставала для него существовать, боль утраты опять становилась такой же острой, как в день смерти Габриэлы. Можно упрекнуть Эриха в малодушии, но многие ли имеют моральное право на это? Дни шли за днями, месяцы за месяцами, а в замке ничего не менялось. Эрих постоянно пребывал в одиночестве в своих покоях, не видясь с сыном и братом иногда неделями, а если же решался выйти из добровольного заточения, то был молчалив и безразличен. Он не хотел видеть ни брата, ни сына, забросил все дела. Мариус торжествовал, он лелеял надежду, что в конце концов Эрих сойдет с ума. Герберт привык обходиться без отца, теперь дядя часто составлял ему компанию в прогулках, беседовал с ним, иногда даже присутствовал на занятиях Виконта, обсуждал с учителями успехи племянника - словом, медленно, но верно занимал опустевшее место любящего родителя в жизни мальчика. Несчастный, осиротевший ребенок тянулся всей душой к человеку, который, казалось, принимал такое участие в его судьбе. На самом же деле Мариус старался, чтобы отчуждение между отцом и сыном росло, он постоянно напоминал племяннику о том, насколько безразличен он всем, кроме него. Эрих молчаливо соглашался с тем, что всеми делами ведал теперь Мариус, незаметно к нему перешло управление замком и владениями, брат занимался финансами, а себе ни в чем не отказывал. Справедливости ради стоит отметить, что Мариус вел дела добросовестно, старательно. Иногда он даже выбирался в Сибиу, останавливался в особняке, который ему по наследству оставил Мейнард, где предавался самым извращенным любовным утехам, устраивая пьяные оргии, благо, недостатка в деньгах он не испытывал. Так прошло больше года. Его Сиятельство как будто начал понемногу выходить из оцепенения, в котором пребывал все это время. Однажды Мариус рискнул предложить ему развлечься и поехать вместе с ним в Агниту, но Граф с негодованием отказался. Он не мыслил рядом с собой никакую другую женщину, кроме Габриэлы, пусть даже на одну-единственную ночь. Но это не могло длиться бесконечно. Как-то Эрих объявил, что решил возвратиться к светской жизни, чем немало обеспокоил Мариуса. Граф стал подолгу отсутствовать дома, уезжая далеко, то в Сибиу, то в столицу, где был желанным гостем в лучших домах. Молодой, богатый вдовец, да к тому же очень видный мужчина — о такой партии мечтали самые изысканные красавицы. Впрочем, совсем напрасно: даже будучи представленным очередной прелестнице, он не пытался поддерживать светскую беседу, был мрачен и молчалив. Пережитая им трагедия тронула не одно девичье сердце, но Граф равнодушно смотрел на попытки дам познакомиться с ним поближе и, находясь в обществе, был все равно бесконечно одинок. Зачем же он уезжал из дома? Ответ прост и непригляден — Эрих не хотел, просто не мог находиться рядом с сыном, видеть его глаза и белокурые волосы, жесты, повторяющие движения Габриэлы… Он любил сына, но добровольно отдалялся от единственного близкого ему человека. Граф понимал, что это малодушие, убеждал себя в том, что вот он вернется домой и тогда… Он возвращался, но ничего не происходило, раз за разом повторялось одно и то же: холодно поздоровавшись по приезде в замок, Эрих уходил в кабинет. Там он выслушивал доклад Мариуса о домашних делах, интересовался у него успехами сына, нанимал лучших учителей, распоряжался покупать дорогую одежду и оружие, но при этом старательно избегал общения с Гербертом. Мальчик не понимал, почему это происходит и очень страдал, чувствуя свою вину перед отцом и не осознавая причину. Мариус ядовито внушал племяннику (и вообще-то был прав): отец не хочет видеть сына, потому что он слишком похож на покойную мать. Не упускал случая сказать и о том, что Эрих вовсе не любит его, что сын ему в тягость. Дядя по-прежнему был единственным собеседником юного Виконта. Управляющий Себастьян укоризненно качал головой, в людской жалели Герберта, называя сиротой при живом отце и хвалили отзывчивого брата Его Сиятельства.***
Герберт рос, стал изысканно красивым, изящным юношей. С годами его сходство с матерью только усиливалось, видеть его Эриху было нестерпимо тяжело. Однажды он объявил, что уезжает на несколько месяцев, получив приглашение от дальнего родственника из Италии. Преодолев робость перед отцом, юноша стал проситься поехать вместе с ним, но, разумеется, Граф отказал, ведь главной целью поездки было оказаться подальше от дома и не видеть сына. — Мариус, оставляю на тебя заботу о Герберте и управление владениями. Я доверяю тебе, как самому себе, и знаю, что ты не подведешь, — говорил Эрих, пристально глядя в глаза брату. — Я сказал сыну, что меня не будет несколько месяцев, но, скорее всего, я задержусь дольше. — Не беспокойся, все будет в порядке, — с трудом скрывая торжество, отвечал Мариус. Еще не зная как, но негодяй сразу решил, что обязательно использует отъезд брата с выгодой для себя. Он тоже не мог не замечать невероятное сходство племянника с покойной матерью, но, если Эриха это сходство отталкивало и заставляло страдать, то Мариус испытывал совсем другие чувства. Он с мстительным удовлетворением вспоминал о страданиях Габриэлы, глядя на ее сына. К тому же мальчик вырос и, конечно, не мог оставить равнодушным к своей изысканной красоте развращенного сластолюбца. После отъезда Графа жизнь сначала шла своим чередом: Мариус занимался многочисленными делами по управлению владениями, которые считал практически своими, дважды в неделю покидал замок, чтобы в компании таких же, как и он, молодых мужчин играть в карты или в кости, закатывал пирушки, заканчивающиеся всегда одинаково — походом в «дом распутниц». О женитьбе он вовсе не задумывался, тем более, что женщины его привлекали гораздо меньше, чем мужчины. Герберт старательно учился, это было единственным его занятием. Мариус постепенно рассчитал учителей Виконта под предлогом того, что юноша уже достаточно постиг науки и обучился всем искусствам в совершенстве. Самому же Герберту дядя объяснял отъезд учителей то их семейными обстоятельствами, то нездоровьем, и наивный юноша верил ему на слово. Граф присылал сухие, короткие письма, сообщая о своем местонахождении и вскользь интересовался здоровьем сына, не более того. Так прошло два года, но Эрих по-прежнему не спешил с возвращением в фамильный замок.ОКОНЧАНИЕ ЧАСТИ СЛЕДУЕТ